Русский бунт. Шапка Мономаха (джен)

Стихи Пушкина для меня это не просто стихи. Они часть моей жизни или даже души. Началось все, как и у всех в школьные годы, — с обязательной программы по литературе. Но учитель, умнейший человек, ещё из «старорежимных», внушил нам, советским школярам, верную мысль о том, что разучивание стихов развивает память. А великолепная память — это сильная сторона для любого ученого, инженера и, конечно же, разведчика, кем хотела стать как бы не половина сверстников. Вот тогда-то я и начал методично зазубривать Пушкина.

Выбрал я его отчасти и за огромный вклад в дело сохранения памяти о моем великом предке. Кроме того, заучивать его стихи оказалось проще всего. Они идеально укладывались в голове. И чем больше учил, тем легче это становилось. А потом началась война, эвакуация. В сорок третьем меня призвали, но не в разведку, а в самые заурядные саперные части. До самого конца войны я то ставил свои мины, то снимал чужие. И копал, копал, копал.

По вечерам, в минуты отдыха и затишья, в землянках или у костра я декламировал усталым солдатам стихи Пушкина. Моя память уже тогда хранила их сотни. Каждого моего выступления ждали. Слушали, стараясь ничем мне не помешать и не потревожить. И я читал стих за стихом. «Евгений Онегин», «Медный всадник», «Каменный гость», сказки и лирику. Они были настоящим бальзамом для напряжённых нервов моих сослуживцев. Глотком мирного времени. Меня даже старались беречь как «талисман», и как минимум единожды это спасло мою жизнь.

Так что обнуление вероятности рождения этого великого поэта на меня подействовало удручающе. С утра я был мрачен и неразговорчив. Наверно, это и хорошо. Грозно и сурово смотреть на толпы людей, скопившиеся на всем протяжении пути, специально я бы не смог. А так вышло очень естественно.

Народу было действительно очень много. Весть о времени и месте моего въезда в столицу разнеслась широко и заранее. Окрестные крестьяне и мещане еще затемно подтягивались к Владимирскому тракту, посмотреть на царя. Никитин заметно нервничал. Его можно было понять. Любая из тысяч склоненных при моем проезде фигур могла внезапно распрямиться и выпалить из пистоля.

Разумеется, плотное пехотное оцепление из бойцов Муромского полка сдерживало толпу на некотором расстоянии от дороги. Но ведь для нарезного оружия это не так уж и далеко, да и любому стрелку может просто повезти. Потому я был предусмотрительно облачен в свой шёлковый бронежилет скрытого ношения и, кроме того, справа и слева от меня ехали «рынды». Причем почти как настоящие. С посеребрёнными топориками и в высоких шапках, отороченных мехом. Только старинных кафтанов для полной аутентичности не хватало.

Топорики и шапки привез Мясников, прихватив их из кремлевского арсенала. Порадовал он меня ещё и тем, что коронационные регалии оказались на месте. Разумеется, кроме большой императорской короны, что была сейчас на голове у моей «женушки». Но меня интересовала шапка Мономаха, и она-то как раз была в наличии. Но её я надену только во время венчания на царство, а пока я нес на голове корону оренбургского мастера.

Кортеж наш изрядно растянулся. Сперва ехало два казачьих эскадрона из полка Чики-Зарубина. Он лично возглавлял колонну. За кавалерией шли музыканты сводного оркестра, без устали наяривавшие маршевую музыку. За оркестром уже двигался я в окружении телохранителей. Следом большой группой ехали мои военачальники и сановники. Замыкался кортеж ещё двумя эскадронами.

После небольшого разрыва катилась железная клетка, в которой сидел привязанный к стулу Григорий Орлов. Клетку изготовили и со всем удовольствием подарили Баташовы. В ней бывший фаворит и ехал от самого Мурома. За Орловым топала, поднимая облако пыли, бесконечная колонна пехоты, артиллерии и обозов.

У Рогожской заставы Камер-Коллежского вала, который был фактической границей города, пришлось немного задержаться и принять хлеб-соль от депутации старообрядческой общины. Авторитетный вождь местных раскольников купец Ковылин произнес довольно пафосную приветственную речь и умудрился ни разу не поставить меня в неловкое положение какими-нибудь теологическими вопросами или утверждениями. Пообещав этому умному и тактичному человеку позже поговорить более обстоятельно, я двинулся далее.

За Рогожской заставой потянулись вереницей дворянские домики с мезонинами, обычные деревенские избы, сараи, конюшни, овины, сады, огороды и заборы, заборы, заборы. Куда ни кинешь взгляд. Москва пока ничем не отличалась от огромной деревни.

