Луна и кровь (гет)

Занавески плясали на ветру, то раздуваясь как паруса, то безжизненно опадая. Из-за приоткрытых створок широкого окна в комнату проникал сладкий запах приближающейся осени. Ночное небо сверкало точками разбросанных от горизонта до скалистых гор звезд. Контур гор, больше напоминающий хаотично расставленные острые камни, рос к центру, где массив упирался в небо пикой вершины. Над ней, будто венчая, слабо горел худой новорожденный полумесяц.

В полумраке комнаты подрагивал огонек свечи, выхватывая из темноты силуэты — их тени сливались на противоположной стене в исступленном танце. Легкое стрекотание сверчков по ту сторону жадно хватающих воздух занавесок затихало в жадных вдохах внутри комнаты. Одна из занавесок дрогнула на гардине, натянулась и слетела с петель. Кружево опало на шелк простыней, сминаемое под тонкими напряженными пальцами.

Свеча вспыхнула. Ногти впились в кружево. Ткань затрещала, разрываясь. Широкая ладонь легла сверху. Створки окна застучали, занавеска раздулась. Стрекот сверчков исчез. Тишина ночи взорвалась последним прерывистым выдохом. Ворвавшийся в комнату ветер взвыл, захватывая все, до чего мог дотянуться. Свеча загорелась столбом огня и погасла.

— Это ты?

Голос во мраке. Чуть хриплый и все еще немного подрагивающий.

С закрытыми глазами она могла видеть, как пляшет улыбка на его пухлых алых губах. Она плотнее сомкнула веки и увидела ровные белые зубы, широкий чувственный рот, карие, почти черные глаза, разглядывающие выбеленный потолок. В своем сознании она провела рукой по его гладким, почти мраморным щекам. Ее пальцы гладили высокие скулы, усыпанные еле заметными веснушками, задевая ногтями длинные ресницы.

— Прекрати! — рассмеялся Эрик и поднялся на локте, нависнув над ней.

— Я ничего не делала!

Она чувствовала его жаркое дыхание на своем лице. Кончик его носа почти касался кончика ее носа. Его волосы струились по обеим сторонам его лица и щекотали ее кожу, касаясь ее розовых щек.

— Я почувствовал, Лав.

— Прости, — коротко ответила она и протянула руку, теперь по-настоящему дотронувшись пальцами до его веснушек.

Эрик шумно выдохнул и прижал ее к постели, накрыв своим обнаженным телом. Его нога заскользила между ее ног, губы слились с губами в неистовом поцелуе. Он запустил руку под простыни, и Лаветт почувствовала, как его пальцы впиваются в ее разгоряченную кожу. Она застонала и задрала подбородок, позволяя ему целовать ее шею, опускаясь все ниже.

— Так это ты? — спросил он ее ключицы.

— Возможно, — пожала плечами Лаветт.

Он вернулся к ее лицу, его глаза хитро поблескивали, и, казалось, были единственным светом в этой темной комнате.

— Разожги ее снова.

— Мне нравится мрак.

— Я хочу видеть тебя.

Лаветт зажмурилась. Искра огня тронула фитиль, распаляя его. Свеча вспыхнула вновь.

— Так-то лучше, — ухмыльнулся Эрик.

Блики заплясали на его черных волосах, тени принялись лизать его щеки. Лаветт, утопая в подушках, впервые радовалась тому, что не может пошевелиться — так крепко он прижимал ее к шелковым простыням. Она чувствовала его жар низом живота, а после чрево разверзлось пылким желанием, и Лаветт задрала ноги, обвив ими его бедра, еще крепче прижимая его к себе. Ее снова обдало жаром его дыхания. Он не двигался, лишь смотрел на нее с напускным любопытством.

Лаветт провела рукой по его лицу, а после обвила вокруг пальца свисающую черную прядь и заправила ее за его ухо. Свет свечи озарил его светлую кожу.

— Я не хочу отпускать тебя. Никогда, — сказала Лаветт, сильнее сжимая ноги вокруг его бедер.

— Не отпускай.

— Ты ведь уедешь.

— Только с тобой.

Его крепкая грудь прижалась к упругим холмикам ее грудей. Он чувствовал кожей ее твердые соски, его душа сгорала от жара ее лона. Ее тонкие пальцы оказались на его спине, но он даже не скривился, когда по его коже потянулись, будто линии под кистью художника, продолговатые царапины из-под ее ногтей.

Вторая занавеска упала на пол. Воск растекся по подсвечнику и капал через край на дерево комода. Огонь погас. Звезды заволокли тучи. Скалы были более не венчаны. Створки окна замерли.

Эрик, тяжело дыша, перекатился на спину, просунул руку под тонкую талию, и притянул Лаветт к себе. Она тут же обвила его торс руками. Ее длинные светлые волосы разметались по простыням, покрывая ее спину и падая на его живот.

— Я никого и никогда так не любил, — сказал Эрик. — Никогда и никого, как тебя, Лав.

— А ты когда-нибудь влюблялся? — спросила Лаветт.

Эрик задумался и услышал смех прежде, чем понял, что смеется он сам.

— Нет, — наконец сказал он.

Лаветт провела рукой по его груди от ключиц, по животу, пока не остановила свою ладонь у самого паха. Она нежно коснулась губами выступа его челюсти чуть ниже уха и отстранилась, поднимаясь. Она не стала утруждаться, прижимая к грудям простыню, и без притворной скромности села перед ним обнаженная.

Ловким движением она скрутила за спиной волосы. Эрик ничего не сказал, ему нравилось, как теперь в свете, исходящем от окна, просматривается ее тело. Но ему так же нравилось и когда ее длинные волосы закрывали его, словно воздушный шелковый плащ. Он лишь положил руку на ее бедро. Без призыва к близости. Он хотел, чтобы она чувствовала, что они все еще рядом и неразрывно связаны. Пусть хотя бы и ладонью, лежащей на ее ноге.

— А ты когда-нибудь влюблялась?

Лаветт хихикнула и, хитро сузив глаза, чуть нагнулась, заглянув в его глаза.

— Думаю, когда была совсем маленькой, — сказала она. — В деревню приехали бродячие артисты. Они играли спектакль про девочку и волка. Они оказались у нас проездом. Направлялись в ближайший город. Но решили отыграть мимоходом и заработать денег. И остались почти на месяц. Неделю они ставили одно и то же представление. Я ходила смотреть его каждый день. Я упрашивала бабушку до слез, чтобы она отвела меня на базар, только бы увидеть его снова. Спектакль. Я хотела смотреть его снова и снова. Пока вдруг не поняла, что хочу-то я снова и снова смотреть не на спектакль, а на волка. Он был пугающим, страшным…

— Спектакль?

