Сломанная кукла (джен)

Городские трущобы — худший из ликов большого города, свалка человеческих жизней, слишком жалких и уродливых, чтобы жить среди нормальных людей. Светлоликая богема не желает видеть подле себя бедняков, что своими телами мостят общественное будущее. А потому их место здесь — на обочине бытия, где душа искажается до неузнаваемости, уподобляясь животной.

Он знал, что для большинства он никто и звать его никак. Ничтожество, грязь, липнущая к подошве.

— Посторонись, Улыбака.

Какой-то нищий грубо оттолкнул его, заставив больно удариться о сырую, покрытую облупившейся штукатуркой стену; белая известь запуталась в слипшихся чёрных патлах, свисающих на лицо.

— Какой же ты отвратительный щенок!

Заросшее щетиной прыщавое лицо пьяницы ожесточилось, губы отвисли, явив миру гнилые зубы. Грязный носок сапога ударил парня в бок — изо рта вырвался крик боли.

— Ублюдок ты! — сплюнул наземь обидчик, затем пнул жертву ещё раз. — Рожу покажи!

Тот, кого нищий звал «Улыбакой», сейчас корчился в груде мусора, пытаясь успокоить разрывающую тело боль от побоев. Он уже давно смирился с тем, что на нём всегда будут срывать злость алкаши и бедняки постарше. Он ведь не может себя защитить — юродивый, слишком слабый даже для городских окраин, где обретаются отвергнутые миром бродяги и нищие. Отбросы общества, к которым он мог отнести и себя. Сомнительный титул, но другого он не знал. Всю сознательную жизнь он видел лишь это — грязные улицы, полуразрушенные хибарки и пьяные, искажённые голодом и болезнями лица.

— Рожу, говорю, покажи!

Потерявший терпение бомж с размаху ударил его в висок, отбросив к стене — голову и поясницу прошил новый разряд боли. Из разбитого рта вырвался стон пополам со злобным шипением.

Интересно, чем этот бродяга так недоволен? Шлюха не дала? Или опохмелиться не на что?

Он поднял дрожащие руки к лицу и негнущимися пальцами развязал самодельные завязки, удерживающие на скулах обрывок ткани, заменяющий маску; лоскут упал на колени, обнажив нижнюю половину лица — от уха до уха её пересекал уродливый шрам, напоминающий чудовищную улыбку. Когда-то бандиты распороли ему щёки ножом и бросили истекать кровью, думая, что хорошо позабавились. По краям шрама можно было увидеть следы от грубых стежков суровой нитью — медицина в трущобах соответствовала окружению.

— Ну и страшила! — пьяница с любопытством разглядывал увечье, будто картину в музее. — Недаром тебя называют Улыбакой. Не свезло тебе, парень.

«На себя бы посмотрел, мразь! Да на тебя ни одна приличная проститутка не взглянет, убожество!»

По-видимому, бедняк тоже это понимал: и без того неприятные черты исказились в гримасе злобы и слепой, животной ненависти. Он со свистом плюнул в лицо парню, целясь в глаза. Рыча, как бешеный пёс, ударил тяжёлым кулаком, разбив нос.

— Мелкая падаль! Нахрена ты вообще живёшь?!

«А для чего живёшь ты?» — мог бы спросить избитый, но промолчал, безвольно лежа в куче обломков. Сопротивление и попытка дать отпор лишь раззадорят обидчика. Бить покорную цель неинтересно, и от него скоро отстанут.

— Да и хрен с тобой, уродец, — ещё несколько раз ударив, бродяга отвернулся и, спотыкаясь, побрёл в другой конец квартала. — Только время зря потратил.

Наконец-то закончилось! Юноша, кряхтя, поднялся и, опираясь на стену, доковылял до угла. Присел на валявшийся рядом камень и, порывшись в складках рубища, заменявшего одежды, извлёк на свет осколок зеркала. Матовая, исцарапанная временем и суровым обращением стекляшка из дешёвой ртутной амальгамы — но другой у него не было. Разглядеть хоть что-то в нём можно было, лишь повернув под определённым углом. Парень скосил глаза, рассматривая отражение: обезображенное шрамом лицо с потёками грязи, разводами известковой пудры и разбитым виском — несколько прядей сальных волос пропитались кровью. Он осторожно надел маску, закрепив держатели за ушами, бережно сдул с зеркальца осевшую пыль и, почистив его краешком одежды, спрятал в складках рубища. Тяжело вздохнул, чувствуя боль от побоев и грызущий изнутри голод. Он уже несколько дней не мог нормально поесть: чёрная полоса в и без того мрачной и злой жизни, покалеченной и униженной всеми кому не лень. Лохмотья, в которые он кутался, скрывали туго обтянутый кожей скелет хронического дистрофика, щедро усеянный ссадинами и гематомами.

