Осенние ландыши и пустые улицы (джен)

Ему казалось иногда, что им нужно было решить все свои вопросы, лежа в постели без одежды, сняв все маски, отбросив намеки. Они этого так и не сделали, предпочтя полуулыбки и полутона. Все, что начиналось на «полу», было их: полудружба, полувражда.

Может, поэтому, когда Геллерт ушел, Альбуса стало вечно преследовать чувство звенящей пустоты. Будто отрубили половину - разума, сердца; он не знал, что было с его душой, но и она ощущалась расколотой... Вместе с мертвым телом сестры он хоронил когда-то и себя.

Теперь всё, что ему хотелось знать: как можно помешать Геллерту похоронить остальной мир.

Они стояли на пустой улице — на том месте, что осталось от неё. Начало и завершение их истории висело у Дамблдора на шее — маленький прозрачный кулон, похожий на драгоценный камень.

Ньют Скамандер не сводил с него глаз, вспоминая, как один день связал их с Дамблдором нерушимым узлом знания. Альбусу не понадобилось даже задумываться — он помнил тот день до мельчайших деталей.

* * *

В октябре выпал первый снег, и колкая его шаль покрывала землю, просвечивая золото листьев, не успевших ещё сгнить. Лес оглушал безмолвием. Альбус шел почти наугад, что в его случае означало: точно в цель. Он доверял лесу, а тот вел его — едва слышным шепотом ветвей, сиянием снега, подмигиванием последних лучей солнца.

За ним практически шаг в шаг следовал Ньют Скамандер. Его магия была как сотни упругих мячиков — отскакивала от любой поверхности, и почувствовать её было очень легко. Альбус предпочёл не выдавать пока своего знания.

На маленькой белоснежной поляне Альбус остановился. Остановился и Ньют — в лёгком недоумении.

Спустя немного времени навстречу вышли тени римских легионов, не хватало лишь только знамён. Кентавры всегда производили на Альбуса такое впечатление — непримиримо гордым профилем, манерой речи, в которой отчего-то слышались отголоски мёртвого языка, на котором давно никто не говорил, и тем многозначительней он был. Двое — это были Ромул и Магориан — вышли вперед.

— Что привело тебя в наши владения?

Альбус помедлил с ответом. Его вели любопытство и необычайная потребность узнать. Но была и ещё причина, самая непростая.

— Меркурий сегодня так ярок, — обронил совсем молодой кентавр позади них, кажется, его звали Торвус.

— Это правда, — сказал Ромул, самый высокий из всех. — Нам ни помощи, ни посредничества твоего не нужно, Дамблдор. Мой народ сам может справиться с опасностью, когда она нагрянет.

Всякий раз, когда в школу приходила проверка, кентавров жестко гнали из леса. Альбус много раз предлагал Ромулу укрыть их на время проверки, но он никогда не соглашался. Стычки всякий раз были крайне жестокими, и стаду на время приходилось уходить вглубь леса. Но они возвращались — один раз занятый участок леса оставался домом кентаврам навсегда.

— Я никогда в этом не сомневался. Однако, — тихо добавил Альбус, и Ромул сузил глаза, — в этот раз опасность серьезнее. И может потребоваться наоборот — ваша помощь.

— О чем ты говоришь?

— О войне.

Ромул выпрямился, его лицо приобрело непримиримое выражение:

— Кентавры не участвуют в человеческих войнах! — отрезал он. — Нам неинтересны ваши дрязги, и защищать мы никого не будем — в этой войне не защищали, и в грядущей не будем.

Дамблдор и не сомневался в ответе, ему и нужно лишь было — зацепиться.

— Грядущей, Ромул? Скажи мне хотя бы… — он замолк на мгновение, чтобы слова прозвучали и осели в снег. — Что ты видишь?

Кентавр тряхнул головой, будто сдержав порыв по-лошадиному фыркнуть. Потом поднял глаза к тёмному небу. Альбус невольно сделал то же самое — но ему были видны лишь бледные точки звезд и последние фиолетовые отблески заката.

— У людей будет передышка, — наконец заговорил Ромул глухим голосом. — Марс наконец потух, но в следующий раз вспыхнет так, что опалит и живых, и мертвых.

— Когда? — прошептал Альбус.

Ньют позади громко вздохнул, будто его пронзила нестерпимая судорога. Ряды кентавров задвигались угрожающе. Но Ромул лишь проронил:

— Пускай жеребёнок выходит. Хватит ему прятаться.

Альбус кивнул и обернулся к тому дереву, за которым, как он предполагал, стоял Ньют. Тот высунулся, будто надеялся, что здесь рядом прячется кто-то еще.