— Волк.

Лаветт снова запустила руки за спину и скрутила волосы.

— Он был таким только на сцене. А по вечерам, когда вся деревня собиралась за столами, на которых днем фермеры продавали овощи со своих ферм, он вдруг становился совсем другим.

— Он был твоей первой любовью? — спросил Эрик.

— Мне было шесть лет, дурачок! — захохотала Лаветт.

Ее руки вновь устремились к волосам, но замерли на плечах. Лаветт горько усмехнулась и покорно сложила ладони на своих коленях.

— Тогда я впервые почувствовала… это. Я радовалась, что соседям нравится спектакль, и артисты не уезжают. Только просыпаясь, я бежала за бабушкой и тащила ее на базарную площадь. А потом я поняла, что ей спектакль давно надоел… И сценарий начал меняться. Убегая от волка, девочка ломала все больше костей. С каждым днем. Все больше. Наши лекари залечивали ее раны, и на следующий день спектакль начинался снова. К концу месяца сцена покрывалась кровью. В последние дни представлений кровь капала со сцены на землю.

— И они перестали выступать?

— Бабушка сказала, что они уехали, — ответила Лаветт. Ее лицо помрачнело, глаза забегали, будто она пыталась отыскать ответ.

— Лав, чем закончился последний спектакль? — спросил Эрик, поднявшись. Он схватился за деревянную спинку кровати, придвинулся к ней и потянул за собой Лаветт.

— Я… Там… Кровь… Там была кровь…

— Ты видела, как они уезжали?

— Нет, — замотала головой Лаветт. — Когда я проснулась и начала искать свое праздничное платье, бабушка сказала, что спектакля не будет. Артисты уехали.

— Лав…

— Они уехали, — твердо сказала Лаветт. — В дальние города. Они объехали все страны. — Ее голос дрогнул. Эрику на грудь упала горячая слеза.

Лаветт задрожала. Створки окна распахнулись, и Эрик обрадовался, что они сидят по центру кровати — оконная рама лишь слегка задела его ухо. В подсвечнике вспыхнул воск, огонь пробежал по комоду и перебросился на деревянную рамку с фотографией. На фотографии еще совсем маленький Эрик сидел на коленях у своей старшей сестры Джо. Под фотографией ровным почерком было выведено: «Эрик — 4. Джо — уже 21, 16». Огонь задел лишь край ее сарафана. Полез выше, к ее локонам, за которые маленький Эрик пытался ухватиться руками, но Лаветт быстро вдохнула и изо всех сил ударила себя рукой по лицу. Огонь исчез, будто его и не было.

— Прости… — еле слышно прошептала Лаветт.

Эрик неотрывно смотрел на рамку.

— Все хорошо, — быстро ответил он, и Лаветт отстранилась, поняв, что его сейчас по-настоящему волнует.

Эрик вытянулся на кровати, дотянулся до рамки и схватил ее, внимательно осматривая нанесенный урон.

— Все хорошо, — сказал Эрик, и Лаветт облегченно вздохнула.

— Прости… Я совсем не хотела…

— Все в порядке, Лав, — искренне сказал Эрик и, притянув ее к себе, чмокнул в лоб. — Просто теперь у Джо платье чуть темнее. У нас много фото. И мы сделаем еще. — Эрик внимательно посмотрел на Лаветт. — И на следующих фото нас уже будет трое.

— Трое? — удивилась Лаветт.

— Да, — кивнул Эрик. — На них всех. На всех, что будут дальше, будешь ты.

Лаветт улыбнулась и смахнула с лица слезы.

Эрик, не глядя, вернул рамку на комод. Он не мог оторвать взгляд от Лаветт. Он ласкал взглядом ее узкие плечи, ее чуть вздернутые груди, он желал ее тонкие руки и впалый живот, который уводил его мысли все ниже, туда, откуда пути назад уже не было.

— А ты ведь не это хотел спросить, — сказала Лаветт.

— О чем ты?

— Не о том, влюблялась ли я, — сказала Лаветт, подмигнув ему. — Тебе было интересно, любила ли я.

— Теперь-то я уже и так знаю.

— Да ну?

— Я думаю, что так, — кивнул Эрик. — Но я предлагаю тебе сделку.

Лаветт удивленно вскинула брови.

— Ты расскажешь мне о своей первой любви. И если окажется, что я не прав, я дам тебе то, что ты хочешь.

— Откуда тебе знать, что я хочу? — спросила Лаветт, но тут же заулыбалась, ее щеки раскраснелись.

Теперь уже Эрику предстояло вскидывать брови. Но без притворного удивления. Он опустил взгляд на свою грудь, пробежал взглядом по животу, ниже, пока у пояса не наткнулся на коленки Лаветт. И посмотрел на нее.

— А как я узнаю, что победила, если я не знаю, о чем ты думаешь? — спросила Лаветт.

— Ты ведь не считаешь, что я могу тебе соврать, — уверенно сказал Эрик.

Лаветт покачала головой. Узел ее волос распустился, и волосы рассыпались по плечам. Она потянулась к ним рукой, но Эрик нежно схватил ее за запястье.

— Не надо, — выдохнул он.

— А если выиграю я?.. — эхом отозвалась Лаветт.

— Тогда ты дашь мне то, чего я желаю больше всего на свете.

Лаветт было открыла рот, но не успела произнести и слова. Эрик еще обхватывал пальцами ее запястье. Его рот растянулся в улыбке, язык пробежал по ровному ряду зубов, взгляд остановился на ее губах, сорвался, вцепившись в ключицы, утонул в районе груди, скатился по животу… И Лаветт расхохоталась.

Она перекинула ногу через его бедра, высвободила руку из его руки и оперлась ладонями на его живот.

В глазах у Эрика на миг стало черно. Он даже успел испугаться, что больше не видит ее, но, почувствовав жар ее тела, понял, что она сидит на нем, а ее пальцы скользят вокруг его пупка. Зрение вернулось.

— Ты слишком далеко, — выдохнул Эрик.

Лаветт улыбнулась, и ее бедра заскользили по его ногам ближе к коленям.

