Поттер в Форксе (джен)

Поттер — невысокий британец с необычными ярко-зелеными глазами, светлой кожей и вечно встрепанными, угольно-черными волосами, перевелся в Старшую школу Форкса в феврале. Он приехал один, поселившись в старом, уже несколько лет пустующем домике на окраине — скорее даже в лесу, чем в городе.

На самом деле его звали Гарри Джеймс Эванс, просто в тот день, когда мистер Браун попросил новенького представиться перед классом, тот сказал «Гарри Поттер». Оказалось, в документах записана фамилия матери, и, не став вдаваться в подробности, «Эванс» на вопрос, как к нему обращаться, ограничился неопределенным кивком. В общем, из-за того случая, постоянных оговорок самого новенького, а также его британской привычки обращаться к окружающим исключительно по фамилии, обращение «Поттер» осталось чем-то вроде шутки, плавно перетекшей в прозвище, не только среди школьников, но и учителей.

С его слов, Поттер раньше учился в закрытой школе в Шотландии и, честно, у каждого, кто хотя бы раз видел его на уроках, росло недоумение по поводу методов преподавания в этом учебном заведении.

Потому что, да, Поттер был странным.

Он до слез смеялся на химии, с любопытством рассматривал лабораторию, бормоча себе под нос что-то о простоте заданий, взрывах и некоем Невилле.

Поттер очень избирательно знал биологию, с математикой имел особые отношения: он считал в уме почти как калькулятор, но не знал названий большей части законов и теорем. Мало того, никогда не слышал о самом существовании целых разделов математики.

Апофеозом стала физика. О, эта наука была для Поттера полнейшей и абсолютнейшей «терра инкогнита». Но как можно «не понимать» элементарную физику, с которой каждый человек живет всю жизнь, каждый день, начиная с рождения, — неразрешимая загадка.

Если так посмотреть, с каждым из предметов у новенького было что-то не в порядке. С каждым, кроме латыни. Удивительно, но Поттер без проблем вслух переводил Вергилия после первого прочтения, да и вообще знал язык так, будто использовал в обычной жизни ежедневно последние несколько лет. Услышав подобный комментарий, он прыснул, пробормотав в ответ нечто неопределенно-утвердительное.

Кроме того, Поттер замечательно разбирался в съедобных, ядовитых, а порой самых неожиданных растениях. На вопросы он пожимал плечами, объясняя свои знания очень продолжительными походами в лес.

В общем, да. По всем признакам, закрытая школа в Шотландии — место более чем специфическое.

Поттер был чудаковатым, приветливым и большую часть времени — веселым. Он избегал близкого общения и всегда носил с собой какую-нибудь еду, имел мгновенные рефлексы и привычку оценивать расположение всех выходов из помещения перед тем, как войти.

Каллены начали наблюдать за новеньким после одного случая, произошедшего на ланче, насторожившего сразу всю семью. В тот день, его первый день в школе, новенький, в поисках свободного места, наткнулся случайным взглядом на их столик. Изменившись в лице, он запнулся о собственную ногу и чуть не выронив поднос с едой, застыл на месте. «Каллены и Хейлы», конечно, всегда привлекали к себе повышенное внимание, но в тот раз все было иначе. Слишком резкая реакция выбивалась из привычной картины. В общем гвалте столовой, присмотревшись, можно было различить и расширившиеся зрачки, и неровно подрагивающую жилку у виска молодого парня, застывшего на месте, не отрывая взгляда от их спокойных лиц. Теперь, обратив все свое внимание на новенького, Эдвард, наконец, уловил мысли… Яркие краски побледнели до белесо-серых разводов, по их краям мелко подрагивали темные, почти черные точки.

Эдвард моргнул.

В этой ситуации было странным все.

Он не слышал мысли новенького, вместо этого скорее видел размытые цветные пятна, как на картинах художников-абстракционистов. Эти разводы разлившейся краски постоянно перемещались и перемешивались, не успевая обрести четкие формы.

Всего лишь несколько секунд спустя парень отвел взгляд, развернулся и спокойным шагом направился к противоположному от их семьи концу столовой. Он отходил все дальше, дыхание постепенно замедлялось, успокаиваясь, и вместе с тем краски в мыслях постепенно становились ярче, снова заполняясь цветами. Только черные точки никуда не делись, подрагивая, непрерывно перемещаясь по периферии желто-зеленых разводов с легкой примесью фиолетового. Красиво, на самом деле. Только тревожно.

То, как именно он читал мысли новенького, вводило в замешательство, однако действительно настораживала не столько причудливость мыслей, сколько сама реакция парня при виде их семьи. Обычно люди восхищались нечеловеческой красотой и лишь некоторое время спустя интуитивно начинали чувствовать себя рядом с ними неуютно, подсознательно старались держаться подальше. Нюанс был в том, что для подобного поведения было необходимо время. Новенький же сразу… Нет, он не испугался, хотя и было очень похоже, в его реакции было скорее... узнавание? Такое выражение лица скорее подходит неожиданной встрече со старой и весьма нелюбимой тетушкой, которой не только не ожидал, но надеялся не иметь желательно никогда.

Что за черт?

В самом отдаленном углу столовой парень устало опустился за столик, прислонясь спиной к стене, и, прикрывая глаза, тихо, нервно выдохнул.

— Блеск. Ну просто блеск, котлы и «Миссис Чистикс», твою Моргану, — донеслось до чуткого слуха, вызывая новый прилив недоумения.

Рядом раздался знакомый хмык. Переведя взгляд на брата, Эдвард заметил точно такое же недоумение на лицах остальной семьи.

— Не знаю, что именно он имел в виду, но, — Джаспер неуютно дернул плечом. У основания шеи, чуть ближе к позвонкам, находился особенно глубокий след из его прошлой жизни, — мне знакомо это поведение. Спина всегда должна быть закрыта.

Теперь уже все пятеро недоуменно перевели взгляды на нервного новенького.

Да что за черт?

Примечания:

Буду рада отзывам! :о]

За окном было пасмурно, серые тучи теснились над городом, налезая одна на другую, собираясь вместе, обещая скорую грозу. В Форксе между октябрем, февралем и мартом разницу можно заметить только на календаре.

Сейчас — март.

Эдвард скучал на биологии и, от нечего делать, наблюдал за увлеченно блестящим глазами Поттером, по-видимому, пытающимся с наименьшим ущербом для существующих научных фактов сочинить ответы для лабораторной. Остальная часть класса занималась тем же самым, и время от времени Эдвард посмеивался про себя над каким-нибудь особенно любопытным опусом. Он по-прежнему не слышал мысли новенького, но наблюдаемые желто-оранжевые всполохи, с чем-то, напоминающим фиолетовые квадратики, как нельзя ярче иллюстрировали бешеный полет фантазии.

Эдвард, за неимением других развлечений, и сейчас продолжал следить за новеньким, даже когда вся остальная семья признала угрозу «тайне» недействительной. Да, они встревожились после того случая в столовой, почти месяц назад, и постарались, не афишируя своего интереса, собрать информацию, но все было в порядке. Поттер вел себя спокойно и проявлял к «Калленам и Хейлам» не больше интереса, чем к любым другим незнакомым ученикам школы. Возможно, именно это и было немного странным, но опасным никак не казалось.

Эдвард ни разу не разговаривал с Поттером лично. Он наблюдал со стороны, складывая полученные данные в воображаемую папочку с несколькими жирными вопросительными знаками на полях. За почти месяц наблюдений набралось внушительно. Странностей у парня было в достатке.

Для начала, не только дар Эдварда вел себя с новеньким странно. Элис тоже вместо четкого будущего могла наблюдать исключительно картины в стиле авангард. У Джаспера проблем с «чтением» не было, но вот манипуляции эмоциями на Поттера не действовали. В тот раз, когда брат ради эксперимента попробовал поднять тому настроение, Поттер просто вздрогнул. И все. Никакой реакции на эмоциональном фоне. Пшик.

Потом выяснилось, что запах новенького даже у Джаспера почти не вызывает жажды. По какой-то причине, и без того слабый горьковатый запах крови практически полностью перебивался другими, подчас никак не идентифицируемыми ароматами. Поттер пах деревом, ветром и многообразием трав: от лаванды до валерьяны. Время от времени его сопровождал и вовсе специфический шлейф ароматов. Эдварду однажды показалось, что он почуял почти неуловимый запах дикобраза, но ключевое слово здесь «показалось».

Невзирая на то, что приехал в середине учебного года, поселившись где-то за пределами светской жизни, Поттер быстро влился в школьную повседневность. Он ни с кем не сближался, но чаще всего его можно было увидеть с Анжелой Вебер — тихой, милой девушкой из его класса по истории, или, что более вероятно, парнем Анжелы, Эриком Йорком — шебутным весельчаком азиатских корней, с неиссякаемым запасом позитива. Именно Эрик первым начал звать парня «Поттер», и фамилия-прозвище прилипла намертво.