Двигаясь по улице, я выискивал взглядом стены Земляного города. Из истории я помнил, что они были деревянные, но оштукатуренные известью, чтобы казаться каменными. Но ничего похожего видно не было. Меня терзало любопытство, но немного пугала мысль показаться странным, задавая вопросы на эту тему. Я же как бы современник и должен знать, как обстоят дела.

Я задумчиво оглядел свое окружение и остановил взгляд на одном из «рынд». Это был один из казаков, что испили вместе со мной яду и в чьей верности я не сомневался. Кроме того, Федор Коробицын долго жил в Москве и даже женат был на москвичке. Я подозвал его к себе.

— Федя, я Москву плохо знаю. Сам понимаешь, раньше только из дворца в собор, из собора во дворец. А потом, когда скитался, в Москву носа не казал. Опасался. Так что будь ласка, обскажи, где мы едем и где тут стены Земляного города.

Коробицын объяснение принял без удивления и начал меня просвещать.

— Мы, государь, к Таганской площади подъезжаем. Ворота Таганские срыли уже давно, чтобы площадь расширить. А стены разбирать начали ещё раньше, когда Камер-Коллежский вал строили. Но до сей поры местами его видно. — Казак указал в сторону островка густой растительности. — Вон там ещё осыпь от стен не разровняна. Она так и идёт по кругу. Где разровняли, там площади устроены, а в иных местах домики прямо на горбу стоят.

Я, приглядевшись, действительно разглядел пологую гряду, заросшую деревьями и кустами. Впрочем, в буйной растительности, накрывавшей город, она почти терялась. Как терялись и проплешины пепелищ от большого прошлогоднего пожара.

Таганскую площадь формы неправильного треугольника образовывали двухэтажные дома, довольно плотно жавшиеся друг к другу. По большей части они были деревянными, но виднелись и каменные строения.

Площадь была запружена народом. Солдаты с трудом сохраняли широкий коридор для проезда моего кортежа. Народ толпился даже на крышах домов, а самые мелкие москвичи, как воробьи стайками, сидели на ветках деревьев. Пришлось опять задержаться. Не слезая с коня, принял хлеб-соль от группы дородных и бородатых мужиков. Один из них, окая, громко начал речь о том, как они счастливы видеть меня, их природного государя.

На это слово «природный» говоривший напирал особо и употребил в недлинной речи несколько раз. И неспроста. Это было отражение борьбы в народе разных представлений о моей персоне. Новиков и братья-масоны по дороге от Мурома охотно пересказывали мне разного рода слухи и байки, ходящие в народе обо мне. И из этого пересказа следовало, что одни считают меня «природным» государем, то есть законным, «богоданным». А другие — «народным» государем, то есть таким, которого ещё надо узаконить на Земском Соборе.

Первые лояльны без условий и составляют большинство, но вот вторые могут стать проблемой. В их среде бродит превеликое множество фантазий на тему халявы, которой должен оделить всех и каждого «народный» государь. И этими фантазиями они изрядно смущают бесхитростные крестьянские умы. Пока что это не проблема. Внешний враг — дворянство, сплачивает ряды моих союзников. Но после окончательного воцарения следует ожидать разного рода смуты.

Ну да ладно. Это дело не сиюминутное. Придумаю, как это утихомирить. А пока что принимаю славицы в свой адрес от лояльных мне купцов и думаю, что надо бы что-то сказать в ответ, и желательно что-нибудь запоминающееся.

«За неимением броневичка будем толкать речь со спины боевого коня».

Я упираю руки в луку седла, сильно отталкиваюсь от стремян и посылаю свое тело вверх. В одно движение я встаю ногами на подушку седла, выпрямляюсь, придерживаясь одной рукой за повод. Конь переступил ногами, но это меня не потревожило. Народ ахнул, хотя трюк совершенно банальный. Любой казак так умеет.

Мелькнула мысль: «Не дай Бог потомки увековечат. Это будет самая потешная конная статуя в мире».

Раскланиваюсь на все четыре стороны и зычным, командирским голосом накрываю сразу всю площадь:

— Здравствуй, славный город Москва! Город, собравший Русь воедино и прекративший княжескую усобицу. Город, раздвинувший границы России от северных морей до Каспия, от Балтики до великого океана на востоке. Город, в котором бьется сердце нашей православной веры!

Тишина стоит полная. Только колокольный звон, не стихая, несется над городом, придавая эпичности моим словам.