— Так ты еще не выиграл, — сказала она.

— Хорошо, — сдался Эрик. — Рассказывай.

Лаветт сладко улыбнулась, тряхнула головой, ее волосы взмыли в воздухе, опав на ее бледные плечи. Она провела руками по ногам Эрика, по животу, ее груди коснулись его бедер, ее тело выгнулось. Словно змея, она ползла по нему, пока они вновь не слились воедино. Не так, как желал Эрик чувствовать ее, когда их спор завершится. Но не меньше, чем ему хотелось ощущать ее. Лаветт дышала ему в грудь, кожей живота Эрик чувствовал ее упругую грудь и торчащие соски, ее живот согревал все, что было ниже.

Не удержавшись, Эрик провел руками по ее голове, от висков к шее, по волосам, собрал их в «хвост» и скрутил на затылке.

Лаветт заговорила.

— Бабушка говорила, что для каждого человека всегда есть «свой» человек. Он только один. «И ты сразу поймешь, Лави, когда его увидишь». Она говорила, что это будто молния, ударившая с небес.

Пальцы Лаветт пересчитали его ребра, скользя ниже, к бедру. По его груди, под ее щекой, покатилась слеза.

— Когда я увидела его впервые, я остолбенела. Меня словно молнией пробило. Я не могла пошевелиться. Шабаш уже подходил к концу. Там далеко, в деревне, горели огни. Где-то далеко за спиной. Я не могла быть там. Они читали заклинания, факелы пылали, былое и сущее встречались в той ночи. Вся площадь утопала в том первобытном безумии. И я понимала, что должна быть там, но никак не могла. Я смотрела на ту площадь, но видела только уже давно исчезнувший помост и капавшую с него кровь бродячих артистов. Я ускользнула. Не знаю, что мне было нужно. Я просто сбежала. Я бежала со всех ног. Пока не добежала до скалистых гор. Знаешь, там больше деревьев, чем кажется отсюда. Я бежала со всех ног по вытоптанным у подножий гор тропинкам, но хотела взобраться все выше. Когда тропинки оборвались и остались только скалы, я цеплялась за них, но ползла. Иногда останавливалась, и тут же слышала пение шабаша. И карабкалась еще рьянее. А потом это случилось. Я помню, как вдруг поняла, что это конец. С вершины скалы, по которой я взбиралась, послышался волчий вой. Да… Не молния прошибла меня. Тот вой. Я ухватилась за корягу, я думала, что сейчас сорвусь, но смогла подтянуться и забраться на выступ в скале. И я увидела… Силуэт на фоне полной луны в черном-черном небе. И это был не волк, Эрик. Он стоял на двух ногах. И он был огромен. Таких больших оборотней я еще не видела. И вот тогда-то я все и поняла. Это была та самая молния с небес.

Лаветт поднялась на руках и заглянула ему в глаза.

— Так кто проиграл? — с неожиданно хитрой улыбкой спросила она.

— Я не знаю… — ответил Эрик.

— Что же ты думал? — засмеялась Лаветт.

— Я думал о нашей первой встрече на том базаре, — нехотя признался Эрик. — Думал, тогда ты меня полюбила.

— На базаре я тебя увидела только на следующий день.

— Не разжигай свечу, ты спалишь мне всю комнату, — прошептал Эрик, притягивая Лаветт к себе.

Комод почернел, рамку с фотографией Эрик успел сбросить на пол, Лаветт виновато поглядывала на него снизу вверх.

— Так кто же проиграл? — все еще задыхаясь, спросила Лаветт.

— Кажется, мы оба, — ответил Эрик. — Или, может, мы оба выиграли. — С этими словами он прижал ее к себе еще крепче и зарылся лицом в ее волосы.

В дверь постучали. Эрик нехотя ослабил объятия. Он попытался встать, но Лаветт положила ладонь ему на грудь.

— Лежи.

Лаветт схватила простыню, дернула ее на себя и чуть не упала, не рассчитав, что Эрик лежит на большей ее части. Эрик, захохотав, приподнял бедра, Лаветт быстро выдернула из-под него простыню и обмотала ее вокруг груди. Она повернулась к двери и уже сделала пару шагов, но дойти до нее все равно не успела. Дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Эрик возмущенно прикрылся подушкой и приподнялся на локте, когда Лаветт со смущенным смешком направилась к появившемуся в проеме свету.

Эрик хотел прикрикнуть на Джо. На его губах все еще плясала улыбка, пусть теперь и несколько смущенная. Насколько бы они с сестрой не были близки, подобные моменты всегда заставали врасплох. Но лицо Джо не выражало хоть какой-нибудь озадаченности или неловкости. Она в упор смотрела на Лаветт, и по позвоночнику Эрика пробежал неожиданный холодок.

Глаза Джо вдруг почернели. Кожа на лице будто стала тоньше. Вены на лбу набухли, устремляясь к вискам. Эрику был знаком этот взгляд. Он уже видел его. Впервые — еще ребенком. Когда они шли с телегой с запряженным в нее ослом. В поисках нового дома. На ферме, мимо которой пролегал их путь, тучный фермер в забрызганном кровью фартуке забивал свинью. Глаза Джо почернели. А позже, к вечеру, когда осел издох, Джо и Эрик разбили небольшой лагерь у дороги. У Эрика в животе урчало, но он отказался вспороть брюхо ослу. Вода в котле над костром уже начинала бурлить. Тогда Джо взяла нож. И только кровь хлынула — ее глаза почернели.

Эрик, выбившийся из сил, уснул у костра. Во сне он видел, как на лице сестры появился хищный оскал. Ее зубы словно вытянулись и стали острее. Он заворочался во сне, когда Джо прильнула к брюху осла, глотая его кровь. Жар костра сделался невыносимым, и, распахнув глаза, Эрик увидел испуганное лицо сестры, сбивающей пламя с его волос и одежды. Нижняя часть ее лица была залита кровью.

А после все случилось как в тумане.

Эрик услышал хруст костей. И спина Лаветт раскрылась алым цветком с сердцевиной из сомкнутых пальцев, сжимающих что-то…

Она даже не успела вскрикнуть.

Эрик отбросил подушку и вскочил.

Лаветт упала на потертый деревянный пол.

Локоны Джо, ничуть не отросшие со времен фотографии, лежащей у комода, обагрились кровью.

Эрик поскользнулся и упал, встретившись взглядом с потускневшими глазами. По полу разливалась кровь.