Причин переезда Поттера, в одиночестве, из Британии в маленький, никому неизвестный Форкс, никто не знал, а на расспросы тот отшучивался, или отвечал, что за последние года два Англия его достала до печенок.

Он был неизвестен, вежлив, имел чувство юмора и неплохую внешность. С таким набором качеств, Эдвард еще в первые дни мысленно пожелал ему удачи — и оказался прав. За те тяжкие грехи Поттеру одно за другим поступали предложения «показать школу» или «помочь с домашним заданием», которые тот, в свою очередь, вежливо отклонял. О, когда о подобном кощунстве стало известно Эрику, философия для Эдварда резко перестала быть скучной. Даром, что в слух Йорк сначала молчал, мысленный крик праведного возмущения Эдварду было слышно и в классе на другом конце коридора.

Поттер носит множество разного рода браслетов: плетеные, кожаные, со вставками из дерева и кости; на каждой его руке было минимум штук по пять. Для одежды же, его главными критериями, по-видимому, были «удобство» и «практичность».

Когда Поттер был в футболке, или закатывал рукава своих вечных толстовок-рубашек, в глаза бросалась его левая рука: округлый, сквозной шрам-ожог чуть левее и еще один, длинный, с неровными краями. Этот тянулся от внутренней части предплечья до самого локтя, чудом не задевая плечевую артерию. На что нужно упасть, чтобы так изувечить руку, представлять не хотелось.

Впервые Поттер оголил руки все в той же столовой, а на посыпавшиеся вопросы только фыркнул, что, будучи глупым ребенком, не стоит лезть василиску в пасть. Он вообще мало говорил о своем прошлом прямо, предпочитая шутить.

— Поттер! — оклик мистера Баннера вывел Эдварда из задумчивости, — Я не вижу вашей лабораторной, сдавать собираетесь?

— А? Д-да, конечно! — что ж, по видимому, тот тоже пропустил момент, когда работы передавались вперед, к учительскому столу.

Теперь Поттер резко вскочил на ноги, умудрившись вывернуться, и все же не задеть острый угол парты. Эдвард хмыкнул, рассеянность парня его забавляла, иногда казалось, что тот специально в последний момент решает, что очередной удар — это неприятно, и следует избежать столкновения со стеной, подоконником, в этот раз — деревянным углом.

Зато за ним не скучно наблюдать.

Совсем нет.

Это же Поттер.

Примечания:

Привет всем! Новая драббл-глава готова) Муз в углу хрустит печеньками, а я, вместо того что бы готовить греческий, благополучно вычитываю ошибки:)

Приятного чтения!

Примечания:

В части упомянуто несколько песен, но, по сути, существенную роль играет только одна.

Прослушивание, для понимания фика не обязательно)

Tears in Heaven (Слезы на небесах) — Eric Clapton

https://m.youtube.com/watch?v=JxPj3GAYYZ0

Сегодня они опаздывали.

Как бы ни раздражало, но акция была намеренной — легенда «обычных школьников» сама по себе не то чтобы слишком убедительна, так что для ее поддержания, хотя бы пару раз в год, опаздывать было обязательно. Эдвард вел машину, изо всех сил старался не разгоняться слишком сильно и при этом не злиться на вынужденную скорость хромой черепахи. В салоне бодро играл джаз-диск, который откуда-то притащила Элис.

Эдвард кинул взгляд на приборную панель. Эми Уайнхауз. Неплохо.

На заднем сидении Эммет с Джаспером обсуждали просмотренный недавно фильм; Розали гордо смотрела в окно, она не понимала, почему братьев так забавляют фильмы о «вампирах». Элис, сидя рядом с ним, проверяла «прогноз на день». Сестра привлекла к себе внимание, показывая план его первого урока. Эдвард удовлетворенно улыбнулся. Ну что ж, придется сегодня пропустить биологию: мистер Баннер традиционно один урок в году, в каждом классе, отдает под изучение крови. Зачем это делать каждый год — загадка неразрешимая — мистер Баннер боится, что у учеников за год изменится группа крови? Впрочем, не важно. Эдвард отложил бессмысленные размышления и просто, в который раз, искренне порадовался дару сестры, без него жизнь была бы значительно менее удобной.

Повернув в последний раз, машина въехала на школьную парковку спустя всего десять минут после начала уроков. Как бы Эдвард ни старался не торопиться, задержаться сильнее у него просто не получилось. В следующий раз они просто позже отправятся в школу, и не нужны будут его мучения.

Припарковав Вольво на обычном месте, возле самого входа, и пожелав семье хорошего дня, Эдвард в предвкушении откинул небольшой ящичек, аккуратно вытянул светлую коробочку и, сменив диск в магнитоле, с наслаждением откинулся на спинку сиденья. В перспективе он имел спокойные сорок минут в обществе любимого Шопена. Эдвард любил бросать себе вызов, но кода четвертого этюда все же простой не была совсем...

Стоило Эдварду прикрыть глаза, как посторонний звук привлек его внимание. Назойливое жужжание где-то на периферии отчаянно дисгармонировало с плавной мелодией фортепьяно, не позволяя полностью раствориться в любимой музыке. Эдвард поморщился и, с сожалением, все же выключил диск.

Вспомнила бы ты мое имя

Если бы встретила меня на небесах?

Было бы все так же как было всегда

Если бы ты встретила меня на небесах?

Но я должен быть сильным и двигаться дальше

Ведь мне не место на небесах.

Так и есть. С отдаленного конца парковки приглушенно, но тем не менее отчетливо, доносились "Слезы на небесах".

Поняв, что не единственный прогуливает уроки, Эдвард попытался найти источник посторонней музыки. И нашел. Источником оказались наушники Поттера. Сам же парень, с отсутствующим выражением лица, стоял рядом со своим мотоциклом, прикипев взглядом к придорожному кустику недавно распустившихся одуванчиков.

Пришла весна, скоро эти цветы заполонят весь город.

Взяла бы ты меня за руку

Если бы встретила меня на небесах?

Помогла бы ты мне подняться

Если бы встретила меня на небесах?

И я снова учусь жить

Ведь я знаю что мне не позволено остаться на небесах.

Эдвард «прислушался», но не уловил привычной пестроты красок. Обычно яркие картины блекли и размывались, словно мелки на асфальте во время дождя.

Время может сломить и поставить на колени

Время может разбить сердце, заставить умолять, молить, ну пожалуйста…

Черные непослушные кудряшки от влажности торчали в разные стороны дикими пружинками, придавая парню вид безумного ученого. Было очевидно, что он ушел глубоко в себя и, судя по его мыслям, замерзнет раньше, чем вспомнит где он, кто он и когда.

По ту сторону — покой, я в этом уверен.

И я знаю, что там, на небесах, больше не будет слез.

В целом, с Поттером творилось что-то странное уже около недели. Может быть и дольше, но когда именно и с чего это началось, Эдвард не знал. Парень с каждым днем становился все более взбудораженным. Под его глазами залегли тени, а Джаспер недавно заметил усиливающийся запах полыни и аконита. Поттер то и дело уходил куда-нибудь за школьные строения, избегая шумных компаний, и подолгу сидел, что-то черкая на простых белых листах.

Он дергался от каждого громкого звука, отвечал невпопад на уроках и то до икоты смеялся над совершенно несмешными шутками Эрика, то, не заканчивая предложения, уходил в себя, переставая замечать окружающий мир. Обычно его окликал кто-нибудь, и, в конце концов, Поттер отмирал, улыбался одними губами, и, давая малоубедительное объяснение, уходил черкать свои листы.

У Эдварда после таких его замираний еще долго рябило в глазах от скачущих точек, углов, ярких всполохов и вспышек света.

Всё это начинало беспокоить.

Вспомнила бы ты мое имя

Если бы встретила меня на небесах?

Было бы все так же как было всегда

Если бы ты встретила меня на небесах?

Но я должен быть сильным и двигаться дальше

Ведь мне не место на небесах.

Вот и теперь, вместо того, что бы пойти на уроки, Поттер стоит около этого жука неопределенной модели, не замечая ничего вокруг, и пялится на придорожные сорняки, вцепившись в свою потрепанную школьную сумку до побелевших костяшек.

И тормошить его сейчас некому.

Эдвард вздохнул и вылез из машины. На самом деле, перспектива иметь повод заговорить с Поттером его скорее радовала, нежели что-либо еще, но он был раздражен ситуацией в целом. Эдвард не любил не понимать чего-либо.