— Действительно, — у нищего не было друзей, и единственным его собеседником был он сам, — для чего я живу? Зачем терплю этот ежедневный ад?

Хриплый голос, исторгнутый горлом, запорошённым пылью и известью осыпавшихся стен, среди которых он жил, эхом прозвучавший в пустоте околотка.

— В чём смысл всего этого?!

Подобные мысли часто посещали голову — достаточно было просто оглянуться, чтобы увидеть все пороки человечества, и посмотреть на себя, дабы узреть, во что ты превратился. Поневоле задумаешься: а стоит ли жить?

И только надежда однажды свести счёты с теми, кто отравлял его жизнь, покалечил, избивал, пользовал в качестве мальчика для битья, давала ему волю идти дальше.

Никто — человек без имени, чьё лицо навсегда застыло в гротескной ухмылке, — он ничего не забыл. Помнил каждое из жестоких лиц, что встречались на его пути, помнил тех, кто разрезал его рот, тех, кто бил и унижал его, отбирал последние крохи, с трудом добытые или украденные. И надеялся, что шрам, из-за которого он получил свою глупую кличку, однажды станет предсмертным кошмаром — последним, что увидят те, кому он будет мстить.

И ради призрачного шанса однажды воплотить эти грёзы в жизнь стоило жить!

* * *

Створки каменных ворот храма Каннон с глухим скрежетом отворились, будто приглашая прихожан войти, очиститься духовно и оставить святой обители горсть монет в качестве пожертвования.

Нищие сиротливо выстроились поодаль от шумной толпы паломников, спешащих воздать дань почитания своему кумиру. Робко выставили на всеобщее обозрение сосуды для подаяния — великое множество форм, от старого решета до помятого ведёрка. Некоторые прихожане, шествуя мимо, бросали в подставленные ёмкости скупые монетки, а порой и горстку. Счастливцы тут же торопливо прятали добычу под одежду, скрывая её от соседей.

Улыбака, нахохлившись, сидел с краю длинной очереди просителей милостыни — природная нелюдимость и озлобленность на собратьев по ремеслу давали себя знать. Не то что бы он не хотел денег — как раз-таки он вожделел их больше, чем кто-либо. Просто не любил сидеть рядом с жадными, грязными и злыми бедняками — себя-то он считал выше их, хоть и не мог это доказать. Да, внешне он ничем от них не отличался, но чувствовал, что создан для чего-то другого. Гораздо большего, нежели влачить жалкое существование в трущобах.

Его соседу повезло — проходящий мимо горожанин бросил в протянутую медную чашку несколько монет. Улыбака с жадностью и кипучей завистью проводил взглядом металлические блестяшки, отправившиеся прямиком в карман везунчика. Как же он их желал! Он давным-давно понял, что миром правят деньги, и тот, кто владеет ими, никогда не падёт в такую грязь, где пребывает он сам. Не титулы или происхождение, а тяжесть мешков и полнота карманов определяют величие и значимость человека. Наблюдая за людьми с гнилых задворок собственной жизни, он видел, насколько счастливо и красиво живут богачи, и завидовал. Завидовал им и ненавидел их, как ревнивец — любовников жены. Но что он мог без гроша в кармане?

Парень согнулся от внезапной рези в животе — вот уже несколько дней он сидит без еды. И без того предельно истощённое тело теперь едва шевелилось; внутренности, казалось, прилипли к позвоночнику. Как же плохо!

Люди проходили мимо, изредка бросая косые взгляды на скорчившегося в судорогах мальчишку. Равнодушные, спешащие по своим делам, мелочным и ничтожным. Почему он должен терпеть муки и страдания, пока другие наслаждаются богатством и роскошью? Чем он заслужил такую судьбу?!

Внезапно ухо различило звук, что он выделил бы среди тысяч иных — его ни с чем не спутаешь. Звон трущихся друг о друга монет, совсем близко! Нищий поднял глаза: перед ним стоял хорошо одетый мужчина средних лет — явно с детства пользовавшийся всеми удобствами городской жизни. Нутро кольнул едкий огонёк зависти и ненависти к богеме, но тут же угас — в ладонях мужчины блестели монеты, и он явно собирался бросить их в кружку для подаяний. Его кружку!

Пальцы горожанина разжались, и несколько рё упали в чашку, тихо звеня и перекатываясь. В тот же миг их накрыла ладонь, густо усеянная ссадинами и пыльными разводами. Улыбака алчно любовался добычей — зелёные глаза парня лучились счастьем и удовлетворённым вожделением.