— Во времена великой Смуты внешний враг воспользовался нашей разобщенностью, предательством бояр и захватил тебя, стольный град. И тогда, полтора века назад, вся земля Русская под водительством гражданина Минина и князя Пожарского поднялась против поляков и выбила их из пределов Отечества. А после волею народа на царство был избран первый из династии Романовых.

Я повысил голос и начал помогать себе, жестикулируя свободной рукой.

— Единственное, чего жаждал народ от царя, — справедливости! И какое-то время он её получал. Дворяне служили царю копьем, купцы — мошной, а крестьяне — сохой. Но шли годы. Мир менялся, надо было меняться и России. Мой царственный дед, Петр Первый, взялся за эти перемены, многого достиг, но при этом многое поломал. И нет более справедливости на земле Русской. Бабы на троне стали куклами в руках знати. Дворяне из служилого сословия стали тунеядцами. Они пируют и жируют за ваш счет! Справедливо ли это?!

В толпе раздались крики: «Нет! Несправедливо!». Хорошо. Пошел отклик. Толпа начала отождествлять себя с оратором. Я выждал, пока шум чуть стихнет, и продолжил нагнетать:

— Я тоже понял, что это несправедливо. Понял после того, как чудом избежал смерти от руки Орловых. После того, как много лет скитался по земле русской и испил ту же чашу горя, что и весь народ! Я понял, что если мы и дальше будем жить не по правде, то Россия погибнет.

Далее я несколько минут в красках расписывал толпе то будущее, которое русский народ имел в моей реальности. Народ реагировал все сильнее и ярче.

— Сегодня мимо вас по этим улицам пройдет новое ополчение. Победоносное ополчение! Простые мужики, впервые взявшие в руки оружие, но готовые, не щадя своего живота, биться за свободу и справедливость. И я хочу спросить вас москвичи, свобода стоит того, чтобы за нее биться?

В ответ площадь дружно заорала «Да!», а я продолжил:

— Они уже разгромили все войска, что послала на меня моя супруга. И я верю, что мы справимся и с остальной её армией. Но впереди ждет нас враг более коварный, более могущественный и непреклонный. Это Европа. Все короли, герцоги, князья и прочее дворянство не смирятся с тем, что Россия стала свободна от сословных оков. И они пойдут на нас. Будем ли мы биться со всем миром за свободу?!

Толпа ожидаемо заревела «Будем!» «Да!». Я же достиг эмоциональной кульминации своей речи:

— Я верю вам, москвичи! Я верю, что вы грудью своей встанете на защиту нашей Родины. Верю, что своим самоотверженным трудом вооружите и снарядите великую армию. Верю, что вы защитите дело свободы не только от врага внешнего, но и внутреннего. Я верю в вас, москвичи! Храни вас господь!

Площадь ревела уже совершенно неразборчиво. Солдаты больше не могли сдерживать толпу. Люди прорвали оцепление и стали напирать на моих телохранителей. Те сомкнулись вокруг меня, осаживая особо буйных древками топориков. Слышен был отборный мат моей охраны. Кто-то в толпе истошно закричал.

Я сделал жест музыкантам, и они вдарили «Прощание славянки». Взволнованному происходящим Чике-Зарубину был подан другой знак, и конница пришла в движение. Я по-прежнему стоял в седле, махал рукой и кланялся. Медленно-медленно, но мы пробились на улицу, ведущую к Яузе.

Я скользнул обратно в седло и вдел ноги в стремена. Речь меня самого завела и взбудоражила. Хотелось быстрого движения или даже скачки, но увы. Я самым парадоксальным образом оказался в самой настоящей московской пробке по вине проезда первого лица государства.

Улыбнувшись этим свои мыслям, я крикнул Никитину.

— Афанасий, оставь пару человек разобраться с ранеными на площади, коли такие найдутся. Пусть от моего имени окажут всю помощь, какая потребна.

Никитин кивнул и отлучился к коннице, замыкающей кортеж. Вместо него ко мне пробился Новиков, держащийся в седле как собака на заборе.

— Государь, это была великолепная речь. Её надо непременно опубликовать! Я никогда такого восторга у толпы не видел.

Новиков потрясал в руке зажатым блокнотом. Я пожал плечами.

— На бумаге она будет выглядеть не такой уж замечательной. Дадите мне почитать предварительно, что вы там сочините. Возможно, понадобится внести правки.

— Непременно. Но вы уверены, что нас ждет нашествие из Европы? Я бы не сказал, что среди правителей европейских государств возможно такое единство.

— Я тоже не думаю, что они все объединятся против нас. Но для сплочения народа образ врага очень важен. А сегодня был удачный момент для его формирования.

