Усы, лапы, два хвоста (гет)

Пригибаясь к земле, почти скрытый окружавшими его кустами и травой, Бандит осторожно пробирался через заросли. Один едва слышный шаг, другой, третий. А все вместе — неспешное, но в то же время стремительное скольжение. Небольшое пушистое тело Бандита словно перетекало с места на место.

Так могло показаться со стороны… заметь его кто, разумеется. Но Бандит умел оставаться незамеченным. Точнее, поневоле научился. На собственном горьком опыте узнав, что те, кто могут его обнаружить, необязательно захотят ему что-нибудь бескорыстно дать. А вот навредить — запросто. Причем без особых причин. И человеки в этом смысле порой давали сто очков форы четвероногим.

На секунду Бандит остановился, прислушиваясь. Остроконечные уши-радары подвигались, ловя малейшие звуки. А мозг на ходу вычленял из них те, что сообщали о близкой опасности. Ну или о присутствии опять же поблизости чего-то или кого-то пригодного в пищу. Последний пункт казался в этот раз Бандиту даже важнее, ведь он не ел весь день. И изрядно нагулял аппетит.

Увы, пока порадовать его судьбе и собственному слуху было нечем. Тонкий слух уловил деловитое жужжание шмеля, затем шорох листьев, по которым прогулялся ветер. Не то, все не то!

Вдобавок за ближайшим забором обменивались любезностями собратья Бандита. Из числа домашних котов, привезенных на лето дачниками.

Обменивались любезностями — именно так! Не было здесь никакой иронии и фигуры речи. Избавленные от угрозы умереть с голоду или замерзнуть насмерть, вообще от необходимости каждую секунду бороться за собственное существование, эти избалованные комья меха могли позволить себе тратить время на всякую чепуху. Например, на долгое, почти показательное умывание. Или на взаимное расшаркивание. Действительно позволяли себе быть любезными, даже с недругом-соперником. По крайней мере, на первых порах. Например, так:

— Сударь! Не будете ли вы добры покинуть это место, и впредь более не нарушать границ моих охотничьих угодий!

А в ответ:

— Тысяча извинений, достопочтенный Барсик! Но, сраженный когтем Амура, я намедни назначил здесь свидание одной голубоглазой красотке сиамской породы. Не далече, как под этим деревом. Моя честь не позволяет мне обмануть даму…

И все в таком духе.

И пусть рано или поздно кто-то из них произнесет роковую фразу — «в таком случае, сударь, вызываю вас на дуэль» — да немедленно перейдет к вышеназванной дуэли, происходило это, на взгляд Бандита, скорее поздно, чем рано. Ибо слишком много эти Васьки и Барсики, человеками пригретые, пускали на ветер и времени, и слов.

Первое было бесценно для тех, кто хочет выжить и не заморачивается над тем, чтобы красиво выглядеть. Второе же имело значение только для самих пушистых дуэлянтов. Все та же пресловутая красивость, этакий фетиш домашних котов. Красивость, в данном случае не замечаемая даже человеками, не то считавшими себя их хозяевами, не то бывшими у Барсиков и Васек в услужении.

Как бы то ни было, но для слабых человечьих ушей любые переговоры между котами воспринимались как злобный воинственный ор — и только. Бандит сам слышал краешком уха, как один человек сказал другому… точнее, другой своей человечьей самке: «опять коты разорались». Хотя Бандит мог бы дать кончик хвоста на отсечение, что на тот момент беседа очередных потенциальных дуэлянтов еще не перешла на повышенные тона. Оставаясь недружелюбной, но вежливой.

А на отсечение Бандит, будь его воля, отдал бы кончик хвоста любого из тех Васек-Барсиков — но не собственного, разумеется. Потому как был бродягой, но не идиотом.

Пережив с грехом пополам одну зиму на подножном корму да перебегая от одного убежища к другому, он мог считать себя везучим. Пережив две зимы — смышленым малым. А после третьей такой зимы превратился в совсем другое существо, столь же чуждое Барсикам и Васькам, как чужд кружащий высоко над землею сокол комнатной пташке вроде канарейки или волнистого попугайчика.

Домашние собратья могли свысока смотреть на заботящихся о них человеков. И в то же время зависели от них. А осознавая этот факт — стараться им понравиться. Ластились, выпрашивая угощение. Мурлыкали, позволяя себя трогать или даже таскать с места на место, как мама-кошка перетаскивает еще беспомощных котят. Детство вспоминали, не иначе. А еще с гордостью носили дурацкие клички, человеками им данные. Некоторые даже на эти прозвища отзывались.

Бандит был совсем не таков. Начать с того, что, не имея няньки-человека, он и кличкой был обделен. В том смысле, что никто его не звал — некому, так что «Бандит» в его случае было не то же самое, что «Барсик» для одного из давешних невольников чести. Просто однажды он, позабыв ненадолго про осторожность, дал себя обнаружить одному любопытному человеку.

Человек не преминул снять этого кота на смартфон; снять прямо анфас. А потом любовался сам да знакомым показывал. И все единодушно отмечали, какой выразительный у героя снимка взгляд. Выразительный… и недобрый, можно даже сказать — свирепый, разбойный. Что особенно эффектно смотрелось вкупе с общим обликом кота — неухоженным, если не сказать диким. Да и каким ему, спрашивается, быть после трех зим борьбы за собственное выживание?

«Бандитского вида кот получился», — заключил в итоге автор снимка. Вот и в нашем рассказе будем знать его как Бандита. Хотя бы потому, что всякому персонажу (особенно одному из главных) позарез необходимо если не имя, то хотя бы его замена. Какая-нибудь одно- или двухсловная характеристика, под которой его можно легко запомнить.

Так что пусть будет Бандит.

Помимо отсутствия человека, клички (не говоря уж о крыше над головой), отличало Бандита от Барсиков-Васек еще и бережное отношение к собственному времени. Во всяком случае, на обмен любезностями с усатыми-хвостатыми собратьями он его не тратил. И не только потому, что красоваться Бандиту было не перед кем.

Словосочетание «охотничьи угодья» несло для него не больше смысла, чем для человека — «глокая куздра». Вообще Бандит еще до наступления первой из проверявших его на прочность зим понял, что делить мир на «свое» и «чужое» — значит сильно уменьшить собственные шансы пережить очередной день.

Потому поступал Бандит просто. Приходил туда, куда считал нужным. Брал… ну или ловил то, что вполне годилось в пищу. И уходил прочь, не задерживаясь в чьих-то охотничьих угодьях ни на одну лишнюю секунду. Стараясь, естественно, делать это мирно, а в идеале — вообще оставаясь незамеченным. Ни человеком, ни кем-то из четвероногих. Жаль, выходило не всегда.

В любом случае, если имелась возможность избежать драки, Бандит вопреки своему условному имени предпочитал ее избежать. Так что какой-нибудь «достопочтенный Барсик», приметив этого постороннего кота в своих владениях… но уже сии владения покидающего, мог в самодовольстве своем полагать, что обратил-де его в бегство. Причем одним своим появлением. А значит, весь из себя такой храбрый, доблестный. Не в пример трусливому чужаку, про честь позабывшему.

Не признавать же, что якобы трусливый чужак гадить хотел с самого высокого забора или дерева и на самого Барсика, и на угодья его разнесчастные. Которые, чтобы проскочить, тому же Бандиту хватило бы несколько секунд.

Поступить подобным образом он намерился и в этот раз.

Не желая встревать в беседу двух пушистохвостых «сударей», Бандит немного отступил от забора и двинулся вдоль него. Пересекая участок, где сегодня не видать было ни человеков, ни четвероногих, он, все равно избегая открытой местности, добрался до небольшой постройки. Не то бани, не то сараюшки.

Оттолкнувшись задними лапами от земли, вспрыгнул на крышу. Подтянулся, зацепившись когтями за шифер. И, наконец, осторожно переступая по шероховатой поверхности ската, добрался до вершины.

Итак, царем горы Бандиту было не стать из-за отсутствия в этой местности гор — сплошные равнины, леса и болота. Зато по крайней мере на несколько секунд он мог считать себя царем крыши.

Бандит осмотрелся, обозревая окрестные земли, как владелец средневекового замка — свои владения. И надеясь, что никто и ничто не попытается его с захваченной высоты сбросить.

Осматривался Бандит, разумеется, не потому, что любовался пейзажем. О, на такую ерунду он бы тем более не потратил ни секунды. Все, чего хотелось Бандиту, — это определиться, куда идти дальше.

Да, на этом пустом участке, куда ему посчастливилось забрести, было спокойно и сравнительно безопасно. Но Бандит не привык сидеть на одном месте. Точнее, изжил эту пагубную привычку еще в первую неделю скитаний. Быстро смекнув, что сама еда к нему не придет и в рот не запрыгнет. И уж тем более нечего было надеяться на добрых человеков. На тех, кому твоя внешность кажется «бандитской».

Итак, на участке, где располагался наблюдательный пункт Бандита, еды не обнаружилось. И не только оставленной хозяевами, но и живой… до поры. А значит, способной удрать даже от опытного охотника.

Слева, как уже говорилось, назревала очередная дуэль — Барсик и его визави уже перешли к взаимным угрозам. Очередной дуэт, столь же самодостаточный, как и любовная пара. В том смысле, что третий лишний им был нужен не больше, чем пятая лапа.

А участок впереди, ближайший к наблюдательному пункту-сараю, выглядел… слишком пустым, с точки зрения кота, который пожелал бы пройти по нему, не привлекая нежелательного внимания.

То есть, конечно, хозяевам его, как и большинству других человеков, этот клочок земли бы не показался пустым. Заполняло его много чего — и дом с хозяйственными постройками, и цветочные клумбы, и качели на забаву человечьим детенышам, и беседка для посиделок взрослых. Имелось и несколько деревьев. Вот только пространство между всем этим добром было донельзя приглаженным и прилизанным. Ни кустика, способного укрыть даже такое сравнительно небольшое существо, как Бандит! Трава — и та не выше его лап.

Вдобавок цепкий глаз Бандита приметил в дальнем углу участка собачью будку. И проверять, пуста она или обитаема, на собственной шкуре ему, разумеется, не хотелось.

Не горел Бандит желанием и поворачивать назад, снова пересекая улицу. Так что в его распоряжении остался участок справа.

Глянув в ту сторону, Бандит с удовлетворением отметил изрядное количество деревьев и кустов. Есть где спрятаться. Вдобавок он знал, что деревья любят птицы — то гнезда в кронах вьют, то просто насвистывают, сидя на ветках. А когда не заняты одним из двух этих важнейших для себя дел, летают меж деревьев. Причем порой довольно низко. Иногда даже приземляются, что-нибудь поклевать. Чем немало облегчают процесс добывания пищи таким, как Бандит.

Приняв решение, Бандит двинулся в сторону приглянувшегося участка. Путь до него отчасти преодолел по крыше, отчасти — спрыгнув вниз и потоптавшись по грядкам. Наконец запрыгнул на забор и нырнул с него в эту обитель зелени.

Кроны плодовых деревьев и густо покрытые листвой ветви самых больших кустов отбрасывали на землю приятную тень. По крайней мере, для Бандита приятную. Как и всякий кот, он не любил яркого света. Еще он недолюбливал жару, хоть и был гладкошерстым. Так что даруемой этой тенью прохладе тоже был только рад.

Так, в тени кустов и деревьев, Бандит теперь осторожно крался, осматриваясь и прислушиваясь. Как и на предыдущем участке, человеков здесь, похоже, не было. Никаких звуков, во всяком случае, свидетельствовавших об их присутствии, до тонкого кошачьего слуха не долетало. Ни грубых человечьих выкриков, ни раздражающего грохота, который они называют музыкой, ни треска газонокосилки (тоже малоприятного), ни хлопков дверей.

Точнее, все это было: все эти звуки носились в воздухе и даже улавливались ушами Бандита, но как нечто слабое и мимолетное. Ветром принесенное откуда-то издалека. Тогда как на участке этом царили тишина и покой. Если не считать трескотни насекомых… ну и еще чириканья птичек. Птичек!

Оставаясь с виду неспешным, исполненным достоинства и чуждым суете, Бандит устремился на этот звук, суливший обед.

Остановился он, заприметив пару мелких, похожих на воробьев пташек, перепрыгивавших с ветки на ветку. И затаился, прижавшись в земле и почти скрываясь за травой — в ожидании, когда хотя бы одна из птичек окажется перед ним на расстоянии прыжка.

Бандит умел ждать. Умел быть терпеливым. Но и быстрым как молния тоже.

Не меньше минуты пришлось ему ждать, прежде чем беззаботная птаха соскочила с ветви на ближайший кустик и дернула головкой с глазками-бусинками. Тоже, не иначе, высматривала, чем бы поживиться. Например, ягодами с этого кустика.

Кустик был низеньким… точнее, недостаточно высоким, чтобы сесть на него и чувствовать себя в безопасности по соседству с голодным котом. Впрочем, что чувствовали птички и что творится в их маленьких головках, Бандит не знал. Да и не интересовался. Какая разница, что думает и чувствует еда? А не чем иным, кроме как едой, эти беспечные создания для Бандита не были.

Кот подобрался, готовясь к прыжку.

Птичка, похоже, не замечала подобравшегося к ней мохнатого полосато-дымчатого охотника. Ее ведь тоже интересовала только еда, а полеты отнимали уйму сил.

Приглядев ближайшую ягоду, птичка клюнула ее, затем чирикнула. Наверное, перед товаркой хвасталась. Та пискнула в ответ и решила тоже присоединиться к трапезе. Перепорхнула на ягодный куст.

Бандит не верил своей удаче. Сразу две! Это значило — он мог выбирать. Впрочем, выбор был очевиден — наибольшие шансы попасть в его желудок имела та из птах, которая находилась ближе.

Вот она замешкалась, выискивая съедобную ягоду.

Бандит был уже готов прыгнуть. И прыгнул бы, не окликни его голос за спиной. Голос на его родном — кошачьем — языке.

— Простите! Извините!

Не иначе, пожаловал очередной достопочтенный поборник чести и неприкосновенности охотничьих угодий. Пришел дипломатию разводить, нахватавшись этих понятий от человеков — своих двуногих не то нянек, не то слуг, не то, наоборот, хозяев.

И как же Бандит его пропустил? Вообще ведь не подумал, что сад этот многообещающий тоже мог оказаться чьими-то угодьями.

Нет, даже не так. Как Бандит мог позволить этому изнеженному клубку шерсти подобраться к нему сзади, да еще незаметно? Почему забыл про бдительность?

Ну, то есть как — понятно. Охотой увлекся. Голод хотел утолить. И вообще, даже опытный бродяга не свободен от того, чтобы попасть впросак. Хотя бы время от времени это может случиться с каждым.

И встретить одного из собратьев (всего-то!) — еще не самое худшее, что могло бы произойти с потерявшим бдительность Бандитом.

Мгновенно выгнув спину и распушив полосатую шерсть, Бандит с подчеркнутой неспешностью повернулся, даже предвкушая схватку. Сейчас, сейчас этот много о себе возомнивший домашний увалень получит по заслугам. Не потому, что под угрозой пресловутая честь Бандита. А вот за то, что сорвал долгожданную охоту…

Нет врага страшней, чем голодный зверь!

Бандит повернулся, уже намереваясь атаковать и готовый защищаться. Повернулся… и мгновенно расслабился. Поняв, что драться не с кем. Точнее, не было перед ним никого, представляющего даже подобие угрозы. Уж очень мал и безобиден оказался окликнувший его сородич.

Еще котенок, если быть точным. Глазастый и с ушами, казавшимися непропорционально-большими на его маленькой голове.

Вид котенок имел растерянный и даже жалкий. Ни о каком нападении на Бандита он явно даже не помышлял. Да и сам, похоже, не чувствовал себя в этом саду как дома.

Еще один бродяжка — товарищ по несчастью? Почему нет. Другое дело, что возраст его казался Бандиту слишком юным для скитаний по жестокому миру. С другой стороны, насчет человеков, их совести и склонности к состраданию Бандит не обольщался. С них станется даже такого малыша выкинуть на улицу. Точнее, на верную гибель. Уж очень маленьким, хрупким и беззащитным выглядел котенок, чтобы, по мнению Бандита, пережить хотя бы ближайший месяц. Не умереть от голода, не быть съеденным самому. И это еще в теплую, почти летнюю пору, когда очередная зима даже не маячила на горизонте.

Похоже, котенок и сам не переоценивал свои шансы. Иначе бы не обратился к тому же Бандиту, не стал его беспокоить.

— Извините. Вы мне не поможете?

А Бандит поразился его трогательному простодушию, еще более уменьшавшему шансы котенка выжить.

Правда ведь, казалось бы, к кому обращаться за помощью, если свои же человеки тебя предали. Конечно, к собрату по виду, взрослому и опытному. И невдомек несчастной крохе, что даже собрат этот способен не столько помочь, сколько причинить зло.

Невдомек, что так уж устроен мир — здесь все жрут всех. Включая себе подобных. И чем ты меньше, тем больше живых существ видят в тебе свой завтрак, обед или ужин.

Именно таким было первое, за облегчением пришедшее, побуждение Бандита. Этот маленький гад сорвал ему охоту — уже только за это стоило бы его сожрать. Да вдобавок подобрался даже не на расстояние прыжка, а почти вплотную. То есть шансов удрать не имел.

Но при всем при том что-то остановило Бандита. Точнее, целых два обстоятельства.

Во-первых, сам он котят ни разу не ел. Хоть и знал, что другие бродячие коты никакой едой не пренебрегают. Не делая исключений даже для маленьких собратьев.

Во-вторых, к этому конкретному котенку Бандит даже ощутил странную, неожиданную для себя симпатию и сочувствие. Возможно, свою роль сыграла почти такая же масть — полоски на серой шерсти — и ощущаемое оттого родство. А может, убивать и вообще причинять вред этому маленькому существу, вдобавок так трогательно ему доверившемуся, было просто противно.

Да, все жрут всех, но кто сказал, что соблюдение этого закона — обязанность любой живой твари? Именно обязанность, а не право? Притом что правом можно хотя бы разок пренебречь.

Поэтому по итогам мыслительного процесса, со стороны занявшего у него пару секунд, Бандит решил оставить котенка в живых. Разойтись миром. Хотя и понимал, что если и продлит этим жизнь малышу, то ненамного. Ну да это уже будут не его заботы.

— Шел бы ты отсюда, мелюзга, — с подчеркнутым недовольством проворчал Бандит, немигающим взглядом уставившись на котенка, — не мешай охотиться.

Птички как раз успели утолить голод и упорхнули с куста прочь.

— Да я бы ушел… но куда? — с все той же простодушной детской непосредственностью сказал котенок. — Я потерялся. Не знаю, как домой добраться. И боюсь. Тут неподалеку зверюгу видел большую… собаку. Так она рычала на меня и громко вскрикивала. Зло так, точно не рада была меня видеть. Хорошо, что была привязана. Потому и смог убежать.

Имел он в виду, не иначе, ту собаку, чью будку Бандит видел на одном из соседних участков.

Еще подумалось Бандиту, что решись он таки съесть котенка — и собственную жизнь бы облегчил, и участь этой малявки, как ни странно, тоже. Меньше бы мучиться пришлось.

Но Бандит не привык переступать через себя. Менять собственные решения — в том числе.

Кроме того, к простому сочувствию добавился некоторый интерес. Бандит поймал себя на том, что ему любопытно, кто этот котенок, откуда взялся (коль, похоже, не бродячий), что с ним уже случилось — та же встреча с собакой. И да: дальнейшая судьба маленького путешественника поневоле тоже начала вызывать хоть толику интереса.

Не каждый день встречаешь котенка… или любое другое живое существо, столь трогательно доверчивое, но при этом еще не угодившее ни в чьи зубы. Тогда как птичек много, на птичек можно поохотиться немного попозже.

Опять же голод (даже голод!) немного отступил, теснимый любопытством.

Потому Бандит вымолвил следующее:

— Ладно. Давай по порядку. Кто ты и что там у тебя случилось?

— Да вот что, — отвечал котенок, присев на траву и дернув туда-сюда хвостиком — от волнения.

А затем поведал Бандиту свою историю.

Котенка звали Бурбон.

Нарекли его так без всякой задней мысли, историческими параллелями не заморачиваясь. Просто взяли смутно знакомое слово, похожее на мурчащие звуки, что издают кошки, когда им хорошо.

Другое дело, что котенок, похоже, хотя бы подсознательно догадывался о значении своей клички. Точнее, о ее королевском происхождении.

Потому что поведением своим сильно напоминал короля. Точнее, королевское чадо, каким его обычно изображают в сказках. Столь же избалованный, капризный и глядящий свысока на тех, кто делает ему что-то хорошее.

Начать с того, что уже на втором месяце своей короткой жизни Бурбон дал понять жившим с ним человекам, что вся еда мира делится на две неравные части.

В первую (меньшую) входили те немногие блюда, которые котенок с удовольствием ел. Например, дорогой корм специально для котят, чистое мясо (сосиски из ближайшего «Магнита» не в счет!), ну и, конечно, молоко подходящей температуры. Причем температура считалась подходящей в зависимости от настроения Бурбона, так что в разные дни бывала разной. Сегодня котенка устраивало чуть теплое молоко, завтра — прохладное, послезавтра основательно подогретое… но, разумеется, не горячее.

Большинство же съестного вызывало у Бурбона брезгливое презрение. Которое он открыто выражал, возмущенно дрыгая лапкой.

Точнее, у котенка имелся целый ритуал для демонстрации своего отвращения к негодной кормежке.

Сначала Бурбон обнюхивал содержимое миски, как бы для приличия. Мол, все свидетели: я давал шанс даже этой гадости. И никто не упрекнет меня в том, что я не попробовал даже эту гадость скушать.

Затем, убедившись, что первые предчувствия его не обманули и содержимое миски в пищу и впрямь не годится, котенок поднимал на ближайшего к нему человека взгляд одновременно укоризненный и недоуменный. «Вы это серьезно?! — словно бы говорил этот взгляд. — Вы в самом деле думали, что я это стану есть?»

И уже апофеозом ритуала становилось упомянутое выше дрыганье лапкой. Бурбон еще при этом столь же демонстративно от миски отворачивался. И уходил прочь, как бы намекая: «Вот дождетесь с такой кормежкой, что я по-настоящему обижусь и уйду от вас уже окончательно».

На самом деле ему бы и в голову не пришло покидать теплую удобную квартиру. По крайней мере, надолго. Вот только знать об этом человекам, считавшим себя его хозяевам, было необязательно.

Требовательностью в еде внимательное отношение Бурбона к себе любимому не исчерпывалось. Немало внимания котенок уделял комфортности своего отдыха в промежутках между приемами пищи и беготней по квартире.

В силу юного возраста Бурбон предпочитал больше резвиться, чем лежать. Но если уж притомлялся, запрыгивая на кресла, забираясь на шкафы и лазая по настенному ковру (ну или сводя счеты с дурацкими обоями в темном уголке), то где попало лечь и уснуть был не согласен.

Уж точно не на полу, во всяком случае. То был удел низших существ, вроде собак. Кто такие собаки, Бурбон узнал, сидя на подоконнике и глядя в окно. Видел их несколько раз, и впечатление о себе они оставили весьма неприятное. Шумные нечистоплотные твари, одержимые, похоже, ненавистью ко всему живому. Что именно на полу (или даже на голой земле) собаки обычно и ночуют, котенок не знал и не видел. Но заключил про себя, что именно там этим шумным склочным бестолочам и место.

Не годился в качестве спального места для Бурбона и напольный ковер. Котенок, конечно, отдавал должное этому цветастому ворсистому полю — считая удобным и незаменимым при затачивании когтей. Но вот спать на нем… о, для Бурбона это было ненамного лучше, чем отдыхать лежа на полу.

И даже специально для него сооруженную мини-кроватку из обувной коробки котенок по данному назначению использовал редко. Зато были в квартире два места, где Бурбон отлеживался охотно и с удовольствием.

Первым из них являлось кресло. И не абы какое, а то, на котором по возвращении с работы любил вечерами сидеть перед телевизором глава семейства. Точнее, человеческий самец, таковым себя полагавший — притом, что главным-то в доме считал себя Бурбон. А коль так, то много о себе возомнившего человека следовало поставить на место.

Что котенок и делал, занимая кресло этого якобы хозяина в любой удобный (для себя), а чаще неудобный (для него) момент. Укладывался на мягкую бархатистую поверхность, нарочно так вытягиваясь, чтоб занять как можно больше места. Точнее, чтобы этого места человеческому самцу досталось как можно меньше. И поперек укладывался, и по диагонали. Причем высшим шиком для себя считал сделать это за минуту-другую до того, как человеку придет в голову воспользоваться креслом самому.

И увидев Бурбона, блаженно и с самым невинным выражением на мордочке устроившемся на его любимом месте отдыха, номинальный глава семейства раз за разом терялся. Не зная, что лучше сделать — то ли попробовать потеснить так некстати оказавшегося здесь котенка, то ли взять его на руки и положить на колени. Второй вариант, к слову сказать, устраивал Бурбона больше.

Во всяком случае, о том, чтобы грубо согнать котенка, не могло быть и речи. Нерешительный, но неглупый самец-человек хотя бы интуитивно понимал, кто на самом деле главный в семье. И бунтовать против такого положения дел себе не позволял.

Лишь один раз он допустил некоторую вольность.

Решив почему-то, что именно данное конкретное кресло было ценным для Бурбона, самец предпринял что-то вроде обмена. Облюбованное котенком кресло задвинул в угол, а для себя перед телевизором поставил другое. То, которое прежде стояло в углу.

Наивная хитрость — как раз достойная этих недалеких существ, только и способных, что прислуживать таким, как Бурбон. Естественно, котенок на нее не клюнул. Прежнее место отдыха, в угол задвинутое, он презрительно проигнорировал. Зато охотно, с комфортом и по привычке демонстративно устроился в кресле, которое человечий самец надеялся оставить себе. Устроился, улучив минутку, когда тот отошел в туалет.

