Неупокоенные (гет)

Яркая вспышка последней цепи заклинаний на мгновение озаряет неприглядные внутренности особняка, после чего опускается кромешная тьма.

Как в склепе.

Тьфу ты, этот особняк действительно все равно что склеп, думается мне.

— Как мы её, а? — радостно отзывается с другой стороны большого холла мой напарник Энтони Голдштейн.

Даже не думаю ему отвечать.

— Знаешь, несмотря на темноту, я прямо вижу, как ты сейчас закатываешь глаза, Гермиона, — он наколдовывает «люмос» и подходит ко мне.

— Так может тебе стоило идти в прорицатели? С такими то способностями тебя бы на флаг разорвали, — иронично выгибаю бровь. Впрочем, даже с «люмосом» темнота такая, что произвести впечатление не удается.

— Ну что ты такое говоришь, — притворно ахает Энтони, — а кто ж тебе тут спину прикрывать будет?

— Ты хотел сказать, кто тебе спину прикрывать будет? Помнишь наше прошлое задание? — мы наконец-то подходим к антиаппарационной границе и снимаем ее.

— А кроме того, у меня отлично получается поддерживать в тебе бодрость духа, — совсем не раскаивается Энтони.

— Читай: приводить в бешенство, — фыркаю.

— Ага, — беззаботно ответствует он, энергично кивая головой.

Мы аппарируем в Министерство и спускаемся в Отдел тайн.

На наших с Энтони столах сиротливо ютятся папки с материалами дела.

— Черт, еще же писанина эта… — отчаянно рычит Энтони. — Пойду сделаю нам кофе.

Мой напарник выходит из кабинета, а я неэлегантно оседаю на рабочий стул. Как бы меня ни бесила безалаберность Энтони относительно бумаг и документов, сейчас я почти готова согласиться с ним — после ритуала изгнания заполнение отчетов казалось так себе развлечением. Ну и что, что достопочтенная мадам, скончавшаяся в весьма преклонных годах, уже сама не рада была пугать магглов, поселившихся в ее доме, и без особых препятствий отправилась восвояси из мира живых.

Буквы на бумаге плясали и не хотели складываться в осмысленные слова и предложения, а поверхность стола еще никогда не была такой привлекательно удобной…

— Проснись и пой, звездочка моя ненаглядная, опоздаешь на транфигурацию, — нараспев произносит Энтони, бессовестно вырывая меня из полудремы.

— Что? — подрываюсь и ошалело ищу глазами учебную сумку.

Погодите-ка…

— У тебя такой очаровательный след от чернил на щеке, — невинно воркует Голдштейн, выразительно хлопая глазками.

— Черт бы побрал твою рейвенкловскую задницу, Энтони, — тяну руку к кружке кофе.

— Неа, — он перехватывает мою руку. — Кофе — мне, а ты идешь домой.

Недоверчиво вскидываю подбородок, с Энтони станется пошутить.

— У меня что, вторая голова выросла? — Энтони спохватывается и наколдовывает зеркало. — А, нет, это Грейнджер предложили отдохнуть, — смешливо выгибает бровь. — И не смотри на меня так, считай, что это за мой промах на прошлом задании.

— Ты уверен? — с сомнением посматриваю на кипу бумаг на его столе.

— Все будет в лучшем виде, Грейнджер, — он цокает, — бумажка к бумажке и — лично Ливингстону в руки. Могу еще приложить пылкое признание ему в любви от твоего имени, — подмигивает.

— И сочинишь сам?

— Сочиню так, что он тебя еще и повысит, — веселится.

Ритуал настолько истощил меня, что дважды повторять не надо — подхватываю сумку и направляюсь к выходу, попутно благодаря.

— То-то же, умница, Гермиона, глядишь — и научим тебя отдыхать, — слышу я напоследок.

Буквально из последних сил добираюсь до квартиры. В темном коридоре наступаю на хвост Живоглота, тот истошным мявом оповещает о своем неудовольствии.

— Прости, Глотик, — на ходу стягиваю вещи и, совершенно обессилев, падаю на несложенную кровать.

Просыпаюсь я от усиленных топтаний Живоглота по моей голове. Поворачиваюсь на бок, но кот не сдается. Стоит мне открыть глаза, как мой ненаглядный книзл устраивается на уровне моего лица и шипением демонстрирует, что не прочь отведать еды. Лучше всего, конечно, если это будет консерва из тунца.