В это время кортеж выбрался на склон Вшивой горки, обращенный к излучине Москвы-реки. Передо мной открылся вид на башни Кремля. Наконец-то что-то неизменное и узнаваемое. Потому что, кроме этих башен, больше ничего узнаваемого я не видел.

Выехав на деревянный мост через Яузу, я опять совершил открытие. Ниже по течению Яуза была перегорожена плотиной и превращена в обширный пруд. Посреди пруда, на острове, соединенном мостками с берегами, стояло с десяток домов.

Я опять подозвал Коробицына.

— Федор, что это за домики там, — показал я на остров.

— А это, государь, бани и харчевни сиропитального дома. Доход с них на его содержание идет. И мельница у запруды також сиротская. Да много чего ещё к нему приписано.

И Федор махнул рукой в сторону Воспитательного дома. Я задумчиво посмотрел на эту четырехэтажную каменную громаду и сделал себе зарубку в памяти — обязательно поближе познакомиться с этим загадочным домом.

За Яузским мостом кортеж пересек большое открытое пространство, которое в будущем станет Бульварным кольцом. Здесь ещё недавно высились каменные стены Белого города, построенного в правление сына Ивана Грозного, Федора Иоановича. Увы, но их я и не ожидал увидеть. Они-то как раз и пошли на строительство Воспитательного дома. Гольштейн-Готторпская династия и евроцентричные дворяне были совершенно безжалостны к древним памятникам России.

За теперь уже условными стенами Белого города характер застройки изменился. Каменных домов стало попадаться больше, и они были выше и крупнее. Впрочем, избы и огороды по-прежнему виднелись то тут, то там. На ум сами собой пришли строчки:

Здесь чудо — барские палаты

С гербом, где вписан знатный род;

Вблизи на курьих ножках хаты

И с огурцами огород¹.

Под приветственные крики народа мы продвигались по Солянке и наконец добрались до Соляной площади, что примыкала к рвам и стенам Китай-города. Они простоят до тридцатых годов двадцатого века и падут жертвой другого безжалостного владыки, решительно взявшегося за превращение Москвы в город, олицетворяющей величие новой Империи. Я в прошлой жизни так и не успел их увидеть, кроме нескольких фрагментов. Сейчас же наблюдал не только целую крепостную стену, но и бастионы, насыпанные перед ними по приказу Петра. Само собой, и бастионы, и стены были полны людей. Не будет преувеличением сказать, что вся Москва пришла посмотреть на мой въезд в город.

Вблизи стена Китай-города производила удручающее впечатление. Облезшая побелка обнажала кирпич. Сквозь кладку росли трава, мох и кустарник. Из рва воняло помоями и канализацией. Печальное наследие средневековья. Впрочем, сейчас таковы все без исключения европейские столицы.

Варварская башня имела захаб. То есть проезд, меняющий свое направление внутри башни. Мой кортеж вынужден был притормозить, дабы сквозь него протиснуться. Над воротами я увидел ту самую Боголюбскую икону Божией Матери, с которой и начался чумной бунт 1771 года. Все мои спутники снимали головные уборы и крестились, проезжая под ней. Я счел, что «царю невместно», и, перекрестясь, проехал арку, не снимая короны.

За воротами нас встретили узенькие улочки старейшего района города, если не считать сам Кремль. Здесь уже огородов не было. Дома были каменные иногда с деревянным вторым этажом. Стояли они как бы по красной линии, но сама эта линия была проведена как бык поссал. Улица была узкая, поэтому жители глазели на мой кортеж из окон и с крыш домов. Публика тут была побогаче, чем ранее, и встречала не так шумно, как на Таганской или Соляной площадях.

Варварка вывела нас к средним торговым рядам. Над крышами этого рынка, напомнившего мне «лихие девяностые», величественно возвышались купола Покровского собора, более известного как «Храм Василия Блаженного». Мой кортеж повернул направо, проехал мимо него и наконец-то выполз на Красную площадь.

Я, конечно, понимал, что тот вид, который Красная площадь имела в мое время, это следствие долгой эволюции. Но все равно разочарование мое было велико. Застроенная лавками узкая площадь не производила привычного величественного впечатления. Булыжная мостовая едва виднелась из-под многолетних наносов грязи. Кусты и деревья привольно росли на валах петровских бастионов и между зубцами кремлевских стен. Побелка на кирпичной кладке облупилась, и все стены и башни выглядели неряшливо. Кроме того, Никольская башня не имела привычных мне барабанов, таких, как у Спасской, и венчалась совершенно простенькой четырехскатной крышей.