Вторым местом, где обыкновенно отдыхал Бурбон, была кровать семилетней девочки — дочери здешнего любителя коротать вечера в кресле перед телевизором. Для нее, кстати (в качестве подарка на день рождения), родители и решили завести котенка.

Если кресло большого человека Бурбон использовал днями и вечерами (особенно вечерами!), то кровать его дочки служила котенку местом отдохновения по ночам. Причем устраивался Бурбон не в ногах, не в каком-нибудь уголке, клубочком свернувшись. О, котенок, не будучи дураком, сразу смекнул, что самая мягкая (а значит, удобная) часть кровати — подушка. И именно на ней вольготно устраивался, ничуть не заботясь, что человеческой девочке приходилось при этом тесниться. Или вообще обходиться без подушки, кладя голову на простыню и не отличающийся мягкостью матрас.

В конце концов то ли сама девочка, то ли ее родители додумались класть на кровать две подушки — для нее и для Бурбона. Такой компромисс котенка устроил. Хотя время от времени он был не прочь улечься посередине — сразу на две подушки.

И, что примечательно, не бывало случая, чтобы Бурбон прилег ночью подремать на кресле главы семейства, а среди дня — на кровать его дочки. Поступать подобным образом он считал бессмысленным. Ведь воспитанию прислуживавших ему человеков это не способствовало.

Самое время перейти к тем обстоятельствам, что свели Бурбона с бродячим котом Бандитом. И из-за которых он вообще оказался вдали от уютной квартиры, к которой успел привыкнуть, да человеческой семейки, к коей котенка даже угораздило привязаться.

Начать с того, что отношение к внешнему миру по ту сторону уютных стен у Бурбона было сложным. Да, ему было интересно наблюдать за ним в окошко, сидя на подоконнике. Греться на солнышке, вдыхать свежий воздух из форточки, следить за птичками. Особенно следить за птичками, то выводящими трели, сидя на ветках росшего под окном дерева, то приземлявшимися на карниз у самого окна.

Еще любопытство Бурбона вызывал то дворник, шуршавший метлой по асфальту, то прохожий, встретивший давнего знакомца и заведший с ним разговор, то проезжающая машина. Даже собаки казались интересными… ну, по крайней мере, поначалу.

Но в то же время даже собственного умишки пару-тройку месяцев отроду котенку хватало, чтобы понимать: мир за окном — это не просто что-то забавное и интересное. Он полон опасностей. Особенно для тех, кто мал и позаботиться о себе без помощи человеков не может.

Упав с высоты, отделявшей землю от окна квартиры, где жил Бурбон, легко было сломать себе что-нибудь. Или вовсе разбиться.

Проезжавшая машина могла задавить котенка, не заметив. Так же, как на его глазах однажды задавила голубя, на беду свою оказавшегося на проезжей части.

Не казались безобидными котенку и чужие человечьи детеныши — из других семей. Особенно те, которые с гиканьем носились по двору и кидались время от времени друг в дружку мелкими предметами или брызгались водой. Кто знает, вдруг и в Бурбона захотят чем-нибудь кинуть или брызнуть. Последний вариант котенка особенно пугал — воду он не любил. И за единственную попытку девочки вымыть его в ванной коварно отомстил, напрудив на кофточку, которую та опрометчиво оставила на стуле.

А уж чем могла грозить Бурбону встреча с любой из собак, злобствующих даже при виде существ крупнее их самих, — страшно было представить.

Потому Бурбон был согласен наблюдать за внешним миром в окно. А также дышать свежим воздухом, гуляя по лоджии, куда его выпускали по весне в теплые дни. Но вот покинуть квартиру — такой вариант котенка решительно не устраивал. Настолько, что он мог мурлыкать на руках кого-то из семьи человеков, с которыми жил… но стоило тому человеку подойти к входной двери и начать открывать, как Бурбона охватывала паника.

Причем не имело значения, хотел ли человек действительно выйти с котенком на улицу или просто открывал дверь другому члену семьи или гостю. Мгновенно благодушно-расслабленный настрой котенка сменялся тревогой, в считаные секунды переходившей в испуг. Бурбон принимался вырываться из объятий человека, мог даже поцарапать. А вырвавшись — убегал вглубь квартиры.

Пока была весна, с таким проявлением недовольства живущие с Бурбоном человеки мирились. Воспринимали как глупое чудачество. Но вот пришел май, первые теплые дни, а с ними — пора регулярных поездок на дачу.

В это новое для котенка место, обозначаемое незнакомым для него словом, человеки наведывались и прежде. И пренебрегать поездками в связи с появлением Бурбона не собирались.

Причем им и в голову не пришло оставлять котенка дома. Хотя сам Бурбон желанием куда-то ехать не горел. А потому был готов побыть в одиночестве денек-другой при полной миске корма и чашке с водой.

Но человеки считали иначе. И решились на неслыханную и невиданную доселе дерзость. Прибегнув к поистине дьявольскому приспособлению — переноске для домашних питомцев.

Переноска представляла собой большой пластмассовый ящик с небольшой решетчатой дверцей и щелями в крышке — для доступа света и воздуха. Имелась и ручка, как у чемодана, чтобы удобнее было этот ящик держать. В общем, довольно-таки удобная штука… для человека, которому ее нести.

Но не для несчастного котенка или иной зверушки, оказавшейся внутри переноски. То, что является большим ящиком для держащего ее человека, для находящегося внутри питомца было тесным крохотным помещением. Где даже размяться трудно, можно только сидеть на месте или лежать. Тогда как юный организм Бурбона требовал движения, каковое и есть жизнь, если верить древним римлянам.

Да и с лежанием в переноске было, мягко говоря, не очень. Особенно в смысле комфортности, столь заботившей котенка с королевским именем. Жестко, даже несмотря на какую-то тряпку, которую заботливая девочка догадалась подстелить. К тому же никакая подстилка не отменяла тряску, которой сопровождался путь переноски от квартиры до машины.

Наконец, воздуха эта пластиковая темница пропускала на самом деле очень мало. Но знал об этом только Бурбон, тогда как человеки его о причиненных котенку неудобствах едва ли догадывались.

Потому стоило ли удивляться, что посаженный в переноску Бурбон первым делом попытался вылезти наружу. Еще в квартире. Когда же удрать ему не удалось — девочка помешала — и тем паче когда решетчатая дверца захлопнулась, выразил свое недовольство тонким жалобным мяуканьем. Сообразив, что ничего хорошего ему, запертому в этой пластмассовой штуке, не грозит.

Вдобавок самое страшное опасение Бурбона вскоре подтвердилось. Его, запертого в переноске (и лишенного возможности сопротивляться), поволокли к открывающейся входной двери.

Бесконечная череда горестных и возмущенных «мяу!» на высоких нотах преследовала коварных вероломных человеков и на площадке, и в подъезде, и во дворе, на пути к машине. И, разумеется, в самой машине на пути к таинственной даче.

Только это Бурбону и оставалось. Ну и еще удивляться, как его жалобный голосок не тронул человечьи сердца. А также обдумывать план мести по возвращении.

О, здесь, определенно, требовалось что-то грандиозное. Например, супружеская кровать родителей девочки, использованная вместо лотка. Причем и для малой нужды, и для большой. Желательно неоднократно.

Но все плохое имеет свойство заканчиваться, и путешествие в темном тесном ящике не стало исключением. Тем более что по окончании пути Бурбон не только был извлечен из него, но и оказался на свежем воздухе. И первым делом от души размялся, порезвившись по грядкам и клумбам.

Оказалось, что на даче не так уж плохо. Наоборот.

С одной стороны, здесь не было ничего, что пугало Бурбона за окном городской квартиры. Ни собак (по крайней мере, на этом участке), ни машин (кроме той, единственной, что его сюда привезла), ни хулиганистых человечьих детенышей. Постройки не отличались высотой, так что разбиться, упав даже с крыши любой из них, котенку не грозило. Не говоря уж о том, что никто не заставлял Бурбона лазать по крышам.

С другой стороны, свежего воздуха было столько, что и не снилось Бурбону в городской квартире. Ни из форточки столько не просачивалось, ни даже не перепадало на лоджии. А эти яркие краски! Желтизна одуванчиков, свежая зелень, чистое голубое небо — от всего этого у котенка с непривычки глаза разбегались.

Первый день Бурбон осваивался. Носился по огороду, играл в прятки с девочкой среди зарослей, теребил лапкой так забавно раскачивающийся под ветром одуванчик, преследовал бабочку с цветастыми крыльями, наблюдал за резвящимися птичками.

На следующий день душа котенка возжаждала новых впечатлений. И он, к радости своей обнаружив, что может пролезть под забором, немедленно воспользовался этой возможностью, движимый любопытством. Так Бурбон оказался на соседнем участке… затем на соседнем соседнего. И так далее.

Да, поначалу было немного боязно. Но вскоре котенок осмелел, поняв, что и за пределами своего участка ему вроде бы ничего не грозит. Собак Бурбон не встречал. Машины не носились, давя все, что оказывалось на пути.

Один раз Бурбон видел взрослого кота, однако тот не то что не попытался как-то навредить прохожему котенку, но и вообще едва его заметил. Просто лежал себе на крыльце, греясь на солнышке, на мир взирая подчеркнуто равнодушным взглядом. Бурбон не знал, что за равнодушие это следовало поблагодарить ветеринара, занимавшегося кастрацией. Ну а кот никого благодарить не собирался, ибо и на ветеринара этого ему было плевать.

Что до человечьих отпрысков, то они не спешили ни кидаться ничем в забредшего к ним на участок котенка, ни брызгать водой. Ни вообще как-то обидеть.

Напротив, одна девочка, приманив Бурбона стандартным «кис-кис», погладила его. А еще один мальчик даже угостил кусочком от своего бутерброда. Бурбон неплохо успел нагулять аппетит — на свежем-то воздухе. И потому отказываться даже от такого сомнительного угощения не стал. И вообще как будто забыл о своих гастрономических пристрастиях.

Подкрепившись, а заодно решив про себя, что на дачах и человеки, и их детеныши гораздо добрее, чем в городе, котенок продолжил свое путешествие. Открывая для себя все новые и новые места: сады, огороды, сараи и дачные домики. И все больше удаляясь от своей дачи. Где Бурбона ждала заботившаяся о нем семья.

А потом… потом случилось то, что и свело в итоге избалованного, но любопытного котенка, названного в честь целой королевской династии, и матерого бродягу-кота.

* * *

— Побыстрее, пожалуйста, — на этом месте попросил Бурбона нетерпеливый Бандит, — я своим временем дорожу. И без того долго тебя выслушивал.

— Я постараюсь, — ответил котенок, глядя на него самым честным взглядом и вид на себя напуская самый невинный, за который дома его непременно гладили и брали на руки. — Продолжим?

* * *

Тот день начинался как жаркий, даже душный. Семья, заботившаяся о Бурбоне, чуть ли не с самого утра вышла на огород в минимуме одежды, но как один в кепках с козырьками. Причем девочке даже в кепке быстро напекло голову, и она уже через час захныкала и спряталась в тень, отбрасываемую домиком. Где и сидела, с невеселой миной теребя смартфон.

Так было незадолго до того, как Бурбон отправился в свой вояж по соседним участкам. А спустя пару часов (точно котенок не знал, измерителем времени не располагая) погода резко изменилась.

Да, вначале эти изменения Бурбона даже порадовали. Наползли тучи, скрывая солнце, поднялся ветер, отчего стало свежее. И легче для любого, кто даже в жару по воле матери-природы вынужден ходить в шубе, не имея возможности (в отличие от человеков) ни разоблачиться, ни одеться полегче.

Затем, однако, ветер усилился, поднимая пыль — норовя сыпануть ею в глаза и сбить с ног. Ну или с лапок, что тоже у него неплохо выходило, коль весу в обладателе вышеназванных лапок было всего ничего.

Бурбон попытался было укрыться от ветра среди кустов. Но убедился в ненадежности такого укрытия, едва за ветром последовала другая ипостась непогоды. Самая страшная.

Оглушительно громыхнуло, будто с неба на землю рухнуло что-то невидимое, но непредставимо огромное. Напуганный и оглушенный этим грохотом, Бурбон аж весь приник к земле, прижимая уши. А потом полил дождь. Нет, ливень. Потоки воды прямиком с небес. Потоки, рядом с которыми водяные пистолеты человеческих детенышей-безобразников казались забавным пустячком.

Мгновенно намокнув и замерзнув, не помня себя от ужаса, Бурбон кинулся наутек. Не на дачу своих человеков. О них он в тот момент даже не вспомнил. Как не смог бы, наверное, вспомнить и обратную дорогу. Нет, котенок просто несся через дождь не разбирая дороги. Словно от самой стихии разгулявшейся пытался удрать. Но ливень настигал повсюду.

Мелькали за стеной дождя, буквально топившего Бурбона, темные тени здешних приземистых построек, кусты (мокрые!), заборы, замедлявшие бег.

Пару раз котенка облаивали собаки, которые тоже боялись ливня и прятались от него в будках. Но при этом все равно не забывали о своем долге как сторожей.

Временами Бурбон задевал на ходу за кусты, и те, словно в отместку, обрушивали на него дополнительные потоки воды — со своих промокших листьев. И тем еще больше усугубляли плачевное состояние котенка.

А вот чего не хватало, так это добрых отзывчивых человеков. Готовых выйти к Бурбону и укрыть его, маленького, беспомощного и промокшего, от непогоды. Обогреть, обсушить.

Но увы: человеки, даже добрые и отзывчивые, видно, сами боялись попасть под такой дождище. И потому предпочитали сидеть по своим домикам, носу наружу не высовывая. Судьба бедного котенка их волновала в последнюю очередь. Если волновала вообще.

В конце концов, впрочем, удача улыбнулась Бурбону, воплотившись в навес для дров — достаточно широкий, чтобы котенок мог полностью укрыться под ним, и вполне цельный, чтобы и дрова, и несчастный маленький беглец были под ним недосягаемы для самого обильного из дождей.

Там-то, под навесом, Бурбон переждал грозу. После чего, обсохнув и основательно себя вылизав, отправился искать дорогу домой.

Нескольких шагов по влажной земле и мокрой траве ему, однако, хватило, чтобы понять: он заблудился. Просто не знал, куда идти, и даже не представлял, в какой стороне дача его человеков находится.

Побродив по окрестностям, то призывно, то отчаянно мяукая, Бурбон добился лишь того, что какая-то старушка вылезла из своей покосившейся, хозяйке под стать, хибарки да налила котенку блюдечко молока. На большее (например, пустить грязного, взъерошенного и продрогшего малыша на порог) ее жалости уже не хватило.

Вылакав блюдечко досуха и еще немного походив по ближайшим участкам — почти сплошь оказавшимся покинутыми — Бурбон в итоге смог забраться на чердак какого-то сарая. Где и переночевал.

А с рассветом, грязный и голодный, отправился на поиски своей дачи. Вот так до сих пор и ходил безрезультатно — уже второй день. Пока не встретил Бандита.

— Ну вот… в общем-то и все, — подвел черту под своим рассказом Бурбон и замолчал в ожидании.

Ни дать ни взять школьник, только что закончивший отвечать по домашнему заданию и ждущий, как оценит его ответы учитель.

Бандит мельком, но успел поразиться этой, неведомо откуда взявшейся ассоциации: «Какой школьник? Да когда я хоть раз в школу заглядывал? Что вообще там делать коту?» Но поскольку время свое ценил, долго над этим размышлять себе не позволил. Поскорее к делу предпочел перейти.

— Ладно, — изрек он, — а от меня-то тебе чего нужно? Кроме того, что я уже для тебя сделал. Выслушал твою печальную историю, во-первых, и не слопал тебя, во-вторых. Поверь, это уже немало — для мира, где все жрут всех, и где дорога бывает каждая секунда и где, что важнее всего, я голоден, как свора бродячих псов. Так как?

От бродяги не укрылось, как вздрогнул испуганно при этих словах котенок, как еще больше вытаращились его глаза — и без того казавшиеся великоватыми для такой маленькой мордочки. Но слишком снисходить к чувствам этого домашнего неженки, щадить их, выдавая порося за карася, Бандит не собирался. Хватало и того, что он пощадил самого Бурбона.

И снова странный образ, невесть как влезший в усатую, увенчанную острыми ушами голову Бандита. Карася он как-то стянул у одного дачника, недавно вернувшегося с рыбалки, а улов опрометчиво оставившего на крыльце. Кот еще основательно так распотрошил рыбу. И вкусом в общем-то остался доволен. Но вот что такое «порося», Бандит не знал, свиней отродясь не видел и мяса их тоже не пробовал.

Что до Бурбона, то ответ его, напротив, оказался очевиден, и предугадать его не составило труда.

— Помощь мне нужна, — не то констатировал, не то нетерпеливо напоминал котенок, и в голосе его, прежде растерянном и заискивающем, прорезались капризные нотки, достойные королевского чада, — я же заблудился… самому мне домой не вернуться. А вы — опытный кот… вам путешествовать не привыкать.

Если бы Бандит мог, он бы на это снисходительно рассмеялся. Но кошачье горло позволило лишь издать короткий, грубоватый и на слух несколько пренебрежительный возглас.

— Вот тут ты прав, малыш, — сказал он затем насмешливым тоном, — то есть, конечно, выразился ты неудачно… «путешествовать», «не привыкать». Слова-то какие! Попробуй не попутешествуй, когда жрать хочется и точно знаешь, что еда сама с неба не свалится. И околачивающийся поблизости человек кормить тебя не собирается… в лучшем случае. А что у него на уме в худшем, тебе лучше не знать. Спокойней спать будешь. Что до привычки, то к сытости, к которой меня рано или поздно приводят мои лапы, привыкать совсем не нужно. Это к голоду привыкнуть трудновато. Уж поверь.

Затем Бандит продолжил уже подчеркнуто серьезным тоном:

— Но суть ты правильно ухватил. Кот я бывалый… опытный. И готов этим опытом поделиться с тобой. Проблем лично у меня с поиском нужных мне мест обычно не возникает. А потому мой тебе несложный совет: используй Силу, Люк!

Это уже не лезло ни в какие ворота. «Какой еще, к псам вонючим, Люк? — запоздало поразился последней фразе Бандит. — Люк в потолке… для лестницы? Или канализационный? И при чем он тут вообще?!»

Такой вот чудный сюрприз преподнесла ему жизнь. Не привык этот бродяга тратить время на разговоры. Но стоило изменить этой привычке ради приблудившегося котенка и хоть ненадолго наведаться в мир слов, как он оказался буквально завален странными находками из этого мира. Загадочными выражениями, неведомо как отложившимися в памяти Бандита — и теперь всплывшими с ее глубин на поверхность, словно со дна взбаламученного озера.

Еще больше поразил совет Бандита его собеседника-котенка. Тот, похоже, вообще не понял, что его старший собрат имеет в виду.

Пришлось перейти к объяснениям. Но прежде Бандит не удержался не то от замечания, не то от подколки.

— Так ты и этого не умеешь! — воскликнул он. — Эх… вот что значит с человеками жить.

— Человеки ни при чем, — возразил Бурбон, на сей раз совсем не растерявшись, — разве не видно, что я еще маленький? И разве вы сами родились сразу таким большим? Никогда котенком не были?

Зато наступила очередь растеряться Бандиту. Честно ответить на последний вопрос он не мог — при всем желании был не в силах вспомнить собственное детство.

Самое ранее воспоминание этого кота было — о… рыбках. О рыбках в аквариуме… вероятно, дома у человека, с которым будущий Бандит когда-то жил. Рыбки бестолково носились по своему стеклянному, заполненному водой ящику, не давая коту достать себя передней лапой. И еще так смешно таращили глазенки.

Котенок Бурбон Бандиту как раз этих рыбок напомнил — тоже мелкий, глазастый и оттого забавно выглядевший. Возможно, этим он и вызвал у бродяги внезапную к себе симпатию, невзирая на голод и сорвавшуюся охоту. Как напоминание о жизни более легкой и беззаботной. Когда еще не было Бандита, а был очередной пушистый домашний увалень. И не было смертоносных зим, пережить хотя бы первую из которых он считал удачей.

Все остальные воспоминания из прежних времен те жуткие зимы стерли начисто. Волной смыли… нет, по меньшей мере тремя могучими волнами, по одной на каждую.

Все смыли — включая память о том, что в конце концов приключилось с человеком Бандита. Куда он делся и почему сам кот оказался на улице. Вспомнить об этом не получалось, как ни ломай голову.

Впрочем, если и потерял самообладание Бандит, то ненадолго. Быстро подобрался — мир, где все жрут всех, не щадит того, кто мешкает и вообще тратит зря время.

Подобрался — и перешел к объяснениям.

— Принюхайся, — начал он, — где бы ты ни прошел, везде оставался твой запах. Да, он тонкий, трудноразличимый. Но повторяю: принюхайся. Уж постарайся его выделить. А главное — напряги усы. Так и они чувствительнее будут, и ты сам. Не думал же ты, что эти штуки на мордочке просто для украшения?

Вопрос не предназначался для ответа — последний был очевиден.

Бурбон сделал так, как советовал Бандит. И сперва закружился на месте — того и гляди, начнет за собственным хвостом гоняться.

Наблюдать за этими метаниями Бандиту было уже неинтересно, и он решил вернуться наконец к прерванной охоте. Снова переключил внимание на птичек, скакавших по веткам растущего поблизости дерева.

На радостный вскрик котенка «А-а-а! Понял! Мне туда!» Бандит уже и не обернулся. Так захватило его сидение в засаде и наблюдение за птахами. В ожидании, когда одна из них окажется в пределах его досягаемости.

Потому Бандит не видел, в какую именно сторону отправился котенок, искавший своих человеков. Слышал лишь, как спешно и забыв про тишину Бурбон улепетывал — шурша листьями и травой.

«Помог, и ладно, — подумал Бандит, — можно сказать, жизнь спас. Надеюсь, удача на меня за это снизойдет… в охоте, да. Должна же быть даже в нашем жестоком мире какая-то справедливость».

Да, последнее предположение было для него, мягко говоря, непривычным. Для бродяги, давно не обольщавшегося насчет мира, где все жрут всех. Но странность сию Бандит предпочел объяснить общей необычностью этого дня.

Тем более что в некотором смысле надежды его оправдались. Одна птичка все-таки угодила в когти Бандита.

Он как раз потрошил ее, вгрызаясь и разбрасывая перышки… когда его снова окликнул испуганно-заискивающий голос котенка. Следом и сам Бурбон появился, выйдя из-за куста.

— Простите, — начал Бурбон, ничуть не смутившись под недовольным взглядом Бандита — еще менее приветливым, чем тот, который поймал в кадр давешний фотограф-любитель, — это… мне… в общем… снова помощь нужна.

— Ну кто бы сомневался, — изрек Бандит, ненадолго отвлекаясь от трапезы, — так всегда. Если мы кого-то ищем, если идем к кому-то — то не затем, чтобы чего-то ему дать… что-то сделать ему приятное. Только потому, что нам от него что-то нужно. Чтобы он нам помог… ага.

— Я в ту сторону пошел, — начал объяснять котенок, спич старшего сородича словно пропустивший мимо собственных ушек, — ну, где моя дача находится. Шел, шел… а потом вдруг детеныша увидел… ну, чужих человеков. И у него была рогатка. И он в меня разок выстрелить успел… хорошо, я в кусты нырнул. Так что он промахнулся.

— Промахнулся? — переспросил Бандит, снова отрывая морду от терзаемой птахи. Причем тоном сказал до того недовольным, что прозвучало как «жаль, что промахнулся».

Хотя, справедливости ради, человеков с рогатками он и сам не любил. Не раз приходилось удирать из-под обстрела. А потом еще обходить за много метров то место, где произошла встреча с очередным стрелком-любителем. Мысленно кляня его в том числе за собственное непонимание — какой смысл на него, кота, охотиться. Таким способом в том числе. Ведь не собирался же человечий детеныш с рогаткой его слопать. Не говоря уж о том, что человеки вообще редко страдали от недостатка пищи.

Так что немного сочувствия к Бурбону в этой связи все-таки возникло.

— Ладно. А надо-то что от меня… на этот раз? — вопрошал кот. — Понятно, что помощь. Но какая? Если что, стянуть у человека рогатку я не смогу, извиняй.

— Да нет! — воскликнул Бурбон. — Просто… может, проводите меня? Ну, как-нибудь незаметно. Знаете же способы, как безопасно проходить через такие места. Наверняка знаете!

«Должен знать, — про себя вынужденно признал Бандит, — иначе не объяснить, почему я все еще жив».

— Ладно… только дай доесть, — молвил он вслух.

* * *

Может, для несмышленыша Бурбона мальчишка с рогаткой и тянул на непреодолимое препятствие. Но вот Бандит обошел его без особых трудностей, привычно. Только на сей раз — в компании с подопечным котенком.

А первым делом засевший в зарослях Бандит оглядел участок, где обитал человечий детеныш-хулиган… точнее, часть участка, представлявшую собой открытую местность. Приметил самого обладателя рогатки — тот сидел на крылечке и казался вполне безобидным. Кабы не его оружие, лежавшее рядом, на одной из ступенек.

Эта маленькая деталь в общей картине подсказала Бандиту, что миролюбие мальчишки на крыльце, его равнодушный вид — притворство, не более. Так и сам кот-бродяга, карауля птичек, сидел смирненько в их ожидании. Да с таким видом, что ему-де совершенно нет дела до этих комков с перьями, резвящихся поблизости.

Но стоило одной из них оказаться слишком близко к Бандиту, как мирное равнодушие с кота как ветром сдувало. И хватало единственного прыжка с когтистыми лапами наизготовку, чтобы воробей или иная пичуга превращалась в пищу.

Так и мальчишка: он не просто сидел — он ждал. Ждал, когда в поле зрения появится подходящая мишень для его рогатки. Затем и держал ее рядом с собой.

В общем, чего хотел мальчишка, Бандит понял. А вот чего требовалось самому Бандиту с Бурбоном на пару, так это не попадаться юному двуногому хулигану на глаза. Чтоб ненароком за мишень не принял.