Джо все еще сжимала в руке сердце Лаветт.

Джо сжимает в руке сердце Лаветт.

Простыня сползла с бедра. Кровь капает, скатывается по гладкой коже, падает на белую ткань и расползается ярким красным пятном. Широко распахнутые глаза смотрят в упор. Застывший, полный безумия взгляд обращен на него из лужи крови. Его отражение.

Нет…

Дрожа всем телом, Эрик упирается руками в светлый паркет. Кончики пальцев окрасились красным. Он пытается встать, но не может заставить себя поднять взгляд. Перед глазами только разлетевшиеся по полу волосы Лаветт. Они теперь тоже красные, окрашенные ее кровью.

Что ты наделала…

Взгляд Лаветт устремлен в потолок. На ее губах еще лежит тень улыбки. Лишь рот слегка приоткрыт в немом удивлении.

— ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА!!!

Эрик дернулся, будто по его телу от пальцев ног до макушки пустили ток. В замешательстве, не понимая, почему его постель сделалась такой жесткой, и с какой стати над головой вместо привычного побеленного потолка — желтеющие листья, он провел рукой по мокрому от пота лицу и уже собирался повернуться, чтобы спросить у…

Лаветт…

В ушах все еще звенело эхо собственного крика, а реальность уже тянула склизкие щупальца к сердцу, готовая вновь разорвать его в клочья. На берегу реки, вдоль которой Эрик шел последние несколько дней, а когда последние силы иссякли, упал и забылся сном, было пустынно. Лишь одинокая гусыня маячила в ночи белым пятном и больше походила на призрак вдалеке. Она бродила у кромки воды, настороженно поглядывая на лежащего под раскидистым кленом такого же одинокого человека. До ближайшего поселения оставалось несколько километров по размытой дождями дороге. Должно быть, гусыня оттуда, решил Эрик. Отбилась от своей гусиной стаи и заблудилась.

Шелестела листва. Поднялся ветер. На макушке дерева, под которым, привалившись к стволу, полулежал Эрик, затрепетал (точно сопротивляясь) листок. Бурый и иссохший, словно папирусная бумага, он держался за ветку, на которой когда-то появился из ниоткуда, а после рос и наливался соком, зеленея, становясь ярче с каждым новым днем. Ветер дунул с новой силой. Будь у Эрика слух еще острее, он бы услышал больной скрежет, с которым листок оторвался от ветки, уволакиваемый прочь осенним ветром перемен. На миг взмыв ввысь, листок плавно заскользил по воздуху, спускаясь все ниже, кувыркаясь и дрожа, пока не разлегся на водной глади. Вода в реке, ведомая все тем же ветром, раскачивалась из стороны в сторону, нагнетая мелкие волны, и вила воронки водоворотов. Волна побежала, разрастаясь, и накрыла собой листок; и он исчез. Там, внизу, его края загибались, и рвались прожилки, пока он вертелся в безумном спиральном танце.

Лаветт…

Эрик, что есть сил, ударил кулаками о землю и взвыл так громко, как только мог. Но вместо звериного воя над рекой разнесся жалобный скулеж щенка, бегущего с радостно высунутым языком навстречу случайному прохожему и вдруг получившему удар под дых тяжелым ботинком.

Напуганная криком гусыня пронзительно загоготала и захлопала крыльями так энергично, будто собиралась нагнать бурю. Голова, балансирующая на длинной шее, заходила ходуном, как у «болванчика», каких водители автомобилей крепят к приборным панелям. Гусыня запрыгала на коротких ножках, размахивая крыльями, и рванула вперед. Эрик, еще раскачивающийся на границе сна и яви, в последний миг перекатился на бок, и гусыня со сдавленным, полным боли и досады «га-а-а!» врезалась в дерево.

— Уходи! Прочь!

Гусыня тряхнула головой, перевела взгляд на Эрика и заняла боевую позицию. Перепончатые лапки перепачкались в грязи, в белых перьях застрял кем-то выброшенный фантик. Эрик, не сводя взгляд с гусыни, осторожно приподнялся и замер на полусогнутых, готовый в любую секунду отскочить в сторону. Он вытянул вперед руку в успокаивающем жесте, но гусыня, видимо, истолковала это по-своему. Зачерпывая лапой, как готовящийся к атаке бык, она выбросила вперед голову на длинной шее, ее хвост затопорщился, перья взъерошились, облачком взлетела пыль, «ГА-А-А!»…

Шея гусыни хрустнула и переломилась.

— Сказал же: прочь, — пробурчал себе под нос Эрик, вставая, и бросил бездыханное дело обратно к дереву. С глухим хлопком ударившись о ствол, гусыня рухнула на землю.

Эрик в растерянности посмотрел на брюшко, белым пятном сияющее в ночи, и вдруг понял, что перед ним — добыча. Случайная. И первая за несколько дней. Инстинкт сработал безотказно. Колени уже были напряжены, мускулы вздулись, тело было готово броситься в сторону, но сущность взяла свое, и рука, будто сама собой, скользнула вперед, пальцы сомкнулись на тонкой шее.

С тех пор как Эрик сбежал из дома, мысли о еде еще ни разу его не посещали. Он не останавливался на ночлег — засыпал там и тогда. Там, где был. И тогда, когда ноги больше не шли. Он смотрел вслед проезжающим мимо автомобилям, оставляющим за собой шлейф дорожной пыли, и брел дальше, не махнув рукой. Слышал шум железной дороги, и менял направление, уходя дальше от этого шума, туда, где деревья разрастались, образуя лесные массивы, перерастающие в чащу, под покровом которой солнца было не видно. Он обходил деревушки, в которых мог бы найти кров; сходил с дороги, только заслышав стук колес приближающейся из-за горизонта телеги с запряженной в нее худой лошадью. Фермеры и работяги, восседающие на этих повозках, делали вид, что не замечают идущего вдоль дороги человека с поникшей головой и рюкзаком за плечами. Поглядывали украдкой из-под широких шляп, но тут же отворачивались и колесили дальше. Хотя попадались и те, кто коротко вскрикивал: «Пфр-р-р!» и подтягивал к груди вожжи.

— Куда идешь, сынок?