Напротив Никольской башни вместо пышного корпуса Исторического музея стояло простенькое трехэтажное здание бывшей Главной Аптеки, а теперь Московского университета. Все окна в нем были распахнуты, и из них гроздьями торчали любопытные студенты и не менее любопытные преподаватели. Мой кортеж, не останавливаясь, завернул под арку Спасской башни. И мы наконец оказались в Кремле.

На Ивановской площади меня ждала композиция «кающиеся грешники». Вместе с генералом Мясниковым каялись восемнадцать казаков Гурьевского полка, в том числе и полковник Речкин. Все были в полотняных рубахах, босые и простоволосые.

Я спрыгнул с коня. Причем люди Никитина быстро развернули ковер, дабы я ноженьками своими по земле не ходил. Ох уж этот этот пафос. Не хочу становится его заложником. Но приходится быть святее Папы Римского и корчить из себя истинного царя династии Романовых. Причем по допетровским канонам.

Мясников повалился на колени, протягивая мне кнут:

— Государь мой, нет мне прощения! Недоглядел я за сыном твоим. Казни меня любой казнью, но прости моих людей. Не по злому умыслу они это сделали.

Я грозно посмотрел на Мясникова, на казаков, которые тоже повалились на колени вслед за генералом, и взял в руки плеть. К Мясникову подскочили мои телохранители, рывком разодрали на нем рубаху и с нарочитой жестокостью нагнули к земле.

Я размахнулся и со свистом ожег соратника крутом. Народ на площади выдохнул как единый организм. Я ударил ещё раз и третий. Потом откинул плеть и приказал:

— Заковать их в железо.

Кандалы уже были наготове и через пять минут вся группа кающихся казаков украсилась цепями и браслетами. Мясников поднялся на ноги, а я взлетел в седло своего коня.

— Пусть и не по злому умыслу, — обратился я к толпе, — но они совершили тяжкое преступление. А потому понесут свое наказание на Нерчинских рудниках в Сибири. Я не потерплю в своем царстве нарушения закона. И не позволю пренебрегать им даже самым заслуженным и верным. Закон един для всех, и все равны перед ним. Но если злой умысел на убийство моего возлюбленного сына будет найден, то не избежать им плахи! Уведите!

Я тронул коня в сторону Соборной площади, а осужденные пошли, звеня каналами, в Чудов монастырь, отведенный самим же Мясниковым под содержание особо важных пленников. Полуголый генерал возглавлял шествие, демонстрируя спину, покрывшуюся вспухшими красными рубцами.

Впрочем, и я, и они сами прекрасно знали, что ни в какую Сибири они не пойдут. Что бы я там пафосно ни вещал толпе, своих людей я понапрасну обижать не собирался. Посидят пока в темнице, отдохнут, а там уже я решу, как их спрятать от подслеповатого взгляда старухи Истории.

На Соборной площади была своя атмосфера. Напротив Красного крыльца Грановитой палаты, на ступенчатом постаменте лежал богато украшенный, обитый малиновым бархатом гроб. Вокруг стояла целая толпа священнослужителей разного ранга и мои приближенные, просочившиеся сюда вперед меня. На их фоне практически терялась одинокая женская фигурка в черном траурном платье.

Конечно, по-хорошему прощание с покойным следовало бы провести в залах дворца. Но Мясников правильно рассудил, что действие это политическое и должно происходить публично. Потому за происходящим наблюдало несколько тысяч невольных разносчиков слухов.

Спешившись, я подошел к гробу. Колокольный звон, сопровождавший меня весь мой путь по Москве, как по команде смолк. Впрочем, почему «как». Не сомневаюсь, что именно по команде.

Я склонился над покойным. Из-за оттока телесных жидкостей черты лица покойника заострились. Кожа была бледная, как будто напудренная. Глаза были закрыты. Сильно пахло ароматическими маслами, использованными при бальзамировании.

Юноша, лежащий в гробу, был некрасив. И всем своим видом он показывал, что я отнюдь не его отец. Между нами не было ни единой общей черты. Впрочем, плевать на это. Я низко склонился над телом и взял его за руку.

— Извини, Павел, что так все вышло, — прошептал я, — может, мы бы и поладили. Добыл бы я тебе корону. Шведскую, например. Но увы. Господь рассудил иначе. Единственное, что меня утешает, нагрешить ты не успел, так что райские врата не заперты для тебя. Спи спокойно.