Для этого, очевидно, не следовало выбираться на открытую местность. Но вот беда: заросли, в которых скрывались Бандит и Бурбон, до границ соседнего участка не доходили.

Бандит, однако, не отчаивался. Продолжал осматривать участок в поисках того, что можно использовать как укрытие на пути из владений мальчишки с рогаткой.

И… нашел. Стол, а вокруг него скамеечки для летних посиделок. Располагался стол под одиноко росшей березой, сохранившейся с тех времен, когда здешняя, отданная садоводам-любителям, земля была еще лесом.

Но не происхождение березы интересовало Бандита. А то, что ствол ее вкупе со столом и скамейками имел достаточные размеры, чтобы за ними с лихвой могли укрыться они оба, с Бурбоном. При условии, что сооружение это окажется между ними и мальчишкой-хулиганом.

— Придется крюк сделать… небольшой, — словно оправдывался перед котенком Бандит. Необычный день продолжался, так что совершать странные для себя поступки этому коту уже было не в новинку.

А оправдание… точнее объяснение, требовалось позарез. Как в свою очередь объяснил Бурбон, если двигаться в нужном направлении напрямик, путь непременно пройдет совсем недалеко от дома, крыльца и сидевшего на нем мальчишки. Собственно, так котенок и угодил под обстрел. Заодно обманувшись безучастным видом и расслабленной позой обладателя рогатки. Эту, последнюю, он тогда, кстати, не сразу заметил.

Но и с тем, чтобы воспользоваться столиком под березой в качестве укрытия, имелись свои сложности. Между ним и кустами, где засели Бандит и Бурбон, было около метра открытого пространства. Ничтожное расстояние — чуть больше шага — для человека, который преодолел бы его меньше чем за секунду. Но вот коту этих шагов… или даже прыжков потребовалось бы несколько. И пропорционально больше времени, чтобы их совершить.

И на это время вышеназванный кот превращался в мишень для мальчишки с рогаткой. Чтобы свести его до минимума (вместе с шансами быть подстреленным) следовало хотя бы не мешкать.

А потому…

— К столу, и быстро, — скомандовал Бандит, мотнув головой в сторону березы и столика со скамейками. — За ним спрячемся.

Две небольших пушистых фигурки вынырнули из кустов и метнулись к столику под березой. Где скрылись за далеко не тонким, зато высоким пнем, служившим опорой столешнице.

Да, мальчишка на крыльце бдел. И заметив пару силуэтов, явно не принадлежавших его домашним питомцам, мигом скинул с себя видимость мирного равнодушия. Подскочил на ноги, уже держа в руке рогатку.

Но потенциальные мишени уже исчезли из виду.

Мальчишка не сдавался. Тем более что успел заметить, куда юркнули два представителя семейства кошачьих — два незваных гостя на участке. И кинулся к березе и столику, уже заряжая рогатку камешком.

Впрочем, кот с котенком тоже не сидели на месте.

Бандит и не рассчитывал воспользоваться этим укрытием надолго. Просто выиграть немного времени — не более. А сам уже присмотрел следующее место, где можно спрятаться. Оно же препятствие для мальчишки-стрелка.

— К колодцу, — последовала новая его команда.

Колодец на этом участке имел вид классический, не менявшийся веками. С воротом, ведром на цепи… а главное — с бревенчатым срубом, достаточно высоким, чтобы скрыть существо даже в разы крупнее бродячего кота.

К этому-то срубу кинулись Бандит и Бурбон, пока мальчишка с рогаткой подходил к столику под березой с противоположной стороны. Вполне ожидаемо (для Бандита) выбрав это направление, поскольку расстояние от крыльца было меньше, путь короче.

Что ж. Теперь мальчишка получил наглядный жизненный урок: кратчайший путь не обязательно верный.

Он, конечно, шустростью был не обделен, как и большинство человеков в этом возрасте. Более того, даже выстрелить успел. Но камешек пролетел мимо. Сиганувшие за колодезный сруб Бандит и Бурбон разминулись с ним на долю секунды.

— Куда?! Так… нечестно! — с обидой выкрикнул им вслед мальчишка.

Но сдаваться не собирался. Кинулся следом, почему-то даже не удосужившись снова зарядить рогатку.

Оплошность мальчишки не осталась для Бандита незамеченной. И правильные выводы он на этот счет сделал. Сообразив, что теперь у них с Бурбоном в распоряжении несколько больше времени, чтобы добраться до следующего укрытия.

— А теперь — к теплице, — велел кот. И не теряя ни секунды кинулся в сторону длинной постройки из прозрачного пластика. Бурбон послушно последовал за ним.

Они с Бандитом едва успели обогнуть теплицу, когда мальчишка наконец разжился боеприпасом для рогатки. Какую-то щепку с земли подобрал на ходу.

Вот только по другую сторону от теплицы уже возвышался забор. Расстояние до него осталось совсем небольшое. А зазор между забором и землей был достаточно велик, чтобы пропустить взрослого кота, не говоря уже о котенке.

Но слишком узок для человека, даже для детеныша.

Впрочем, мальчишке с рогаткой и в голову не пришло пролазить под забором, чтоб продолжить преследование. Уже на чужом участке.

Все, на что его хватило, — это сделать новый выстрел вслед четвероногим беглецам. Благо (для мальчишки) забор был ажурным и представлял собой металлическую решетку.

Изловчившись, юный стрелок сумел так приставить рогатку к забору, что щепка пролетела его насквозь. Но на то, чтоб успеть попасть в Бурбона или Бандита, сноровки и меткости уже не хватило. Импровизированный снаряд упал аж в паре десятков сантиметров от кустиков, за которые забежали кот и котенок.

— Так нечестно! — зачем-то повторил, выкрикнув им вслед, мальчишка.

И на этом его противостояние с усатыми-хвостатыми нарушителями границ закончилось. Поражение тоже надо уметь признавать.

Вздохнув невесело и опустив руку, державшую рогатку, мальчишка побрел обратно к крыльцу. Караулить других незваных гостей, пригодных для обстрела. Менее ловких, и охотиться на которых оттого гораздо приятнее.

* * *

Итак, избежать угрозы в виде малолетнего человека-стрелка Бандиту и Бурбону удалось без особых хлопот. Но оба они, не сговариваясь, понимали, что расставаться им пока рановато.

Судя по рассказу котенка, убежал он тогда, во время грозы, в те еще дали. Так что путь к своей даче ему оставался неблизкий. И едва ли опасности, ждущие на нем, ограничивались тем юным любителем обстреливать из рогатки беззащитную живность.

Во всяком случае, надеяться на это было бы крайне наивно и легкомысленно. Как и на то, что Бурбон-де понял на наглядном примере, как эти опасности миновать. И дальше справится сам.

Говорилось уже: только для котенка, опыта бродяжничества не имевшего, мальчишка с рогаткой являл собой нечто страшное и из ряда вон выходящее. По меркам же Бандита встреча с подобным стрелком относилась к мелочам жизни. Ну а что, если опасность на пути к даче Бурбона встанет полноценная, не мелочь?

Так что день чудес был в самом разгаре. И Бандит продолжал проявлять непривычное для себя благородство, сопровождая в пути бедолагу-котенка Бурбона.

* * *

Собаки на их пути встретились, а то как же. Целых три. Но, как ни странно, почти не задержали Бандита и Бурбона.

Первая псина при всех ее внушительных размерах, к счастью, оказалась привязанной. Так что ничем, кроме оглушительного лая, навредить Бандиту и его подопечному не смогла.

Собака номер два разгуливала по участку совершенно свободно и была почти такая же крупная, как и предыдущая. Но, как и все их склочное блохастое племя, в верхолазы решительно не годилась. В отличие от Бурбона с Бандитом. Те успели запрыгнуть на крышу какого-то сарайчика, а с нее перебраться на забор. Под возмущенное гавканье почти настигшего их пса, оставшегося с носом.

Забрались Бурбон и Бандит на ту крышу не сговариваясь. Что для последнего не осталось незамеченным.

— А ты успехи делаешь, малыш, — не удержался по такому случаю от похвалы Бандит тут же, на крыше, пока внизу бесновалась собака, — сам сообразил, что лучше наверху от них прятаться?

Пес продолжал лаять и подпрыгивал, точно пытался тоже добраться до крыши. Разумеется, тщетно.

— Что? Да сам не знаю, — отвечал Бурбон почти виновато, — просто… ну надо ж куда-то деться. Чтоб не достала.

— И не достанет, — одобрительно молвил Бандит, — а то, что тоже заметил именно это место… сам, тебе большой плюс.

«Глядишь, однажды захочешь вообще бросить своих человеков, — про себя подумал он, — и пожить вольной бродяжьей жизнью. Как я. Хотя, если мы тогда еще раз встретимся, друзьями уже не будем. Скорее из-за добычи подеремся».

Не сидела на привязи, но разгуливала по участку и третья собака. Но оказалась совсем мелкой, суетливой и забавно выглядевшей из-за своей взлохмаченной шерсти. А еще она то и дело по любому поводу звонко тявкала. Не то о своем существовании напоминала, не то возмещала шумностью собственные более чем скромные габариты.

И к Бурбону-то с Бандитом она подбежала не для того, чтоб напасть. Просто из любопытства — а кого это занесло на вроде как ее территорию? Что за существа?

«Вот, в самый раз, — смекнул Бандит, завидев несущуюся в их сторону собачонку, — самое то… для небольшого развлечения».

Кот замер в ожидании. И когда между ним и этим тявкающим недоразумением осталась пара-тройка шагов, внезапно выгнулся дугой, распушив шерсть (отчего стал казаться крупнее), вытаращил глаза и злобно зашипел.

Собачонка опешила, резко затормозив, чуть ли не спотыкаясь. То, что казавшаяся безобидной чужая зверушка на глазах обернулась жутким монстром, ее, мягко говоря, не порадовало. Но она все равно тявкнула — вроде как для приличия. И уходить тоже не спешила.

Тявкнула — и выжидающе уставилась на Бандита.

Чтобы уже в следующее мгновение, взвизгнув коротко, удрать прочь. Получив по носу когтистой лапой.

— Собаки, они такие, — не без похвальбы прокомментировал эту маленькую стычку Бандит, — лают, конечно, на все, что движется. Это у них что-то вроде правила приличия. Как у человеков руки друг другу жать. Но вот нападать… по-настоящему предпочитают только на тех, кто заметно их мельче. И желательно не способен дать сдачи.

А затем еще добавил, сам не зная для чего:

— Собственно, все так делают. В этом гадском мире, где все жрут всех. Если нападать, то на слабого и мелкого.

А последний из недругов, встретившихся им на пути к даче Бурбона, сам оказался котом. Точнее, Котом. А также котищем, котярой и все в таком духе.

Некогда домашний и потому основательно откормленный, он превосходил Бандита по размерам раза в полтора. О Бурбоне же и говорить было нечего. При этом он счастливо избежал рук живодера-ветеринара, и потому интереса к жизни, к миру вокруг себя не потерял. Так что однажды интерес этот заставил котищу забыть и теплый дом, где его кормили, и заботливых человеков. Да отправиться на поиски приключений.

Черная шерсть, густая и длинная, наверняка в былые времена восхищала друзей человеков этого кота, заходивших в гости. Возможно, и на выставке он успел отметиться. Вот только теперь шерсть свалялась, сделалась грязной, что в сочетании с парой желтых, как луна горящих глаз придавало ее обладателю вид зловещий и дикий.

«Ну просто кот Бегемот!» — подумал Бандит даже с толикой восхищения. И так же мысленно осекся: «Какой еще бегемот? Откуда это?..»

Что до Бурбона, то он при виде такого здоровяка мигом утратил былую доверчивость к собратьям по виду. И испуганно попятился в кусты, пытаясь шипеть подобно своему спутнику. Выходило не очень.

— А это кто еще такие? — наглым тоном вопрошал котище, подходя к Бурбону и Бандиту и обращаясь словно не к ним (чего с этими ничтожествами разговаривать?), а к кому-то невидимому, но очень важному. Кто как раз незримо присутствовал поблизости и перед кем не хотелось терять лицо.

Итак, котище открыл рот… и все вмиг встало на свои места. По крайней мере, для Бандита. Устрашающий флер словно сдуло с этого черного здоровяка, открыв существо, уже совсем не пугавшее опытного бродягу.

Ибо не монстр перед ним был, а просто очередной домашний увалень, дома у себя пребывавший в ранге мягкой игрушки. Да, однажды он взбунтовался против такого к нему отношения и решил удрать. Но… даже первой своей зимы на вольных хлебах он еще не переживал. И вряд ли переживет — как это для него ни печально.

А не переживет из-за своих размеров солидных — во-первых. Думает, небось, что если велик, то все его боятся. А о том, сколько потребуется ему еды — не задумывался. Пока не задумывался.

К тому же еда необязательно валяется под кустами, оставленная сердобольными человеками. Чаще за ней приходится побегать… что сделать не так-то просто, имея избыточный вес. И уж тем более с лишним весом трудно удирать от тех же собак, лазать по крышам и по деревьям.

Во-вторых, еще не изжил этот черный здоровяк вредную привычку домашних котов тратить время, болтая с врагами и превращая поединок в какое-то дурацкое шоу.

Ну и в-третьих — в-последних, — самонадеянность сама по себе не способствовала выживанию. А этот олух лохматый просто излучал самонадеянность. И голосом, и взглядом, и, конечно, походкой — неспешной, исполненной важности.

— Чего забыли в моих владениях? — последовал новый вопрос от черного кота, уже когда он остановился напротив Бандита, в нескольких шагах от него.

Что до его визави, то на подобные шутейные поединки, как уже говорилось, Бандит обычно не разменивался. Но на сей раз случай был особый.

Стоило преподать этому новичку в мире бродяг важный урок. И если эта груда мяса и шерсти его усвоит (и если это поможет ей пережить хотя бы ближайшую зиму), то скажет, наверное, спасибо своему старшему товарищу по бродяжьей стезе.

— Извините-извините, — вслух вроде как испуганно пролепетал Бандит, — мы уже уходим.

А сам, вопреки сказанному, сделал шаг навстречу черному балбесу. Осторожный — но заметный.

— Что ты там пищишь, шмакодявка тощая? — возвысил котище голос.

Жест Бандита, совсем не соответствовавший его словам, не мог остаться для его противника незамеченным. Более того, заставил хоть немного понервничать. Вот «кот Бегемот» и заголосил — одновременно выражая и недовольство данным фактом и пытаясь заставить нервничать собеседника.

Но не тут-то было.

— Кого-то ты мне напоминаешь, — продолжал котище, стремясь унизить, морально уничтожить и втоптать в грязь подвернувшегося противника, — ах да. Одну драную кошку, с которой я развлекся пару дней назад. А может, ты и есть та кошка? А? Хочешь, повторим?

Конечно, только морально уничтожить он и мог, смекнул, глядя на него и слушая эти излияния, Бандит. Только так, никак больше.

«Потому что сладить со мной по-настоящему у него кишка тонка! И он это чувствует».

А вслух сказал — осторожно, заискивающе:

— Не понимаю, о чем вы говорите, уважаемый. Но нам неприятности не нужны. Мы сейчас уйдем и… все.

Сам же, напротив, сделал еще один шаг навстречу «коту Бегемоту».

— Ну так вали отсюда, ничтожество, — проговорил тот, раздраженный поведением Бандита, несоответствием между его словами и действием, и, как следствие, собственным все меньшим пониманием происходящего, — трус. Если такой сла…

Договорить котище не успел. Одним прыжком Бандит преодолел разделявшее двух котов расстояние, подобравшись почти вплотную к черному супостату.

Для этого, последнего, и сам-то данный акт явился полной неожиданностью. А уж его молниеносность вовсе выбила черного кота из колеи. С его стороны это выглядело так, будто подвернувшийся соперник в намечающемся поединке исчез из поля зрения и неожиданно появился рядом.

Причем не глаза в глаза, нет! Бандит оказался чуть сбоку от «кота Бегемота». Отчего и сам бок, и горло незадачливого новичка-бродяги оказались открыты для ударов передними лапами и укусов.

Ударов, которые худосочный на первый взгляд противник черного котищи успел бы нанести раньше, чем сам «кот Бегемот» сумел повернуться и атаковать в ответ.

А в бою все решают порой не секунды, но даже доли секунд.

Бандит не брался судить, успел ли это осознать его противник — лохматый начинающий бродяга. Возможно, он вообще ничего не понял. Испугался только.

Но и этого хватило, чтобы здоровяк-котище сперва выгнулся, выпучив глаза. Испуганные глаза!

А когда попытка устрашить таким способом Бандита не удалась, неуклюже прыснул прочь, в кусты.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Бурбон, наблюдавший за этим поединком — битвой не зубов и когтей, но характеров. — Круто вы его прогнали. Я бы тоже так хотел.

— А я желаю, чтоб тебе никогда не пришлось никого прогонять, — сухо ответил Бандит, сам ничего заслуживающего восхищения в своем поступке не заметивший, — возвращайся лучше к своим человекам. И живи себе потихонечку.

Потому что сам он… нет, всех обстоятельств, его вытолкнувших из домашнего уюта на бродяжьи тропы, Бандит как не помнил, так и не вспомнил. Но не сомневался, что приятными эти обстоятельства точно не были.

* * *

Наконец они пролезли под очередным забором, пробрались сквозь очередные заросли — и оказались на участке Бурбона.

— Дома! Я дома! — радостно воскликнул котенок, узнавая и домик, и знакомые грядки, и колодец с железным баком. Обстановку, ставшую привычной.

Бандит провожал его добродушным взглядом, удовлетворенный, что его миссия завершилась, причем успешно. Нормальное удовлетворение от проделанной работы.

То есть Бандит, конечно, не работал ни разу, как и подобает коту. Но выражение это знал… откуда-то. Вероятно, от бывшего своего человека.

Тем временем радость Бурбона стремительно сменилась растерянностью, затем неприятным удивлением и даже толикой обиды.

— А где все? — вопрошал он, недоуменно озираясь.

Никто из человеков не ждал его на огороде. Никто не вышел ему навстречу из домика или сарая. А главное, что заметил Бурбон, — машина, на которой он приехал, больше не стояла на участке.

— Куда все подевались?! Где вы?! Где?! — теперь Бурбон уже не спрашивал — выкрикивал вопросы в отчаянии.

— Уехали, наверное, — флегматично отозвался Бандит, — так бывает. Одни человеки приезжают на дачи, другие уезжают. Не все же время они тут живут.

Бурбон это понимал. Во всяком случае, с последним утверждением не спорил. Но все равно было обидно, что прислуживавшие ему человеки бросили его тут, о судьбе котенка с королевским именем будто даже не побеспокоившись.

Бурбон не знал, что уезжая (по случаю окончания выходных), семья, с которой он жил, оставила сообщение о пропаже котенка на доске объявлений возле ворот СНТ и на автобусной остановке. Озаботиться его судьбой как-то иначе они не могли. Не имели ни времени, ни физических возможностей. Не прочесывать же всю территорию садоводческого товарищества.

А коль так, только и оставалось человекам, что надеяться: придет, придет Бурбон, если не сглупит. Или кто другой его заметит и поможет вернуться.

Но даже если б знал об этих обстоятельствах котенок, такой вариант едва ли ему понравился.

— И что теперь делать? — вопрошал он, обращаясь к несуществующей аудитории. Точнее, из аудитории имея одного только Бандита. Которого не слишком интересовали нюансы взаимоотношения Бурбона с его человеками.

— Говорил уже: используй Силу, Люк, — отозвался кот-бродяга, потянувшись и готовясь уйти. — Попробуй отыскать их в городе.

А поймав на себе умоляющий взгляд котенка, добавил раздраженно:

— Не смотри на меня… только не это. С-собачьи потроха… хочешь, чтобы я и туда с тобой отправился?

Еще более просящий жалобный взгляд был ему ответом. Бандит вздохнул.

— Ладно, — протянул он с неохотой, — может, хоть перехвачу что-нибудь вкусненькое в городском общепите.

День чудес продолжался. А с ним путешествие в компании домашнего несмышленыша.

Каждый вечер в любой день недели на автобусной остановке близ любого СНТ можно было наблюдать одну и ту же картину. В ожидании автобуса дачников собиралась целая толпа — состоявшая главным образом из пожилых человеков.

Одни (меньшинство) сидели на лавочке в металлическом павильончике. Эти пришли раньше других. Остальные стояли, сбившись в группки. Некоторые еще пробовали сидеть прямо на собственных вещах. Или приваливались к стенкам павильона, чтобы хоть стоять было легче.

Кто-то с кем-то переговаривался, кто-то просто молча обмахивался от комаров, под вечер всегда активизирующихся в теплую погоду, да время от времени посматривал то на часы, то на расписание рейсов.

В общем, все занимались своими делами — какими ни на есть. А двух представителей семейства кошачьих, тоже явившихся на остановку, если и заметили, то внимания особо обращать не стали. Ходят и ходят. Мало ли бездомных животных на свете.

Разве что одна бабулька окликнула усатую парочку: «кыс-кыс-кыс». Но, не добившись взаимности, забыла о котенке и сопровождавшем его поджаром коте. Да вернулась к прежнему занятию — продолжив делиться с товаркой впечатлениями от последнего посещения поликлиники.

Но эти двое усатых-хвостатых никуда не делись.

— Ого! Сколько человеков! — с удивленным восхищением воскликнул Бурбон, оглядываясь по сторонам. — Интересно… может, мои тоже здесь.

— О, можешь на это не рассчитывать, — хмыкнул Бандит, — сам же сказал, они на машине ездят. Так зачем им автобус? К тому же, судя по твоему рассказу, они у тебя совсем не старые. А тут… сам видишь.

Котенок спорить не стал. Но спросил вместо этого:

— Та-а-ак… зачем мы здесь? Я так и не понял.

— Как зачем, — ворчливо отозвался Бандит, несколько раздраженный непонятливостью юного спутника, — не пешком же до города тащиться. А автобус — хороший способ туда добраться быстро и не тратя сил… ну, почти не тратя. Сам им пользуюсь, чтобы на лето сюда выбираться. На свежий воздух. И к свежей еде, которая еще бегает или летает, а не гниет в мусорных баках.

Затем, немного подумав, добавил — решив, что в случае с Бурбоном никакое пояснение лишним не будет:

— Автобус — это та же машина. Только ею пользуются сразу много человеков. Вот, кстати, и он.

Из-за поворота дороги и обступавших ее сосен показался автобус. Огромный зеленый ящик из стекла и металла.

Человеки дружно зашевелились, подхватывая сумки и устремляя в сторону автобуса нетерпеливые взгляды. Бежать, правда, ему навстречу не кинулись. Почтенный возраст как-то беготне не способствовал. К тому же дачники знали, что бежать не имело смысла — автобус сам подойдет к остановке, распахивая свои гостеприимные двери.

Будучи неопытным в жизни, но вовсе не глупым, Бурбон оценил размеры автобуса и сравнил с примерным количеством ждавших на остановке будущих пассажиров… точнее, с примерным объемом пространства, ими занимаемого. И поделился неутешительными выводами на сей счет с Бандитом:

— Сколько их… интересно, как они все поместятся. И мы. И как бы нас не затоптали. Так много человеков…

— Ну и хорошо, — успокоил его Бандит, — в толпе легче затеряться. А то есть в автобусах такие нехорошие человечьи самки… кондукторами называются. Очень не любят безбилетных пассажиров. Ну, таких, которые за проезд не платят. А если пассажир еще не человек, вообще могут взбеситься. Дескать, мы сиденья портим, на пол гадим, а ей… кондуктору то есть, потом убирать. Одно хорошо, что собак они тоже не любят и в автобус не пускают.

Между тем автобус начал разворачиваться по широкой дуге, подъезжая к остановке. Дачники подобрались и замерли в нетерпении, дружно устремляя в его сторону предвкушающие взоры. Чем напомнили Бандиту охотничьих псов, почуявших дичь.

Сам он, когда автобус уже подъехал, и дачники устремились в открытые двери, дал Бурбону последние указания:

— Чтобы не затоптали, лучше под ногами не путаться. А оказавшись внутри, залезть под сиденье. Заодно и кондуктор не заметит. Если же под сиденье не получится… ну, по крайней мере, в проходе не торчать. Ну а самое главное — улучить момент, когда лучше внутрь заскочить. И действовать быстро.

Что значит «момент улучить», Бурбон понял, когда поток дачников, вливающийся в дверь автобуса, несколько застопорился. Всех задерживал какой-то еле передвигающийся дед, опиравшийся на палку. Такой точно не имел шанса затоптать Бурбона и Бандита.

Так что кот-бродяга немедленно (и очередь, разумеется, даже не думая соблюдать) рывком обогнул старого тихохода-дачника и юркнул в дверь. Котенок, помешкав с долю секунды, забежал следом.

Кто-то из дачников засмеялся от такого зрелища, кто-то издал удивленный возглас. Кто-то даже прокомментировал поведение кота и котенка короткой ворчливой репликой. Но никто и не подумал им препятствовать. Да, впрочем, и не успели бы.

Путь до города Бурбон и Бандит проделали под одним из сидений — в спокойствии, безопасности и почти никем не замечаемые. Разве что одна бабулька сжалилась над парочкой неприкаянных пушистых созданий и вздумала чем-нибудь угостить.

Этим «чем-нибудь» стал небольшой кусочек колбасы, которую бабулька бросила перед Бурбоном. Но пока тот мешкал и решал, достоин ли этот кусочек быть им съеденным, пока чувство голода боролось в его душе с привычным гонором, колбасу ухватил и без церемоний слопал Бандит.

— Урок тебе, малыш, — произнес он с набитым ртом, — видишь еду — ешь, не раздумывай. Потому что… м-м-м… в мире, где все жрут всех, на любой лишний кусочек всегда найдется уйма претендентов.