Он подходит медленно, по открытому участку парковки, так, чтобы его можно было заметить издалека. Ожидаемо, не помогло. На оклик парень не отозвался и все равно вздрогнул, когда Эдвард похлопал его по плечу.

— С тобой все нормально? Эй?

— А? — Поттер повернул голову, пару раз моргнул и, сфокусировав взгляд, все-таки выдернул наушник. Он был удивлен. — Каллен? Д-да, все в порядке, — его лицо приняло более осмысленное выражение, а краски в мыслях снова начали заполняться цветом. Эдвард придал своему лицу самое доброжелательное выражение из всех, что знал.

— Ты бледный. Я увидел тебя из машины, — он неопределенно махнул рукой в сторону Вольво. — Точно все в порядке?

Эдвард запоздало подумал, что для обычного человека от входа в школу увидеть парня, стоящего у самых деревьев, почти невозможно, и прикусил язык.

Поттер фыркнул.

— Точно в порядке, — он насмешливо посмотрел на Каллена, слегка сощурив глаза и больше ничего не добавляя.

— М-м... Классный байк, кстати. Любишь скорость? — Эдвард зацепился за первую пришедшую в голову тему, чтобы продолжить разговор. Поттер обернулся на мотоцикл, будто бы забыл о его существовании, и рассеянно-ласково провел рукой по раме. Эдвард вздрогнул.

— Спасибо. Да, люблю, только, к сожалению, «Комета» не слишком быстрая.

— Не быстрая? — Эдвард окинул мотоцикл скептическим взглядом. Тонкий, легкий, маневренный, без лишних технических наворотов. Красивый. Иначе его можно было бы назвать «Стрекоза», но и имя «Комета» подходит прекрасно. — Если ты так считаешь... Мы не знакомы лично, мое имя Эдвард Каллен, — представился он, не протягивая руки. Кивка и полуулыбки будет вполне достаточно. Как бы он ни старался выглядеть приветливым, все же незачем провоцировать у людей ненужные вопросы относительно температуры кожи.

Покосившись на его руку, Поттер хмыкнул и тоже просто кивнул.

— Гарри Эванс. Или Поттер, без разницы. Я уже и сам запутался, честно говоря.

— Ну что ж, приятно познакомиться, Гарри. Раз уж мы уже оба окончательно опоздали на биологию, может быть скрасим друг другу время ожидания следующего урока? — Эдварду было очень любопытно хотя бы немного расспросить новенького. Он наблюдает за парнем уже третий месяц, вопросов накопилось достаточно, а если считать еще и последнюю неделю… Конечно, сразу все выспросить вряд ли удастся, но люди так легко ведутся на вампирское очарование, вдруг получится? Как бы Эдвард ни ненавидел эту часть себя, иногда она была удобна.

Кроме того, обращение по имени располагает к продолжению знакомства.

Гарри смерил его насмешливым взглядом и фыркнул.

— Думаю, в другой раз. Я и в самом деле не очень хорошо себя чувствую. Наверное, стоит сегодня пропустить и оставшиеся уроки. Приятно было поболтать, Каллен. — По всей видимости, сочтя диалог оконченным, Поттер махнул рукой и повернулся к «Комете».

— И ты собираешься вести в таком состоянии? — обращение по фамилии резануло слух, но Эдвард продолжил попытки. Он вытянул руку, попытавшись удержать парня за плечо, но тот неуловимо отклонился в сторону, и пальцы поймали только ремень наплечной сумки. — Может быть тебя лучше подвез... — Но закончить ему не удалось.

Потрепанная кожа, натянувшись, лопнула, сумка соскользнула с плеча, и по земле рассыпались тетради, листы, ключи, ручки… Гарри окинул свои вещи безразличным взглядом и, вздохнув, присел на корточки, начиная их собирать. Эдвард застыв, лишь молча смотрел, как тот складывает листы и тетради в неровную стопку, а когда спохватился, Гарри уже закончил и, распрямившись, посмотрел ему в глаза.

Эдвард почти услышал звонкий хлопок двери, закрывшейся перед его носом. Все цвета, что он видел в мыслях Поттера, пропали, как отрезало.

Через несколько долгих секунд напряженного молчания Эдвард отвел взгляд. Гарри оседлал «Комету» и, положив сумку на сиденье перед собой, связал два конца ремня в простой узел. Перекинув сумку через плечо, он обернулся к Эдварду и заметил:

— Спасибо за предложение, но не стоит беспокойства. Я не заметил, чтобы мы были близко знакомы. Кроме того, добраться до дома я в состоянии, — он уже взял шлем в руки, когда неожиданно снова повернулся к Эдварду. — И, Каллен, просто на будущее. Уверен, ты легко можешь найти лучшее применение своему любопытству.

На несколько секунд удержав зрительный контакт, Поттер отвернулся, оставив несказанные слова висеть в воздухе. Он спокойно надел шлем, проверил ремень, завел мотор и выехал с парковки.

Эдвард не знал, как реагировать. Гарри... Поттер обычно весьма приветлив с незнакомцами. Чем Эдвард успел заслужить подобное отношение? Он был слишком настойчив? Это непонятно и даже несколько обидно.

Опустив взгляд, Эдвард заметил у самого бордюра в куче листвы, веток и прочего мусора, белый прямоугольник. Он подошел ближе.

Это был один из тех самых листов, на которых постоянно что-то писал Поттер. Эдвард поднял лист, полный неровных, пляшущих строчек.

«дорогая тетрадь…» — гласила первая.

Примечания:

Господа, смею Вас уверить, в «тетради» Гарри все ошибки на своих местах:)

«дорогая тетрадь,

(даже если ты всего лишь папка с маггловскими листами бумаги, отныне решено называть тебя так. я, оказывается, все еще терпеть не могу дневники)

Огастус говорит, не важно, произносить вслух или писать — главное упорядочить мысли. вряд ли эти каракули кто-нибудь когда-нибудь прочитает, так что... «поток сознания». я не буду как-то обозначать эти листы, даты не имеют значения, да и отличать их некому. что останется, то останется.

Думаю, я тоже никогда не буду их читать.

Кстати, вот ответь мне, какие родители назовут своего ребенка «Огастус Гудвин»? И это краткий вариант. Там еще имени четыре между.

Сейчас середина июля, не знаю, какое точно число, но это пока не важно. За почти полтора месяца в Мунго мысли пришли к более-менее упорядоченному… состоянию? Огастус все повторяет, что до полного восстановления еще далеко, но «тенденция положительная», а меня просто успокаивает его любовь к заумным выражениям. Джордж говорит, это потому, что я к ним привычен. слушал с первого курса и особенно концентрированно весь последний год в палатке. Джордж говорит, я и сам нахватался за этот последний год заумных выражений.

Вообще-то, Джордж мало говорит. Я — немногим больше; но нам и не нужно.

Мы теперь любим вместе молчать.

Наши с ним палаты на седьмом этаже. Очень странное расположение, прямо над Больничной лавкой, но оказывается именно здесь находится отделение Целителей душ. Мне кажется, что после войны здесь должно быть больше людей, но Огастус говорит, что у их отделения, с этого лета, три этажа.

Восстановительные работы в Хогвартсе начались уже через несколько дней после битвы. несмотря на это, они точно не будут закончены до начала учебного года.

Я бесполезен для этой работы.

Видимо, в этом году будет только второй семестр. а может и нет? Что если факультеты поделят одну гостиную?

Недавно приходила Миссис Уизли: в школе будет организован специальный «восьмой курс» для тех, кто не смог сдать экзамены во время режима. Она смотрит на меня с надеждой и спрашивает, передать ли директору МакГонаглл пергамент с согласием, но я не пойду.

Огастус советовал заниматься простыми повседневными делами и это, на удивление, помогает. Почему бы не попытаться сдать экзамены? Зимой в Министерстве, наверное, как всегда будет возможность сдать Жаба. Миссис Уизли расстраивается, а Джордж кивает. Джордж понимает, что я не могу вернуться в Хогвартс. Он бы тоже не смог.

Джордж так и не появился на погребении.

В Годриковой впадине теперь на одно кладбище больше.

В конце месяца начинаются суды над Пожирателями. Мне трудно следить за временем, но Огастус говорит, что ничего страшного, и он предупредит меня, когда наступит август.

Даты уже назначены, мне обязательно нужно в Министерство четвертого августа. Летом проводились обыски и допросы. Официально, повлиять на следствие было нельзя, но я бы и не смог тогда. Весь май прошел как в тумане, знаю только, что несколько комнат на Гриммо разрушены, большего Кричер не говорит. мне кажется, если бы не он, я бы умер тогда. Кажется, он считает так же. Сколько его помню, Кричер меня ненавидел, но тогда, выхаживал и просил впустить целителей. Честно, до сих пор не знаю, как Луне удалось попасть в дом. думаю, домовик исхитрился.