Поцеловав покойника в лоб, я выпрямился и перекрестился. Мой взгляд задержался на девушке в траурном платье. Это была, очевидно, вдова. Я сделал приглашающий жест и отступил в сторону.

Девушка, настороженно глядя на меня, подошла к гробу. Я услышал неразборчивую скороговорку на немецком, вскоре перешедшую во всхлипывания, а потом и в полноценные рыдания. Ну что ж. Очень хорошо. А то что за похороны без слез. Это как свадьба без драки.

Прощаться с покойным было больше некому, а потому мои полковники подняли гроб и понесли в распахнутые двери Архангельского собора. Впереди шагала группа попов. За гробом пошли я и вдова. Я предложил свою руку девушке.

— Августа, — сказал я по-немецки, — обопритесь на мою руку.

Она вздрогнула и даже отшатнулась.

— Не бойтесь меня. Я не причиню вам зла. Господь свидетель, я не желал смерти вашего мужа и не приказывал его убить.

Я выгнул руку калачиком, приглашая взяться за неё. Поколебавшись, она все-таки шагнула ближе и положила свою руку на мое предплечье. Так, под возобновившийся колокольный звон, мы и вошли в собор.

Службу вел архимандрит Троице-Сергиевой лавры и одновременно духовник Павла, архиепископ Платон. Мясников рассказал, что Платон сам вызвался отслужить «чин погребения». По словам же Шешковского, архиепископ Платон — личность выдающаяся и для своих тридцати семи лет очень уважаемая в церковной среде. Один из реальных претендентов на место патриарха.

Я во время обряда присматривался к нему. Но что можно узнать без личного общения? Работу свою он выполнял безупречно. Выглядел представительно. Голос имел красивый, поставленный. Когда пришло время родственникам прощаться с покойным, нисколько не смутился, пригласив «отца усопшего». Это было сигналом лично мне, что к сотрудничеству этот пастырь вполне готов.

Место погребения было тут же, в Архангельском соборе. Среди десятков русских князей и царей. Когда гроб опустили в заранее приготовленный саркофаг и надвинули крышку, Августа снова расплакалась, схватилась за мою руку и уткнулась лицом в плечо. Я по-отечески начал гладить её по голове.

— Поплачь, поплачь, дочка. Потом легче будет.

Она посмотрела на меня

— Потом? Что будет со мной потом? — спросила она сквозь слезы.

Я задумался. Честно говоря, о «невестке» я до сих пор не думал вообще. Имел значение только Павел, а его супруга шла придатком. Её вполне можно было бы отпустить домой, снабдив «вдовьей долей», если бы не одно «но»… Если я сам «чудом выживший Петр Третий», то у нее может внезапно родиться «законный наследник русского престола». И этот гипотетический ребенок станет фактором политической игры против меня или против моих потомков (о которых тоже подумать стоит).

Так что отпускать Августу-Вильгельмину Гессен-Дармштадтскую можно только через год примерно. Следовательно, мне с ней надо как-то наладить отношения и постараться сделать из неё если не союзника, то хотя бы не врага.

— Вы не против немного прогуляться? — вместо ответа предложил я.

Девушка кивнула, и я распорядился, чтобы для нас очистили от народа участок за Архангельским собором со стороны реки.

К сожалению, никакого приличного парка на территории современного Кремля не было. Весь склон и берег были перекопаны и захламлены строительными материалами. Следы неудачной попытки построить мега-дворец по проекту Баженова.

— Августа, — начал я непростой разговор, — произошедшее изрядная неожиданность и для меня самого. И я не имею относительно вас никаких четких планов. Потому хотел бы поинтересоваться вашими собственными желаниями.

Девушка удивленно посмотрела на меня. Думаю, что она не ожидала такой моей тактичности. Немного подумав, она ответила:

— С одной стороны, как любая женщина, я бы хотела любящего мужа, здоровых детей и уютное гнездо. Хотела бы такого достатка, при котором не интересуют цены. И, разумеется, я не хочу опасаться преследований за то, что я из аристократического рода. С другой стороны, я бы не хотела быть только чьей-то тенью. Мне тоже хочется оставить свой личный след в истории, как это сделала ваша супруга.

Последние слова Августа выделила и взглянула на меня. Я ухмыльнулся.

— Ну, так наследить в истории, как Екатерина, мало у кого получится. Но мне понятны ваши желания, и я даже готов помочь вам. Не в плане личной жизни, разумеется, тут вы, надеюсь, справитесь сами. Ведь с этого дня вы свободны в своих привязанностях.

Я улыбнулся и подмигнул девушке, у которой на лице отразилось удивление и изумление. Она только что осознала эту свою свободу.