Лошадь нехотя останавливалась, готовая сорваться с места, не сдерживай ее упряжка («Чувствует меня», — думал Эрик). После колеса, чуть дернувшись, начинали плавно катиться по дороге, проваливаясь в рытвинах, а фермер в клетчатой дырявой рубахе глядел на Эрика небезразличным взглядом, укрытым тенью широкополой плетеной шляпы (которая, впрочем, оказывалась не менее дырявой, чем его рубаха).

— Тебя, может, подвезти?

Эрик махал рукой, как будто хотел шлепнуть воздух, и, не поднимая головы, шел дальше.

— Ты немой? — не унимался фермер. — Ай-ли не от мира сего? — А после со вздохом: «Да и Бог с тобой» вскидывал вожжи, и лошадь, явно довольная, бралась скакать резвее прежнего. Только бы убраться поскорее.

В реке, на том месте, где совсем недавно затонул увядший листок, сверкала, играя бликами на темной воде, наполняющаяся луна. Тонкий, будто захиревший месяц остался далеко позади в воспоминаниях о последнем дне.

До полной луны оставалось меньше недели.

Эрик осмотрелся. Под деревом валялось несколько сухих веток. Их бы не хватило, чтобы развести костер, но Эрик был уверен, что, если обойти берег, хвороста наберется достаточно. Он расстегнул «молнию» на рюкзаке и, сам того не ожидая, рассмеялся.

Не зря она всегда говорила, что в дорогу нужно собираться с умом. На дне рюкзака среди мусора торчала ручка разводного ключа, помятая (и ни разу не раскрытая) пачка давно найденных во дворе сигарет. Внутри на спинке рюкзака одна над другой были еще две «молнии». Когда-то Эрик прятал туда самое ценное.

На куче хлама, в котором кроме разводного ключа и сигарет вполне могло найтись еще что-то более или менее интересное лежал аудио-плеер, обмотанный наушниками-вкладышами, с кассетой внутри.

Под верхней «молнией» таилась фотография, которую Эрик спрятал там, как только у него появился этот рюкзак. Тогда он решил, что никогда не захочет с ней расстаться. Нижняя «молния» долго пустовала, пока (не так уж и давно) впервые не раскрылась. Теперь в кармашке, чуть выпирая под подкладкой, лежал кулон с рубином в глазу мертвеца.

— Почему ты его не носишь на своей шее? — Ее пальцы очертили контур его ключиц и заскользили по разгоряченной коже вниз.

— Будет глупо, если я скажу, что боюсь его потерять?

— Вовсе нет. — Она улыбнулась.

— Там всегда хранилось самое ценное для меня. Я хотел, чтобы твой кулон лежал рядом, Лав.

Эрик замер над рюкзаком. Его взгляд остановился сначала на нижней «молнии», под которой хранился кулон Лаветт. Рука дрогнула, но не сдвинулась с места. Он «видел» его в своих мыслях; помнил, как сверкал рубин на груди Лаветт. И не находил в себе сил прикоснуться к нему.

Его взгляд избегал верхней «молнии», за которой на фотографии трехгодовалой давностиона сидела у него на спине, хватаясь за густую шерсть одной рукой, а другой обхватывая массивную шею. Она улыбалась так широко! Когда-то он решил, что именно на этой фотографии ее глаза искренне и по-настоящему светятся счастьем. Впервые на фото она выглядела совсем как в жизни, такой, какой он привык ее видеть. Она улыбалась так широко, что были видны ее кривые зубы, которых она всегда стеснялась, торчащие клыки сверкали, и она не прикрывала их ладошкой, как обычно, робко. Она улыбалась так широко! А носочки ее туфель едва доставали до его поясницы! Впервые ему удалось запечатлеть ее (самому!) на фото в точности такой, какой она была.

Рука потянулась к плееру — третьей и последней «реликвии». Мальчишки в деревне ходили с круглыми проигрывателями и всем и каждому показывали, как в крохотном окошке крышки вертится диск.

— Эй, Волчара, у тебя есть батарейки?!

— Не для твоей «вертушки»! — кричал через двор Эрик, обратно закручивая тонкой палкой кассету и внимательно следя за лентой. Он знал, когда нужно остановиться, чтобы попасть на начало любимой песни.

Спичек не было.

Он взял плеер. Он взял с собой в дорогу плеер, на который больше не мог смотреть, потому что подарила его она. Но не взял спички.

Эрик снова расхохотался, да так громко и отчаянно, что, он был уверен, все зверушки в поселении, что было в нескольких километрах, попрятались в своих домиках и сараях. И завыл.

Впервые с того дня, как он ушел из дома, в животе урчало. Под ногами лежала добыча. Острый клюв на запрокинутой головке гусыни раскрылся, перепончатые лапки смотрели в разные стороны, будто гусыня впервые узнала, как удобно лежать на спине, расставив ноги.

Спичек не было.

Эрик схватил обмякшую шею и впился зубами в плоть у грудины. Перья лезли в рот, пытались забиться в зубы; кровь потекла по пальцам, струясь ручейками по кистям к запястьям, а после полилась по мускулистым предплечьям и закапала с локтей. Тишину утопающей в ночи реки наконец нарушило жадное чавканье. Кровь заливала лицо. Пока зубы рвали мясо, кровь потекла по шее, расползаясь на некогда белой (а теперь серой от пыли) футболке багровыми звездами.

Кровь капала на белую ткань, скатываясь с ее гладкой кожи. Волосы разметались по полу, окрашенные красным. Глаза смотрели в потолок. В груди — дыра. Сердце угасало в сомкнутых пальцах.

Эрик отбросил мертвую гусыню в сторону и кинулся к реке, едва успев добежать до воды прежде, чем его громко и смачно стошнило.

Эрик вышел из лесополосы на грунтовую дорогу, соединяющую две близлежащие деревушки, и тотчас чуть было не угодил под колеса просвистевшей мимо повозки. Седовласый старичок в джинсовом комбинезоне, восседающий на раскачивающейся из стороны в сторону горе сена, закричал на Эрика благим матом, но закашлялся, сплюнул через плечо недожеванный табак и смолк. «Как он оттуда еще не свалился?» — только и смог изумиться Эрик, разгоняя окутавшее его облако пыли, когда повозка, подскочив на подъеме дороги, уже неслась вниз.

Эрик старался держаться подальше от поселений, и почти весь его путь пролегал через леса и поля, лишь изредка сменяясь дорогами. Когда опушка леса плавно и почти незаметно переросла в болота, выбора не осталось. Хотя, если говорить точнее, то когда перейти через болота не вышло, а один из ботинок едва не исчез в вязкой пучине, вот тогда выбора не осталось — Эрик выбрался из лесного массива, щурясь из-за непривычно яркого солнца, и чуть не угодил под телегу, перегруженную сеном.