Хотя что уж теперь.

Мне кажется, Кричер рад, что мне лучше, и теперь носит «хозяину Гарри» книги из фамильной Блэковской библиотеки прямо в палату. Даже не ворчит почти про «предателей крови», просто делает вид, что никого не замечает.

Кричер не кривится, когда я передаю Джорджу книги. Видел бы это Сириус...»

Эдвард поднял взгляд.

Ну и как прикажете это понимать?

Примечания:

На огонек заглянул Гарри.

пс: а с Эдвардом ведутся переговоры. От его имени прошу терпения и понимания .*|_|*.

Совершенно не обязательно для понимания- это просто фон для чтения. Под него, собственно, и писалось)

время: 31:30 — https://www.youtube.com/watch?v=9mhubEAfeV8&list=TLPQMDMxMjIwMjCMkoN2DhBX8g&index=4

"Зеленый день падучей саранчи…

Предместных гор седые очертанья,

А от полей до дома — две сумы.

Две полновесных сумки стрекотанья…"

"Дом, в котором"- Сфинкс.

Когда Гарри впервые появился в Форксе, было раннее утро.

Февральский воздух приятно холодил голову, а солнце только-только поднималось где-то там, за соснами, расцвечивая серую пелену тумана во все оттенки зеленого. Из теней вокруг медленно проступали папоротники, округлые кроны деревьев, покрытые густой листвой, ветви.

Гарри снял с плеч рюкзак, бросил его прямо на землю, поднял вверх руки и, встав на носочки, с наслаждением потянулся. Как хорошо… Он так и замер, закинув голову к пасмурному небу, глубоко дыша по-утреннему свежим и по-лесному чистым воздухом. Его обступила шуршащая тишина леса, окружили влажные запахи хвои, травы… Он так давно этого хотел.

Гарри подхватил рюкзак с земли и сорвался с места. Он летел сквозь плющ и папоротники, тихо ступая по траве, бежал и бежал, стараясь не потревожить неспешной плавности просыпающегося леса. Казалось, лес обнимает его. Зовет, нежит, скрывает собой… Мерлин, как же хорошо! Как же давно он не чувствовал себя…так. Легким, чистым, свободным. Почти целым. В это почти не верилось. Как же хорошо.

Гарри бежал и бежал вперед, сквозь, а лес зевал, потягивался, расправлял ветви, полнился звуками. Там зачирикала сойка, здесь сорвался с места заяц, потревоженный шорохом листвы под его легкими шагами. Гарри бежал в этом волшебстве и ни о чем не думал. Он хотел только одного — закрыть глаза и взлететь. Взмыть вверх, в небо, расправить крылья, высоко-высоко, воспарить над лесом и окончательно слиться с этой первобытной гармонией. Исконной красотой.

Он так и поступает. Останавливается, быстро вешает рюкзак на толстый, узловатый сук близрастущего дуба, скидывает, пятка о пятку, свои ношенные кеды, подпрыгивает и взлетает. Туда, туда, к небу, выше, выше! К поднимающемуся из-за верхушек деревьев солнцу, теплому, желтому, яркому диску, что так мягко гладит косыми лучами его черные как уголь перья. Гарри делает взмах, еще и еще один. От острого восторга перехватывает дыхание, и он поднимается над деревьями еще выше, почти вертикально, а горизонт вокруг него рябит и убегает в стороны, расширяется; мир расширяется, расстилается под ним бесконечным зеленым ковром… Гарри складывает крылья и ныряет вниз вместе с ветром. Ввинчивается клювом-штопором во влажный воздух, и вот у самой кромки деревьев снова резко взмывает ввысь.

Гарри еще долго наблюдает за вновь родившимся солнцем, вцепившись когтями в ветку самого высокого в округе дерева. Потом слетает вниз, какое-то время кружит над деревьями в поисках того самого старого дуба с толстыми кривыми сучьями, а когда находит — садится на землю, поднимается на ноги и идет к своим, и не только, немногим пожиткам. В рюкзаке из-за чар увеличения пространства мог бы поместиться не один «Гарри». Он как Комната, этот рюкзак Сириуса, — большой и уютный. «Бродяжий», — говорил крестный, смеясь своим хриплым теплым смехом, напоминающим собачий лай. Гарри гладит грубую темную кожу с капельками осевшего тумана. Хорошо, что он нашелся, этот бродяжий рюкзак.

Случайно, конечно. Как же еще.

Не расшнуровывая, натягивает кроссовки на пятки. Это одна из тех пар, что почти год назад хранились в расшитой бисером сумочке. Они уже очень старые, разве что каши не просят.

Лицо начинает слегка покалывать от холода, долго стоять на одном месте не стоит. Гарри снова вдыхает полные легкие пьянящего жизнью воздуха и идет искать домик дедушки Френсиса. Старого хозяина уже много лет, как нет среди живых, но даже миссис Атвуд, его вдова, продолжает называть этот заброшенный, как ему говорили, дом именно так. Учитель продала его Гарри несколько дней назад. Удивительная женщина, на самом деле, Мастер Атвуд. Надо уже привыкать называть ее правильно.

Гарри с благодарностью думает о миссис Лонгботтом, битый час объяснявшей, как найти этот дом… оказалось, что по наитию. «Чувству безопасности», — исправляла миссис Лонгботом. Гарри снова фыркает. Он почти и не помнит, как это, — «безопасность».

Но здесь лес. Здесь свобода. Это даже лучше.

Хотя бы так.

У Гарри всегда была хорошая интуиция. Домик дедушки Френсиса уютно устроился прямо в глубине леса. Полянка, на которой он построен, такая маленькая, что густые кроны заглядывают в окна и наползают на покатую деревянную крышу. Домик весь деревянный, маленький, с одним этажом и прочной дубовой дверью. В бревенчатой стене — темный провал окна; на крыше — кирпичная труба. Гарри поднялся на маленькое крыльцо, заметив узкую тропинку, уходящую куда-то в лес от самых ступеней, и нашарил над притолокой старый, но нисколько не ржавый ключ. Два поворота, толчок и дверь с легким скрипом открылась.

Внутри оказалась одна небольшая комната, немногим больше пяти на пять шагов; в противоположной ее стене — деревянная, неотличимая от деревянных же стен, дверь- душевая. «Главная» комната почти пуста, только маленький кирпичный камин по левую сторону от двери и стол с железным корытом раковины и газовой горелкой, по правую — кухня. К дальней стене прислонился старый, покосившийся шкаф без дверец. Дверь, не дойдя до стены, гулко стукнула обо что-то с той стороны и без скрипа потянулась обратно. Ага, у стены нашелся разваливающийся стул на трех ногах, четвертая — рядом, под ним.

Гарри еще раз обвел комнату задумчивым взглядом и вдруг тепло улыбнувшись, провел рукой по холодному косяку.

Здравствуй, дом.

Примечания:

Здравствуйте, Господа! Прежде всего, С новым годом! Как говорят, это было замечательно, но больше так не надо...

И еще огромное спасибо за поддержку и терпение, эта глава была... сложной для меня.

Приятного прочтения:)

Приглядишься ли, близко ли стали

Все как будто не так — и лицо, и душа

А видно впрямь у него, тут вы были правы

Или мысли нет, или нет головы

Пикник — Из коры себе подругу выстругал

— Что ты делаешь? — шепнула на ухо подкравшаяся сзади Элис. Из-за миниатюрного роста ей почти не пришлось наклоняться. Уперев острый подбородок ему в плечо, она сжала руки в удушающем объятии.

Элис всегда так делала, потому что знала — брата это раздражает.

— Элис... — тихое шипение вызвало только довольный хмык, сестра немного ослабила хватку, — ты невыносима.

— Знаю, — мурлыкнула она. — Но ты так давно здесь сидишь. Читаешь, пишешь, пытаешься что-то решить. Ты жесток, Эдвард, у меня болит голова от твоей неопределенности… — Даже если бы он не умел читать мысли, любопытство сестры было написано на отражении ее лица в экране компьютера.

— Собираюсь варить лягушку, — мрачно пояснил Эдвард, не отрывая взгляда от новостной сводки за прошлый год.

— Даже так, — ой не нравится ему этот многозначительный тон, ой не… — «Ценителю не хватает лягушачьих лапок? Ах да, точно! Помнится, на Туманном Британском Альбионе водятся…»

— Элис, — прозвучало все еще тихо, но угрожающе.

— Молчу-молчу! — неожиданно громкий голос больно резанул слух, а сестра, оттолкнувшись от его спины, резко отпрыгнула в сторону. Стул, на котором сидел Эдвард, жалобно скрипнул, и, раскрутившись, отъехал от стола.