Смотрю на часы. 14:03. Отлично, я спала около десяти часов.

Тело ломит от долгого нахождения в кровати.

Живоглот наконец получает свою порцию консервированного тунца и уже с более благосклонным видом устраивается у меня под боком, довольно шевеля усами.

— Чудо ты мое ненаглядное, — улыбаюсь, а кот только этого и ждет. Он вытягивается и требовательно подставляет живот.

Но столь умилительную сцену прерывает стук в окно. Заклинанием открываю его, и в комнату влетает сова.

Одетта, серая сипуха Энтони, едва избавившись от письма, в один взмах крыльями преодолевает путь до стоящей на комоде чашки с чаем и начинает жадно пить.

— Отдохнёшь? — спрашиваю ее.

Сова, утвердительно ухнув, устраивается поудобнее и закрывает глаза.

— Ну спи, — соглашаюсь я, распечатывая письмо.

«Гермиона!

Солнце наше яркое, надеюсь, моя сова застанет тебя в сладкой неге твоей кровати. Отдыхать тоже надо. И, поверь, все дело в заботе о твоем душевном и физическом здоровье. А вовсе не в том, что твой исключительный трудоголизм иногда заставляет меня чувствовать себя ленивой скотиной и неполноценным человеком.

А теперь к делу.

Отчеты все в порядке. Правда, я пролил чернила на несколько листов (да-да, никогда раньше и вот опять, ты уже закатила глаза?), и мне пришлось потратить битый час на переписывание. Об очищающем заклинании я, конечно же, забыл (а сейчас, дай угадаю, ты вздохнула, очевидно, сочувствуя мне).

Передал дело лично в руки Ливингстону. Ты не думаешь, что у него какой-то пунктик на мертвых уродливых старух? Или как объяснить, что он проявляет такое внимание к не столь сложным и важным делам, когда в них фигурируют дамы совсем не свежих лет?

Ливингстон ожидает нас сегодня в шесть вечера у себя в кабинете. Зачем — не сказал. Хорошие новости: вряд ли это будет выговор, потому что вид у него был крайне добродушный (я даже подумал, что, быть может, он получил огромное наследство от неназванной родственницы и теперь планирует бросить работу и переехать куда-нибудь на юг Италии греть свои косточки, спрятанные где-то глубоко под… я был бы совсем не против, стань ты моим боссом).

Твой добрый друг и самый любимый на свете напарник,

Энтони Голдштейн»

Энтони в привычной манере словоблудничает на несколько листов. И не жалко пергамента? Видимо, это одно из средств тактики «поддерживать во мне бодрость духа». Словоохотливость Энтони меня нередко веселит, но я скорее отхвачу сто проклятий, чем признаюсь ему в этом.

Мы сталкиваемся у лифта в Атриуме.

— Вижу, моя Одетта все-таки доставила письмо, — весело ухмыляется Энтони.

— Все-таки?

— Ну да, эта сова носила любовные записки еще моих родителей, когда те учились в Хогвартсе. Годы уже не те, сама понимаешь, — в глазах — искринки, плечи подрагивают от беззвучного смеха.

— Голдштейн! — почти взрываюсь.

— Шучу! — он поднимает руки в примирительном жесте.

Пока мы препираемся, лифт опустевает и плавно отправляется на самый нижний — девятый — уровень, где и находится наш Отдел тайн.

Наш босс, Грегори Ливингстон, пухлый мужчина лет шестидесяти, жестом приглашает нас сесть.

— Мисс Грейнджер, мистер Голдштейн, чрезвычайно рад вас видеть. Отлично (и быстро!) выполненная работа, — он откашливается, — это я, конечно, о вчерашнем, — он подчеркивает это слово, — задании. Но поговорить я хотел не об этом…

Ливингстон садится за стол и начинает что-то искать в разбросанных по поверхности бумагах.

— Да где же оно… Ах да, вот же… Кхм-кхм, — меня так и подмывает постучать его по спине. — Мистер Голдштейн, два месяца назад вы подавали заявку на перевод вас в австрийское министерство магии на ту же позицию, что вы занимаете здесь. Сегодня утром мне пришел ответ. Максимиллиан Бергер, глава отдела борьбы с неупокоенными, остался довольным вашим послужным списком и написанной мной рекомендацией. Если вы до сих пор желаете перевестись, то за следующие семь дней вам необходимо завершить все дела здесь. Что скажете?