— Доволен?

Голос давшего подаяние мужчины прозвучал неожиданно тихо — опасно-мягкий, как волны океана, в любой момент готового взорваться штормом.

Нищий поднял голову, заглянув в кошачьи глаза незнакомца — снисходительно прищуренные, внимательно рассматривающие его, будто товар.

— Кажется, я задал вопрос? — вновь заговорил пришелец — Будь добр ответить. Я не люблю, когда меня игнорируют.

Улыбака начал злиться — он и так был не в духе, а теперь на него ещё и давит городской богатей, вдобавок и смотрит свысока, будто на какого-то клопа. Мерзавец!

— Если и доволен, то что с того?

Человек присел на корточки, вглядевшись в лицо паренька — теперь бедняк мог полностью разглядеть внешность своего «благодетеля»: среднего роста, довольно худощавый, но жилистый. Под слоем одежды проглядывало тело без капли жира — чистые мышцы, туго обтягивающие кости, как чехол. Он явно не бедствовал — добротная, в меру изящная одежда, состоящая из хлопковых, выкрашенных в синий цвет хакама и жилета, надетого поверх льняной рубашки. Немодно, но практично и удобно. Впрочем, одежда была последним, что волновало Улыбаку — куда больше его привлекало лицо собеседника — треугольное, с остро выделенными скулами и ниспадающей на лоб пепельной чёлкой. В тени дымчатой шевелюры и покатого лба прятались колодцы пронзительных серых глаз с узким зрачком.

— Послушай, мальчик, — тихо прошептал мужчина. — Таким, как я, не стоит дерзить — опасно для жизни.

Указательный палец тонкой, гибкой, как у каллиграфа, ладони упёрся в лоб парня, и в тот же миг его тело пронзила острая, разрывающая тело на части судорога — руки и ноги не слушались, дёргаясь, как у марионетки в руках неумелого кукловода. Глаза выкатывались из орбит, рот бессильно раскрывался, не в силах издать ни звука. Сидящий рядом калека торопливо передвинулся, опасаясь вмешиваться. Среди жителей трущоб взаимовыручка была не в ходу, и ждать помощи было неоткуда.

— Теперь понимаешь? — мучитель убрал палец ото лба. — Я мог бы убить тебя, но не стану этого делать…

Улыбака, задыхаясь, корчился в пыли — боль медленно таяла, уступая место тупой ломоте и усталости. Будто из тела разом выбили все силы, оставив лишь пустую оболочку.

— Что… ты… сделал?!

Язык с трудом слушался разума, еле-еле выдавливая слова.

Человек улыбнулся — скупо, все, также буравя распластанного на земле паренька немигающим, пристальным взглядом, теперь уже с долей интереса и любопытства.

— Ввёл в твоё тело чакру, стимулировав нервные окончания и заставив их производить болевые сигналы. Любой ирьёнин смог бы это провернуть.

Черноволосый бедняк, шипя от ломоты в измученном теле, поднялся, устроившись на корточках. Взгляды двух людей из разных социальных миров снова встретились — ненавидящий, полный злобы и подозрения взгляд изумрудных глаз и заинтересованный, снисходительный — пепельных.

— Что ты такое?!

Мужчина коснулся виска пальцами, слегка массируя тонкую кожу, обтягивающую череп. Вздохнул, протягивая левую руку собеседнику — обмотанная тонкими бинтами, кисть вспыхнула голубыми, дрожащими как пламя, всполохами энергии.

— Видишь? Это чакра — сила человеческого тела. Знающий человек может использовать её и творить удивительные вещи. Как, например такие…

Короткий, почти неразличимый взмах — и чашка для сбора подаяний распалась надвое, лишь лёгкое облачко пыли взвилось на месте удара. Бедняк и моргнуть не успел, как ладонь человека снова висела у него перед глазами, переливаясь огоньками чакры. Он в ужасе отшатнулся — кожей чувствовал исходящую от загадочного чародея опасность. Если он так быстро и чисто может разрезать предмет, значит и живую плоть осилит. С таким лучше не связываться.

— Успокойся, — потоки энергии в пальцах шиноби угасли, возвращая тело к его нормальному состоянию. — Я не собираюсь тебя убивать.

Улыбака осторожно подался вперёд — страх всё ещё сковывал сердце, но теперь к нему примешивалось любопытство. Кто этот человек? Зачем он показывает ему чудеса? Вопросы требовали ответов.

— Ты впервые видишь шиноби? — ниндзя усмехнулся, обнажив ряд правильных, белых, как могильные памятники, зубов. — Хотя, учитывая твоё происхождение, это неудивительно.