Совесть оттого, что он лишил угощения бедного голодного котенка, Бандита, разумеется, даже не кольнула. И не только потому, что он сам отдал этому котенку немало того, что считал для себя бесценным — времени. А сколько еще предстояло отдать…

К тому же выживание и совесть вообще-то сочетаются плохо. Это Бандит понял еще в свою первую бродяжью зиму.

Впрочем, и Бурбон, к чести его, не стал возмущаться и упрекать. Сам понял, что сглупил.

* * *

Что автобус въехал в город, стало понятно по тому, что ход его ощутимо замедлился. А салон начал понемногу пустеть — дачники один за другим сходили на остановках.

— И чего ты ждешь? — окликнул тогда Бандит залегшего под сиденьем Бурбона, заодно легонько толкнув его хвостом. — Думаешь, автобус нас прямо к твоему дому доставит?

— А что, нет? — сперва недоуменно отозвался котенок. — Ну… машина же меня почти от самого дома везла. И до самой дачи. А вы сказали, что автобус — это та же машина.

Но натолкнувшись на хмурый, полный нетерпеливого раздражения взгляд Бандита, осекся.

— А что делать-то? — спросил недоуменно.

— Как что? — чуть ли не возмутился Бандит. — Я же тебя учил. Силу используй, Си-лу. И определи, в какой стороне в городе ты жил. Чтоб хотя бы узнать… для начала, проехали мы или автобусу по пути.

Котенок завозился под сиденьем, напрягая усы и пытаясь протянуть незримую ниточку от себя к тому месту, которое привык считать домом. Чтобы, покрутившись с полминуты, сдаться.

— Не могу! — пожаловался он чуть ли не в отчаянии. — Не могу на ходу ничего найти. Да и стены мешают.

Бандит моргнул обоими глазами с пониманием. А про себя подумал: «Эх, сразу видно, что дитя! Да избалованное к тому же. Побродил бы хотя бы с месяц, и если б выжил, то уж точно нигде бы не заблудился. Такое чувство направления бы развил, что нашел бы дорогу даже с верхних этажей высотного здания».

— Ладно, попробуем снаружи, — сказал он вслух, и оба — кот и котенок — вышли из автобуса на ближайшей остановке.

Бурбон переступал по неровному асфальтовому тротуару и оглядывался, растерянный от новых впечатлений.

Мимо проносились машины, но ни одна из них не пыталась заехать на тротуар, чтобы задавить его и Бандита. С другой стороны, увы, ни одна из машин не походила на ту, на которой ездили человеки Бурбона. Вернее, одна вроде показалась котенку знакомой, но и она промелькнула, не останавливаясь. Так что котенок даже не был уверен, что это та самая машина. С человеком, наивно полагавшим себя главою семейства, за рулем.

Вокруг высились разнокалиберные здания. Из-за сумерек — приближалась ночь — во многих из них светились окна. Горели и фонари на столбах, и фары проезжавших автобусов и машин. Но главное: во множестве сияли разноцветные вывески магазинов и других заведений.

Глаза разбегались! Да и нос с ушами не чувствовали себя свободными из-за нескончаемого дорожного шума и целого букета запахов, Бурбону незнакомых. Он заметался на тротуаре, ошеломленный и растерянный.

— Если окажется далеко, — как ни в чем не бывало рассуждал рядом стоявший Бандит, для которого даже атмосфера города была не в новинку, — можем на другом автобусе доехать. Или на маршрутке. Так даже лучше. Кондукторов-то нет. А водителю обычно плевать. Он и не заметит, если мы в салон заберемся.

Тем временем Бурбон вроде бы сориентировался… ну или показалось ему, что сориентировался. Определился с направлением и кинулся вдоль тротуара. Только лапки и сверкали.

— Да погоди! — ворчливо попросил его Бандит, устремившись следом. — Чего силы зря терять. Ты не прикинул, насколько далеко до твоего дома? Тогда зачем когти рвать? Может, он на другом конце города. И тогда впрямь лучше доехать, а не дойти. Да и про собак не забывай… они ведь и в городе есть, не знал?

Последняя фраза проняла торопыгу-котенка. Он остановился — неподалеку от входа в большой магазин под вывеской с цифрой «5» на фоне условного изображения не то спелого красного помидора, не то такого же яблока.

— Ой, про них-то я и забыл, — произнес Бурбон виновато и подошел поближе к Бандиту. Чувствуя себя рядом с ним в большей безопасности.

— Повторяю свой вопрос, — строго молвил Бандит, — не лучше ли доехать на маршрутке? Как ты сам чувствуешь?

Услышать ответ котенка он не успел. Заметил краем глаза — и вмиг обратил внимание на одного из человеков, выходивших из магазина. Тощего нескладного самца с узким, словно вытянутым лицом, изрядной плешью на макушке, одетого в серую рубашку и такого же цвета штаны.

Человек шел, держа в обеих руках по пакету с продуктами. Шел, видно, направляясь к своей машине, припаркованной неподалеку.

Разумеется, этот тощий тип не был единственным человеком в поле зрения Бандита. На улице было людно, у одного только входа в этот магазин циркулировала целая толпа. Кто-то входил, кто-то выходил. Но что-то было особенное в тощем сером человеке, что не могло оставить Бандита равнодушным.

И не внешность, нет. Внешность он имел не слишком приметную, даже для человека. Разве что ощущалась в его облике некоторая нелепость, но и только. В отличие от кошек, не все человеки заботились о своей внешности и вообще за собой ухаживали. Бандит это знал. Так что ничего выдающегося он здесь не видел.

Но было какое-то подспудное ощущение… да-да, человек не столько выглядел, сколько ощущался неправильным, необычным. Причем и не по запаху… точнее, не только по запаху. Чувство иного рода забило тревогу. Примерно то же самое чувство, которое помогало кошкам находить дорогу домой. Чувство, человекам, например, недоступное.

А еще было некое узнавание. Серый тощий человек казался смутно знакомым Бандиту, хотя кот мог поклясться, что никогда его не видел. Противоречие? Не совсем. Скорее неточность. Бандит чувствовал: с человеком этим их что-то связывает. Но что именно, вспомнить не мог.

Более того, вскоре оказалось, что и человек заметил и неведомо как узнал Бандита. Поставил пакеты с продуктами и направился к стоявшему на тротуаре коту.

— Так это ты, — наполовину вопросительно, наполовину утвердительно произнес он, подойдя почти вплотную и уставившись на Бандита холодным взглядом.

Нечеловеческим взглядом.

Тогда-то Бандит вспомнил, что с ним случилось прежде, чем зимы бродяжничества одна за другой вытеснили из него прежнюю жизнь. Вернее, это он раньше думал, что вытеснили. А на деле просто погребли под слоем более поздних воспоминаний и впечатлений.

Зато теперь при виде серого человека он вспомнил чуть ли не все — извлек со дна памяти. Извлек прежде всего воспоминания о том, главном событии, которое предшествовало жизни Бандита на бродяжьей стезе.

Точнее, эти воспоминания сами обрушились на него девятым валом и чуть не затопили.

Теперь стало понятно, почему он упорно не мог вспомнить ни своего детства, ни человека, с которым жил.

Хотя бы потому… что человеком этим был он сам.

Вспомнились и его имя с фамилией. Алексей Воропаев.

С друзьями тогда хорошо посидели. В узком кругу — хоть не в классическом формате «на троих», но вчетвером. А такую компанию тоже не назовешь толпой.

Зато, как могли, растянули удовольствие — с вечера и чуть ли не до полуночи. Шутка ли: обмывали новое авто Алексея. Новенький, даром что купленный в кредит, «форд».

Не обошлось тогда, конечно, без дружеских подколок. Один из друзей напомнил ему, что коль машина кредитная, то принадлежит «не тебе, Леха, а банку». На что Воропаев, в подпитии склонный к философствованию, родил что-то вроде силлогизма. Что у банка-де брал он взаймы деньги, так что деньги действительно банку принадлежат. А вот то, что он на них купил, уже его и ничье больше. До тех пор, по крайней мере, пока он, Алексей, способен взятые деньги понемногу возвращать. И покуда не придется расплачиваться самой машиной.

Зато, бахвалился Воропаев, это совершенно новое детище автопрома. Не в пример старому ржавому «бумеру»… каковой по случайному стечению обстоятельств имелся в распоряжении подколовшего его Михи.

Затем Алексей принялся с восторгом перечислять достоинства своего «форда» на зависть Михе, и не только. Да не стыдясь сильно их преувеличить. Друзья, впрочем, не пытались его опровергнуть, ведь заехал он за ними как раз на новом авто. И они успели оценить и удобство его, и скорость, и почти бесшумный двигатель. По крайней мере, на контрасте с собственными тачилами не первой свежести.

Посидели, как уже говорилось, хорошо. Выпили немало. И могли бы сидеть, выпивать и общаться дальше — благо пятница на дворе. Кабы не два момента.

Во-первых, кому пятница, а кому предстояло выходить на смену. Конкретно — виновнику торжества, Алексею Воропаеву. К восьми утра быть как штык у заводских ворот. Да Алексей был уверен: в его молодом организме даже изрядное количество алкоголя к завтрашнему утру сгорит почти без следа. Против тех же следов, которые останутся (запаха перегара, например), поможет «Алка-Зельтцер».

Но испытывать судьбу не хотелось. Ни гайцам попадаться (на второй день после покупки новой машины, обидно же!), ни на работе нарываться на втык от начальства и тем ставить под угрозу служебное положение. А с ним платежеспособность, а значит, право и дальше владеть автомобилем своей мечты. К хорошему привыкаешь быстро, и снова пересаживаться на дешевую ржавую рухлядь Воропаеву не улыбалось.

Во-вторых, не будучи дураком, Алексей был в курсе неутешительной правды. Когда мозги пропитаны алкоголем, человек громогласен и не всегда адекватен даже в те моменты, когда думает, будто ведет себя тихо и воспитанно. А лишний шум в поздний час мог испортить отношения Воропаева хотя бы с его соседкой… далеко не бесполезной соседкой, если говорить откровенно.

Пока Воропаев отрабатывал смену, соседка заходила покормить рыбок в аквариуме, начнем с этого. Единственных питомцев, которых Алексей позволял себе держать дома. Еще время от времени соседка баловала его разносолами собственного приготовления. Внося приятное разнообразие в унылый рацион Воропаева, состоящий из опостылевших пельменей и осточертевших сосисок. И даже (о чудо!) иногда прибиралась в его квартире.

Разумеется, делала она все это небескорыстно. Хотя речь шла отнюдь не о деньгах. Но о взаимном удовольствии, которое доставляли друг другу эти двое.

Тянуло их друг к другу. Его, молодого покамест холостяка. И ее — разведенку, тоже далеко не старую и не лишенную привлекательности. Так что рано иль поздно и Воропаеву, и соседке его предстояло сменить свое семейное положение. Одновременно. В одном ЗАГСе и стоя рядышком.

Не желая огорчать эту заботливую даму, которую, кстати, звали Викой, Алексей предпочел ближе к полуночи прекратить обмывание новой машины. И одного за другим выпроводил гостей прочь. Не забыв, разумеется, вызвать каждому такси.

Оставшись один, Воропаев с тоской посмотрел на маленький столик возле дивана — отчего-то называемый «журнальным», но в его квартире заставленный тарелками и недоеденной закуской и окруженный пустыми и полупустыми бутылками. А ведь еще часть бутылок и не до конца опустошенных тарелок осталась на кухне, в которой, собственно, их празднование и началось.

Убирать следы пиршества хотелось меньше всего. И сил не осталось, и голова от выпитого отяжелела. Более же всего Алексей желал бухнуться на диван, в его однушке игравший еще и роль спального места. Да отрубиться до той адской секунды, когда квартиру огласит мелодия будильника на телефоне. Напоминая о необходимости привести себя в порядок и тащиться на завод.

Беда в том, что прежде чем превратить диван в спальное место, его следовало разложить. А прежде чем разложить — отодвинуть якобы журнальный столик. Что, в свою очередь, сделать было бы гораздо легче, освободив его от расставленной на нем посуды. И для самой посуды сохраннее, что немаловажно.

К тому же Воропаев был человеком довольно брезгливым. И спать по соседству с объедками ему было неприятно — чай, не бомж на помойке. Но преуспевающий член общества. Вон каким авто сегодня разжился!

Потому, вздохнув, Алексей перво-наперво избавился от бутылок, высившихся вокруг столика, словно замковые башни вокруг донжона. Да-да, средневековая эстетика ему была по сердцу, за что отдельно следовало поблагодарить популяризовавший ее сериал «Игра престолов».

Бутылки, в которых оставалось хоть что-то, Воропаев отнес в холодильник; пустые — сложил возле помойного ведра. В ведро же вытряхнул содержимое пепельницы, стоявшей на подоконнике и успевшей за вечер доверху наполниться окурками.

Затем Алексей решил отнести в холодильник тарелки с закуской. Хотя бы те, что стояли на столике у дивана. Но не успел до этого столика дойти, как почувствовал себя… странно. И это еще мягко сказано.

Сначала потолок словно ввысь вознесся — на высоту нескольких этажей, и теперь казался почти таким же далеким, как небо. Затем подкосились ноги. Алексей упал на четвереньки… и с ужасом смотрел на свои руки, на которые оперся при падении. Смотрел, как они стремительно зарастают густым волосом.

«Ёпрст! — подумал Воропаев в панике. — Ну ни хрена меня накрыло! Вот и допился… белочку поймал!»

Последние слова он даже выкрикнул вслух от избытка чувств. Точнее, попытался выкрикнуть, но изо рта вырвался лишь последний слог, произнесенный с неестественной протяжностью: «ма-а-а-л!»

Оторвавшись от созерцания внезапно заросших рук, Воропаев осмотрелся и понял, что странности на этом не закончились. Все вокруг сделалось непривычно большим. Тесная прихожая, в которой прежде трудно было разойтись двум взрослым человекам, теперь стала обширной, как вестибюль какого-нибудь театра или дома культуры. Дверной проем в единственную комнату по высоте сравнялся, наверное, с Триумфальной аркой в Париже или Бранденбургскими воротами в Берлине. А обувь, расставленная под вешалкой с одеждой, стала величиной чуть ли не с самого Воропаева. Не говоря уж о самой одежде — исполинским полотнищам, свисавшим с высоты нескольких человеческих ростов.

Первые минуты Алексей метался, озираясь в недоумении, переходящем в ужас. «Это сон! — думал он. — Точнее, кошмар!»

И снова он не удержался от того, чтобы выразить свою паническую мысль вслух. Как и в предыдущий раз, хватило его глотки лишь на последний и протяжный слог: «мар-р-р!»

Затем, переведя дух и немного успокоившись — пар выпустив, Воропаев обнаружил в случившемся неожиданный позитивный момент. Выпитое больше не давило на голову, не туманило мозг. К Алексею вернулась способность мыслить вполне ясно. Или, если угодно, трезво. И первая мысль, посетившая его, порадовала бы самого Оккама.

«Все вряд ли могло разом вырасти. Так что, скорее, это я уменьшился».

То есть обратить внимание следовало не на окружающий мир — жутковатый мир, в который превратилась холостяцкая квартирка-однушка. Но на себя любимого. На собственное очевидно необычное состояние, которое не получалось объяснить одними лишь вечерними возлияниями. Напротив, говорилось уже: ощущение, что он пьяный, оставило Воропаева. Так же неожиданно, как не ожидал он фокусов с размерами.

Первым делом Алексей попытался снова подняться на ноги. Увы, те держать упорно отказывались, и менее секунды спустя он снова оказался на четвереньках.

После этой неудачи Воропаев повернул голову, дабы оглядеть себя. И заметил, что без одежды… но при этом назвать себя голым у Алексея не повернулся бы язык. Потому как его тело сплошь покрывал густая, серая в полоску шерсть. Как шуба на меху.

Или как шкура зверя.

Но самым главным сюрпризом для него стал хвост. Темный пушистый хвост, изгибавшийся вопросительным знаком.

«Бред! Бред!» — повторял про себя взволнованный таким открытием Воропаев. Но ни хвост, ни шерсть исчезать не спешили.

Не порадовали и руки, когда Алексей перевел взгляд на них.

Правильней теперь было называть передние конечности лапами, потому что волосами, их покрывшими, случившаяся метаморфоза не ограничилась. Пальцев стало меньше, сами они сделались заметно короче. Но зато заканчивались теперь каждый солидным таким острым полумесяцем-когтем.

«На кошку похоже, — заключил Воропаев, сопоставив все увиденные черты новой внешности и сведя воедино, — хотя какая на хрен кошка? Кошка баба, а я мужик… кот».

Чтобы проверить свою догадку, Алексей забежал в комнату, подошел к дивану и запрыгнул на него. С легкостью запрыгнул, даже подтягиваться не пришлось. Хотя прежде разве что в спортзале подтягивался на турниках такой высоты и, признаться, не без напряга. Не говоря уж о том, что давненько в этот зал не наведывался. Запустил себя.

На стене напротив дивана висел большой широкоэкранный телевизор, купленный, кстати, на собственные деньги Воропаева. По крайней мере, такую покупку он мог себе позволить, не выпрашивая кредит в банке.

«Ключевое слово — мог, — ехидно заметил гаденький внутренний голосок, — прошедшее время, Карл! Теперь-то, небось, хрен заработаешь… коль превратился в бессловесную тварь».

Алексею более всего хотелось, чтобы голос этот, выражавший его собственную догадку, ошибся. Но никакой ошибки не было. В выключенном телеэкране отражался диван… а также стоявший на нем крупный кот. Обычный представитель биологического вида «кошка домашняя»: с усами, пушистым хвостом и на четырех лапах.

«Это сон, просто сон, — все еще пытался успокаивать себя Воропаев, — я допился до чертиков и отрубился. Сейчас усну… а наутро все будет по-прежнему».

И, следуя собственной установке, улегся на диван, совершенно естественно свернувшись клубком. Чтобы спустя несколько мгновений провалиться в сон… а наутро проснуться с обманутыми надеждами.

* * *

— Так я человек! — воскликнул Бандит, буквально шокированный накатившими на него воспоминаниями. — Я человек!

Вернее, не Бандит, а Алексей Воропаев. Каким-то злым волшебством превращенный в бродячего кота.

Склонившийся над ним долговязый тип в сером костюме усмехнулся. Обнажив острые и неестественно длинные зубы, каких, Бандит знал, у людей не бывает.

— Что помнишь, это хорошо, — произнес странный человек, — и мне подсказка… значит, не ошибся. Да, дорогой мой, ты человек, если тебя это утешит. По крайней мере, душа у тебя человеческая. А значит, пригодится Рогатой праматери-Крысе.

— Ты меня понимаешь?! — крикнул ставший Бандитом Воропаев, последний пассаж человека в сером проигнорировав, ибо уж очень бредово он прозвучал.

— Конечно, понимаю, — было ему ответом, — правда, только я и мне подобные. Кто сам когда-то был тварью, мохнатой и хвостатой. У вас, рожденных человеками, еще есть что-то вроде пословицы: «Кто не был, тот будет, кто был — не забудет». Она, конечно, совсем о другом, но суть передает неплохо. По крайней мере, вторая ее часть. Пребывание в звериной шкуре… не забывается! Ну а о первом пункте не прочь позаботиться некоторые из наших. Благодаря которым ты здесь… в таком виде. В общем, я-то понимаю, а они…

Долговязый странный человек растопырил руки, словно пытался обнять весь мир, и прокрутился волчком вокруг оси.

— Они… эти все вокруг — нет. Так что не очень-то на них рассчитывай. Для них я просто какой-то чудаковатый тип, разговаривающий не то с котом, не то с самим собой.

Он не врал. Оглядываясь, Бандит-Воропаев видел, как другие прохожие неодобрительно косятся на лысеющего верзилу в сером костюме и стараются, обходя его, держаться подальше. Какой-то парень даже пальцем у виска покрутил, на что два его дружка радостно заржали.

Затем Алексей перевел взгляд на машину… и был готов задохнуться от возмущения. Но лишь гневно зашипел, выгибая спину. Потому что авто, на котором приехал и к которому направлялся, пока не заметил Бандита, его странный собеседник, был тем самым «фордом», который он купил и обмывал накануне своего превращения.

— Да это… моя машина! — вскричал Воропаев затем. — Моя! Какого хрена ты на ней ездишь? Да кто ты вообще такой?!

— А ты вспоминай, вспоминай, дорогой, — нагло осклабился серый человек, снова сверкнув своими не по-человечески длинными и острыми зубами, — вспомнил главное — вспомнишь и это.

И Бандит, он же Алексей Воропаев, вспомнил.

* * *

Пробуждение не принесло желаемого. Когда Алексей проснулся, в окно вовсю светило солнце, с улицы доносились обычные для бодрствующего города звуки вроде шума автомобилей и обрывков голосов переговаривающихся прохожих. Но он, Воропаев, по-прежнему оставался покрытым шерстью маленьким существом, для которого комнатушка в холостяцкой квартире казалась залом с высоченным потолком.

А коль так, то случившееся этой ночью ему не приснилось. И пресловутая «белочка» была ни при чем. Оставалось принять как единственную реальность то обстоятельство, что теперь он кот. А вовсе не преуспевающий труженик, не далече как вчера осчастлививший себя новой машиной.

Добро, хоть с похмелья башка не болела.

Воспоминания о «форде», как и о работе на заводе, которая ему, положа руку… теперь уже лапу на сердце, нравилась, заставила Воропаева погрустнеть. А мозг попытался было найти объяснения происходящему.

Первый из этих порывов души Алексей задушил в зародыше, а со вторым попросту не преуспел. Причем по одной и той же причине.

Грустить попусту было к лицу разве что бабам или великовозрастным дурням, не желающим взрослеть. Размышления же очевидно стоило отдать мыслителям. Тогда как Воропаев считал себя человеком практичным. То есть сосредоточенным на насущных проблемах и задачах.

В данный момент такой насущной проблемой для него, в кота превратившегося, было выжить; конкретно — избежать голодной смерти. Потому что пробудился Алексей с просто-таки зверским аппетитом.

С этой конкретной проблемой здесь и сейчас он сладил сравнительно легко. Благодаря оставленным на как бы журнальном столике возле дивана тарелкам с остатками закуски. Да, так и не успел он, Воропаев, убрать их в холодильник. Как и вообще толком прибраться после застолья. Зато теперь эта оплошность оказалась ему на руку… то есть, в его случае, на любую из четырех лап.

Как, кстати, и собственное уменьшение в размерах. Небольшой столик обернулся теперь в глазах Алексея огромным банкетным столом. А содержимым тарелок, казалось, можно было питаться не один день.

Да, слипшиеся, присохшие к тарелке кусочки сыра и уже начавшая подозрительно попахивать колбаса не тянули на роскошное лакомство не только для человека. Для кота тоже. Но выбирать было не из чего, голод требовал утоления. Этим и занялся Воропаев, умяв почти весь сыр. Потребности в еде оказались неожиданно немаленькими для такого небольшого существа.

День он провел, подъедая закуски и пытаясь найти хоть какой-нибудь выход. Из его положения вообще и из квартиры в частности. Потому что понимал: объедки со вчерашних посиделок скоро должны были закончиться. Особенно с его аппетитом. И что дальше? Помирать с голоду?

Такой исход Алексея, конечно, не устраивал. Вот только поделать он ничего не мог: ни двери открыть, ни окна силенок у него не хватало. И что самое печальное, даже окошко, в которое прошлым вечером дымили его курящие друзья, они впоследствии накрепко задраили.

«Аккуратные, блин!» — подумал он еще раздраженно.

С другой стороны, жил Воропаев на десятом этаже. И сомневался, что даже в кошачьем облике сможет спрыгнуть с такой высоты, ничего себе не сломав. Хоть и слышал о кошках, успешно приземлявшихся и с больших высот, хоть и знал, как они это делают — благодаря своим хвостам, играющим роль парашютов, а самому пробовать желанием не горел. В конце концов, как кот, тем более верхолаз, он неопытный. А значит, имеет больше шансов все-таки закончить свой полет неудачно. С переломами и иными травмами.

В общем, так ничего не придумал, так ничего не нашел Алексей для собственного спасения в первый день пребывания в кошачьей шкуре. Зато ближе к вечеру спасение само к нему пришло. В лице соседки Вики, о которой он едва не забыл.

Были у Вики ключи от ее квартиры — сам дал. И вот она пришла… да прямо с порога наткнулась на встречавшего ее кота.

— Так Леша еще одного питомца завел, — воскликнула она, удивленная его появлением, — а он мне не говорил…

Правильно… относительно правильно истолковав жалобный взгляд кота, соседка решила не только покормить рыбок, как прежде договаривалась с Воропаевым. Но и усатому-хвостатому обитателю квартиры принесла кое-что перекусить. Еду за неимением миски для домашнего питомца насыпав в одну из оставшихся чистых тарелок.

Последних, кстати, по итогам Викиного визита в квартире прибавилось. Покормив рыбок и угостив кота, соседка встала у раковины и принялась мыть более-менее свободную от остатков закуски посуду, содержимое ее пересыпая в другие тарелки и ставя в холодильник.

— Вроде взрослый парень, — сетовала она, обращаясь, очевидно, к коту, — а такой неряха. Мужики… они все такие. Заботы требуют почище, чем дети малые. Правда ведь, котик?

Алексей, присутствовавший при этом спиче, возмущенно мяукнул, как бы протестуя. Но Вика истолковала этот возглас по-своему. В выгодном для себя ключе.

— Да, вижу, что согласен, — были ее слова, — тоже, смотрю, пострадал от своего хозяина. Ни еды тебе не оставил, ни молочка не налил. Даже миску специальную выделить не удосужился!

Решив исправить оплошность предполагаемого хозяина кота (он же ее сосед и хахаль), Вика сняла с полки одну из собственноручно вымытых ею тарелок — поглубже, поставила ее в коридоре, затем сходила за пакетом молока и наполнила тарелку.