— Рад вас видеть, мистер Скамандер.

Ньют рассеянно улыбнулся, едва скользнув взглядом по Альбусу.

— Здравствуйте, профессор Дамблдор, — кивнул он, а потом склонил голову, приветствуя кентавров. — Приветствую.

Возникла пауза. Кентавры смотрели на Альбуса, Ньют — на кентавров.

— Так вот где начинается ваша территория, — сказал Ньют. — Я никогда не заходил так далеко.

— На твоё же благо, — произнес Магориан, не жалующий людей.

Ньют склонил голову набок, без страха глядя на него — страх к магическим существам был ему неведом, интерес перекрывал всё.

— Вы предсказывали будущее? — спросил он пытливо.

— Мы не предсказываем, лишь видим возможности, — поделился Ромул.

— Я читал, что для вас это подобно математике.

Другой спросил бы: «Как это возможно?» или воскликнул бы: «Невероятно!»

Ньют же сказал:

— Если для вас небо исписано теорией вероятности, то вы, должно быть, знаете, как пройдет каждый ваш день. Вы знали, что профессор Дамблдор придёт. И что я стоял за одним из тех деревьев.

«И что поддерживать кого-то в человеческой войне — смертельно».

— Это так, — ответил Ромул, — но мы не рассчитываем таких мелочей наперед — это не оправдывает труда.

— Я понял, — кивнул Ньют и вдруг страшно смутился, покосившись в сторону Дамблдора. — Но я прервал вас.

Альбус усмехнулся.

— Ничего, Ньют. Мы с тобой поговорим позже. Ромул, ты не откажешься продолжить?

Ромул коротко кивнул, вновь обратив взгляд вверх. Тишина в воздухе была отяжеленной чужими мыслями, Альбус бы закрылся от них, но перед кентаврами опасно быть отстраненным.

— Я вижу, — начал Ромул так, будто читал приговор, — копоть вместо неба, а в этой копоти — металлические чёрные кресты, что кружат, словно вороны. Тени вместо людей. Провалы вместо зданий. Слова на листках: общее благо… Капля крови, скрепившая нерушимые узы — один путь, одна цель, и ни шанса на победу. Дым печей…

Он вдруг осёкся, голос его стал грубым, как наждачная бумага:

— Сжигать себе подобных… Вот почему кентавры никогда не вмешаются в ваши войны.

Позади него раздался одобряющий стук копыт, но для человеческого уха он звучал маршем, от которого задрожала земля. Альбус вдруг понял, что, если они продолжат с Ньютом стоять здесь, стадо затопчет их. Ньют, словно прочитав его мысли, сделал шаг назад. Марш не прекращался, а даже нарастал, как буря.

Римским легионам не хватало только орлиных знамен.

Альбус крепко взял Ньюта за руку, и они начали отступать назад, не поворачиваясь к стаду спиной.

— Вы варвары, — донеслось им вслед.

Сотни пар блестящих во тьме глаз проводило их.

— Кентавры не стали бы проявлять такую агрессию без причины, — сказал Ньют после нескольких минут молчания.

Лес поглощал все звуки.

— На них влияет то, что они видят. Должно быть, их это глубоко встревожило.

Ньют покачал головой:

— Нет. Видения не влияют на их характер — они слишком церемонны и сдержанны. Это что-то другое, — он посмотрел на Альбуса так, что тот вздрогнул.

Он был слишком проницателен для того, чей взор вечно обращен мимо людей.

— Что-то личное, — добавил он и отвернулся.

Проницателен, но не любопытен. Абсолютно аполитичен. Не жаден ни до славы, ни до сплетен. Альбус вытравливал всё это из себя годами, строя броню и обклеивая её ироничными ухмылками, — а Ньют был таким от природы.

— Я думал, если вы решите нанести визит в Хогвартс, мистер Скамандер, вы сначала заглянете в школу. Но лес вам по-прежнему более интересен, не так ли?

— Именно так, — улыбнулся его бывший ученик. — По правде сказать, я хотел нарвать цветов.

— Неужели?

— Осенние ландыши. Единственное место, где они растут, что я знаю. Они распускаются, едва выпадает первый снег, прямо под ним, и хранят тепло, когда вокруг холод. Удивительные, — мечтательно сказал Ньют, явно думая о чем-то другом.

Или о ком-то.

— Как поживает мисс Лестрейндж?

— Прекрасно, — не моргнув глазом, ответил он. — С ней всё хорошо. Но мы почти не видимся — я постоянно в разъездах, пару дней назад вот вернулся из Африки. Меня пустили в питомник саламандр — необычайное дело! Не хватило буквально дня, чтобы закончить о них заметки, но это ничего, я завершу их здесь.