Я смотрю на Энтони, и зрелище мне открывается презабавное. Энтони, словно словивший заклятие заплетания языка, буквально потерял дар речи. Пожалуй, первый раз в жизни. Эх, мне бы колдокамеру сейчас…

Но тут Энтони спохватывается и берет себя в руки.

— Я в деле, сэр! — ответствует он.

— В таком случае я отправлю подтверждение мистеру… э-э… Бергеру и сообщу, когда вы должны приступить к новой работе.

— Да, мисс Грейнджер? — он замечает мою неловко поднятую руку.

— Сэр, это что же получается, я остаюсь без напарника? Нет, конечно, не то чтобы я расстроена, таких заноз в… ну, еще поискать, — посылаю Энтони самую очаровательную улыбку, — но и одна работать, согласно правилам нашего отдела, я не могу…

— Не переживайте, мисс Грейнджер, бросить на произвол судьбы — а в нашем случае, это глотание пыли в мерлином забытых архивах отдела — одну из лучших волшебниц, — Энтони иронично фыркает на этих словах, — я не могу. Вопрос с вашим новым напарником решится примерно через месяц. Сейчас я веду переговоры с французским министерством. Один из их работников хочет вернуться в Британию. И, соответственно, работать здесь. Кандидатура эта меня, признаться, несколько смущает, поэтому переговоры ведутся со скрипом. Но через месяц, обещаю, вы вернетесь к заданиям.

— А до этого времени?

Босс неловко потирает шею.

— Признаться, архивы наши действительно несколько запущены…

Я чувствую, что Энтони вот-вот захлебнется в собственном смехе.

— Не подавись, — дружелюбно говорю ему.

— Но у меня есть альтернативный вариант, — это босс, — помните вашего декана в Оксфордском университете? — Я киваю. — Мистер Чарльзтон написал мне, что один из его преподавателей слег с русалочьей лихорадкой. И в строю он будет не раньше октября. Уильям осведомился, нет ли у меня свободных сотрудников, способных на время подменить заболевшего. Помнится, мистер Чарльзтон написал восторженную рекомендацию вам после окончания обучения, мисс Грейнджер. Думаю, вы с блеском справитесь с ролью преподавателя.

Мы выходим из кабинета босса, Энтони задумчиво молчит.

— Эх, эту благословенную тишину да на наших бы заданиях… — притворно мотаю головой.

— Скоро твое желание исполнится.

— И я очень этому рада.

— Ах вот так, значит? — Энтони театрально заламывает руки. — А я то думал… Бьешь в самое сердце, Грейнджер.

Актер.

— Ты идиот, ты в курсе? К твоему сведению, я очень рада не столько твоему будущему переводу, хотя и не без этого, — а это чтобы не думал о себе всякого, — сколько тому факту, что ваш эпистолярный роман с Лайзой скоро закончится и вы наконец сможете ходить на реальные свидания. Ну, и я больше не услышу стенаний, что сообщество международной каминной сети выделило вам — о, ужас! — всего лишь тридцать минут на разговор.

— У-у, ну и язва же ты, Грейнджер.

— Ага, было на ком тренироваться. И, кстати, стоит мне напомнить, какой бардак творится у тебя в отчетности? Не то что за неделю, за год не справиться!

— Ты недооцениваешь силу любви, Гермиона! Вот я сейчас на ее крылышках полечу и все сделаю.

— Амортенции для ускорения надо?

В пятницу вечером в новом пабе «Раздразни хвосторогу» на Косой аллее ожидаемо многолюдно. На одной из стен висит яркий плакат: «Выпей пять стаканов огневиски, поймай снитч и год наслаждайся нашей лучшей выпивкой бесплатно».

Мы идем к единственно свободному столику, что странно: на пути нам попадаются компании волшебников, пьющих стоя.

— Заранее забронировал, — смущенно объясняет Гарри.

Пока мы с Джинни устраиваемся за столиком, Рон и Гарри отправляются на разведку к барной стойке.

— Ну? — Джинни откидывает пряди волос за спину.

Прикинусь дурочкой.