Кот Воропаев радостно принялся лакать, время от времени поднимая на соседку благодарный взгляд. В бытность человеком, надо сказать, Алексей молока не любил. Зато теперь оно показалось ему безумно вкусным. А может, сказалась долгая жажда. Он ведь, как проснулся, ничего не пил. Как, впрочем, и незадолго до сна и превращения в кота. Бухло не в счет. Так как в деле утоления жажды от него толку не больше, чем от тушения пожаров бензином.

Итак, благодаря Вике Воропаев и напился, и наелся. За что был ей так благодарен, что помимо воли кинулся к соседке, принявшись гладиться о ее ноги. Вика сдержанными движениями погладила его в ответ по пушистой голове.

Вот только попытку увязаться следом, когда она покидала квартиру Алексея, соседка мигом пресекла.

— Ты это брось, — сказала она, легонько отпихивая кота ступней и не давая выскочить за порог, — сбежишь — хозяин твой не обрадуется.

«Да я и так не рад!» — хотелось крикнуть Воропаеву. Но никаких звуков, кроме жалобного «мяу!», он издать, конечно, не cмог.

После этого Вика заглянула в его квартиру еще дважды. Рыбок покормить, кота угостить чем-нибудь. При этом в первый раз на лице соседки читалось недоуменное недовольство, во второй — уже тревога.

Во время последнего визита она обнаружила на тумбочке телефон Алексея. И была неприятно удивлена его там наличием. Отдельно от хозяина, невесть куда запропастившегося.

С минуту соседка смотрела в экран телефона, листала — поражаясь, не иначе, обилию не отвеченных вызовов. Таковых действительно было немало с момента пребывания Воропаева в кошачьем облике. Алексей сам слышал, как время от времени мобила его принималась названивать. Да еще громко так, настойчиво. Но не имея рук, ответить ни на один из звонков Воропаев не мог.

Вика листала телефон — и на глазах мрачнела. А потом, с телефоном в руках, зашагала к двери.

— Загулял твой хозяин, — сказала она подбежавшему коту, — хрен знает где загулял. И тебя оставил, и телефон… зачем-то. И меня.

После чего добавила — словно оправдываясь:

— Взяла бы тебя к себе, но аллергия у меня. Не могу долго с вашим братом в одном помещении находиться. Но не волнуйся… я заходить буду… попробую. Что-нибудь носить тебе вкусненького. Может, пристроить куда-нибудь смогу.

Так Вика обещала — но обещания не сдержала. Больше не появившись на пороге квартиры Воропаева, ничего из съестного ему не принеся. И уж тем более не найдя желающих его приютить.

Так прошло несколько дней — для Алексея наполненных голодом и отчаянием. Тогда он, собственно, и пробовал поохотиться на аквариумных рыбок. Но те, даже несмотря на собственное, тоже теперь далекое от сытого, существование, оказались слишком проворными. И начинающему четвероногому рыболову-любителю не дались.

Зато воспоминание именно о той неудачной охоте оказалось столь ярким, что сохранилось даже после трех, наполненных выживанием, зим после которых Алексей Воропаев по большому счету перестал существовать. Зато родился и вырос бродячий кот Бандит.

В конце концов долго пустовавшей квартирой заинтересовался вор. И когда проник внутрь, Воропаев, больше не желающий ждать у моря погоды и испытывать судьбу, стремглав выскочил в открывшуюся дверь. Навстречу новой бродяжьей жизни.

С тремя зимами, заставившими его забыть за ненадобностью себя прежнего.

Зато теперь Алексей вспомнил.

* * *

У того вора был еще странный запах. Человеку не свойственный, хотя и человеческим же носом не различаемый. По неопытности Воропаев тогда не смог верно его распознать и истолковать. Зато сумел это сделать теперь, после трех лет, а главное —трех зим, на протяжении которых он выживал главным образом охотой.

Вор тот, нечаянно вызволивший Алексея из квартиры, ставшей для того ловушкой, пахнул… крысой. И как крыса ощущался. С тварями этими в кошачьем своем обличии Воропаев сталкивался неоднократно. И потому ошибиться не мог.

А теперь тот же запах исходил от долговязого типчика в сером костюме. Отчего, помимо прочего, становился понятен выбранный им цвет одежды. Как говорится, привычка — вторая натура.

Будь у Алексея-Бандита закрыты глаза, он бы определил субъекта в сером как крысу, потому что крысой тот и был. Только в человеческом облике, подобно тому, как Воропаев был человеком в обличии кота.

Оба они были не на своем месте. Но как?..

— Кто я? — переспросил этот долговязый грызун в человечьей шкуре, а затем перешел на медленный вкрадчивый тон. — Я тот… кто… заменил тебя. Заменил тебя в твоей человеческой жизни. Получив то, что раньше принадлежало тебе. Квартиру… клевую тачку. Работу твою. Правда, она мне не очень нравится…

— Похоже, и вором тем был ты, — не разговаривал, но скорее рассуждал вслух Бандит, — думал, поживиться заглянул, а оказалось — заселялся.

— Ох, мне, конечно, жаль, что не оправдал твоих ожиданий, — изрек его собеседник таким издевательским тоном, что даже дураку было ясно, что не жаль ему ни капельки, — ну а теперь…

— …пеняй на себя, — закончил за него фразу Бандит.

И с яростным возгласом — боевым кличем — прыгнул на притворявшееся человеком крысиное отродье.

Прыжок этот завершил, вцепившись в его серые брюки… точнее, в ноги под этими брюками. Легкими по случаю летней погоды и прочностью тоже не отличавшимися. Почти с наслаждением воткнул когти в прикрытую только этими тряпочками кожу.

Крысиный ублюдок истошно заверещал — как-то тоненько, совсем не по-мужски. Или как тот же грызун в тот момент, когда на него наступают тяжелым ботинком. Либо хвост оказывается в мышеловке.

С таким вот криком он повалился на колени, тщетно пытаясь оттолкнуть обернувшегося злобной фурией кота. А кот (Бандит то бишь) уже нацелился на лицо самозванца.

— Да что ж это такое?! — возмущенно воскликнула так некстати проходившая мимо немолодая тетка. — Что ж это делается? То собаки бездомные на людей бросаются… теперь, видите ли, кошки. А дальше?..

И ладно бы ограничилась причитаниями. Но приспичило этой тетке сыграть роль доброй самаритянки. Придя на помощь тому, кто помощи, мягко говоря, не заслуживал.

Положив рядом с собой пакет с продуктами, тетка ухватила Бандита сзади за туловище и аккуратно, но неумолимо оторвала от крысы в облике человека.

— Спасибо, — коротко и как-то тоненько бросил, точно пискнул, грызун, осторожненько поднимаясь на ноги и застенчиво пытаясь прикрыть ладонями дырки и кровавые пятнышки на штанах.

— Тварь бешеная, — посетовала тетка.

Видя, как сучит лапами в воздухе Бандит, тщетно пытаясь достать своего недруга, она не спешила отпускать его. Так и держала на весу обеими руками.

— Да что вы, — бывший пасюк улыбнулся эдак вымученно, как голодный продавец-консультант в конце рабочего дня, и изо всех сил пытаясь придать своему голосу примирительную мягкость, — это вовсе не тварь и точно не бешеная. Уж я-то знаю. Кот это мой. Сбежать пытался… но я его нашел. А ему не понравилось… хе-хе.

— Ну… раз ваш, — понимающе проговорила тетка и осторожно передала ему в руки Бандита. Стараясь держать его спиной к этому существу, только притворявшемуся человеком.

И хоть было существо на деле отвратительной тварью, но тетка-то об этом не подозревала! Не чуяла того запаха. Не говоря обо всем остальном.

— Гормоны играют, — прокомментировала тварь атаку Бандита и само его поведение, для домашних кошек нехарактерное, — кошку хочется бедному. Вот и ярится. Надо бы кастрировать…

— Я бы тебя сам кастрировал, — прошипел Бандит, но никто его, кроме серого типчика, разумеется, не понял, — если б не эта кошелка!

— Вам точно ничего не надо? — напоследок поинтересовалась тетка. — Могу «скорую» вызвать.

Возможно, упомянутая серым псевдочеловеком якобы озабоченность кота поиском второй половинки вызвала и у нее желание познакомиться поближе с каким ни на есть мужиком. Но ответного интереса тот не выказал.

— Само все заживет, — были его слова, сказанные с все той же деланной и вымученной бодростью.

Едва не сказал «как на собаке», но осекся. Привык опасаться этих кровожадных монстров еще в бытность крошкой-грызуном, целиком помещающимся в пасти иного из них. А потому предпочитал лишний раз не поминать.

А Бандиту прошептал, когда тетка пожелала грызуну в людском обличии здоровья и отошла:

— Я мог бы отправить тебя к Рогатой Крысе быстро и без лишней боли. Но после того, что ты учудил… хе-хе, ты сдохнешь в муках, котик.

И поволок отчаянно вырывающегося Бандита к припаркованному у тротуара «форду». Держа кота обеими руками, он изловчился и смог открыть багажник.

В этот момент в игру вступил Бурбон, до этого в недоумении стоявший на тротуаре. Не понимая происходящего, он терпеливо ждал, пока Бандит и этот странный человек закончат свою не менее странную беседу.

Зато теперь до него дошло, что дело неладно. С криком «отпустите его!» Бурбон кинулся к крысе в облике человека.

Увы, боец из котенка был так себе.

— Пшел вон, малявка! — выкрикнул бывший грызун и топнул ногой прямо перед Бурбоном, заставив его испуганно попятиться. — Ты мне не нужен.

— Беги, Бурбон, — отозвался и Бандит, прежде чем субъект в сером костюме бросил его в багажник.

— Я позову на помощь, — точно оправдываясь, сказал котенок и помчался вдоль тротуара.

«Как бы тебе самому помощь не понадобилась», — успел подумать Бандит-Воропаев, прежде чем дверца багажника захлопнулась, отделяя его от свободы.

В историю, которая произошла со мной несколько лет назад, поверить еще труднее, чем в то, что ваш покорный слуга носит нездешнее иноземное имя, будучи россиянином.

Но уж постарайтесь. Тем более что имя это настоящее. Именно так (а ни в одном месте не Мартыном) зовут меня, если верить паспорту.

Однажды утром я проснулся с ощущением жуткой неправильности окружающего мира. Все вокруг казалось огромным. А скоро выяснилось, что это я стал маленьким. Ну и еще потерял человеческий облик, коль уж беда, как принято говорить, не приходит одна.

Я превратился в кота, если говорить короче. В кота, не имеющего заботливых хозяев, которые бы кормили его и меняли лоток. И потому был обречен на смерть хотя бы от голода.

Спасла меня собственная оплошность, допущенная еще в бытность человеком. Накануне вечером я забыл закрыть форточку на кухне. А когда стал котом, эта забывчивость стала для меня счастливым… нет, я бы даже сказал — спасительным совпадением.

Через эту форточку я смог выскочить из квартиры и пошел искать пропитание. Сделать это было не так-то просто — неопытность, она, знаете ли, редко когда идет на пользу. Но приспособился мало-помалу. Благодаря подсказкам встреченного на пути бывалого товарища по несчастью. Ну и, конечно, людской доброте.

Я успел побродить по улицам, найти временное пристанище в круглосуточном магазинчике, за что отдельное спасибо сердобольным продавщицам. Успел попасться службе отлова бездомных животных и сколько-то долгих дней провести в приюте. Точнее, в грязной темнице, носящей столь благородное прозвание, не иначе, по причине людского лицемерия.

А потом встретил добрую девушку по имени Гуля. Доброй девушке вздумалось завести кота, и пошла она для этого не на птичий рынок. Не стала и объявления на Юле или Авито перебирать. Но пожаловала в называемую приютом темницу, где встретила меня и вызволила.

К сожалению, у доброй и с первого взгляда полюбившей меня девушки Гули был бойфренд, не отличавшийся добротой и ко мне светлых чувств не питавший. А может ли быть хорошим человек, который не любит котиков? Вопрос, как вы понимаете, риторический.

Не желая Гуле столь незавидной участи — жить с таким человеком, — я сумел их рассорить, прибегнув к обычному арсеналу кошачьих выходок.

Разъяренный бойфренд сбежал и больше не возвращался. С Гулей мы остались жить вдвоем. И новая жизнь вроде даже начала мне нравиться, заставляя забыть, что родился-то я человеком. Но одна случайная встреча снова выбила меня из колеи.

Старушка-дачница — она мало того что понимала мою речь. Вдобавок ей не составило труда распознать, что кот я необычный. И принялась честить вашего покорного слугу за то, что я смирился с участью четвероного питомца. Вместо того, чтобы вернуться в ряды человеков разумных. Ну или хотя бы выяснить причины своего чудесного превращения.

Ну, я попытался выяснить. А для этого вернулся туда, где все началось — домой. Точнее, на порог своей квартиры.

В выборе места я не ошибся. Прибыв туда, я узнал, что в моей квартире (как будто так и надо!) поселился чужой человек — раз. И два: за радость такую он остался должен другому человеку. Точнее, другой. Некой Ларисе Степановне Кочергиной, которую сам я за зловредный характер про себя прозвал Мегерой. В момент моего возвращения она как раз вымогала свою долю.

Вскоре выяснилось, что на самом деле никакие эти двое не люди. Но крысы, в распоряжении одной из которых (Мегеры) оказался ни много ни мало кувшин с настоящим джинном.

Джинн в соответствии со своей, известной по восточным сказкам, ролью исполнял желания. А желание у Мегеры Кочергиной и ее клиентов из числа других крыс было одно: зажить в прямом смысле по-человечески. Той жизнью, которой вся эта серая шобла истово завидовала.

Казалось бы, хотят они ходить на двух ногах, носить одежду и есть за столом — хрен с ними. Пусть себе ходят, носят и едят сколько влезет. Но беда в том, что превратиться треклятые амбициозные грызуны хотели не абы в кого, не в каких-нибудь голых бомжей без документов. А в более-менее обеспеченных и состоявшихся граждан.

И тут в события вмешался фундаментальный закон сохранения, обойти который не в силах никакая магия. Коль крысы хотели не просто человеческую жизнь, но жизнь с определенным набором благ, то следовало эти блага у кого-то забрать. Вместе с жизнью… точнее, обликом человека.

Иначе говоря, одаривая очередного клиента-крысу уютным местечком в человеческом социуме, джинн вынужден был (ничего личного!) изымать при этом из вышеназванного социума одного человека. И, право же, мне еще повезло, что превратился я в кота, а не в крысу. Карма хорошая? Подлинную причину я не знал, да и не очень-то интересовался.

А что действительно было важно для меня, так это вернуть свою жизнь, заодно обломав амбиции кого-нибудь из грызунов. Как они со мной, так и я с ними — опять-таки, ничего личного.

Потому я не без труда вырвался из плена Мегеры, вздумавшей было шантажировать строптивого клиента — деньги, мол, на бочку, не то снова вас местами поменяю. Добрался до ее дома, затем до кувшина с джинном. Хотя нет, вру: дотянуться до кувшина мне помогла парочка воров, пробравшихся в дом «крысы Ларисы» в ее отсутствие. Воров тех я еще с помощью магии джинна наказал — вот такой я неблагодарный!

Так или иначе, жизнь мою прежнюю джинн мне вернул. Я снова жил в собственной квартире, ходил на работу и был избавлен от необходимости вылизывать себя любимого каждый день не по разу.

Но очень скоро мне захотелось внести в эту вновь обретенную жизнь нечто новое. Для чего я разыскал добрую девушку Гулю уже будучи человеком.

Где она жила, я запомнил, еще когда бегал на четырех лапах. Зато теперь явился к ее порогу, одевшись в свой лучший костюм, с букетом цветов, коробкой конфет и бутылкой вина.

Конечно, мое внезапное появление (причем с мотивами нескрываемыми и предельно ясными) Гулю сперва шокировало.

«Э-э-э, мы знакомы?» — еще растерянно пролепетала она, стоя в проеме и судорожно поправляя красный атласный халатик, казавшийся ей в тот момент то ли слишком легким, то ли слишком коротким. До неприличия.

Но это — внешние проявления. Тогда как я-то был точно уверен, что Гуля не против гостей подобного рода. Отнюдь. Ведь она недавно рассталась со своим хахалем… чему ваш покорный слуга немало поспособствовал. Плюс питомец потерялся. А человеку в одиночестве тяжко и некомфортно.

Тем более что замечу без ложной скромности: я далеко не худший вариант в качестве такого гостя. И недурен собой, и не сопляк какой-нибудь — из тех, кто из родителей деньги тянет. А также не бездельник, не альфонс-любитель вроде того же не к ночи помянутого, мною отпугнутого бойфренда Гули Виктора.

Гуля потом мне еще призналась, что кого-то я ей напомнил. Кого-то, кого она пыталась вспомнить, но не могла. Взгляд, говорила, у меня смутно знакомый.

И вот примерно года три мы с ней живем вместе. А скоро нас будет уже трое, если доктор нам не врет.

И, наверное, можно было бы завершать эту историю. Хрестоматийной фразой «и жили они долго и счастливо». Да только, увы, так бывает только в сказках или романтических фильмах. В жизни же полноценный хэппи-энд невозможен, а финал предусмотрен только один. Причем ни с какого боку не «хэппи»… за очень-очень редким исключением.

Дело в том, что пребывание в кошачьей шкуре не прошло для меня даром. Я стал понимать язык животных. И сохранил эту способность… или, правильнее будет сказать, особенность восприятия, даже снова став человеком.

Работало она несколько своеобразно. Если, скажем, где-то лают собаки, но на это не обращать внимания, то как бессмысленное гавканье и тявканье издаваемые ими звуки и воспринимаются. Просто фоновый шум. Но стоит начать прислушиваться, как очень скоро начинаешь понимать: одна псина не просто гавкает, но ругает другую за то, что посмела бродить там, где не надо. Например, где первую из собак подкармливают. А пес номер два в ответ права качает. Я, мол, хожу где хочу и мнением о том всяких блошиных приютов не интересуюсь.

И ладно собаки. Их внутренний мир примитивен, а разговоры крутятся вокруг сиюминутных забот и интересов. Пожрать, спариться. Самоутвердиться за счет ближнего своего. Гопота, одним словом. Только четвероногая.

У других братьев меньших порой удавалось подслушать кое-что куда более интересное. Так я услышал легенду о Рогатой праматери-Крысе, передаваемую из уст в уста поколениями этих мерзких… но далеко не глупых грызунов.

И да, не удивляйтесь: даже у бессловесных тварей есть некоторое подобие культуры, включая собственную мифологию. Тем более бессловесны они только для вас, не для меня.

* * *

Сюжет легенды в следующем. В давние-де времена в мире было темно, и все твари бродили по земле в слепоте и страхе. Только в подземных глубинах горел огонь. И однажды этот глубинный огонь прорвался сквозь толщу земли, выбросив гору серого пепла и тучу дыма.

Гора пепла обернулась Рогатой праматерью-Крысой, став ее телом, а дым стал духом. И из чрева праматери-Крысы вышли полчища крыс обычных. Или Серого Народа, как они с ноткой пафоса именуют себя в легенде.

Рогатая праматерь-Крыса одарила своих детей четырьмя силами, давшими преимущество над другими земными тварями.

Во-первых, научила видеть в темноте — и, соответственно, от темноты, в мире царящей, в отличие от других, не страдать.

Во-вторых, сделала всеядными, то есть способными есть почти все, что не горит в огне и не летает по воздуху. Благодаря чему смерть от голода представителям Серого Народа почти не грозила.

В-третьих, наделила стойкостью к болезням. Отчего зараза, цеплявшаяся к крысам, большую опасность представляла не для них самих. Но для других живых существ, оказавшихся на пути грызунов.

Наконец, в-четвертых, мелкие размеры крыс возмещались их многочисленностью. Отчего никаким другим тварям стало не под силу тягаться с Серым Народом за место… под небом. Покамест лишь под темным небом без солнца.

Дальше по закону жанра следовал «золотой век» — эпоха владычества крыс над миром. И ее закономерное окончание. Одна из враждебных Серому Народу тварей… не абы кто, но человек, обидевшись на землю, породившую крыс, попросил помощи у неба. В ответ небо зажгло над землею солнце. Мировой Свет, как названо оно в легенде.

Под лучами Мирового Света расцвела всякая другая жизнь, а хотя бы один из даров Рогатой праматери-Крысы своим чадам отныне стал бесполезен. Под открытым небом, по крайней мере, Так что пришлось Серому Народу таиться в темных углах и подземельях. Началась эпоха человеков.

В конце легенды дано указание, как вернуть золотую эпоху крыс и свергнуть человеческое владычество. Для этого нужно принести в дар (в жертву то бишь) Рогатой праматери-Крысе души нынешних хозяев мира. Сколько — не уточняется. Но что достаточно, дарители узнают первыми, поскольку тогда праматерь-Крыса оживет и, вернув прежнюю силу, сможет даже погасить Мировой Свет.

* * *

Предвижу вопрос: а какое мне дело (кроме праздного интереса и стремления к общему развитию) до легенд и мифов каких-то ничтожных грызунов. Так вот, отвечаю.

Во-первых, крысы далеко не ничтожны — три из четырех своих сил, а именно всеядность, стойкость к болезням и многочисленность, они таки сохранили. А значит, в случае какого-нибудь глобального катаклизма имеют хорошие шансы не только выжить, но и стать доминантным биологическим видом.

Во-вторых, даже в шутке есть только доля шутки, а все остальное правда. Что уж говорить об истории, рассказанной совершенно серьезно. И только заскорузлый скептик или тупица, не видящий дальше собственного носа, может считать легенды, мифы и предания чистым, высосанным из пальца, вымыслом.

Ах, будь это так, я бы всем пожелал иметь такие пальцы. Но сам убежден: измыслить что-либо на ровном месте, ни на чем не основываясь, невозможно. Даже самые жуткие монструозные монстры из ужастиков — тупо сборная солянка из реально существующих представителей животного мира. Берем, скажем, щупальца осьминога, жвала паука, способность хамелеона к маскировке и змеиный гипнотический взгляд. А для пущего устрашения просто увеличиваем получившуюся тварь до гигантских размеров. Вуаля! Страшно?

Соответственно, даже под крысиной легендой не может не быть реального основания. Или хотя бы зерна.

Важно найти его и — коль речь идет о биологическом виде, нам враждебном — понять, какую угрозу данное явление несет нам с вами.

Именно этим я озаботился в последнее время.

Этим вечером человек по имени Мартин и фамилии Мятликов сидел на диване с ноутбуком на коленях.

Обычно ноутбук бывал ему весьма полезен в работе. Особенно во время командировок — являясь столпом, на котором держались два качества Мартина, весьма ценившиеся на работе. Мобильность и работоспособность.

Но сегодня Мятликов использовал ноутбук не для подготовки очередного документа или презентации, не для отправки электронной почты и не для изучения и обработки документации, присылаемой коллегами или деловыми партнерами.

Кто-нибудь любопытный, загляни он в ноутбук, мог бы не без удивления найти в истории браузера ссылки на статьи о вулканической активности. Например, о вулкане Везувий, извержение которого уничтожило древнеримский город Помпею. Об индонезийском вулкане Тамбора, выбросившем в начале девятнадцатого века в небо облако порядка сотни кубометров пыли и пепла — больше, чем при любом ядерном взрыве. Ну и, наконец, о знаменитой Йеллоустонской кальдере (то есть супервулкане), факт существования которой сам по себе вызывал тревогу ученых. Ведь в случае ее извержения даже Тамбора могла показаться безобидным новогодним фейерверком.

Интерес к вулканам у Мартина был не случайным. Подслушав однажды у крыс их легенду, он очень быстро смекнул, что упомянутая в ней гора дыма и пепла, порожденная подземным огнем и из-под земли вырвавшаяся, уж очень сильно похожа по описанию на извержение вулкана. Точнее, на последствия такого извержения.

Как и большинство обывателей, геологическим образованием не отягощенных, но не чуждающийся туристических поездок, Мартин привык относиться к вулканам как к жутковатой, но в целом безобидной экзотике. К чему-то, на что можно посмотреть, что можно поснимать на камеру смартфона. А чтобы избежать опасностей, с извержением вулканов связанных, достаточно просто держаться от них подальше. На так называемом «безопасном расстоянии». Ну и еще порадоваться про себя, что от тех мест, где ты живешь, до ближайшего вулкана — не меньше тысячи километров.

Но, зацепившись за описание Рогатой Крысы из легенды и истолковав его соответствующим образом, Мятликов попытался вникнуть в тему поглубже. Насколько это возможно, не меняя профессию и не получая второе образование — простым гуглением.

Попытался — и выводы, к которым пришел, оказались до такой степени неутешительными, что впору стало перефразировать Хемингуэя: «Не спрашивай, кому грозит извержение вулкана. Оно грозит тебе».

Что, собственно, Мартин и сделал, вдобавок запостив эту переделанную фразу в Твиттере и в статусе Вконтакта и Фейсбука. За что добился пары лайков и щепотки недоуменных и сдержанно-одобрительных комментариев.

Но этого, увы, ему было мало. Потому что… да, в реальности, конечно, крысы вылезли не из вулкана. Они бы и секунды не протянули в его жерле. И чему поклоняться — было их личным крысиным делом. В конце концов, древние кельты поклонялись деревьям, а североамериканские индейцы — камням. Что отнюдь не свидетельствовало о родстве, скажем, Чингачгука Большого Змея с каким-нибудь булыжником. И со змеями, кстати, тоже.

Цимес заключался в другом. И оставшиеся безымянными авторы легенды уловили его, к несчастью для человечества, верно. Даже слишком.

Повышенная вулканическая активность могла не только сопровождаться разрушительными землетрясениями и реками лавы, выжигающими окрестности. Вдобавок дым и пепел от вулканов, окажись его в воздухе слишком много, грозил последствиями, аналогичными пресловутой «ядерной зиме» — причем в совершенно мирное время.

Дым и пепел закрыл бы путь на земную поверхность солнечным лучам — Мировому Свету из все той же злополучной легенды. Что в сочетании с землетрясениями… при условии опять-таки их большого количества грозило ни много ни мало крахом всей человеческой цивилизации. Да экологической катастрофой в придачу.