— Отправите мне экземпляр?

— Разумеется!

Некоторое время они шли молча — Ньют вдруг запрокинул голову и стал, часто моргая, вглядываться в небо. Липкий снег поскрипывал под ногами, порывы ветра сбрасывали с ветвей ледяную крошку, и путь из леса казался затуманенным. Как предсказание Ромула. Альбус всю дорогу сдерживал желание обернуться, удостовериться, что позади нет больше сотен огней.

Личное. Предсказание было личным до дрожи, Альбус знал, кто будет за теми крестами, за теми провалами и тенями. Ведь все те слова были его, Альбуса.

— Ничего не вижу, совсем ничего, — пробормотал Ньют. — Война ведь едва кончилась. О чём он говорил? Неужели…

— Будет еще одна. Я лишь хотел подтвердить свои догадки или чтобы их опровергли, — коротко отозвался Альбус, думая о том, что никогда так не хотел ошибиться.

— Он говорил чудовищные вещи. Будто описывал конец света… Но как это связано с вами? Гриндевальда уже победили, не так ли?

— Пока Гриндевальд жив, он не побежден. Он найдет способ напасть ещё раз, и теперь будет куда более подготовлен. И зол.

Альбус скривился от отвращения к себе — это была лишь половина правды. Ведь был ещё он сам — отрёкшийся и всё-таки растерянный. В капле крови, заключившей клятву — никогда не вступать в бой с Геллертом. Только ли в клятве было дело? Иногда Геллерт являлся ему во снах и твердил: что мешает тебе, кроме мёртвой сестрицы, присоединиться ко мне? Что не даёт забрать ту власть, что достаётся лишь по праву силы?

Неужели лишь призрачная добродетель и застарелый шрам на сердце держат меня в стороне?

Из-за деревьев показались серые очертания замка — спящего и мирного. В нём были ответы?

— Сколько же у нас времени? — спросил Ньют.

Альбус не знал.

Он даже про себя до сих пор ничего не знал. Лишь то, что этот странный парень, чей взор всегда был обращен мимо людей, был лучше него.

— Мы совсем забыли про ландыши. Может, покажешь место? Нужно порадовать мисс Лестрейндж по случаю твоего возвращения.

С этими словами он трансфигурировал ветку в большой цветочный горшок и протянул Ньюту.

* * *

С того странного разговора прошло почти четверть века. Лита Лестрейндж, которой так полюбились когда-то осенние ландыши, была давно мертва, погибла от руки безумца. Если в этом было какое-то совпадение, то Геллерт мог быть доволен. Разве не славно — пересечь их с Ньютом пути в ещё одном витке, в витке потери самого близкого...

Ньют Скамандер с того момента стал чаще смотреть на людей — и смотрел с той разрушительной ненавистью, что могла сжигать города.

Ньют ждал.

Сорок пятый год гремел, как до него гремели ещё шесть бесконечных лет — и небо в Лондоне было цвета копоти, и солнце давно потускнело. Десятки лозунгов звучали над взрывами, слова были громче бомб, они перекрывали провалы вместо зданий и тени вместо людей. Как, должно быть, хорошо чувствовал себя Геллерт, слыша лишь лозунги — в них были римское величие, ярость легионов и гордость императоров. Альбус мог его понять — когда-то.

Они стояли на пустой улице — на том месте, что осталось от неё. Берлин был так же сумрачен, как Лондон, как Париж, Дрезден, Москва, Варшава. Как глаза матерей, потерявших своих сыновей.

Как они сами.

— Чтобы ты знал, мой дорогой Ньют: все идеи были Альбуса. И орлы. И кресты. И этот девиз. Für das größere Wohl.

Гриндевальд насмешливо поклонился в его сторону.

— Как славно он звучит, не так ли? За это я тебя благодарю, Альбус, от всего сердца. Юнцы с их неспокойной кровью, едва услышав эти слова, присоединялись ко мне, — он остро улыбнулся одними губами и повернулся к Ньюту. — Не представляю, что он тебе наговорил, но когда-то все эти знамёна были нашими общими. Жаль, двуличие моего друга нас развело по разным сторонам.

Ньют обернулся к Альбусу, но ничего не сказал. Казалось, в его птичьем наклоне головы была горькая усмешка напополам с пониманием.

Потом он отошёл, как и все вокруг, потому что Альбус вытащил свою волшебную палочку.

На его шее сияла прозрачная сфера с заключённой в ней каплей крови, которая блестела, точно рубин.