— А вот с известностью и местом в истории я в силах помочь. Хотите, например, стать первой в истории женщиной-министром?

Августа расширяющимися глазами уставилась на меня.

— Я планирую создать отдельное министерство по делам переселенцев и колонистов. Если вы его возглавите, то станете курировать как процесс переселения, так и текущие дела колоний. Вам придется много разъезжать по России и по Европе. Встречаться с разными людьми от нищих крестьян до научных светил и правящих особ. И, конечно, самой принимать решения и распоряжаться большими денежными суммами. Вас будут знать и уважать те, кому вы поможете, и тихо ненавидеть те, с кого вы будете требовать исполнения обязанностей.

Этот экспромт мне самому понравился. На переселенческие вопросы все равно кого-то ставить надо. Так почему бы и не эту амбициозную принцессу? Для всякого рода немцев она будет родной и понятной.

Мы дошли почти до Боровицких ворот и повернули обратно.

— Впрочем, я готов вернуть вас родителям и снабдить существенной суммой денег. Но не раньше, чем через девять месяцев. Надеюсь, вы понимаете почему?

Августа внимательно посмотрела на меня и медленно кивнула. Помолчав, она ответила:

— Моя мама умерла два месяца назад. Папе я не очень-то нужна. Я, конечно, могу вернуться домой, но я буду там никем. Меня помимо моей воли постараются выдать замуж и забыть. Так что ваше предложение мне нравится значительно больше.

Она тяжело вздохнула и добавила:

— Жаль только, что я не верю в ваш успех.

Я удивленно посмотрел на неё.

— То, что моя армия в Москве, вас не убеждает?

Августа отрицательно покачала головой.

— Екатерина не тот человек, кто отступится или сдастся. Она пойдет на все, чтобы сохранить контроль над армией, и наверняка будет обещать реформы. Кроме того, она обязательно заручится поддержкой соседей. Это будет нетрудно. Тот же король Швеции — это её двоюродный брат. Так что контроль Москвы — это ещё не победа.

Я подивился такому четкому анализу от двадцатилетней девушки. Умна. Ничего не скажешь.

— Хм. Вы правы. Но тем не менее я верю в победу. И мы обязательно вернемся к этому разговору осенью. Думаю, все уже решится к тому времени.

— Что ж. Остается дожить до осени. Надеюсь, что в меня никакой кучер стрелять не будет.

— Что, простите? — удивился я.

— В той перестрелке на дороге первый выстрел прозвучал с места возницы моей кареты. Я потому и подумала, что это был ваш человек. Я его потом не видела. Ни среди живых, ни среди мертвых.

* * *

Роскошный экипаж императрицы медленно и осторожно выруливал с территории Александро-Невского монастыря. Обочины неширокой дороги на версту были заставлены каретами, бричками, ландо. На похороны Василия Ивановича Суворова, главы тайной экспедиции при Сенате, съехалось неожиданно много аристократов столицы. Двигало ими не столько желание почтить память усопшего, сколько настоятельная потребность увидеть своими глазами императрицу.

Тревожные новости с востока страны сменились паническими. В то, что Москва в руках бунтовщиков и что наследник престола погиб, многие просто отказывались верить. И, ожидая откровения от императрицы, явились сегодня на похороны.

Увидели они ее спокойной и уверенной в себе. Она произнесла красивую речь над гробом о том, что — «лучшие сыны отечества покидают нас в трудный момент» и что она скорбит о покойном так же, как и своем сыне — «павшем от рук подлых бунтовщиков». Но тем не менее, заверила она всех, «в минуту опасности все лучшие наши подданные сплотились вокруг трона и своим умом и мужеством позволят империи пережить тяжелые времена».

Слова императрицы подтверждало присутствие обоих Паниных в более высоком, чем до опалы, статусе. Старший Панин, Никита Иванович, получил наконец вожделенный чин Канцлера Российской империи. Его брат, Пётр Иванович, занял место покойного во главе Тайной экспедиции.

Высшее общество осталось на кладбище обсуждать услышанное и увиденное, а императрица, оба Панина и Александр Алексеевич Вяземский уединились в карете по пути в город.

— Никита Иванович, есть какие-нибудь новости?

Спросила императрица, едва карета тронулась в путь. Канцлер обтер вспотевшее лицо и лоб платком и кивнул утвердительно.