Деревни и мелкие поселения Эрик обходил стороной, не заговаривал с прохожими. Оказавшись на широкой дороге, он шел по обочине, опустив голову и молясь, чтобы никто к нему не подошел. Он твердо решил не раскрывать рта и дал сам себе обет молчания. Поиграв в голове словами, после дал обет не обедать. В рюкзаке стукались об плеер наушники, словно стараясь привлечь к себе его внимание, а живот то и дело урчал.

С тех пор, как Эрик задремал под кленом у реки, прошло три дня, которые он провел не сомкнув глаз. Ноги ныли, и уже начинала болеть спина от беспрерывного пути туда, куда…

«А куда я, собственно, иду?» — то и дело задавалось вопросом сознание, и Эрик тут же тряхнет головой, разбрасывая слова в разные стороны, чтобы не лезли к нему со своими фразами, и идет себе дальше.

Перед въездом в деревню Эрик притормозил осматриваясь.

Когда-то он мечтал побывать в большом городе. А, может, и поселиться в нем насовсем. Джо не позволяла. Все твердила, что таким, как они, в больших городах не место.

— Опасно, родной.

— Ты видела меня в полнолуние?!

— Не для нас опасно..

Дорога сужалась, вихляя между низенькими домиками с соломенными крышами и пестрыми занавесками на окнах. На растянутых между деревьями веревках сушилось белье. Пахло навозом, молоком и свежей выпечкой. И было очень громко. После лесного безмолвия, нарушаемого лишь изредка ровной дробью дятла да пением цикад, Эрик на миг замер, вслушиваясь и утопая во всех окружающих его звуках. Он слышал возгласы играющих на улице детей («Сам будь казаком! Я буду разбойником!»); за занавесками судачили о том о сем хозяйки, пока одна из них раскатывала тесто по столу, то и дело грозно постукивая скалкой; неожиданно близко мяукнула кошка, и, задрав голову, Эрик увидел, как та, сидяна ветке, с интересом его разглядывает. Где-то далеко, на другом конце деревушки, Эрик услышал, как мычит корова, а после, вслушавшись, разобрал и звуки, которые поначалу показались лишь странным шумом — петухи сражались в курятнике.

— Я вполне способен сам забить свинью! — Дверь одного из домов распахнулась, и в проеме показался человек лет сорока в белой рубашке, сжатой у плеч широкими подтяжками. Он уверенным шагом спустился по дорожке и направился к сараям, изредка поглядывая на занавешенное окно.

— Думает, я не могу, — сказал он Эрику, проходя мимо него. — А я ого-го как могу! Да я не только свинью! Да я!.. Я все могу… — бурчал он себе под нос, уже приближаясь к калитке, что вела в укрытый под крышами сараев лабиринт.

Эрик ничего не ответил и уселся на стоящую поблизости деревянную лавочку, узкую и чуть накрененную. Кошка, игриво свесившись с ветки, попыталась ухватить его за волосы, но чуть не сорвалась и повисла, цепляясь когтями за осыпающуюся кору, и заорала громче, чем вылетевшая из сарая свинья. Эрик подхватил кошку и опустил ее на землю перед собой, но тут же вскочил на лавку с ногами, а кошка завопила, будто увидела кошачьего демона. Ее шерсть встала дыбом; подпрыгнув на месте и сразу всеми четырьмя лапами, кошка вмиг оказалась на голове у Эрика, а визжащая свинья пронеслась мимо, чуть не сбив лавку с и так непрочных подпорок. Мужичок с ножичком в руке вылетел из сарая, расставив руки в стороны, и бросился на перехват. Свинья завизжала еще громче, сдала назад, развернулась, разогналась и, вопя, врезалась в дерево. Эрик попытался отцепить от себя кошку, но она обхватила его голову, будто приклеилась супер-клеем к его макушке. Эрик в панике старался сорвать с себя орущую кошку, оступился и свалился с лавки на землю. Верещащая свинья неслась на него, выпучив глаза, следом бежал мужик с ножом и со слетевшими подтяжками, что-то нечленораздельно крича.

Эрик сам не понял, как оказался на дереве за секунду до того, как свинья проскакала по тому месту, где он только что распластался. Кошка свисала с его головы, цепляясь за волосы и с интересом наблюдая за происходящим.

Свинья сделала круг по двору и с грохотом влетела в двери сарая, чуть было не сорвав их с петель. Мужик не отставал. Его вопли стали тише, когда дверь в последний раз захлопнулась, после того, как еще недолго покачалась, поскрипывая на ржавых петлях.

Эрик наконец сорвал с головы кошку и отшвырнул ее в сторону. Та зашипела, со страхом покосилась на сарай и, поджав хвост, унеслась прочь.

Эрик спрыгнул с ветки и краем глаза заметил, как немного отодвинулась занавеска в окне, а за ней мелькнула хитрая улыбка на морщинистом лице.

«Может он, как же». -Вслушавшись, разобрал Эрик.

Он все ждал, когда же завизжит свинья, и из дверцы сараев покажется мужичок в подтяжках и с непременно самодовольным выражением лица.

Хотя и стоило бы уже отправляться дальше. Он должен быть один. Идти лесами и не встречать людей. То, как ему нравилось находиться здесь, в этой деревне, было неправильным. Он не заслужил ничего, что может ему нравиться. Не теперь, когда он позволил погибнуть…

Лаветт…

И каждый раз, стоило ее имени появиться в мыслях, сердце отзывалось ноющей болью. И сколько бы Эрик не пытался не думать ни о чем, отрешиться от всяких размышлений и просто идти в тишине куда глаза глядят, с каждым днем ее имя звучало в его голове все громче, словно намереваясь врасти в его мозг и остаться там навсегда, никогда больше не оставляя его в покое.

Эрик подобрал с земли рюкзак, закинул его на плечо, и уже было занес ногу, вновь твердо решив идти в молчании дальше, как крыши всех сараев вдруг вспыхнули огнем. Из калитки вывалился мужик в подтяжках и пылающей рубахе. Эрик не любил огонь, но, тут же бросив рюкзак на землю, сорвал с себя пыльную футболку и принялся сбивать пламя с мужика. За спиной с грохотом откинулась дверь, и на дорожке появилась дама в халате и с полотенцем руке. Крича нечто нечленораздельное, она замахнулась и присоединилась к Эрику. Вот только ему показалось, что она не столько сбивает пламя, сколько колотит мужа.