— Элис!

Ответом ему был лишь донесшийся с лестницы хохот. Элис, очень удачно для себя, всегда предвидела, когда настает тот самый последний момент и стоит «совершить тактическое отступление». Эдвард продолжал считать трусливое бегство трусливым бегством, но не то чтобы его волновал вопрос терминологии.

Шипя себе под нос что-то малопонятное, но от того не менее выразительное, Эдвард вернулся к компьютеру.

* * *

Весь день, после неожиданного «знакомства» с Га… Поттером, Эдвард пребывал в некоторой недоуменной растерянности.

На уроках он присутствовал исключительно номинально, а на ланче семья, видя его задумчивость, поинтересовалась, все ли в порядке, и, удовлетворившись коротким кивком, постаралась лишний раз не трогать. Эдвард был благодарен за молчаливое понимание.

Для Эдварда-вампира это было внове — чего-то не понимать. Если вдруг возникало желание что-либо узнать, всегда было достаточно лишь задать правильный вопрос и в мыслях людей прочитать правдивый ответ. Так как с Поттером его дар неожиданно дал осечку, а сам парень о себе не говорил, Эдварду приходилось внимательно наблюдать со стороны, и…

Эдвард прилагал все усилия, чтобы построить более-менее рабочую теорию, которая бы объясняла странный текст с претензией на стилизованный дневник сумасшедшего.

Проще говоря, он фантазировал.

Ну предположим. 

Для начала, по всей видимости, писалось «это» в лечебнице пациентом с нестабильной психикой и галлюцинациями. Автор то и дело соскальзывал с мысли, вставлял странные подробности, да и вообще… пергамент? Серьезно?  Впрочем, «пергамент» — далеко не самое странное в… написанном. Больше всего вопросов вызывали упомянутая война, битва, некий режим, Целители душ… да и много чего еще; в частности какие-то там Жаба(?), которые надо сдавать. 

Главным вопросом, который, все-таки, удалось сформулировать, был:

фантазия или сумасшествие? Ответа у Эдварда не находилось.

Выделив таким образом область размышлений, он настойчиво попытался задвинуть ее в дальний ящик на весь остаток дня. Получилось ожидаемо плохо.

К тому времени, как он вечером, наконец-то, попал к компьютеру — замечательное изобретение современности, значительно упрощает поиск любых данных, — мозг Эдварда уже успел построить несколько нелепых теорий.

Как например та, в которой Поттер — сбежавший из псих-клиники больной с диагнозом шизофрении. На самом деле, эта теория не казалась ему слишком уж бредовой. Образ мышления мальчика, и не только он, наводил на мысль, а все ли у него в порядке с головой?

Эдвард фыркнул.

А есть ли в мире тот уникум, у которого с головой точно все в порядке.

Следующей теорией была та, где Поттер — очередной заигравшийся в сказку подросток, сочиняющий, опять же, очередной роман на тему трагических судеб и разбитых надежд.

Да, у самого Поттера сложное, возможно, неоднозначное прошлое, что было ясно любому, кто даст себе труд присмотреться. Но кто знает, может именно из него Поттер черпает вдохновение? Ага, а странно ведет он себя из-за неожиданных наплывов этого самого вдохновения, сразу же уходя записывать новые идеи. Творческие люди, они всегда немного не в себе. У Эдварда есть Элис — ярчайший пример творческой личности. Да и фантазия у Гарри, очевидно, отличная…

От повышающегося с каждым новым доводом градуса абсурда Эдварду стало смешно.

Теория имела ничуть не большую вероятность оказаться правдой, чем, скажем, предположение, что весь последний год парень партизанил по лесам.

Очень несущественную.

Надо думать дальше. 

Листая ленты новостей за прошлые несколько лет на предмет пропущенных неожиданностей, Эдвард все отчетливей понимал, что ему не нравится то, что он видит.

Ни Хогвартса, ни Мунго, ни новых радикальных режимов в Британском Королевстве ожидаемо не обнаружилось. Но…

Два года назад на территории Британии количество случаев пропавших без вести, убийств и других, более масштабных катастроф, повлекших за собой человеческие жертвы, необъяснимо резко возросло, а затем также необъяснимо резко спало — в мае этого года.

Следующий масштабный случай датировался только серединой января.

Понятно, что в мире не без бытовых трагедий, но частота происшествий не позволяла усомниться в их неслучайности.

Гарри пострадал в таком теракте?

Вероятно.

Эдварду категорически не нравились предположения подобного рода, потому что совершенно неожиданно для него, дело могло принять серьезный оборот. Да, ему было любопытно наблюдать за странным мальчиком-подростком со странными мыслями, но не более. В последние годы Эдвард был рад любому, даже самому незначительному секрету-загадке-неизвестности. Он откровенно скучал, или как изящно выразился некий мастер слова: «грустил о том, что не о чем грустить», и Поттер стал отличным предметом праздного изучения, только вот…

На периферии сознания скользнуло воспоминание, но Эдвард поспешил его не заметить. Однажды у Джаспера мелькнула мысль о том, что Гарри похож на солдата…

Только вот Поттеру всего восемнадцать, а в солдаты не берут детей.

Только вот от записей веяло такой глухой равнодушной тоской, от которой после кратких сводок об обрушении мостов и чудовищных ураганах по затылку пробегали знакомые липкие мурашки.

Логично было бы предположить, что в подобной полувыдуманной форме Гарри переживает тяжелые для себя воспоминания, возможно связанные с тем годом терактов, или еще что-нибудь… и эти странные записи, удивительным образом гармонировали с самим Гарри. Не с тем, какое мальчик производил впечатление, а с тем, что можно увидеть, если смотреть внимательно.

А Эдвард смотрел.

Да, Поттер сочиняет небылицы про василисков и привидений, а вместо Бога через слово поминает Мерлина. Да, бесконечные браслеты, покрывающие обе его руки, сплошь усеяны рунами футарка, спасибо Элис за объяснение, что это такое. Да, Поттер громко смеется и всегда готов помочь, если попросят, но еще он умеет долго и в красках рассказывать о своем прошлом, на деле не говоря ничего.

Поттер старался. Очень старался, это было видно, но все равно выделялся на фоне одноклассников ничуть не меньше самих вампиров и походил на наивного подростка ничуть не больше самого Эдварда.

Выражением глаз.

В конце концов, сдавшись под наплывом теорий, каждая последующая из которых нравилась ему все меньше, Эдвард убрал руки с клавиатуры и пришел к выводу, что ему, наверное, стоит взглянуть еще на несколько листов «тетради».

…Поттер появился в школе только через два дня, в пятницу, и вид имел совершенно измученный. Под его глазами — отдающие фиолетовым тени, волосы — воронье гнездо, запах — дым и что-то приторно горькое, оседающее на языке противным привкусом. Поттер буквально тонул в дикой расцветки футболке с огромной надписью о каких-то-там-Гарпиях на груди. Ярко-зеленый цвет одежды странным образом ничуть не подходил к цвету болезненно блестящих глаз.

Он вошел в аудиторию, огляделся и занял свое излюбленное место — почти в противоположном от Эдварда конце класса. Как всегда.

Эдвард «прислушался» и едва успел отметить рябящий перед глазами белый шум, как в голове появилось легкое потрескивающее жужжание, так жужжат провода под напряжением.

— Поттер! — Эрик с грохотом отодвинул стул, приземляясь на место рядом с парнем. — Я уж думал ломиться к тебе в леса! Исчез, ничего не пишешь. Что, снова разучился пользоваться компьютером? — Он попытался похлопать Гарри по плечу, но тот ушел от прикосновения. И да, шутки Эрика никогда не отличались замысловатостью, и редко когда — остроумием. Ну давай же, спроси, что с ним не так… — Зачет! Где ты в нашей уютнейшей дыре нашел развлечение, что выглядишь как несвежий зомби? — …в принципе, это тоже можно считать беспокойством. Наверное.

— Привет, Йорк, — поморщившись от громкого голоса, без особого энтузиазма откликнулся Поттер. — Некогда, сейчас Флорьянц придет...

— О! Так все-таки что-то было, да? Что-то интересное, — Эрик придвинулся еще ближе, так что теперь кричал ровно Поттеру в ухо. Эдвард невольно провел аналогию с поведением Элис. Получилось похоже.

— Йорк, — простонал Поттер и попытавшись отодвинуться как можно дальше, чуть не упал со стула. — У меня перед глазами двоятся пикси, из головы, кажется, кто-то пытается вылупиться. Давай потом, а? — под конец в голосе отчетливо звучали просящие нотки, но его слова прервала оглушительная трель звонка. Схватившись за голову, Поттер растянулся на парте. Не его день.

Эрик сочувственно поджал губы.