— Джинни? — в тон ей говорю я.

— Не притворяйся, Гермиона, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — она выразительно смотрит на, предполагаю, Рона.

Медленно выдыхаю через нос, подавляя раздражение. Тяну время.

— Знаешь, Рон очень вырос за последние семь лет. И теперь его эмоциональный диапазон куда шире, чем у чайной ложки.

— О! Как у столовой ложки? — парирует она. Впрочем, беззлобно.

— Скорее как у поварешки, — прыскаю, Джинни отвечает тем же.

— А если серьезно, — выпрямляюсь, — то в последние полгода нам было немного неловко в присутствии друг друга. Но пару недель назад он пришел ко мне домой, мы откровенно поговорили и пришли к выводу, что наше расставание было правильным. Мы куда лучше и эффективней функционируем в статусе друзей.

— Функционируем? Ты где таких канцеляризмов набралась? — она морщится, словно отхватила знатный кусок лимонной пастилки.

— На работе, — вяло пытаюсь огрызнуться, — как бы то ни было, с момента нашего разговора нам стало гораздо комфортнее.

Мне кажется, или ее глаза сделались немного влажными? Она накрывает своими руками мои.

— В таком случае я счастлива, что вы все решили, — Джинни выглядит так трогательно и уютно, что на момент в ней проглядывается миссис Уизли («Зови меня Молли, деточка»). Впрочем, воинственного желания, чтобы мы все были счастливы, у обеих тоже хоть отбавляй. Разнесут благими намерениями всех на своем пути.

Гарри с Роном возвращаются, неся в руках стаканы с содержимым разной степени разноцветности.

— Безалкогольный «Танец лепрекона» для Джинни, — Гарри чмокает жену в макушку, — и «Кровавый рассвет» для меня.

— Это тебе, — Рон ставит передо мной стакан с не вселяющей доверия жидкостью светло голубого цвета.

Я с сомнением смотрю на предложенное.

— Это «Слеза вейлы», Гермиона. Бармен уверил, что здесь самое минимальное количество алкоголя.

— Ну ла-адно, — тяну я и опасливо делаю глоток. — Недурно.

— Что я говорил? — Рон заговорщицки обращается к Гарри, демонстративно подмигивая.

Вечер проходит в самой дружественной и расслабляющей атмосфере, какую я чувствую только в обществе любимых друзей. Гарри булькает от смеха в ответ на шутку Рона, обнимая Джинни за талию, а та уютно устраивает свою голову у него на плече. В какой-то момент разговор заходит о работе.

— Кстати, — говорит Гарри, — вчера к нам в Аврорат заходила Лайза Турпин.

На непонимающие взгляды Рона и Джинни он отвечает:

— Она была нашей однокурсницей, но училась в Рейвенкло. Мы вместе с ней учились в Школе авроров. Полгода назад она подавалась на стажировку в австрийское министерство и её взяли. Вчера она вернулась в Британию на неделю или около того, чтобы оформить некоторые документы, поскольку ей предложили остаться там. Так вот, выглядела она крайне цветущей, не в последнюю очередь из-за того, что её жених, Энтони Голдштейн, получил рабочий перевод в Австрию. Гермиона, Энтони же твой напарник?

— Да, — хмурю брови и отставляю наполовину опустошенный бокал от себя. — И скоро перестанет им быть. Каким бы болтливым и надоедливым он ни был, за два года совместной работы я как-то даже прикипела к нему, — пожимаю плечами.

— Но ты же вроде не можешь выполнять задания в одиночку, так? — это Рон.

— Мерлин мой, Гермиона, — ужасается Джинни, — только не говори, что ты стала тем счастливчиком, кому предстоит навести порядок в архивных авгиевых конюшнях?

— Каких конюшнях? — изумляется Гарри.

— А, — отмахивается она от вопроса. Джинни осталась в восторге от одолженной у меня книги о мифологии.

— Нет, нет, — неловко улыбаюсь, — эта участь обошла меня. Новый напарник должен появиться где-то через месяц, а до тех пор я буду преподавать в Оксфорде.

Рон аж присвистывает от этой новости. Мои щечки против воли тщеславно алеют.

— Будешь рассказывать о призраках студентам, которые еще не понимают, во что ввязались? — веселится Гарри.

— Что-то вроде того, — усмехаюсь.