— Ты что, паршивец, наделал! — верещала она. — Я, говорит, сам свинью забью! Ты зачем мне сараи поджог, блаженный!

— Я забил! — скулил, отбиваясь, мужик.

Эрик отошел в сторону, когда огонь исчез, но женщина не унималась, замахиваясь снова и снова.

— Ты мне все хозяйство изничтожил! ПОЖА-А-АР! Ах ты ж неумеха такая! СОСЕДИ, ПОЖА-А-АР! Я ему только свинью поручила забить! ДЕРЕВНЯ ГОРИТ, ПОЖА-А-АР!!!

— Сама сказала, — говорил мужик Эрику, когда они сидели рядом на лавке, наблюдая за тем, как полыхает огонь в красках заката, -говорила, что, как поросеночек того, надо ему шкурку подпалить. Ну, чтоб шерстка сгорела.

Эрик понимающе закивал.

— Подпалить, а не облить свинью бензином! И где ты только его взял! -взвизгнула его жена, пробегая мимо лавки с ведром воды наперевес.

К ночи огонь потушили. Кошка вернулась и вилась возле Эрика, поглядывая на него, будто на присмотренную добычу.

«Ты должна меня бояться», — хотел сказать ей Эрик, но помнил о своем обете, а кошка запрыгнула к нему на колени, разлеглась животом кверху и растопырила лапки.

— Эй, немой! Заходи!

Эрик удивленно обернулся. В дверях стояла потная хозяйка в почерневшем от сажи халате в цветочек и обтирала сажу с лица.

— Помог ты мне сегодня, — тяжело выдохнула она.

Эрик удивленно вскинул брови.

— Муженька-то моего неразумного спас!

Эрик ухмыльнулся.

-Ну давай, заходи, хоть накормлю тебя! А то вон -бледный, как смерть. Когда последний раз ел хоть? Заходи давай! Стесняется он! Ты посмотри, какие мы благовоспитанные! — буркнула она, подернув плечами, но все равно не смогла скрыть теплоту в голосе. — Заходи, говорю!

Эрик подмигнул мурлыкающей у него на коленях кошке, подхватил ее под передними лапами и опустил на землю.

«Не скучай!», — хотел сказать он, но только кивнул, а кошка, словно поняв его, запрыгнула на лавку и разлеглась на том месте, где он только что сидел.

— Ты уж прости, малыш, я на пальцах с немыми изъясняться не умею, — сказала хозяйка, пропуская Эрика в кухню. — Ты по губам читаешь, а?

Эрик кивнул, невольно улыбнувшись.

— Ну, хоть что-то, — закачала она головой и указала Эрику на чуть покосившуюся табуретку.- Ты куда идешь-то? Далеко? Да… Я так и поняла, как тебя увидела. А хоть знаешь, куда идешь? Нет? Есть хочешь? Да не верти головой, конечно хочешь! Лицо вон совсем бледное! Что? Чай? Ну, нет, малыш, ты моего мужа бедолажногоспас, а хочешь, чтобы я тебя без ужина оставила? Да как знаешь. Покрепче? Хочешь самогонки? Нет? Ну, вот тебе чай. Ты пей, я постелю тебе пока постель. И не верти головой! Я тебя в ночь не отпущу!

Эрик обхватил чашку и тут же отдернул руки — такой она оказалась горячей. Только теперь он понял, как замерз за последние дни.

Кухня была просторной. Высокий потолок. В углу горели дрова в печи. У стены раковинаи несколько шкафов со столешницей над ними. На стене — шкафчики с посудой. Деревянный неровный пол и стены с побелкой пятидесятилетней давности, пожелтевшей над печкой. Стол с тремя табуретками прижались к вздувшимся обоям.

«Полить свинью бензином… Это ж надо!» — Эрик беззвучно расхохотался, чай в чашке расплескался на белую скатерть. Эрик со звоном опустил чашку на блюдце, все еще прижимая руку ко рту, тихо ругая себя за смех.

Он не достоин того, чтобы смеяться.

— Не стесняйся, малыш, — сказала хозяйка, вернувшись в кухню.

Эрик оторопел и замер.

— Я, думаешь, глухонемых не встречала? Не стесняйся смеяться. Плевать, как это звучит для других!

Эрик потупился и уставился в чашку, вдруг заметив потеки чая на скатерти.

— Ничего… — сказала хозяйка, махнув рукой, и уселась на табурет по другую сторону стола.

Эрик старался не смотреть на нее — до того было неловко. Он хотел бы извиниться, сказать, что ему нужно идти. Но язык не поворачивался. Теперь это уже был не обет молчания — он не мог говорить. Слова остались там, с Лаветт. Вырвались лишь на миг в гневе, пытаясь урезонить глупую птицу, стремящуюся в лапы убийцы.

Это не был обет. Он. Не. Мог. Говорить.

Эрик раскрыл рот и снова его закрыл, поняв, что не может сказать и слова. Меж зубов повисло «Спасибо за чай, очень вкусно». Но хозяйка не услышала, а Эрик смог разве что удивленно заморгать.

— Мой муж — городской, — заговорила хозяйка, опершись локтем о стол. — Влюбился в меня и решил, что сможет жить здесь, со мной. Говорил, дескать, все ему ни по чем! Влюбился и сбежал от родителей сюда, в глушь. Ну что ты глаза пучишь? Я была красавица, каких мало! Да в меня бы любой голливудский актер втрескался! Не веришь, да? А я, правда, была красавицей… Давно это было. Он звал меня… к себе. Звал в другие города… А куда я отсюда? Сирота, что с меня взять. Родителей не было, прикипеть было не к кому, так я прикипела к месту. К дому. Ты ведь тоже сирота?

Эрик, замявшись, кивнул.

— Знаю я, каково это — покидать дом… единственное постоянное в твоей одинокой жизни.

Эрик, словно позабыв, как владеть собой, удивленно вскинул брови. А женщина в халате в цветочек расхохоталась.

— Так ты думаешь, я никогда отсюда не сбегала? Ой, еще как сбегала! Да все равно

возвращалась…

Она жестом велела ему поднять чашку с блюдцем, выдернула из-под его рук скатерть; за дверью зашумела вода.