Причем из высших животных именно крысы имели наибольшие шансы эту катастрофу пережить — со своей-то живучестью и плодовитостью. Силами, дарованными Рогатой праматерью-Крысой. А пережив, надолго бы завладели планетой.

То есть обещание, данное Серому Народу в легенде, оказывалось в целом выполнимым. Был в общих чертах раскрыт и механизм, способный обеспечить гегемонию крыс на Земле. И наверняка обеспечивавший ее в прошлом.

Тот же Мартин, например, не мог поручиться, что когда-то в древности не случилось массового извержения вулканов, погрузившего планету во тьму и подорвавшего позиции других биологических видов. Вознеся на верхотуру гнусных, но, надо отдать им должное, стойких к невзгодам грызунов.

Скептическое хмыканье мог бы вызвать разве что способ устроить столь желанный для крыс катаклизм. Семи пядей во лбу не требовалось, чтобы понять: речь шла о жертвоприношении или о ритуальном убийстве. Убийстве человека; от крыс требовалось совершить символическое умерщвление нынешнего «царя природы», чтобы продемонстрировать его недееспособность, унизить. Как у Киплинга: Акела-де промахнулся, следовательно вожаком больше быть не вправе.

В былые времена хмыкнул бы и сам Мартин. Как образованный человек двадцать первого века. Еще бы вспомнил студенческие ритуалы ночью на экзамене. «Халява, приди! Халява, приди!». В том смысле, что подготовки к сдаче эти трепыхания все равно заменить не могут.

Но, столкнувшись несколько лет назад с самой настоящей магией — в лице джинна, попавшего в плохие руки и лапы — Мятликов теперь свой высокомерный скепсис поумерил. Понял теперь: колдовство существует, оно возможно. И тем более возможны явления, которые только несведущим покажутся магическими чудесами.

Вспомнилась некогда услышанная мельком цитата из «Теории хаоса». Про взмах крыла бабочки, способный вызвать землетрясение на другом континенте. И подумалось следом: а как насчет того, чтобы нужную бабочку поймать и заставить произвести роковой взмах в наиболее походящем для этого месте? Так сказать, по заказу.

Затем, похоже, и существовали подобные легенды. Подсказывая посвященным и насчет бабочек, и насчет подходящих мест. И о самой по себе возможности что-то изменить данным способом.

К такому заключению пришел Мартин Мятликов. И теперь перешел к другому вопросу: а что предпринимают крысы, желая добиться от природы желанного для них результата. И предпринимают ли вообще.

По запросу «Нападения крыс на людей» щедрый Гугл выдал целую кучу ссылок на статьи в новостных сайтах — посвященных главным образом происшествиям и криминальной хронике.

«Стая крыс загрызла насмерть бомжа в подземном переходе».

«Ребенок госпитализирован после укуса крысой».

«Крысы терроризируют жильцов многоквартирного дома».

Впрочем, в частном секторе тоже не все гладко: «Жильцы ряда частных домов жалуются на активность грызунов-вредителей».

«На станции московского метрополитена видели огромную крысу».

И тому подобное.

Заголовок последней статьи отдавал желтизной пуще орошенного собаками свежевыпавшего снега. Так что верить ей не стоило даже растерявшему былой скептицизм Мартину. Но в целом открывшаяся картина не радовала. Неугомонный враг человека, серый и хвостатый, не дремал, было ясно. Более того, судя по количеству публикаций, наращивал свою активность.

«Каково это, когда в войне одна сторона не знает, что с ней воюют?» — подумал Мятликов с грустью.

Одно обнадеживало — что, похоже, не всякое убийство гомо сапиенса годилось в качестве подношения Рогатой Крысе. Ведь бомжа того загрызли, но, судя по дате публикации, не меньше трех дней прошло — а солнце по-прежнему светило. И никакие Тамбора с Везувием ему вроде не мешали.

Следовательно, эта ставка не сыграла, как говорят крупье. Что-то не учли хвостатые ублюдки. Либо день выбрали неподходящий — фазу луны и все такое прочее. Либо грязный забудлыга в жертву не годился. Потому как… например, по образу жизни был ближе к крысам, чем к человекам разумным.

То есть время у него, Мартина, как и у всего человечества, в запасе имелось. Но время — на что? Что мог сделать тот же Мартин Мятликов?

Если подумать, выходило, что даже предостеречь собратьев по цивилизации и биологическому виду он не мог. Максимум, чего бы при этом добился — угодил в палату с мягкими стенами. А прежде на корню уничтожил бы собственную деловую репутацию. Настолько, что даже выпишись он однажды из вышеназванной палаты, на работу его бы не взяли даже дворником.

Да, стоило считаться с этой склонностью людского общества — на любую странную, непривычную и пугающую точку зрения придумывать диагноз. И объяснять психическими расстройствами все услышанное, что не вписывается в привычную картину мира.

Что там говорить, если даже супруге своей Мятликов до конца не открылся. Про свою способность понимать животных, например, не заикнулся даже. Зачем волновать лишний раз беременную женщину? И вообще… хоть и клянутся новобрачные быть вместе в горе и в радости, но жить с человеком, у которого не все дома, едва ли входит в это понятие. Так что, признайся Мартин в способности, простому смертному не доступной, — и даже за сохранение своего брака после этого поручиться бы он не смог.

Тем не менее скрыть новое увлечение от супруги Мятликову было не легче, чем утаить шило в мешке. Только что легенду о Рогатой праматери-Крысе пришлось приписать одному из коренных народов Крайнего Севера. Благо народов этих много, а мифология их имела интерес разве что узкоспециальный. Так что, даже захоти она проверить, ничего бы у жены Мартина не вышло. А Гуля, честь ей и хвала, по крайней мере, таких попыток не предпринимала.

Хватило ей и просто быть в курсе того, что тревожит любимого мужа. И заставляет часами просиживать с ноутбуком на коленях. Да еще в нерабочее время и без всякой производственной необходимости.

Причем нельзя было сказать, что посиделки эти ее хоть радовали. Наоборот.

Заметив, что муж опять засиделся за поиском предметов своих опасений, видя, как напряжен он сам и с каким хмурым выражением вглядывается в экран ноутбука, Гуля подошла к нему, села рядом на диван и молча обняла, прижавшись.

Вздохнув, Мартин оторвался от экрана.

— Может быть, зря ты так, — робко произнесла супруга, — мало ли легенд, пророчеств и тому подобного люди насочиняли. И половина грозит всем нам страшными карами. А половина — наоборот… о «золотом веке» каком-то толкует. Которого мы лишились из-за неразумности своей и порочности, но когда-нибудь обретем снова. Один Нострадамус со своими катренами чего стоит! Или вот скандинавы. По их пророчествам в конце времен случится трехлетняя зима, волк Фенрир пожрет солнце… ты представляешь? А потом придут огненные великаны…

И осеклась, наткнувшись на еще более помрачневший взгляд мужа.

Было отчего ему помрачнеть. Ведь и зима долгая, и отсутствие солнца (все равно по какой причине) неплохо вписывались в его истолкование крысиной легенды. Много-много проснувшихся разом вулканов могли устроить и то и другое. А также потоки лавы, которые при толике воображения способны сойти за «огненных великанов».

Мартин даже не пробовал себя убедить, что это-де просто совпадение. Изжил в себе такую склонность вместе с обывательским скепсисом.

— Ну… может, оставишь это тем, кому по службе… положено этим заниматься? — еще более робко предложила Гуля.

— Кому? — Мартин невесело усмехнулся. — В органы, что ли, обратиться? Чтоб проверили ту легенду на экстремизм?

Едва не сказал «ту крысиную легенду», но вовремя поправился.

— Или в санэпидстанцию? Пусть истребят всех крыс на планете… которых, на минуточку, где-то на порядок больше, чем людей. Типа раньше все руки не доходили это сделать, но теперь к ним обратилась такая важная персона, как я. А значит, они точно всю эту хвостатую братию вытравят. Просто не смогут отказаться! Или… если Большой Полярный Лис все-таки придет, пусть служба отлова бездомных животных им занимается, так? Поймают эту зверушку, накроют сачком — и в приют?..

Слово «приют» Мятликов выпалил с нескрываемой ненавистью — почти на рефлексах. Вспомнилось собственное пребывание в этой темнице для ставших бродягами домашних питомцев.

Но Гуля, хоть сама и вызволила его оттуда, об этом нюансе не знала — про то, что он был котом, Мартин ей тем более не рассказывал. Поэтому истолковала тон супруга по-своему.

Всхлипнула, отстраняясь. Да как бы невзначай положила руки себе на живот, уже начавший округляться. Такой вот очевидный намек. Или, если угодно, напоминание. Помни, мол… но не о смерти, а наоборот, о новой жизни. Которую я в себе ношу на радость нам обоим.

— Ну а ты-то что можешь… один? — вздохнув, произнесла супруга затем почти в тон собственным недавним мыслям Мартина. — Ты, конечно, хороший профессионал… в своем деле. Наверное, даже самый лучший. Но… прости, но не герой! Не Супермен, не Рэмбо и не Брюс Уиллис. Куда тебе мир спасать? Ты небось даже в армии не служил.

Мятликову захотелось с ехидством поинтересоваться, почему «даже» и как опыт, заключающийся в подметании плаца, попыткам ходить строем, многочасовом стоянии в карауле да уходам в самоволку помог бы ему, как сама Гуля выразилась, «мир спасать».

Но язвить и подкалывать жену, и без того чувствовавшую обиду, не хотелось. И не только из-за напоминания о ребенке — о его, Мартина, ребенке, не чьем-нибудь. Гуля некогда спасла ему жизнь, не больше и не меньше. Не дала сгнить в той темнице-приюте. И с тех пор была самым дорогим для него человеком.

А потому...

— Пойду прогуляюсь, — примирительно молвил он, откладывая и выключая ноутбук, — самое то, чтоб напряжение снять.

— Морской капусты купишь? — попросила жена. — Что-то захотелось…

Именно попросила, а не спросила. Потому что другого ответа, кроме положительного, на свой как бы вопрос не подразумевала.

* * *

«Нельзя просто взять и выйти на улицу, не выполнив хотя бы одной просьбы своей второй половинки, — подумал Мартин, выходя из подъезда, — то ли еще будет, когда ребенок родится… когда расти начнет».

Он не имел ничего против детей. Но, как человек, женившийся поздно, привык относиться к семейной жизни с некоторой опаской. За что отдельное «мерси» заслуживал один из бывших одноклассников и друг детства, ячейку общества сколотивший почти сразу после школы.

Положение свое — последствие такой авантюры — друг этот охарактеризовал предельно кратко, но исчерпывающе. Одной фразой: «себе не принадлежишь». Вот и Мартин Мятликов, несмотря на свою любовь к Гуле, опасался, что тоже перестанет принадлежать себе. Особенно когда придется все больше времени отдавать малышу.

«Если он… успеет родиться», — так некстати нашептал Мартину внутренний голос. Показавшийся ему в тот момент мерзким и подлым, как искушавший Фауста Мефистофель.

Одно было хорошо: относительно свежий воздух и движение (какая ни на есть физическая активность) изгоняли подобные навязчивые мысли с усердием добросовестного экзорциста.

Быстро дойдя до магазина, где продавалась морская капуста, Мартин взял пару коробочек и сложил в заблаговременно прихваченный пакет. Затем, с пакетом в руках, решил не торопиться домой — еще немного пройтись. До небольшого скверика в паре кварталов.

Поскольку уже стемнело, в скверике не было обыкновенно забредавших туда молодых мам с колясками и активных словоохотливых старушек. Не наблюдалось, к счастью (зайти не успели?), и посетителей иного рода. Находиться рядом с которыми добропорядочному человеку неприятно и даже небезопасно. Пьяных компаний, шумных подростков, наркоманов со своими наркоманскими делишками.

Сквер был пуст. Деревья и скульптуры отбрасывали в свете фонарей причудливые тени. Некоторые из этих теней еще время от времени начинали шевелиться — когда по веткам деревьев прогуливался ветер.

Мартину нравился скверик, он был готов часами стоять, любуясь таким зрелищем. Даже лирическое настроение временами на него находило. Но если, скажем, Александра Блока вид ночного города, погруженного в чуть нарушаемую светом фонарей темноту, вдохновлял на упаднические стихи о бессмысленности сущего, то Мартина, напротив, красота ночного или поздне-вечернего скверика убеждала в том, что этот мир прекрасен. И стоит того, чтоб его беречь.

Вопрос — как?..

Неожиданно мелькнувшая между клумбами в свете фонарей маленькая тень нарушила спокойствие позднего вечера и отвлекла Мятликова от созерцания и неторопливых мыслей.

«Крыса?!» — успел подумать он с брезгливой ненавистью.

Но тонкое мяуканье, сопровождавшее появление тени, лучше всяких слов сообщило о ее принадлежности.

За мяуканьем уже совершенно ожидаемо последовали слова. Стоило Мартину прислушаться, как включился его дар, обретенный в бытность самого Мятликова усатым и хвостатым.

— Помогите! Помогите! — теперь слышал Мартин. Вскоре и сам кричавший подбежал. Кошка… точнее, котенок примерно трех месяцев.

Взъерошенный, но вроде чистенький. На бездомного не походил… насколько сам Мятликов смог бы различить в свете фонарей.

— Помочь? Что случилось? — спросил Мартин, опускаясь перед котенком на корточки.

Пусть не один год прошел с тех пор, как он снова стал человеком, но представители семейства кошачьих до сих пор вызывали у него сочувствие напополам с чувством солидарности.

— Ого! — удивленно воскликнул котенок вместо ответа. — Так вы понимаете, что я говорю?

Мартин кивнул, и котенок взволнованно продолжил:

— Так что же? Получается, человеки нас понимают? А я думал, вы слишком глупые. Потому и служите нам, кошкам.

— Не все, — возразил Мятликов, никак не комментируя пассаж насчет глупости и подчиненного статуса собратьев по биологическому виду, — только я. Потому что сам когда-то был котом. Как тебя зовут, кстати?

— Бур-р-рбон, — представился котенок с достоинством, подобающим своему имени.

— Вот как? — Мартин не сдержал усмешки. — Ну… рад приветствовать, ваше величество. Рад приветствовать, очень польщен.

И шутливо так приклонил голову, словно поклон изображая. Вот только котенок юмора не оценил.

— Я раньше не думал, что такое возможно, — залепетал он торопливо, — и вам бы не поверил. Но оказалось, что есть один кот… один мой знакомый кот… он тоже когда-то был человеком… оказалось. Но превратился в кота. Вот ему и нужна помощь. Какой-то странный человек забрал его. Странный такой… серый. Про крысу рогатую что-то говорил… уф!

Не проговорив, но выдохнув последний звук — словно запыхавшись, — Бурбон замолчал в ожидании. Глядя на человека и переводя дух.

Но человек — Мартин то есть — не мог дать ему передышки. Так взволновало его услышанное.

— Рогатая праматерь-Крыса, — произнес он тревожно вполголоса.

Котенок моргнул обоими глазами. Насколько знал Мятликов, жест этот означал у кошек согласие с услышанным. Аналогично кивку у людей.

Вставало на свои места если не все, но многое. Мартин вспомнил Мегеру Степановну в сером деловом костюме и того кадра, что занимал его место в жизни, пока сам Мятликов пребывал в кошачьей шкуре. Невысокого мужичонку, бледненького, очкастого — ту же серость, пусть и в переносном смысле. И вот теперь «странный серый человек». Опять-таки серый. И не совсем человек. По крайней мере, не бывший человеком от рождения.

Кто-то может не заметить слона, а вот Мартин чуть не забыл про крыс, с помощью джинна превратившихся в людей. Причем едва ли их было всего двое. Мегера вроде признавалась, что в так называемой «инвестиционной программе», ею затеянной, участвовали многие ее сородичи.

И ведь, если вдуматься, эти псевдо-люди были особенно опасны. Имели наибольшие шансы угодить Рогатой Крысе и в награду получить катаклизм, который сверг бы человечество с трона царя природы.

Обычные крысы могли убить человека, только собравшись в стаю. Крысе же в человеческом обличии вполне было по силам совершить убийство в одиночку. Тем более если подвернувшийся человек пребывает в шкуре кота, как когда-то сам Мартин. Сладить с таким будет проще.

Обыкновенные хвостатые крысы, обитатели подвалов, едва ли могли планировать умерщвление, подгадывая нужный день и час. Ни часов, ни календаря-то у них не было. Тогда как крыса, прикидывающаяся человеком, наверняка располагает и тем и другим. И может провести убийство именно как магический ритуал, а не как случайное нападение.

Но главное — те крысы, что по помойкам лазают, вынуждены основную часть отпущенного им времени тратить на выживание. Не до метафизики им, не до отвлеченных размышлений.

Так что если и имелся у них Культ Рогатой праматери-Крысы, то как сугубая формальность. Вроде произнесения (добровольно-принудительного) детьми торжественных клятв, смысла которых они не всегда и понимают.

Легенда? К ней крысы… обычные наверняка относились, как люди к мифу о Геракле или былине об Илье Муромце. То есть интересно, конечно, и кое у кого даже вызывает чувство гордости величием предков. Но никакой практической ценности не имеет. А значит, придавать ей значения сильно не стоит.

Другое дело — крыса, превратившаяся в человека. У нее, живущей в относительном комфорте, есть время и поразмышлять, и увлечься чем-нибудь. В том числе чем-нибудь эдаким, с мистическим душком. Подобно тому, как настоящие люди нет-нет да увлекались то НЛО, то феноменом полтергейста, то обещаниями очередного целителя-шарлатана одним чихом избавить от всех болезней.

А увлекшись, можно и предпринять кое-какие шаги в пользу объекта своего увлечения.

Конечно, если вдуматься, крах цивилизации был бы невыгоден и самим этим крысам, в людей обратившимся. Зря, что ли, они примазались к ее достижениям. Но с другой стороны, в семье, как говорится, не без урода. И басня про свинью под дубом тоже родилась не на пустом месте. Мало ли каких фанатиков могло занести в ряды клиентов «крысы Ларисы».

Придя к такому умозаключению, Мартин поднял Бурбона на руки.

— Сейчас я отнесу тебя домой. Угощу чем-нибудь… хочешь молочка?

— Хочу, — отвечал котенок, — но еще хочу, чтобы вы спасли того кота. Он мне очень помог…

— И насчет кота того что-нибудь придумаю.

Да, Гуля была права, напомнив ему об очевидном. Мартин умел хорошо выглядеть, не был лишен организаторских способностей, неплохо делал презентации и мог выбить для фирмы, в которой работал, выгодный контракт. Тогда как для спасения мира… в одиночку требовались совсем другие качества.

Но, с другой стороны, если в одиночку он мало что мог, то почему бы не поискать союзников. Точнее, не столько поискать, сколько сделать своим союзником… кое-кого. А для этого прибегнуть в том числе к своим профессиональным умениям.

Потому, едва шагнув на порог, Мартин первым делом вручил Гуле вместе с морской капустой Бурбона.

— Ой, какая прелесть… откуда? — воскликнула та при виде котенка.

— Не бойся, он вроде чистый, — вместо ответа сказал муж, — покорми его чем-нибудь.

— А ты?.. — не поняла супруга.

— А мне надо кое-куда съездить. Срочно.

— По работе? — спросила Гуля, но Мартин не удостоил ее ответом. Не хотел ни обманывать, ни лишний раз волновать, вызывая ненужные вопросы.

Молча спустившись во двор, он завел машину. И поехал в считающийся элитным не то поселок, не то новый пригородный район под странным названием Оводы.

Нужный дом Мартин нашел без труда. Был уже здесь, а на память не жаловался. Да, в прошлый раз его заносило к этому дому ближе к ночи, в темноте. Ну так и теперешний его визит состоялся поздним вечером.

Подъехав к воротам, Мартин сначала посигналил. Затем вышел из машины и нажал на кнопку звонка. Явившись сюда на сей раз человеком, он больше не собирался упражняться в лазании через забор.

— Кто? — донесся густой грозный бас с другой стороны ворот.

Приветливости в его тоне ни на йоту не ощущалось. А главное, он совсем не походил на голос той, с кем Мятликову нужно было увидеться. Неужели Мартином же устроенная авария оказалось для нее смертельной?

Как бы то ни было, а гадать смысла не имело. Как и отступать раньше времени.

— Ларису… Степановну хочу, — почти повторил Мятликов фразу из фильма «Мимино», внутренне порадовавшись такому совпадению да заодно подпустив в голос почти пародийный кавказский акцент и нотку наглости. Говорить старался громко, уверенно. Так, чтобы ни единым звуком не выказать слабости. Что было бы смерти подобно — особенно с крысами.

— А кто хочет-то? — осведомился бас, как показалось Мартину, чуточку помягче. И вроде на полтона ниже.

— Мятликов, — коротко бросил Мартин, никакими дополнительными пояснениями себя не утруждая. Не оказывая собеседнику такой чести. Мол, кому надо, одна моя фамилия все скажет. И кто пожаловал, и зачем. А кому не надо — как вот тебе, например, сошка мелкая — тому и знать лишнее ни к чему. Крепче спать будешь.

Обладателю баса, впрочем, тоже стоило отдать должное. Ничего больше спрашивать он не стал. Возможно, удалился. Для принятия решения относительного позднего незваного гостя.

Так прошло несколько минут, в течение которых Мятликов успел еще разок нажать на кнопку звонка и пару раз посигналить из автомобиля — демонстрируя свое нетерпение. Точнее, нежелание покорно терпеть, стоя у порога, как какой-нибудь попрошайка.

А потом, наконец, бас зазвучал снова.

— Заходите, — донеслось из-за ворот, а затем дверь калитки отворилась.

Мартин еле подавил в себе искушение показательно возмутиться тем фактом, что внутрь пропускают только его, на своих двоих. А на машине проехать не дают. Однако вовремя понял, что передергивать не следует. Успехом следовало считать уже то, что его вообще пустили на порог. Как бы он ни хорохорился, но положение его было все-таки уязвимым. А роль — скорее просителя.

Да и не с дружественным визитом он пожаловал в этот дом. Но скорее как враг, для которого сделали исключение. Так же в свое время Рудольф Гесс мотался в Англию. Надеясь переубедить шишек в тамошнем правительстве из врагов Рейха сделаться хотя бы временными союзниками.

На нечто подобное надеялся теперь и Мартин. Исходя из все того же старого принципа: «Враг моего врага — мой друг».

Густой бас, как оказалось, принадлежал двухметровому мордовороту в строгом костюме — охраннику, по всей видимости. Молча и без лишних церемоний он провел по туловищу и ногам Мартина ручным металлоискателем. Удовлетворенно хмыкнул, не услышав от своего девайса тревожных возгласов, свидетельствовавших о наличии у визитера оружия или взрывчатки. И велел следовать за собой.

Так, в компании с охранником, Мятликов дошел до дома, поднялся на крыльцо, переступил порог. И сразу у порога встретился с хозяйкой дома.

В той аварии Лариса Степановна Кочергина, она же Мегера, выжила. Но передвигалась теперь на инвалидном кресле. Да и сама по себе являла жалкое зрелище. Сгорбленная, с перекошенным, каким-то ассиметричным лицом она казалась меньше, старше и утратила даже слабое подобие женского обаяния, каким обладала в первую с Мартином встречу.

Но вот взгляд… он, напротив, сделался еще жестче, чем прежде, излучал силу — и ни капли доброты и жалости. За один только этот взгляд прозвище Мегера, некогда придуманное ей Мартином, подходило теперь хозяйке дома как никогда прежде.

— Проходи, чего встал, — жестким до грубости, под стать взгляду, голосом велела Мегера. И проворно развернув инвалидное кресло, поехала вглубь дома.

Мартин последовал за ней. Следом двинулся, замыкая шествие, мордоворот-охранник. Что не очень-то устраивало Мятликова.

— Я бы хотел поговорить наедине, — проговорил он, обращаясь к хозяйке, — не бойтесь, я человек мирный… моя жена правильно отметила, что я не Рэмбо. А уж для нее-то я «самый-самый» и «номер один». То есть стеречь меня… опасаться, что я причиню вред беспомощной калеке…

— Гоша! — гаркнула Мегера, перебивая незваного гостя. — Оставь нас. Во двор!

Без возражений и почти неслышно (что было дивно при его габаритах) охранник удалился.

— Круто! — не удержался от восхищенного комментария Мартин. — Вышколили его, как верного пса!

— Нашел беспомощную калеку, — в ответ ворчливо молвила хозяйка. — А не напомнишь, Мятликов, по чьей милости я оказалась в таком положении?

— Было за что, — не задержался с ответом Мартин.

Свое кресло Мегера остановила возле лестницы. Дальше вверх, мол. А пока Мятликов поднимался по ступенькам, сама немного отъехала, заводя кресло на небольшую платформу.

Платформа оказалась подъемником. Мегера нажала на кнопку и… поднялась на второй этаж даже быстрее, чем ее гость по лестнице.

Криво усмехнулась, ожидая, пока он преодолеет последние ступени.

— И мой джинн, — затем сказала хозяйка, — мало того, что меня в инвалидное кресло загнал, так вдобавок украл моего джинна.

— Украла из нас как раз ты… раз уж мы на «ты», — спокойно парировал Мартин, — жизнь мою украла. Квартиру, работу. А я вернул украденное — раз. И два: в дом твой залезли и кувшин с джинном вытащили другие люди… справедливости ради. Я их, кстати, еще наказал. Руки у них отсохли за то, что тянулись куда не надо.

— Ай, спасибо! — с сарказмом воскликнула Мегера, смачно хлопая в ладоши. — Я просто восхищена твоей честностью и чувством справедливости! И где теперь мой джинн, благородный ты наш?

— На дне нашей не слишком великой русской реки, — отвечал Мартин ничтоже сумняшеся, — или, в зависимости от веса и скорости течения, наверное, уже в Карском море.