— Бро, ты выглядишь так, словно пил, не просыхая…

— Жил, не засыпая, — огрызнулся парень, не отрывая лба от холодного дерева.

— Класс, тишина, — в аудиторию вошла миссис Флорьянц, пухленькая розовощекая женщина, едва достававшая Эдварду до плеча. Ее светлые кудряшки подпрыгивали при каждом шаге упругим солнышком и совершенно не вязались с серьезным голосом. Строгая, но справедливая. Эдварду она была симпатична. — Как вы наверняка помните, к сегодняшнему уроку я просила вас вспомнить тему ионов…

— Поттер, так что с тобой творится? — не обращая внимания на преподавателя, зашептал ему на ухо Эрик. — Расслабься, завтра же уже май, а ты всю неделю где-то витаешь. Что с тобой было? Ты здесь вообще?

— Вот уж спасибо за напоминание, что май уже завтра, а я должен торчать «здесь», — голос Поттера звучал устало. Эрик удивленно приподнял брови.

— Ну и что ты хочешь этим ска…

— Кто мне ответит, что это такое? — Миссис Флорьянц подняла взгляд от журнала, сверяя список имен с лицами присутствующих. — Эрик, может быть? — парень вскинул растерянный взгляд.

— Эм, ионы элементов — это, э… тоже элементы, отличающиеся от своих… оригиналов количеством электронов?

— Почти, — кивнула она. — Но недостаточно точно. Гарри, может быть? — Поттер наконец поднял голову с парты и посмотрел на миссис Флорьянц. Его бледное лицо на фоне этой жуткой футболки было нежно-салатового цвета.

— Ионы… Кажется, имеющие заряд частицы, в которые превращаются атомы после изменения количества электронов в них.

— Верно. Гарри, как вы себя чувствуете? — миссис Флорьянц обеспокоено смотрела на бодрящегося студента. Мысленно она гадала: мигрень или похмелье?

Поттер поморщился и снова потер виски, на лбу проступила испарина.

— Ничего страшного, миссис Флорьянц, все нормально, у меня часто болит голова-ах… — он попытался утвердительно кивнуть, но охнув, снова опустился на парту.

— В медпункт, — не терпящим возражений тоном приказала преподаватель. — Эрик, проводите своего друга?

— Да, конечно, — тот был рад пропустить остаток химии, к тому же начинал действительно беспокоиться. — Совсем хреново, да? — уже на выходе тихо спросил он, придерживая чуть не падающего Поттера за локоть. Тот только что-то промычал в ответ.

Когда дверь закрылась, миссис Флорьянц снова перевела внимание на класс. Девочки на задних партах сочувственно перешептывались.

— Уверена, с вашим одноклассником все будет в порядке. Сара, может быть поясните по каким признакам классифицируются различные виды ионов?

Дальше Эдвард не слушал. В голове продолжали рябить отголоски белого шума и затихающее жужжание. Мигрень? Он никогда прежде не видел таких мигреней. В прошлый раз, когда они разговаривали, тоже было что-то подобное, но вроде бы не настолько плохо?

Эдвард совершено бессмысленно потер глаза.

Одно хорошее обстоятельство все же нашлось — отвлекшийся на головную боль Поттер забыл в классе свою сумку. Вернуть ее, а точнее позаботиться о том, чтобы она попала к своему непосредственному хозяину, будет вежливо. Вытащить перед этим листы так, чтобы тот не обнаружил пропажи, — дело техники и небольшой фантазии.

* * *

— Вот, — говорит вечером Элис, кладя на стол перед Эдвардом свой альбом. — Смотри. 

Эдвард послушно смотрит. На листе, всего лишь несколькими штрихами-линиями, изображен ворон. У Элис настоящий талант к рисованию: гордая птица, задрав клюв, блестит с шероховатого листа бумаги наглым черным глазом. Эдвард смотрит на сестру и вопросительно поднимает бровь.

Левую.

— Что? — гримасничает она, — уже интересно? Вот они, мужчины, сначала «не мешай», а теперь ему интересно. А ведь еще и жалуетесь! Понимаете ли, девушки — непостоянные…

— Элис!

— Опять Элис! — всплескивает она руками, — Эдвард, я от тебя сегодня, кроме своего имени, ни слова не услышала!

— Элис…

— И снова!… — ох, этот трагичный тон ни к чему хорошему не ведет. Вот сестра уже делает глубокий вдох, набирая в грудь побольше воздуха...

— Так что это за птица? — если не прервать сестру сейчас, то следующий шанс представится нескоро. Напомните, почему она отказалась попробовать себя в театре? Драма — ее стихия. Как и сцена, вообще-то.

— А, — быстро передумав расстраиваться, Элис прикрывает глаза, пряча озорной блеск. Почти как ворон с рисунка. — Знакомься, Эдвард, это Джей.

Примечания:

Ну что ж, побалуемся? Ваши предположения, Господа?

:)

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,

На кручах таких, на какие никто не проник,

Жило-поживало весёлое горное,

Оно отзывалось на крик — человеческий крик.

Расстрел горного эха — Владимир Высоцкий

Камень был плоским и достаточно широким. Холодным, но удобным, если найдется смельчак, желающий полюбоваться видом, не боясь быть унесенным в пропасть. Гарри не боится.

На виды ему плевать.

Он сидит на продуваемом всеми ветрами куске скалы, свесив ноги в бездну, и наблюдает за солнцем, медленно ползущим к вершинам не таких уж далеких гор. Когда-то давно часть такой же горы, за его спиной, обвалилась, оставляя один-единственный камень сиротливо торчать из голой земли над бесконечно глубоким ничем. Гарри представляет себе грохот рушащихся в обвале камней, треск, с которым когда-то рвались корни многовековых деревьев, и, кажется, даже видит этот самый обломок — холодный щербатый шип в оседающем облаке пыли.

Ветер бьет в лицо.

Гарри закрывает глаза.

Этот камень нашелся случайно. Не так давно Гарри заметил его с высоты. Сегодня это место показалось подходящим для ожидания, раз уж бесцельно летать нет никаких сил.

Бесцельно? Как всегда.

Обычно ветер подхватывал и уносил за собой, заглушал мысли. Гарри нравилось быть его частью — у маленькой частички огромного целого не может быть своей боли.

Гарри ясно чувствовал, что находится не там: в неправильном месте с не теми людьми. Пустота внутри, которую он уже много месяцев всеми силами старался не замечать, сейчас тянула и болела. Она рвалась куда-то туда, за горы, за море, за воздух. Очень далеко.

Слишком.

Столь долго сдерживаемые мысли, наконец прорвав истончившиеся заслоны воли, навалились разом — огромными камнями — погребая под собой уставший разум.

Люди, которых он звал ночами, срывая голос, сейчас там: ходят по земле, спят под ней, но Гарри знает, — они там, вместе, в Годриковой Лощине. Рано или поздно он встретится с каждым — таков естественный, неизбежный ход вещей.

Это знание — почти единственное, что удерживает на месте, не дает прямо сейчас сделать шаг на воздух над обрывом. Оттолкнуться посильнее от самого края и лететь-лететь вниз, не раскрывая крыльев — камнем. Одним из многих, что когда-то давно, на этом самом месте, уже обрушились в желанное никуда.

Гарри остается неподвижно сидеть на единственном оставшемся кусочке обвалившейся когда-то горы. Он чувствует хрупкое родство с этим обломком мира, у них и правда есть нечто общее.

Отчего-то мысль успокаивает, только вот забавной не кажется вовсе.

В последние месяцы Гарри справлялся неплохо. По крайней мере, ему самому так казалось. Эфемерное чувство свободы случайно выпущенной из клетки птицы быстро, слишком быстро сошло на «нет». Побег от себя — заранее проигрышное дело — и ему пришлось заново учиться жить в одиночестве.

В мире, где не было места войне.

Оказалось, в этом новом, покореженном мире не было места много чему еще: честности, счастью, семье. Прорехи не пустуют долго, их все давно до краев заполнила вина.

С ней Гарри тоже учился жить заново.

Он справлялся, когда, забывшись, окликал по имени пустую комнату. Дышал на счет, когда взбесившаяся магия начинала рвать его изнутри. Научился, наконец, очищать сознание и варить Сон без сновидений — еще по рецепту Снейпа — одно из двух незаменимых теперь зелий. Смеяться, когда не хочется. Есть в определенное время, напоминая себе об этой досадной необходимости. Ходил в маггловскую школу, читал маггловские книжки, а слишком тихими вечерами сидел с древними фолиантами, выжимая и изматывая себя настолько, что на мысли уже не оставалось никаких сил.

Иногда распахивал крылья и вылетал в окно, если вдруг столь тщательно поддерживаемое благодушие отказывало и грозилось развалиться на куски.