— Да, матушка. Я переговорил с нидерландским посланником. Он буквально накануне голубиной почтой получил сообщение из Москвы. Вся армия Орлова действительно разгромлена. У Пугачева потери невелики, и он их быстро восполнил из солдат наших же разбитых полков. В письме упоминается, что Преображенский полк взят в плен без боя благодаря измене. Москва готовится к встрече самозванца. К этому дню похороны вашего сына приурочены. К сожалению, более подробных сведений нет. Большая часть послания — это дела торговые, как у голландцев заведено.

— Торгаши, — буркнул Петр Панин.

— Что с возможной помощью из-за рубежа?

— Остерману я отправил инструкции для разговора с королем Шведским. Думаю, что от вашего кузена мы помощь легко получим, но придется отказаться от территорий, перешедших к нам по договору сорок второго года.

— Чепуха, — отмахнулась Екатерина, — клочок болот и лесов стоит того. Столица беззащитна. С Орловым мы отправили почти всё, оставив Петербург неприкрытым. В наличии только карабинерный полк, ландмилиция и флотский экипаж. От Риги ещё один полк драгун перебросить возможно. Но верность нижних чинов в этих полках сомнительна, да и рекрутов там половина, особенно среди флотских.

Панин сочувственно покивал, раскачивая буклями парика.

— С посланником прусского короля я тоже переговорил. Вразумительного ответа пока не получил, но мои слова будут переданы королю Фридриху. Придется подождать. Тот же итог и у австрийского посланника. Но был у меня ещё один весьма перспективный разговор, — Панин умолк, придавая фразе загадочности и значительности. — С Луиджи Фарнезе!

Вяземский отреагировал с открытой неприязнью:

— С этим иезуитишкой? А он-то нам на кой сдался?

Панин поморщился и продолжил, обращаясь к государыне:

— Иезуиты очень отчетливо осознают опасность пугачевской крамолы. Они уверены, что её первопричина — деятельность масонов. А масоны и иезуиты враги непримиримые. Помочь же нам они могут тем, что организуют поддержку вашему величеству со стороны всех европейских монархий. Даже протестантских. Они могут добиться от Климента четырнадцатого объявления крестового похода в поддержку вашей власти, ваше величество.

Екатерина обмахнулась веером:

— И что я буду должна? Окатоличить всю Россию? Это невозможно.

— Они и не рассчитывают. Они предлагают династический брак и унию Польши и России. Вам же Понятовский небезразличен. Так почему бы и нет?

Все присутствующие уставились на канцлера. Первой вышла из ступора Екатерина.

— Никита Иванович, ты в уме ли? Я и так прав на престол по сути не имею, а став женой польского короля, и вовсе пустым местом окажусь?

— До Пугачева так оно и было бы, — возразил Панин. — А теперь дворянство российское испугано не на шутку. Это воспримут как вынужденную жертву...

— Да меня православная церковь заживо сожрёт, если я в католичество перейду, — перебила Панина Екатерина.

— Ну, что касаемо церкви, то она все больше к Пугачу склоняется. Он им патриаршество обещал. А по поводу брака: иезуит полагает, что лучший вариант — это если вы при этом останетесь в православии. Это будет символизировать единение двух ветвей славянского народа. Возможно, что под это дело следует издать акт о веротерпимости. Это многих наших подданных порадует.

— Особенно евреев, — хмыкнул Петр Панин.

— Понятно, к чему они клонят, — опять проворчал Вяземский. — Иезуиты мастера играть вдолгую. Так, глядишь, лет через сто Россия униатской станет.

— Мы сто лет не проживем, — огрызнулся канцлер. — Мы можем и месяца не протянуть. У нас через пару недель казаки пугачевские в окрестностях гулять будут.

Пётр Иванович поддержал брата:

— В Польше большая часть простого народа православная. Такой брак можно подать как заботу о них. И вообще, при желании все что угодно обосновать можно. А взамен мы получим десятки тысяч клинков польской шляхты. Уж они-то на компромисс с Пугачевым не пойдут.

Сановники увлеклись спором, а Екатерина погрузилась в размышления. Карета проехала по Невскому проспекту, прогромыхала по деревянным мостам через каналы и выехала на Дворцовую площадь.

— Никита Иванович, передайте легату, что я не верю, в их способность повлиять на Римского Папу, который распустил их орден. Мне это кажется бахвальством. Если они докажут, что способны организовать крестовый поход, я приму их предложение.

(1) Стихи Петра Вяземского — Из «очерков Москвы»

(2) По поводу трактиров на Яузе я сделал запись в блоге https://author.today/post/116578 Напоминаю тем, кто на меня не подписан и пропустил. Я планирую давать в блогах ту информацию, что попутно получаю при работе над произведением.