А затем добавил — с нажимом:

— У меня было искушение пожелать у джинна, чтобы он превратил всю вашу братию… всех, кого ты обратила в людей, сделал обратно крысами. Тебя в том числе. А надо ли напоминать, что ждет в вашем крысином обществе увечную особь? Да-да, мадам! Я вашим братом, хоть и по-дилетантски, но давно интересуюсь. Так что в курсе ваших нравов и порядочков.

— Но…

— Но я, как видишь, сжалился, — сказал Мартин, разводя руками вроде как виновато, — слишком добрый оказался. Решил: если так хочется жить людьми, живите. Главное — меня не трогайте.

— Спасибо тебе сказать, что ли? — с усмешкой молвила Мегера, не оборачиваясь и продолжая катить в инвалидном кресле. — Ну, на здоровье. Спасибо, дорогой Мятликов, что не убил.

Затем ей приспичило пожаловаться.

— Без джинна стало хуже, — произнесла хозяйка дома не без грусти, — новых… хм, членов нашего клуба привлечь не получается. Старые тоже не больно-то раскошеливаются. Наверняка большинство уже в курсе, что я не могу превратить их… обратно. А значит, зачем с какой-то теткой считаться? Наглеют… твари бесхвостые.

— Ну а что ты хотела, — не удержался от подколки Мартин, — жрать слабых — для таких, как ты, — самая тема.

— Так бы и дом этот не потянула, — продолжала Мегера, пропустив его реплику мимо ушей, — но, к счастью, у меня имелись кое-какие накопления. Смогла организовать кое-какой бизнес… и заодно некоторые льготы выбить как инвалиду. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Путь их окончился в небольшой комнате — бывшей, по всей видимости, кабинетом. Со стенами, отделанными древесными панелями и украшенными тремя картинами. С большой люстрой, висевшей под потолком — она, кстати, зажглась, стоило Мегере въехать на порог. А также с паркетным полом (ковра не было, чтобы не затруднять передвижение на инвалидном кресле) и массивным столом у большого окна.

На столе стоял открытый ноутбук, казавшийся на фоне данного предмета мебели неприлично и неестественно маленьким.

— Бизнес? — хмыкнул Мартин. — И какой, если не секрет? Ветеринарная клиника, специализирующаяся на кастрации котов? Или поставки сыра для мышеловок? Или стоматологическая клиника, где любому желающему ставят такие же большие зубы, как у грызунов? А может, речь идет о крысятничестве при освоении бюджета?

— Очень смешно, — без тени веселья молвила хозяйка дома, и не подумавшая посвящать его в подробности своей предпринимательской деятельности. — Так зачем приперся, Мятликов?

Последнюю фразу она произнесла, ловко развернув кресло, чтобы быть лицом к лицу с незваным гостем. Как дуэлянты за секунду до первого выстрела.

— Ты когда-нибудь слышала легенду о Рогатой праматери-Крысе? — спросил Мартин.

— А ты — про Деда Мороза? — не осталась в долгу и вопросом на вопрос ответила Мегера.

Собеседника ее, впрочем, тоже смутить было сложно, и над ответом он долго не раздумывал.

— Представь себе, — были его слова, — слышал. И гораздо больше, чем можно было ожидать от молодого яппи. Видать, не все мои мозги вынесли бизнес-тренеры и корпоративная культура. А про персонажа этого я знаю, что изначально-то он не был добродушным стариком, приносящим подарки. Тот образ-новодел отчасти является калькой с американского Санта Клауса… который тоже совсем не похож на своего прототипа, Святого Николая. Отчасти же — тупо обывательский стереотип, что дедушка должен быть мудрым, добрым и умиляться при виде маленьких детишек. Хотя на самом деле с возрастом… из-за болячек ли или просто от одиночества и ощущения своей никому не нужности люди чаще становятся зловредными и донельзя капризными. Кто самый долгоживущий персонаж в наших сказках? Кощей, которого особо не лакировали. И потому даже в версиях сказок для детей он предстает… ну кем угодно, но уж точно не добряком. А оригинальный Дед Мороз не лучше. Жесткий как лед, суровый, как русская зима, повелитель холодов. Лишь в некоторых стихах сохранился этот образ. Как там? «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои».

— И к чему эта просветительская речь? — не поняла Мегера.

— Да к тому, что такой Дед Мороз существует на самом деле. Любой человек, замерзший до смерти, наверняка успеет в него поверить… даже не увидев воочию. Но уж точно не сочтет глупой сказочкой.

С минуту хозяйка дома молчала, раздумывая. Затем изрекла не без высокомерия:

— Я вроде говорила тебе, как отношусь к большинству сородичей… предпочитающих копошиться в грязи и тем довольствующихся. Они могут верить во что хотят… если оттого копошиться им будет веселее.

— А что ты скажешь на то, что один из этих… поклоняющихся Рогатой Крысе, затесался в ваши ряды? — в тон ей произнес Мятликов. — Ну, тех крыс, которых ты превратила в людей?

— Исключать, конечно, не следует, — было ему ответом, — но какой в этом смысл? Зачем становиться человеком, если легенда пропагандирует превосходство крыс и враждебность к людям?

— Чужая душа — потемки, — сказал Мартин, разводя руками, — в том числе крысиная. Не говоря уж о том, что со временем взгляды могут меняться. Проживи ты среди нас подольше, заметила бы такую особенность поведения людей. А заодно тех, кого занесло в человеческое общество.

И эту подколку Мегера вроде как проигнорировала. А гость ее продолжал:

— И вот представь… ну, хотя бы на секундочку допусти, что легенда хотя бы не лишена правдивости. И что этот… хм, фанатик выполнит условие возвращения Рогатой праматери-Крысы. Что тогда станет с вашей комфортной человеческой жизнью… всеми вашими уютными кабинетами и спаленками, если то, что предсказывалось легендой, сбудется? Мир погрузится во тьму, рухнет человеческая цивилизация, и на планете воцарятся крысы… обычные, с длинными хвостами. Для них вы, людьми обернувшиеся, тоже будете считаться врагами.

И наконец, видя, что хозяйка дома колеблется, Мартин прибег к последнему, наиболее весомому аргументу.

— Я ведь, кстати, тоже не верил в магию… в джиннов всяких, — были его слова, — считал это сказками. А потому и представить не мог, что однажды превращусь в кота. Но… вон как оно получилось… не мне тебе рассказывать.

Такие доводы проняли Мегеру. По крайней мере, уже не оставляли равнодушной. Но в силу железной воли своей, без которой она не могла бы преуспеть в бизнесе, хозяйка дома еще пробовала сопротивляться.

— Насколько я помню, — молвила она, — чтобы вернуть Рогатую Крысу на Землю, требуется принести ей в дар человеческую душу. То есть принести в жертву носителя этой души… человека. Убить его. Так?

Мятликов кивнул и Мегера продолжила:

— Но крысы нередко нападают на людей и иногда им даже удается кого-то прикончить. И что? Ни к каким неприятным последствиям для мира и цивилизации это до сих пор не приводило… кроме лишнего трупа, конечно.

— Но сейчас исключительный случай, — не сдавался Мартин, — в руки этому… поклоннику Рогатой Крысы, похоже, попал кот, в которого превратился человек… хм, замененный этим фанатиком. То есть, убив данного кота, адепт Рогатой Крысы убьет как бы своего… как же получше назвать? Кармического двойника? Alter ego? Второе «я», короче. А исключительный или даже уникальный случай и к последствиям может привести уникальным. Таким, как, например, всемирная катастрофа.

Несколько секунд его собеседница молчала, собираясь с мыслями и переваривая услышанное. Затем сказала:

— Допустим. Но в таком случае вопрос у меня один. От меня-то тебе, Мятликов, что надо?

— Наверняка тебе известно, кто этот фанатик, — отвечал Мартин, — общались же… хотя бы на предмет его перед тобой долга. Возможно, ваши могли бы… не знаю… ну, как-то воздействовать на него.

Мегера вздохнула, как вздыхает учительница, в очередной раз услышавшая от нерадивого ученика, что он опять не сделал домашнее задание.

— «Воздействовать», ха! — сказала она затем с невеселой усмешкой. — Слово-то какое! Любите же вы, человеки, говорить красиво. Этого у вас не отнять. «Воздействовать»… а почему сразу не «отправить спать с рыбами»?

С этими словами она объехала стол и склонилась над ноутбуком.

— Ты, Мятликов, я смотрю, имеешь очень искаженные представления о нашей… нашем объединении, — ворчала она вполголоса, то постукивая по клавишам, то теребя пальцем тачпад, — иначе бы не перепутал его с коза нострой… или чем-то в этом роде. Хотя будь это так, за прошлую твою выходку… меня в это кресло загнавшую, тебе бы точно не поздоровилось. Вот только у нас скорее клуб по интересам. Причем клуб, в котором я уже не имею прежнего влияния. Без джинна-то. К тому же мы не бандиты. Если ты не понял, нашей целью было жить как обычные… ну ладно, более обеспеченные, чем большинство, но законопослушные люди. Нам хотелось жизни человеческих обывателей, и мы ее получили. Так что ни на кого «воздействовать», как ты выразился, не можем. Да и не имеем большого желания.

— То есть… — начал было Мартин, но Мегера перебила, не дав ему договорить.

— Помочь тебе могу единственным способом, — заявила она, поворачивая ноутбук экраном к Мятликову, — в моем компьютере собраны личные дела… досье на всех моих… подопечных. Есть там и координаты нашего фанатика… я, кажется, знаю, кто это. Смотри, записывай.

Мартин склонился над экраном. С фотографии на него смотрело бледное лицо какого-то тощего типа с лысиной и в серой рубашке. Внешность эта неплохо подходила под лаконичное описание Бурбона — «серый человек». Хотя требовалось показать это фото котенку, чтобы убедиться.

С такой мыслью Мятликов сфотографировал экран ноутбука камерой смартфона.

Помимо фотографии представленная на экране страница содержала ФИО… по всей видимости, принадлежавшие замененному человеку. В данном случае Воропаеву Алексею Олеговичу. Приведен был здесь и род занятий (старший техник на местном НПЗ), и домашний адрес с номером мобильного телефона, и даже марка автомобиля («форд фокус») и его номер.

Поколебавшись, Мартин внес эти сведения в записную книжку смартфона. Понимая, что снимок экрана — это неплохо, но некоторые символы с вышеназванного экрана могли запечатлеться недостаточно четко.

— Есть и еще один, — затем сказала Мегера, снова повернув ноутбук к себе и произведя некоторые манипуляции, — не такой явный, но есть у меня подозрения…

Когда она вновь повернула экран к Мартину, оттуда на него смотрел… колобок из сказки. А может, синьор Помидор. Круглое, лишенное растительности лицо, только что в толстых очках.

— Кружанский Герман Валерьевич, — представила Мегера обладателя физиономии колобка, — профессор кафедры философии в местном университете.

На всякий случай Мятликов запечатлел и эту страницу. И записал контакты Кружанского.

И подумал еще, что тощий Воропаев и «колобок» Кружанский неплохо смотрелись бы в какой-нибудь кинокомедии в качестве забавного дуэта антиподов. Хоть милых героев-недотеп, хоть недотеп-злодеев.

— Если у тебя все, то прошу покинуть мой дом, — наконец молвила Мегера, отъезжая от стола с ноутбуком, — больше для тебя сделать я ничего не могу.

«Дела-а-а, — думал Мартин, спускаясь по лестнице, выходя на крыльцо и в сопровождении охранника Гоши направляясь к воротам, — Рэмбо я или не Рэмбо, Супермен или не Супермен, а разбираться с этими крысиными сектантами, похоже, придется все-таки самому».

Что касается грызуна, получившего человеческую жизнь Алексея Воропаева, то он никуда не спешил. Куда торопиться-то, если ты почти достиг великой цели? Нет, величайшей цели всего Серого Народа.

Это как с едой. Еду обычную, призванную лишь избавлять от чувства голода, можно (а временами и нужно) уминать побыстрее, чтобы не отняли и чтобы осталось время для других дел. А вот изысканное блюдо лучше посмаковать. Растянуть удовольствие, наслаждаясь вкусом.

Возвращение Рогатой праматери-Крысы и было таким изысканным блюдом. И если чему стоило поучиться у ненавистных человеков, так это получать удовольствие. При самых разных обстоятельствах и разнообразными способами. Включая вкусную еду и исполнение мечты.

А вообще… некогда он повелся на предложение одной из сородичей-крыс обменять свое постылое существование на человеческую жизнь, в тепле и комфорте. Но, прожив человеком несколько лет, данный самец пришел к выводу, что общество человеческое — та же помойка с крысами. Только крысы эти двуногие, а сама помойка приглаженная.

Вместо ежедневной необходимости рыться в отбросах, пытаясь найти что-то съедобное — такая же необходимость почти каждый день мотаться на работу и с работы. Не говоря уж про саму работу. Порой тяжелую, порой бессмысленную.

Вместо разнокалиберных хищников, желающих тобой, мелким зверьком, полакомиться — легионы жаждущих поживиться твоими деньгами и имуществом. Начиная от вульгарного грабителя с ножом в темном переулке и заканчивая респектабельными ловкачами при галстуках, навязывающими тебе сделки (невыгодные), кредиты (под высокий процент), неходовой товар и тому подобное.

Ну а вместо закона стаи, когда приходится подчиняться самому сильному и жестокому самцу, над человеками довлела прорва других законов, включая до жути нелепые. А главное — запомнить всю эту уймищу правил, положений, постановлений и прочего было нереально. Никакая голова не вместит. Но при этом, как говорят сами человеки, незнание закона не освобождает от его исполнения. И за любое нарушение рано или поздно следовала кара.

Право же, существовать в маленькой серой шкурке ставшему Воропаевым пасюку было не в пример проще. Но человеки, похоже, не замечали, в какой пучине абсурда они живут. И что их высокомерное отношение к другим живым существам (особенно к крысам) ничем не оправдано. Человеки так же готовы были жрать что угодно, включая друг дружку. Пусть и в переносном смысле. Но упорно делали вид, что их жизнь — нечто большее, нечто более глубокое, осмысленное и, если угодно, красивое.

«Красивое» было одним из любимых слов человеков. И одновременно первым в списке слов и понятий, непостижимых для ставшего Воропаевым крысиного самца. Как, впрочем, и для большинства его сородичей, никакой красоты отродясь не видевших.

За недоумением и разочарованием последовала ненависть к роду человеческому. А память охотно подсказала способ эту ненависть реализовать. Не зря все-таки — признавал этот бывший грызун — он в свое время услышал главную легенду своего народа.

Одно было плохо: из-за природной трусости, она же осторожность вкупе с инстинктом самосохранения, он не решался убить человека. Таков уж был характер большинства крыс. Если драться, если нападать — то при очевидном численном превосходстве.

Самец же, живший под именем и фамилией Алексея Воропаева, был одинок. Не имел союзников и единомышленников даже среди других собратьев, превращенных в человеков. Ну, то есть почти не имел. Одинокой же крысе ее жизненные принципы предписывали не нападать, а прятаться.

Надо ли говорить, что одиночество и проистекающий отсюда страх перед человеками стали еще одной причиной его ненависти к такой жизни.

Но судьба, она же Фортуна, в которую человеки верили… как оказалось, не зря, сегодня сжалилась над псевдо-Воропаевым. А может, это Рогатая праматерь-Крыса пыталась помочь своему приверженцу.

Что бы это ни было, но сегодня оно благоволило этому грызуну. Послав ему встречу с человеком, чью жизнь он получил.

Точнее, не с человеком, а с человеческой душой в теле кота. Притом, что именно о душе, а не о теле в легенде шла речь. Сладить же с котом, имея человеческое тело, было гораздо проще. Благодаря разнице в размерах.

И вот заточенная в небольшое кошачье тельце душа человека ждала своего часа в багажнике «форда». А нынешний хозяин «форда» не спешил с наступлением этого часа. Успеется! Никуда настоящий Воропаев не денется. Тем более что у грызуна, его жизнь присвоившего, имелись и другие дела.

Перво-наперво он заехал в аптеку, купил йод и перекись водорода. И прямо в машине, спустив поврежденные штаны, обработал нанесенные треклятым котом раны. Или, скорее, царапины — никаких серьезных ранений, как оказалось, бывший Воропаев ему не нанес.

А может, благодарить стоило собственную повышенную живучесть — одну из сил, дарованных своим детям Рогатой Крысой и сохраненных после превращения в человека. Пасюк не знал. Но помнил, что когда кот атаковал, было больно.

После аптеки он еще заехал в зоомагазин. Где приобрел предмет ненависти Бурбона — пластиковую переноску для домашних питомцев. В эту переноску грызун в человечьем обличии, открыв багажник, с трудом запихал бешено брыкавшегося и вырывавшегося настоящего Воропаева под неодобрительные взгляды прохожих. Услышал даже реплику какой-то старухи: «Чего бедную кошку мучаешь?». Но в ответ даже ухом не повел.

Эти человеки могли сколько угодно пыжиться, считая себя хозяевами мира. И сколько угодно его осуждать. Вообще могли говорить что угодно — все равно, думал грызун, времени им оставалось совсем немного. Так пусть покуражатся напоследок.

Переноску с котом он снова положил в багажник и поехал уже домой. А по дороге кое-кому позвонил. Тому самому «почти», о котором нельзя не упомянуть, говоря об отсутствии у него соратников и единомышленников в человеческом облике. Единственному исключению.

— Умник? Это Длинный, — грызун предпочитал использовать не человеческие имена, а прозвища из прежней жизни… точнее, их эквиваленты в человечьем языке, — не поверишь, но мне удалось добыть душу в дар Рогатой праматери-Крысе. Что? С телом, конечно. Предлагаю встретиться, если интересно. Да, у меня дома.

После чего злорадно и в предвкушении усмехнулся, обнажив не по-человечески крупные и острые зубы.

Наконец подъехав к дому, пасюк по прозвищу Длинный достал из багажника переноску с многострадальным настоящим Воропаевым. С переноской в руках вошел в подъезд. Где возле лифта встретился с соседкой Викой. Точнее, это превратившийся в кота Воропаев встретился с ней — впервые за три года.

— Питомец новый? — дежурно поинтересовалась, сперва так же формально поздоровавшись, Вика, заметив переноску. Очевидно, к существу, заменившему соседа, она не испытывала столь же теплых чувств.

Но сам бывший сосед, а ныне узник пластиковой переноски, кое-какие чувства к Вике все-таки сохранил. Точнее, воскресил в памяти — после встречи с самозванцем-грызуном.

— Вика! Викулечка! Помоги! — завопил тот, кто когда-то был Алексеем Воропаевым. — Этот гад похитил меня и хочет убить! Вызови полицию! Это жестокое обращение с животными, в конце концов.

Но выходило из его горла, конечно, только отчаянное мяуканье.

— Не люблю кошек, — сказала Вика, недовольно покосившись на переноску.

— Ну как же можно их не любить, — деланно-слащавым тоном Иудушки Головлева и с такой же улыбочкой протянул Длинный, — они ведь такие милые… такие забавные. А еще ласковые и чистоплотные. Не в пример тем же собакам. Этих я вообще не понимаю, для чего заводят в городской квартире. Только место занимают.

Последние фразы он произнес уже совершенно искренне. Потому что и впрямь испытывал неприязнь к так называемым лучшим друзьям человека. Только не в рамках извечного холивара между собачниками и кошатниками, раскалывающего общество пуще политических партий. Просто еще не забыл, как в бытность маленьким и хвостатым не раз удирал от голодных кабысдохов. Ничем (и никем меньше себя) не брезговавших, чтобы набить живот.

— Собак я тоже не люблю, — словно оправдываясь, сказала Вика, — аллергия.

А потом двери лифта растворились на нужном им обоим этаже, и Длинный и Вика разошлись, каждый к двери своей квартиры. Воропаев попытался снова позвать на помощь, но тронуть сердце бывшей подруги не смог даже самым истошным «мяу!», на которое только способно было его горло.

— Вы бы его кастрировали, — посоветовала Вика, даже не оборачиваясь. Другой реакции от нее превращенный в кота сосед не добился.

Поняв, что на помощь и даже на элементарное сочувствие со стороны некогда любимой женщины рассчитывать теперь не приходится, Алексей уже в квартире выдвинул Длинному ультиматум.

— Я. Сейчас. Буду. Орать, — медленно, с расстановкой заявил он, злобно урча. — Орать во все горло. Так, что не только Вика услышит, но и весь этаж. И все соседи… сверху, снизу. Им это особенно понравится, учитывая, что дело идет к ночи. Так что вскоре жди гостей. И полицию, и зоозащитников. Если не отпустишь…

На это Длинный сперва молча пожал плечами. А затем отнес переноску с ее живым содержимым в ванную комнату. И прямо в ванну поставил. После чего демонстративно заткнул пробкой сливное отверстие.

— Мне тоже есть что предложить тебе, котяра, — молвил он с садисткой ухмылкой, из-за зубов смотревшейся особенно гнусно, — водные процедуры.

С этими словами Длинный на мгновение открыл кран, пустив струйку воды. Вытечь успело немного — только чуть дно ванны смочить. Но и этого хватило, чтобы Воропаев подобрался весь. Аж съежился внутри переноски, стараясь занять как можно меньшую площадь. Как и подобает коту, воду он не любил. Точнее, терпеть не мог быть мокрым.

— Топить я, конечно, тебя не буду, — сказало существо, некогда бывшее крысой, — не для того мне так повезло тебя встретить. С тем же успехом кто-нибудь из человеков мог бы подтереться чеком на миллион долларов. Нет, я просто немножко налью воды, и ты в ней поплаваешь. На своем пластиковом корабле. Если будешь плохо себя вести, я имею в виду!

Последнюю фразу он произнес с подчеркнутой суровостью в голосе и погрозив пальцем. После чего вышел из ванной комнаты и закрыл ее на шпингалет.

Потом зашел на кухню и поужинал. А где-то через час с небольшим пожаловал Умник.

— Заранее прошу извинить, что припозднился, — сказал он, переступая порог, а затем вслед за Длинным проходя на кухню, — лекций сегодня было… ох, как много. Да еще студенты… гаденыши. Чуют, что сессия близко. Зашевелились!

В соответствии со своим прозвищем и пристрастиями, это прозвище породившими, Умник преподавал в университете. Причем в ранге профессора. И потому рабочий день у него был ненормированный.

— А потом еще сделать кое-что потребовалось… кое-что взять. В том числе для тебя.

Конечно, Умник и Длинный не были друзьями. У крыс вообще-то отсутствовало понятие дружбы. Либо ты сам за себя, либо ты в стае, и никак иначе. Причем и в последнем случае рассчитывать приходилось прежде всего на собственные силы. А если их недостаточно, стае такая особь не нужна. Или нужна, но в качестве пищи.

Единственное, что объединяло этих двоих, — общий интерес. Желание вернуть на Землю крысиное владычество. Умнику тоже оказалось не по душе существование в человечьем обличии. Время от времени он не прочь был пожаловаться то на тяжелую однообразную работу, то на тупых, но наглых студентов-халявщиков, то на тощую зарплату, этих его мытарств явно не окупавшую.

Зато сплоченные общей целью, верные ей, Умник и Длинный напоминали ту же стаю, только малочисленную. Были заинтересованы один в другом, а потому ни Умнику, ни Длинному и в голову бы не пришло обмануть напарника или как-то ему навредить. Или позволить, чтобы партнеру навредил кто-то третий.

А еще они обращались один к другому на «ты». Правда, только потому, что не видели смысла в придуманном постылыми человеками расшаркивании.

На кухне Умник поставил на табуретку портфель из кожзаменителя, с которым пришел к Длинному и с которым обычно ходил на работу. Достал из портфеля нечто завернутое в мятую бумагу, прежде использовавшуюся для распечатки — судя по покрывавшим ее надписям. Положил на стол и развернул.

— Что это? — не понял Длинный, зачарованно разглядывая металлическую вещицу, формой напоминающую не то нож, не то маленький меч.

Металл, кстати, железом не был точно — судя по отсутствию ржавчины. Возможно, медь или алюминий, про себя заключил Длинный. Цветмет, одним словом.

Но и без ржавчины было заметно, что вещица древняя, как экскременты мамонта. Клинок потемнел и успел немного погнуться, кое-где его покрывал голубоватый налет, оставшийся после удаления пятен коррозии. А непонятные письмена, испещрявшие его, даром что были выбиты, а не нарисованы, частично сгладились, став едва заметными.

— Карасукский бронзовый ритуальный кинжал, — представил Умник это древнее изделие, — ориентировочно второе тысячелетие до нашей эры. Позаимствовал у одного приятеля с кафедры археологии.

— И зачем?.. — не понял Длинный, но Умник бесцеремонно перебил его. Вернее, словно не услышал вопроса.

— Но что мне больше всего в нем понравилось, — сказал он, спича своего и не думая прерывать, и было видно, что много и вдохновенно говорить ему не впервой, — так это название. Точнее, имя… такой замечательной штуке, как живому существу, потребно имя. А оно у кинжала переводится как «Зуб крысы» или «Крысиный зуб».

— А-а-а, понятно, — брякнул Длинный, однако снова был проигнорирован витийствующим напарником.

— Символично, правда? Рогатая праматерь-Крыса получит человеческую душу, когда тело будет сражено «Крысиным зубом» в руке того, кого направляет душа опять-таки крысы. Уж если это не сработает, тогда я просто не представляю, что может нам помочь.

— Класс! — так, в противовес партнеру немногословно, прокомментировал его слова Длинный. — Не зря тебя Умником прозвали. А теперь…

И он протянул было руку к кинжалу. Но натолкнулся на мгновенно накрывшую его ладонь Умника.

— Подожди, — проговорил тот строго, — помимо инструмента, для жертвоприношения нужно выбрать подходящее время.

— Пятница, тринадцатое? — хмыкнул Длинный.