Справлялся.

А сейчас вот — нет.

В груди тянет и ноет, мысли — настырными насекомыми пробираются в мозг и ходят там по кругу, стук-стук, перебирают своими лапками-молоточками, стук-стук, возвращаются и возвращаются, не оставляя шансов отвлечься.

Тишина в груди. Пустота за плечом.

Опрометчиво давать обещания, которые по незнанию кажутся бессмысленными, но свою глупость Гарри осознал слишком поздно.

Солнце опускается еще немного ниже.

Наверное, это можно счесть забавным, но когда Джордж заставил дать то обещание, Гарри даже не понял, зачем. Милый Джордж, так хорошо его изучивший, конечно же предугадал столь очевидный порыв. Гарри вновь, уже привычно, удивляется своей недалекости. Как можно настолько плохо просчитывать простейшие действия? Тем более свои? Впрочем, планы и предугадывания никогда не были его задачей.

Гарри делает усилие и сглатывает колючую горечь последних мыслей.

Наверное, в той буре эмоций, в которой он покидал Англию, Гарри мог пообещать что угодно тем немногим драгоценным людям, к которым еще пока сохранил доверие.

Джордж понимал его. Понимал, как противно интуиция, наряду с паранойей, не дают перестать оглядываться по сторонам при каждом выходе на улицу. Когда все кажется-кажется, что каждый прохожий провожает тебя, «героя войны», долгим взглядом в спину. Восхищенным. Обвиняющим. Понимал, как злит глупость и трусость «своих». Как душный каменный мешок Лондона вопреки всему успокаивает, дает какую-никакую опору и призрачное чувство постоянства.

Призраки, оказалось, все же слишком бесплотны, чтобы на них полагались живые.

И все-таки есть какая-то несмешная ирония в том, что именно Джордж, опечатавший свой с братом магазин, не способный ни войти внутрь, ни продать к Мордреду, попросил Гарри дать обещание, что как бы ни рвалось, он не приедет назад. Ни при каких обстоятельствах не вернется в Англию один.

И ведь был прав.

Если хорошо подумать, есть печально много причин, почему вернуться было бы самой большой на свете глупостью, но он просто…

Гарри просто чувствует, что сейчас должен, обязан быть там, с ними, рядом, плечом к плечу, как это было всегда, не взирая ни на какие «разногласия», как весь этот кошмар называет Луна. Почти ласково.

Но вот он здесь: сидит на грязном пыльном камне в одном из лесов Северной Америки, ждет, пока солнце соизволит скатиться по небу еще чуть-чуть ниже, и все что может — бесцельно смотреть.

Потому что обещал.

А Гарри уже кто угодно, но хотя бы не лжец.

Незатихающая мантра насекомых крутится-крутится в голове.

Он не вернется. Он будет жить. Просто жить.

Может быть — ждать.

Забывшись, Гарри неосознанно царапает голый камень. Резкая боль ошпаривает руки, но инстинктивные попытки стряхнуть несуществующие иголки не помогают ничем, скорее даже усиливают ноющее жжение. Гарри подносит руку к лицу и с отвращением рассматривает израненные пальцы — песок попал под съеденные в мясо ногти, прочно там застряв. Зараза. Сам факт того, что даже мелкие повреждения теперь могут причинять вполне себе ощутимые неудобства, вызывает новый виток бессильного раздражения. Заклинание? Не смешно. А Бадьяновый бальзам — почти недостижимая мечта. Да, если действительно приложить старание и терпение — результаты, конечно, значительно лучше… но все же таланта к зельям у Гарри нет совсем.

Можно попробовать изготовить простейшую бадьяновую настойку, но вряд ли сейчас это хорошая идея. Не с такими руками и не с такой магией. Да и подействует ли она вообще?

Гарри отряхивает песок и резко поднимается.

Уже совсем скоро солнце коснется наконец пика соседней горы, руки далеко не главная из его проблем. Неприятно, да, но вовсе не смертельно.

Чего нельзя сказать о магии.

Гарри поворачивается к пропасти спиной и, не оборачиваясь, делает шаг с уступа, позволяя своему телу свободно падать несколько блаженных секунд. Но слишком скоро все же распахивает крылья и взмывает вверх.

Он еще должен успеть на место.

* * *

Все-таки Огастус — волшебник, в самом широком смысле этого слова. В Мунго Гарри действительно начало становиться лучше, магия в конце концов даже почти подчинилась… только вот лечение, разумеется, до конца доведено не было. И теперь кое-как стабилизировавшаяся стерва снова сворачивается в груди тугой пружиной. Гарри чувствует себя до краев заполненной плотиной, сквозь плотно пригнанные камни которой, под огромным напором пытается прорваться вода.

И ведь почти ничего не сделаешь. Браслеты ограничители — всего лишь костыли, не более. Да, они очень помогают удерживать баланс, в настоящее время, за выскальзывающий хвост. Но даже с их помощью колдовать сейчас нельзя, если открыть для магии слишком узкий путь — она хлынет потоком.

В его случае, к сожалению, не воды.

Рухнувшие барьеры самообладания придется собирать по кусочкам, и делать это как можно скорее, потому что сейчас он опасен, как бомба со сломанным таймером. Один-единственный осмысленный взгляд на календарь, и незаметно подкравшаяся «годовщина» стала той самой иголкой, которая убила великана. Последней.

Очень-очень глупо было в таком состоянии идти в школу.

Феерическое везение, что накативший внезапно всплеск удалось удержать до того, как он разнес машину Йорка. И самого Йорка тоже. Может быть, сохранился какой-то завалящий кусочек пресловутой удачи, раз находятся еще люди, готовые помогать, не требуя объяснений?

Было бы неплохо.

И все-таки Гарри не сдержался. Реакция на Каллена пару дней назад слишком сильно выбивается из его обычного поведения в школе. Душа дементора, да он просто сорвался на ни в чем не повинного вампира! Ну был слишком настойчив. Был любопытен. Это преступление? Хотя и общаться с Калленами нет никакого желания, их попытки играть в сыщиков в его, Гарри, первые недели здесь, откровенно настораживали. Конечно, он сознавал, что, мягко говоря, отличается от магглов, но между выбором «всегда притворяться и, может быть, казаться почти обычным» и «не притворяться вовсе и прослыть чудаком» выбора как такового и не было. Он также понимал, что отреагировав на присутствие вампиров иначе чем обычный человек, сам привлек к себе дополнительное внимание, но Мордред, никто не станет спорить, что это было неожиданно. Форкс! Куда еще дальше можно было уехать, чтобы его не трогали магики? К счастью, быстро выяснилось, что магиков, как таковых, среди вампиров нет. К тому же, судя по цвету глаз, этот клан — последователи идеи «вегетерианства».

Поэтому, постаравшись ничем больше не настораживать магглообращенных, Гарри вскоре добился желаемого. Да, временами взгляд в спину все еще жег лопатки, но в основном молчаливое взаимонезамечание его устраивало.

Поэтому подчеркнуто благожелательно улыбающийся Эдвард Каллен, мирно хлопающий его по плечу, стал неприятным сюрпризом, а последовавшее неприкрытое любопытство вызвало глухое раздражение.

В добавок ко всему, момент был неудачный, из разряда «хуже некуда», цветы, песня эта... так что свои слова он не так что бы очень успел обдумать. Как и действия.

А точнее не обдумывал вовсе и вот во что это вылилось. Хотя, может быть, теперь его оставят в покое? В смысле, насовсем?

Надежда умирает последней.

Небо окрашивает перья облаков в нежно-розовый. Гарри ускоряется, он почти на месте. Ветер треплет крылья.

Единственный способ избавиться от огромного объема практически бесконтрольной магии в условиях вынужденной «робинзонады» в магловском мире и прост, и сложен одновременно, — «вылить» в землю. Почти кощунственная трата силы, но что поделать?

К тому же, есть несколько условий, которые приходится учитывать.

Первое — так как магическое действие подобного рода причисляется к ритуальным, пришлось ждать заката. Причины этого пункта многочисленны в той же мере, что и неинтересны. Дальше.

Второе — по завершении он будет немногим сильнее сквиба. Драгоценные восстанавливающие принимать тоже нельзя, по этой причине место пришлось выбрать заранее — относительно неотдаленное, всего лишь в паре миль от дома. Возвращаться придется пешком.

И, наконец, третье — очень важно выпускать магию постепенно, а значит контроль должен быть идеальным, гоблинской работы, если угодно, и сейчас Гарри к нему близок настолько, насколько вообще возможно.

То есть не очень.

Хотя, расчет взять себя в «крылья» — пролететь над любимым лесом — почти увенчался успехом. Тщательно удерживаемое спокойствие почти удалось восстановить хотя бы до ломкой ненадежности последних дней, внутренний резерв самообладания все еще был опасно хрупок.