— Я там скатерку в тазу замочила. Ты можешь помыться под душем, а — хочешь — убери таз на пол и набери ванну. Да ты не волнуйся, малыш, вода у нас не дорогая! Спать там будешь, — хозяйка шире раскрыла дверь кухни и указала вглубь широкого коридора, где блики лампы под потолком ловило стекло в двери, расположенной в самом углу.

Эрик благодарно кивнул. Душа боролась, говоря, что ему нужно уйти и идти столько, сколько он сможет, пока вновь не упадет. Он более не достоин перин и чистых простыней. Теперь его простыни в крови.

Луна почти налилась.

Тяжелое одеяло (оно было тяжелее, чем даже мог себе представить Эрик), перин (не привычных жестких матрацев), пышных перин целых три штуки! Четыре пухлые мягкие подушки, в которых утопала голова… под окном, в которое светила без малого наполнившаяся луна и смотрели два узких, почти кошачьих, зрачка, окаймленных волоком пышных ресниц.

— Нет! — вырвалось и застыло в воздухе.

Глаза за окном сощурились, будто довольные, что он их заметил.

Эрик выбрался из-под одеяла и открыл окно, Джо отошла на пару шагов назад, увернувшись, чтобы ее не задела распахнувшаяся рама. Она не сводила с него взгляд.

Эрик одним ловким движением перепрыгнул через подоконник, босые ноги приземлились на влажную землю. Джо подалась вперед, Эрик отмахнулся от нее и зашагал к дороге. Взволнованная, она поспешила за ним, и остановилась только когда они вышли за ворота деревни.

— Что ты тут делаешь?! — хотел выкрикнуть Эрик и (вдруг) осекся. Слова выскочили из горла и ударили в грудь Джо, она покачнулась, словно ударили они ее по-настоящему.

— Я… я волновалась за тебя…

— Уходи, — все еще удивляясь тому, что может говорить, выдохнул Эрик.

— Эрик…

— Пошла прочь!

Джо покачнулась, она как будто боролась с собой. Ее глаза сверкали, стремясь к нему, а ноги шагнули назад. Будто в страхе.

— Эрик…

— Уходи! Проваливай отсюда! — закричал Эрик, больше не волнуясь, что кто-то их услышит.

— Я всего лишь тебя защищала! — вдруг выпалила Джо, и ее глаза загорелись огнем, тут же полившимся по щекам слезами.

— Уходи!

— Вернись домой…

— Уходи!!!

— Эрик…

— ОСТАВЬ МЕНЯ!!! Дж… — он запнулся, не способный больше произнести ее имя.

Она это поняла. И пламя в ее глазах померкло. Плечи осунулись. Она отступила, обхватив себя руками.

— Я уйду из дома, только вернись туда, — прошептала она. — Родной, у тебя щеки впали, ты голоден, ты…

— Не называй меня так! Больше никогда!

Джо вздрогнула и съежилась, будто он ударил ее по лицу.

— Я защищала тебя! — отрывисто выкрикнула она, и расправила руки, больше не обхватывая плечи, не прячась от него. — Ведьмы хотели твоей смерти!

— Не Лаветт!

— Она должна была…

— Замолчи! — оборвал ее Эрик. — Не смей говорить о ней! Уходи.

Джо мотнула головой, будто этим жестом придавала себе уверенности, и шагнула к нему. Ее плечи скользнули назад, осанка выровнялась, худенькая ножка подалась вперед, коленка показаласьиз-под короткой юбки сарафана, ее рука взлетела, стремясь лечь ему на плечо…

— Нет! — Эрик отступил, занеся ладонь, уже готовый ударить ее по выпирающим косточкам на сгибах пальцев, только бы она к нему не прикасалась.

— Хватит меня преследовать! — заорал Эрик. — Думаешь, я не знал, что ты рядом?! Все это время?! Уйди! Оставь меня! Я не хочу тебя видеть!

— Родной, я боялась оставить тебя одного…

— Оставь меня одного! И больше никогда!.. — Колени подкосились, и Эрик упал на землю. — Оставь меня. Навсегда. Дж… Сестра.

Джо опустилась на землю рядом с ним, протянула руку и тут же одернула ее; только глаза сияли теплотой, способной объять всю Вселенную.

— Ты никогда не простишь меня за то, что я сделала, — не спросила — сказала — Джо.

— Ты все еще жива только потому, что ты — моя сестра, — отозвался Эрик.

Он поднялся. Он нашел в себе силы заглянуть ей в глаза. Поднимаясь, он не выпускал ее взгляд, оставляя его все ниже, пока она сидела, разбитая, у его ног.

Необходимая жестокость.

— Уходи, Джо, — проговорил он, в последний раз позволяя губам коснуться ее имени, в тайне лаская его, уже скучая по нему. — Если я хотя бы еще раз тебя увижу… Если я хотя бы почувствую тебя… Джо…

Он, еле переставляя ноги, шел к забору, ограждающему деревушку. За спиной шумела насыпь под ногами убегающей Джо.

— Джо! — закричал Эрик, сам удивившись своему громкому и взволнованному крику. Он обернулся, сердце в груди колотилось, будто вот-вот выпрыгнет наружу.

Джо остановилась, оглянулась, ее локоны взмыли вверх, опав на шелковистые плечи.

Дорога уходила вдаль, теряясь во мраке. Эрик знал, что ведет она к следующей деревне. Но Джо не пойдет туда. Она свернет в лес и будет скакать по макушкам сосен, в прыжке расставляя руки, будто умеет летать.

Насыпная дорога для телег, запряженных лошадьми и перегруженных сеном, сужалась к горизонту, на котором меж лесополос с обеих сторон возвышалась худенькая фигурка девушки в сарафане с юбкой до коленок. Эрик видел ее локоны, еле достающие до плеч, сомкнутые носочки туфель, переплетенные пальцы рук, в волнении сминающие юбку сарафана… Он видел, как дрожат ее губы. Видел ее широко распахнутые глаза. Даже мог уловить, как подрагивает мизинец на ее левой руке. Он видел все это внутри себя, зная ее, но не мог увидеть по-настоящему. Голод лишал его сил.

Сглотнув, Эрик тряхнул головой, плечи Джо встрепенулись. Это он заметил.

— Джо, завтра полнолуние, — тихо сказал Эрик, но знал, что она его услышит. — Джо, тебе лучше быть как можно дальше отсюда.