— Как раз это чушь, — отрезал Умник, — и пятница перестает быть пятницей, если исчислять время не семидневными порциями, а скажем, десятидневными. И тринадцатое число не будет тринадцатым по другому календарю. Хоть юлианскому, хоть лунному. И даже красивые номера годов вроде двухтысячного или две тысячи двенадцатого не являются такими по другому летоисчислению. Но вот что важно учесть, так это фазу луны, например. Когда лучше? В полнолуние, когда у всего живого повышенный аппетит, а значит, и дух Рогатой праматери-Крысы дарованную ей душу примет с особенной охотой? Или, наоборот, в новолуние — когда темнее всего? Символично же, раз мы собираемся погасить Мировой Свет! А время? В полночь лучше или на рассвете… чтобы оный так и не наступил? Ну а как насчет времен года и положения солнца? Равноденствие, солнцестояние… это имеет значение? Придется и с людьми знающими в университете потолковать. И самому немало книг переворошить. Так что торопиться не стоит.

Длинный кивнул, по крайней мере с последним утверждением не споря. Сам считал, что спешить некуда.

— Я тоже мог бы помочь, — осторожно предложил он, — погуглить…

Ответом Длинному стал профессорский взгляд, полный искреннего дистиллированного презрения. Ты бы еще к старухам на скамейке обратился с таким вопросом, словно говорил он.

— Лучше покажи, кого в дар приготовил, — попросил Умник, — и где, кстати, ты держишь этого несчастного?

— Э-э-э… в ванной, — отвечал Длинный, выходя в прихожую. Умник последовал за ним.

— Живым не дамся! — донеслось из-за двери ванной комнаты, когда Воропаев услышал приближающиеся шаги. — Так и знайте. Эй вы, там!..

— Кот?! — с возмущением воскликнул Умник, глядя на напарника вытаращенными, как у рыбы, глазами из-под очков, сходство только усиливавших. — Ты притащил кота? Ты решил предложить Рогатой праматери-Крысе…

— Тише-тише-тише, — осторожно вполголоса проговорил Длинный, прикладывая к губам палец, — ты ведь тоже понимаешь его речь? Так вот, это не обычный кот. Раньше он был человеком, подобно тому, как мы — крысами… Серым Народом. Более того, он был не абы каким, а именно тем человеком, которого я… заменил. В чьей квартире теперь живу, на чьей машине езжу, и на чью работу хожу. Тоже символично, согласись.

Внезапно в квартиру позвонили.

* * *

После не слишком удачной поездки в Оводы Мартин заехал домой. Где сперва переоделся — сменил предназначенные для прогулки рубашку и джинсы на лучший деловой костюм. А затем снова отправился на выход. Прихватив с собой Бурбона, успевшего к тому времени и вылакать из блюдечка почти все молоко, налитое заботливой Гулей, и даже с голодухи изменить себе — подкрепиться покрошенной сосиской. Раз уж ничего другого у Гули не нашлось.

Необходимость забрать котенка Мятликов объяснил жене тем, что нашел-де вроде хозяев. Но нужно показать его им живьем. Для чего самому Мартину при этом наряжаться, он не сказал, да и Гуля вслух не спросила. Хотя, судя по недоуменному выражению, вопрос этот интересовал ее тоже.

Глядя в прекрасные невеселые глаза, смотревшие на его сборы, Мартин внутренне корил себя за скрытность и необходимость врать. Но что делать?

Истинная причина, заставившая Мятликова выйти из квартиры именно в компании с Бурбоном, заключалась в необходимости… поговорить с ним. Показать снимки страниц с досье Воропаева и Кружанского, дабы котенок распознал в одном из них похитителя кота, бывшего когда-то человеком.

Не заниматься же этим на глазах у Гули. Она и так обеспокоена странным увлечением мужа. И если вдобавок он начнет при ней разговаривать с животным… хорошо, если дражайшая супруга просто даст ему контакты знакомого врача. Ну а если испугается всерьез? И на развод подаст?

Не хотелось Мартину и чтобы его беседу с котенком увидел даже случайный прохожий. Поэтому опрос своего единственного (вдобавок четвероногого) свидетеля он провел в машине. Скрытый от посторонних глаз тонированными стеклами и темнотой наступающей ночи.

Искомого злодея Бурбон узнал в фотографии из первого же досье — на Алексея Воропаева. «Это он!» — воскликнул котенок, едва увидев снимок страницы на экране смартфона Мартина, а главное, фотографию к досье. И Мятликов, глянув в указанный на странице адрес, завел мотор и взял курс в тот район.

— Этот кот, кстати, тебе кто? — спросил он Бурбона по дороге. — Папа? Старший брат?

— Нет, — отвечал котенок, — просто добрый кот… хоть и бродячий. Помог мне. Вот и я не могу его в беде оставить.

— Что ж, если мир не без добрых людей, то и не без добрых котов, — философски изрек Мартин.

Теперь самое время пояснить, для чего ему понадобился деловой костюм. Не будучи дураком, Мартин понимал: чтобы вызволить четвероного пленника, мало приехать по нужному адресу. Надо каким-то способом попасть в квартиру этого Воропаева. И, как он рассудил, сделать это у него будет больше шансов, если прикинуться не просто очередным «мимокрокодилом» — частным лицом, но сотрудником какой-нибудь фирмы. Солидной фирмы, внушающей доверие. А что за сотрудник солидной фирмы без костюма с галстуком — своего рода униформы корпоративного мира?

Разумеется, не могло быть и речи, чтобы даже упомянуть ту фирму, в которой на самом деле работал Мартин. Кем же на самом деле представляться… прежде чем решить этот вопрос, стоило определиться, на что именно ловить адепта Рогатой Крысы в его человеческой ипостаси. На что он клюнет. И здесь неплохой подсказкой служило само место обитания Алексея Воропаева.

То был очередной квартал многоэтажных панельных новостроек с мелко нарезанной жилплощадью. Однушками и малосемейками для одиночек и молодых супругов.

С финансами у таких людей и без того обычно было негусто. Что и сделало их непривередливыми при выборе жилья. Вдобавок изрядную часть заработка здешние жильцы наверняка отстегивали на покрытие ипотеки.

В этой связи не стоило и заикаться перед ними о кредитных картах и прочих банковских продуктах. Не было смысла представляться конкретно перед Воропаевым и сотрудником автосалона, ибо машина у него уже имелась. Опять-таки наверняка купленная в кредит со всеми вытекающими.

Что тогда? Телефоны и прочие гаджеты? Увы, не та целевая группа. В отличие от «белых воротничков» вроде самого Мартина, а также детей, техник с завода наверняка относится к этим смартфонам, планшетам или умным часам как к забавным безделушкам. На которые (смотри выше!) тратить свои кровные, без того нехило банком обглоданные, финансы жалко.

Не имело при таких делах смысла прикидываться и представителем телекоммуникационной компании — сотовая связь, Интернет и все такое прочее. Тем более что здесь не обойтись без узнаваемого логотипа «МТС» или «Мегафона» хотя бы на бейджике. Уж очень примелькались эти компании со своей рекламой, с вывесками и девайсами, украшенными фирменной символикой.

Стоматология? Даже не смешно! У грызунов (даже превращенных в людей) с зубами дела обстояли всяко лучше, чем у обычных хомо сапиенсов. Уж Мартин успел заметить.

Мебель? Едва ли Воропаев спит на постеленном на пол матрасе, а завтракает там же, положив тарелку на колени. Какая-никакая мебель у него в квартире должна быть. А обновлять ее, докупать что-то опять-таки не позволит недостаток денег.

Аналогично — с одеждой.

Сантехника? Насколько Мятликов знал, засоры, ржавая вода и прочие неприятности подобного рода — бич скорее старых домов. А в новостройках с этим делом наверняка получше. Так что здесь можно было попасть пальцем в небо.

Все эти варианты Мартин про себя перебрал, когда, оставив Бурбона в машине, проскочил в подъезд, открытый каким-то поздним гулякой, и пока в неторопливых размышлениях поднимался по лестнице на нужный этаж, презрев лифт. И к тому времени, когда он подошел к двери квартиры Воропаева, заключил, что с хозяином ее нужно делать ставку на основной инстинкт. На тот, который еще важнее, чем инстинкт продолжения рода. Ведь даже примитивный организм вроде какой-нибудь букашки вряд ли потянет на спаривание при голодном желудке.

Придя к такому заключению, Мартин и позвонил в дверь.

— Кто еще? — раздался изнутри грубый и ни с какого боку не приветливый голос.

— Здравствуйте, — начал Мятликов с дежурной улыбочкой и интонациями образцово-вышколенного корпоративного хомячка, — я представляю ООО «Погребок»…

Название придумалось на ходу, и Мартину оставалось надеяться, что оно удачное.

— Соображае…те, который час? — чисто риторически вопрошал голос по ту сторону двери. Звучал он по-прежнему без тени приветливости и гостеприимства. Но от Мятликова не укрылось, как дрогнул голос. Как осекся, не дав «тыкнуть» при разговоре с незнакомым и вроде вежливым человеком.

Маленькая, но слабина!

— Наша фирма ООО «Погребок», — ничуть не смутившись, сообщил Мятликов, — занимается производством и распространением сельскохозяйственной продукции животного происхождения. Проще говоря, мяса и мясопродуктов. Как производители мы предлагаем постоянным клиентам свою продукцию без торговых наценок. То есть по ценам, в разы меньшим, чем в магазинах.

Несколько секунд за дверью молчали. Воропаев (а это наверняка был он) явно колебался. Может, он и планировал крах человеческой цивилизации с ее товарно-денежными отношениями. Но едва ли — прямо назавтра или в ближайшую пятницу. А пока конец света не наступил, приходится жить по законам ненавистного человечества. Так почему бы не сделать эту жизнь чуточку дешевле и вкуснее?

— Если вы уделите мне немного времени, — с все теми же интонациями продолжал Мартин, желая поторопить хозяина квартиры, внутренне разрывавшегося между апокалиптическими перспективами и жабой сегодняшнего дня, — я расскажу вам все о нашем ассортименте, ценах и условиях поставок.

— Рассказывай…те, — недовольно отозвался Воропаев. А потом снова осекся и защелкал-таки изнутри запорами. Поняв, что совершенно ни к чему посвящать в свои дела соседей. И особенно делиться с ними привалившим вроде бы счастьем.

Как ни крути, но крыса оставалась крысой. А помощь ближнему без собственной выгоды в систему добродетелей этих существ не входила.

— Давайте каталог, — с порога потребовал человек, в котором не составило труда узнать Воропаева с фотографии в досье.

— К сожалению, в каталогах не все указывается, — ничуть не смутившись, возразил Мартин, — наша фирма, ООО «Погребок», предпочитает индивидуальный подход к каждому клиенту. Если вы уделите мне немного времени, я расскажу…

— Блин! — почти страдальчески воскликнул Воропаев. — Вы, торгаши, совсем отмороженные! То спам по телефону рассылаете, то в почтовый ящик пихаете свои листовки и каталоги. Мало вам. Уже сами… живьем приходите. Да еще на ночь глядя.

Мятликов же, не тушуясь и с все той же, словно приклеенной к лицу улыбкой шарил цепким взглядом по обстановке квартиры. Пытаясь угадать, где похититель мог держать пленного кота.

Маленькая прихожая… единственная комната — в темноте. Освещенная кухня. В ней за столом обнаружился гость, в котором (ба, знакомые все лица!) Мартин распознал персону из другого досье — «колобка» Кружанского. Не желая светиться перед посторонним, тот успел убраться на кухню, прежде чем Воропаев открыл входную дверь.

Но где же кот?

Поиск Мятликову облегчил сам четвероногий узник. Услышав натренированными за годы бродяжничества ушами шаги нового человека в квартире и его незнакомый голос, кот отчаянно крикнул:

— На помощь! Добрый человек, этот тип не мой хозяин! Он прирезать меня хочет. Я в ванной!

В последнем пояснении, впрочем, необходимости уже не было. Мартин и так понял, что голос доносится из ванной комнаты. Не настолько в квартире было много места, чтобы не распознать источник звука.

При этом ни мускул не дрогнул на деловито-сосредоточенном и деланно-улыбчивом лице Мятликова. Отчаянного кошачьего вопля он словно не услышал.

— Так что стоите? — недовольно вопрошал Воропаев. — Рассказывайте теперь… про свои… условия.

— Может, лучше на кухню? — осторожно предложил Мартин. — Думаю, и вашему… другу будут небезынтересны наши предложения.

— Как угодно… хрен с вами, — хозяин квартиры махнул рукой и первым шагнул в сторону кухни.

Тогда как внутренне торжествующий Мятликов, бросив «мне бы вначале руки помыть», метнулся к двери ванной.

Адреналин, что в тот момент на него буквально нахлынул, помимо прочего, помогает действовать быстро. Почти молниеносно. Воропаев даже среагировать не успел. Ибо настроился воспринимать то, что говорит незваный гость, как фоновый шум. Ну, пока не скажет что-то полезное. А Мартин уже отодвинул шпингалет, другой рукой нажимая на выключатель. И прошмыгнул в ванную комнату.

Первое, что он обнаружил, — переноску для домашних питомцев, зачем-то поставленную на дно ванны. Ванны, что примечательно, с заткнутым сливным отверстием. И налитым в нее хоть небольшим количеством, но воды.

«Вот гад, садист! — с возмущением подумал Мятликов. — Наверняка знает, как кошки воду не любят. Пытал бедняжку, небось? Или это такой способ жертвоприношения?»

— Человек, я тут! — поприветствовал его кошачий голос из переноски.

Подхватив ее, Мартин шагнул к выходу… чтобы почти нос к носу столкнуться с Алексеем Воропаевым. Лицо человеко-крысы, и без того лишенное обаяния и приветливости, теперь было обезображено такой злобой, что выражение, с которым он встретил Мятликова на пороге, на этом фоне казалось просто излучающим доброту. Хоть детскую передачу веди.

Другое дело, что богатырским сложением Воропаев не отличался. Да и не до конца успел прийти в себя от внезапной выходки представителя ООО «Погребок». Мартин же, как было сказано, действовал на адреналине. Поэтому без труда смог оттолкнуть хозяина квартиры — буквально на ходу.

Из кухни, почуяв неладное, вышел (выкатился?) «колобок» по фамилии Кружанский. Да не с голыми руками — в одной из них Мятликов заметил какой-то разрисованный металлический предмет… явно колюще-режущий, судя по форме.

Зато проворством немолодой профессор не отличался, как не вышел и ростом. Поэтому даже с переноской в руках Мартин легко прошмыгнул мимо него и выскочил из квартиры.

В подъезде имелось два лифта, вызываемых, что ценно, одной кнопкой — откроются двери того, который быстрее придет. На эту кнопку Мятликов и нажал, будучи готовым мчаться по лестнице, если через одну-две секунды ни один из лифтов не откроется.

Однако опасался он зря. Лифтовые двери разошлись перед Мартином почти в тот же момент, когда злой, как тысяча чертей, Воропаев показался в дверях квартиры.

К сожалению, и другой лифт в пути, похоже, не задержался. Потому что на первый этаж Мятликов и Воропаев с наперсником прибыли почти одновременно.

В этот раз дорогу Мартину заступил Кружанский. Испещренный письменами кинжал маячил в его руке, а лицо было мордой кровожадного хищника, в которой не осталось ничего от немолодого интеллигентного университетского преподавателя.

За его спиной возвышался разъяренный Воропаев. С огромным ножом для рубки мяса, не меньше кинжала Кружанского пригодным в качестве оружия. И оттого похожий на маньяка из фильма ужасов.

Но и Мятликов не растерялся. Схватив переноску с котом поперек — как средневековый воин стенобитный таран — он с силой толкнул ею в грудь Кружанскому.

Несколько килограммов кошачьего веса плюс твердая (и тоже не являющаяся невесомой) пластмасса послужили неплохим снарядом. «Колобка» отбросило толчком, на ногах он не устоял. И наверняка бы приземлился на собственную пятую точку, не успей Воропаев в последний момент его подхватить.

— Э, полегче! — возмутился таким обращением кот, ибо кому понравится быть снарядом. — Не дрова везешь.

— Не дрова, — не растерялся с ответом Мартин, — а спасаю твою мохнатую хвостатую шкуру. Не забыл? Ножики у этих ребят не для того, чтобы колбасу резать и тебя угощать.

А сам, воспользовавшись заминкой на вражеской стороне, проскользнул мимо парочки преследователей и выскочил из подъезда.

Запрыгнул в машину и, бросив переноску на заднее сиденье (чем снова возмутил кота и вдобавок напугал вскрикнувшего Бурбона), Мартин завел мотор. Понимая: глупо ожидать от гнавшихся за ним фанатиков, что они прекратят преследование за пределами дома.

Так и получилось. Уже развернувшись и выезжая на улицу, Мятликов заметил в зеркале заднего вида двинувшийся за ним темно-синий «форд».

«А что ж ты его в серый не перекрасил?» — захотелось спросить у Воропаева Мартину, отметившему нетипичный для крыс, притворявшихся людьми, цвет этого изделия американского автопрома.

Однако иронизировать было не время и не место. «Форд» прочно сел на хвост «шкоде» Мятликова, из виду ее не теряя. И Мартин живо представлял себе, как в салоне темно-синего авто беснуются два ненавидящих человечество маньяка.

«Форд» Воропаева то немного отставал, то сближался с преследуемой «шкодой». Но дышал, что называется, в затылок. Обе машины преодолевали километр за километром по оживленным несмотря на поздний час улицам и проспектам, а Воропаев с Кружанским все не желали угомониться. С завидным упорством продолжая погоню.

Мартин то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, надеясь, что темно-синий автомобиль наконец свернет куда-нибудь и исчезнет из виду. Но «форд» не исчезал. А Мятликова с каждой минутой все больше охватывало беспокойство. И все больше болела голова, занятая одним вопросом: «Что дальше?» Не вечно же ему носиться по городу. Хаотично, как лабораторная крыса (вот совпадение-то!) в лабиринте.

Гнать домой стоило в последнюю очередь. Или не стоило вообще. В надежность запоров Мартин не верил, а подвергать опасности еще и Гулю не собирался.

А куда в таком случае?

Да, Мятликов мог завернуть к ближайшему райотделу полиции. Жестокое обращение с животными — уголовная статья. Да и преследование через полгорода с ножами наготове тоже не вписывалось в нормы поведения законопослушных граждан.

Но загвоздка заключалась в том, что в ответ Воропаев мог обвинить Мартина в похищении его собственности. Всего лишь кота — но сколько там лет дается за кражу хотя бы по минимуму? Кружанский сто процентов будет на стороне подельника, так что слова двоих будут против показаний одного Мятликова. То есть расклад совершенно проигрышный.

Разрешилась эта проблема внезапно — когда «шкода» и следовавший за ней «форд» миновали один из мостов через реку, надвое разделявшую город. «Шкода» успела пройти без проблем… а вот наперерез «форду» внезапно вылетел на полном ходу самосвал. И, врезавшись в борт машины, походя отбросил ее обратно к мосту. Сам же укатил как ни в чем не бывало.

Мартин, видевший это столкновение в зеркале заднего вида, успел порадоваться пришедшему с неожиданной стороны спасению. Еще он надеялся, что «форд» проломит ограждение моста и улетит в реку — для пущей надежности. Однако надежными оказались как раз опоры этого недавно (и на совесть) построенного моста. «Форд» врезался в них, да так и остался стоять, помятый и покореженный, прилипнув к этому ограждению, словно гигантская жвачка.

Еще замедливший ход Мартин увидел, как из «форда» вылез… нет, скорее вывалился Алексей Воропаев. Окровавленный и еле стоящий на ногах. И потому в холодном свете уличных фонарей выглядевший ходячим мертвецом.

Вот Воропаев поднял над головой руку — не то пытался что-то сигнализировать Мятликову, не то звал на помощь. Узнать правильный ответ Мартину было не дано, потому что в следующую секунду проносившаяся машина на ходу сбила Воропаева.

Конечно, она после этого остановилась. И из салона высунулась причитающая дамочка. «Я тебя не видела!» — донесся до Мятликова ее нетрезвый голос.

Но Алексею Воропаеву… точнее крысе, жившей под этим именем и фамилией, было уже не помочь.

А «шкода» Мартина Мятликова поехала дальше.

— Прости, что не смогу превратить тебя опять в человека, — обратился Мартин к спасенному коту. Решил обратиться — теперь, когда опасность миновала. А с ней отступило напряжение.

— Так я на это и не рассчитывал, — донеслось из переноски.

— Нет, правда, — признался Мятликов, — джинна, превращавшего крыс в людей, а людей в кошек, я выбросил в реку. После того, как он вернул человеческую жизнь мне… да-да, мы с тобой в некотором смысле товарищи по несчастью. Потому я тебя и понимаю. Но вот если бы догадался сохранить… но кто ж знал?

— А смысл? — парировал кот. — Чтобы я на работу вернулся? Да к Вике-соседке, которая так меня «любит», что аж нос воротит… от меня в этом облике. По работе я уже все забыл. Столько лет прошло! Что до Вики… так тут вообще… без комментариев.

А затем, после секундной паузы, добавил:

— И вообще, в том, чтобы быть котом, есть своя прелесть. Ни тебе начальства, ни тебе границ. И вроде как не одна жизнь в распоряжении, а целых девять. Но вот что я впрямь не могу тебе простить, дорогой спаситель… так это то, что ты до сих пор держишь меня в этом пластиковом гробу!

— Ах да! Ну конечно! — воскликнул Мартин виноватым голосом.

Остановившись у обочины, он перегнулся через спинку сиденья и открыл переноску. Кот сразу выскочил оттуда и принялся вытягиваться то в одну, то в другую сторону, разминая конечности.

— Благодать! — приговаривал он при этом. — А машину жалко. Всего пару раз успел на ней прокатиться.

Потом заметил Бурбона и поприветствовал, радостно и басовито мяукнув.

— О! И ты здесь, — были его слова, — прости, что сомневался в тебе. Обещал, что помощь найдешь — и помощь пришла. Значит, не безнадежен.

В ответ Бурбон лишь ласково потерся головой о старшего собрата.

А Мартин, уже не боясь, повел машину к дому. Думая по дороге о столь вовремя появившемся и укатившем в неизвестность грузовике.

Трудно было поверить в простое совпадение. И Мятликов предположил, что клявшаяся в законопослушании себя и своих подопечных Мегера все-таки слукавила. Нашла способ подгадить парочке ренегатов. «Воздействовать на них», если выражаться новоязом цивилизованного человека.

Исподтишка «воздействовать», подло.

То есть по-своему, по-крысиному.

— Накануне в смертельном ДТП погиб доктор философских наук и преподаватель госуниверситета, профессор Герман Валерьевич Кружанский, — бормотало радио на кухне, где завтракали Мартин, Гуля и два их четвероногих гостя. — Автор свыше пятидесяти научных публикаций, лауреат государственной и региональной премий, Герман Валерьевич почти тридцать лет жизни отдал научной и преподавательской деятельности. Соболезнования родным и близким профессора уже выразил ректор университета…

«Знали бы вы, по кому выражаете соболезнования», — так и подмывало воскликнуть Мартина. Впрочем, настоящий Кружанский — не крыса, занявшая его место, — вполне мог быть достойным человеком. И заслужить как премии, так и соболезнования по поводу своей кончины.

От завтрака и новостей по радио пришлось отвлечься. Зазвонил телефон. А когда Мартин принял вызов, оказалось, что это дали о себе знать хозяева Бурбона. Объявление на «Авито» быстро дало результат. И, как подозревал Мятликов, в немалой степени благодаря небольшой, но известной ему детали — котенок отзывался на имя Бурбон. Не слишком распространенная то была кличка. А откуда Мартин узнал ее сам, не стал уточнять, да никто и не спрашивал.

— Эх, жаль, что котенка придется отдать, — посетовала присутствовавшая при телефонном разговоре Гуля, — он такой милый. Да и ребенку наверное бы понравился.

И словно бы машинально, невзначай, погладила живот.

— Ну что ж поделаешь, — вздохнул Мартин, — видно же было, что он чей-то. Чистенький, ухоженный. Потерялся просто. Зато можем взрослого кота оставить… он, я думаю, не против.

— Почему нет, — отозвался кот, успевший побыть на своем веку и человеком Алексеем Воропаевым, и бродягой-котом Бандитом, — не помешает… хм… для разнообразия иметь такое место, которое я мог бы назвать домом. Где тепло, где тебя кормят и любят. А наскучит — я думаю, удержать вы меня все равно не сможете.

— А что? — оценивающе посмотрела на него Гуля. — Тоже довольно симпатичный. Породистый вроде даже. Конечно, неплохо бы его отмыть, причесать. Ну и к ветеринару отнести, разумеется.

— Только не это! — всполошился кот. — Согласен даже на «отмыть-причесать». Хотя неплохо умываюсь и сам. Но только не ветеринар! Не надо от меня ничего отрезать, я и так хороший. Честно, ничего лишнего!

Хоть Гуля и не понимала, что он говорил, но правильно истолковала и жалобные интонации кота, и испуганно вытаращенные при упоминании ветеринара глаза. Протянула к нему руку. Правда, погладить полноценно — от макушки до кончика хвоста — поостереглась. Немытый все-таки. Мало ли какие у него болячки и паразиты. Но хотя бы ласково потрепала пальцами по пушистой макушке.

— Не бойся, котик, — ласково проворковала она при этом с почти кошачьими интонациями, — к ветеринару — не для этого самого. Просто он тебя осмотрит, назначит лекарства и поставит прививки.

В ответ кот не сдержал вздоха облегчения. И охотно ответил на ласку, потершись головой об руку Гули.

— Надо бы только кличку ему придумать, — напомнил Мартин. Потому что звать его Алексеем, Аликом или Лехой не хотелось. И имена не слишком коту подходящие, и напоминают о том, другом, Алексее Воропаеве. Крысином отродье, укравшем чужую жизнь и с простодушием свиньи под дубом мечтавшем о гибели цивилизации.

— Кличку? — с иронией переспросил кот, отвлекшись от ласки. — Ну… Можете звать меня, например, Румпельштильцхеном. Или Симплициссимусом.

А потом, почесавшись задней лапой, добавил:

— Хотя звать меня, я думаю, не нужно. Надо будет, я сам приду.

17 октября — 4 ноября 2020 г.