Неизвестно еще что хуже — ночные кошмары или воспоминания, приходящие днем.

Заметив невдалеке полянку, Гарри снизился и, выждав момент, зацепился когтями за один из сучьев. Высокие деревья, как бравые воины, окружали цветочный закуток, — если все пойдет хорошо, можно надеяться, что получится полностью спрятать видимую часть магического воздействия. Перескакивая по веткам ниже и ниже, Гарри скоро достиг последней и спрыгнул на землю. Приятно иногда просто подурачиться для разнообразия. Отряхнувшись, он выпрямился и пару раз махнул руками, разминая затекшие мышцы, — все имеет свои минусы. Все еще подпрыгивая на месте, Гарри быстро нашел глазами просвет между деревьев и, перешагивая через корни, направился к полянке.

Все складывалось неплохо. Он справится.

Обязательно.

Примечания:

Видимо, сессия продолжается под лозунгом «что угодно, кроме учебы»

А Гарри... это Гарри.

Буду рада отзывам)

Ты дышишь на ветер и плачешь на совесть,

Слегка оттолкнувшись, встаешь на крыло и на воздух.

А я хочу крикнуть «Зачем? Зачем, ты все это можешь?»

Ответом мне станут бездушного неба слезы.

отрывок

Небольшая полянка в красоте уходящего дня дышала рыжим сумеречным теплом. Пышные кроны и кряжистые стволы деревьев окружали ее широким почтительным караулом, легкий ветерок разносил по округе щебет засыпающих птиц, шуршал в наползающих тенях под любопытными лапами зеленых папоротников. Здесь и там раздавалось тихое стрекотание, а в цветочном полотне прятались мягкие белые звездочки ромашек, высокие косички сердечника, паутинки мелких синих стебельков, названия которых Гарри не знал. Желтые солнышки одуванчиков кое-где уже успели превратиться в белые пуховые шарики.

Вступая в ласковую свежесть вечернего воздуха, Гарри чувствовал, насколько проще стало дышать. Полянка ластилась к ногам, неслышно шептала губами-травами, и Гарри купался в этой чуждо родной обволакивающей заботе. Зеленый ковер щекотал голые ступни. Ветер скользил по щекам, ерошил волосы и целовал глаза. Шорохи и пересвист поляны сливались в общий журчащий стрекот — приветливую нежность дикого Леса.

Гарри шагнул навстречу и пошел, ступая босыми ногами по мягкому цветочному узору, заглядывая в бархатный купол неба, где наливались багрянцем облака.

Сделав десяток шагов, Гарри остановился где-то посреди этого живого мира, закрыл глаза и, делая глубокие размеренные вдохи, с затаенной надеждой обратился к колючей, въевшейся в сердце, пружине. Когти своевольной, неласковой силы впивались в душу и царапали едва начавшие крепнуть камни плотины, оставляя глубокие борозды.

Гарри осторожно тронул шипастую пружину, приглаживая рваные крючья и принимаясь бережно разворачивать ее кольца, словно смертельно ядовитого младенца. Как бы то ни было, эта больная сила — все еще его родная магия, его часть, его суть. Травинки под ногами колышутся, щекочут лодыжки, а Гарри гладит свою ощетинившуюся душу, шепчет и успокаивает. Просит. Океан болит и щерится, но все-таки подпускает к себе, дается в призрачные руки и почти доверчиво обволакивает призрачные ладони. Осторожно просачивается в пальцы и здоровается с ветром.

Гарри открывает глаза. Невидимая сила кружится, боязливо радуется, стелется по земле и вихрится ураганчиками. Здесь и там переливается алыми отблесками, проникая в закатные тени на листьях окрестных деревьев. Гарри улыбается. Его радость отзывается порывом ветра, сила ликующе взвивается вокруг, подхватывая лепестки и травинки, пляшет и кружится. Прекрасная картина единения пьянит своей долгожданностью.

Вдруг волоски на руках встают дыбом, все тело напрягается, готовое сбежать. Гарри еще не понимает, в чем дело, но магия подхватывает его сбившееся счастье, ощетинивается и прокатывается по поляне тяжелым густым порывом, задевая деревья, сминая цветы и стряхивая их в воздух. Нехороший холодок ползет по позвонкам вверх, сердце ухает о ребра, отдаваясь в висках. Щебет и свист вокруг смолкают мгновенно, остается только гулкий звон силы в воздухе и шорох трепещущей листвы. Гарри не видит опасность, но чувствует ее отчетливо настолько, что ясно: бежать поздно — она уже здесь, где-то рядом, вокруг или, возможно, за спиной. Гарри резко оборачивается, но видит все то же — алые всполохи заката в небе, наползающие тени леса и вьющийся ветер, несущий лепестки и пух. Магия скалится, сворачивает кольца, поднимая все новые порывы ветра, треплет волосы — распахнутая куртка бьет полами по бедрам. Цветы и травы, поднявшись в воздух роем ураганчиков, струятся вокруг рваными потоками. Взгляд скользит по округе, пытаясь увидеть хоть что-нибудь в непрерывном мельтешении красок, но безуспешно — зрение смазывают зеленый, желтый, белый, белый — кроваво-рыжий в закатных лучах — белый…

И он, наконец, понимает.

Голые трупики стебельков сиротливо лежат на земле, но белые зонтики — пепельные бабочки кружатся-кружатся в воздухе, играются в прозрачных ветреных водоворотах, путаются в его волосах, гладят лицо и касаются ладоней… Одуванчики — вот, что его напугало. Легкие перышки, белый пух… Гарри отшатывается, но ядовитая стихия не вокруг — внутри него, отравленная красота следует за каждым шагом, пробирается под кожу, пробивая иглами легкие. Шипы пружины болезненно дергаются внутри, вышибая воздух, и Гарри падает на колени, сам скручиваясь в ее подобии.

Щелям пальцев не удержать контроль, гремучий поток беснуется, расшатывает стены, рычит и рокочет, разбивается об оседающие камни заслонов. Боль застилает взгляд, все, на что его пока еще хватает, — держать магию в ветре, не позволяя пожрать лес. Гарри хватается за спасительные браслеты, ищет опору, но опоры нет: они осыпаются пеплом и покореженными кусочками почерневшего металла, оставляя на руках глубокие полосы ожогов. Эта новая боль почти не ощущается, пружина рвет грудь и бьет наотмашь шипастым хвостом. Так плохо не было уже очень-очень давно, но сейчас — теперь — он один, барьеры сорваны, от них остались лишь едва заметные, тонкие столбики. Таймер сломан, взрыв неизбежен.

Таймер... таймер — время, тик-тик-так. Не мысль даже, ее отголосок просачивается в затуманенное алой болью сознание и разгорается спасительным светом. Время, что ходит по кругу, — бесконечная петля, не имеющая конца-начала: тик-тик, так-тик-так.

С трудом осознавая, что делает, Гарри впивается пальцами в землю, прижимается к ней ладонями и титаническим усилием, рывком возвращает сознание. Мысленно он самыми кончиками пальцев подцепляет обжигающую зыбку и, не разжимая тисков хватки, толкает, разгоняя по кругу, меняет вектор движения, не выпуская за закольцованную границу поляны. Скользкая, горячая, своевольная, но его магия отзывается. Закручивается петлей, в спираль, отрезая от внешнего мира сплошной белой-белой стеной-коконом. Крылатые зонтики, ядовитые бабочки.

Гарри судорожно проталкивает в грудь густой раскаленный воздух — кажется, шипы оставили в ней сквозные рваные дыры, — из плотины-решета льется-льется, сила выплескивается через край, как из стеклянно-хрупкого переполненного стакана. Ему кажется? Крохи контроля ускользают — мокрые капельки пламени срываются с пальцев, струятся вокруг, оседая в дымящейся траве. По плотно белой стене бегут рыжие узоры, но ему нужно еще немного времени, совсем чуть-чуть.

Кольцо бешеным потоком бьется вокруг на невозможной скорости. Уже не чувствуя впившихся глубоко в горящую землю пальцев, Гарри последним отблеском разума, на инстинктах, кое-как вспоминает крылья. Удерживая воспоминание где-то самым тонким краешком мыслей, всем, что в нем есть, он обращается к взбесившейся магии и, не позволяя себе передумать, настойчиво тянет обжигающую спираль внутрь, в оставленные ею же дрожащие дырявые щели. Как только зверь поворачивает к нему ощеренную пасть, почти не надеясь, что выживет, Гарри толкает ядовитую силу в землю, штопором, сквозь свое тело.

И мир взрывается красным.

Примечания:

Вот и готов новый кусочек повествования)

Shevurr, ты лучшая!