Шиноби? Улыбака слышал о них — воины на службе даймё, владеющие сверхчеловеческими способностями. О них рассказывали всякое — ведь никто из бедняков не видел их вживую. Если они и бывали в их кварталах, то уж точно себя не афишировали. Теперь же перед ним сидит настоящий, живой шиноби и предлагает разговор. Интересно, что понадобилось сверхчеловеку от безымянного мальчика для битья?

— Ты, наверное, думаешь, что это какое-то чудо, не так ли? Могущественный ниндзя вот так запросто говорит с отбросом общества. Я прав? Вы, наверное, почитаете нас за богов, но это не так. Мы обычные люди, овладевшие чакрой. Ты тоже можешь стать шиноби, если тебя обучить. Я ведь хотел убить тебя — чакра, которую я пустил в тело, должна была разрушить его, но твоя собственная аура ослабила эффект. Признаться, я впервые вижу настолько одарённое дитя — тебя никто не обучал, но аура чакры настолько сильна… Ты настоящий самородок — жаль, если такой талант пропадёт зря. Вот что, пойдём со мной!

Ладонь шиноби раскрылась, предлагая рукопожатие, но парень не спешил принимать его. Глаза цвета изумруда недоверчиво сузились.

— Взять меня хочешь? По мальчикам, значит?

Он не раз слышал истории о таких вот «приглашениях» — заканчивалось всё тем, что растлённого и униженного «счастливца» выбрасывали на улицу, как надоевшую игрушку.

Указательный палец снова коснулся лба, но боли не последовало. Голос ниндзя прозвучал необычно спокойно, убийственно холодно.

— Второго шанса я тебе не дам: ещё одна колкость или грубость — и ты умрёшь. Я могу проявлять доброту, но лишь до определённого предела. И ты почти перешёл эту грань. Я не собираюсь насиловать тебя — скорее помочь раскрыть заложенный природой талант. Но не просто так….

Улыбака дёрнулся, вновь отодвигаясь. Человек, сидящий перед ним, внушал ужас — его аура пробирала до костей, заставляя мышцы спазматически сжиматься. И что ему все-таки надо? Неужели и правда обучить искусству шиноби? Но если и так, то за какую цену?

Мысли путались, не в силах сложиться в единую картинку. Нереальность, сказочность происходящего выбила разум из колеи, разбив его на стёклышки калейдоскопа. Всю свою недолгую и унылую жизнь он был никем, бесполезной, никому не нужной вещью. Он умеет лишь воровать и просить милостыню. Так с чего вдруг он понадобился умелому, сильному, владеющему колдовскими способностями убийце? Осторожность и подозрительность, впитавшиеся в плоть и кровь за годы выживания среди чудовищ, сигналили о подвохе.

— Зачем я тебе? Для чего шиноби простой бродяга?

Ниндзя скорбно вздохнул, затем, набрав полные лёгкие воздуха, ответил.

— Если бы ты был обычным человеком, я бы не стал тратить столько времени на бесполезный разговор. Но ты обладаешь огромным потенциалом, и я хочу предложить тебе сделку. Ты станешь моим последователем, а я взамен обучу тебя использованию чакры, дам вырваться со дна, где ты вынужден жить, и возвыситься над сбродом, что унижал тебя и смеялся над тобой.

Стать шиноби? Уйти из этой жизни в новую? Звучит интересно, но за это придётся расплатиться свободой. А стоит ли игра свеч? И не обман ли это? Что, если этот хитрый лис — просто умелый лжец и пытается его обмануть?

— Зачем тебе последователи?

Лучше сразу расставить все по местам, чем тянуть струны сямисэна.

Собеседник вновь вздохнул — приглядевшись, можно было увидеть, как вздымается грудь под одеждой.

— У меня есть заветная мечта. Какая — узнаешь, если присоединишься ко мне. Но в одиночку мне не воплотить её в жизнь, потому-то я и собираю единомышленников и последователей, готовых разделить со мной эту ношу. И помощь столь одарённого шиноби, как ты, была бы очень кстати. Можешь подумать несколько минут, но не более — я не могу позволить себе ждать долго.

Улыбака погрузился в размышления. Пожалуй, это первый в его жизни настоящий, серьёзный выбор. Тот рубеж, после которого его жизнь может разделиться на «до» и «после». Развилка двух дорог: проторенной, хоть и безрадостной, но понятной и худо-бедно предсказуемой, — и заманчивой, но скрытой пеленой неизвестности и возможного обмана. Кто знает, что могут делать ниндзя с пойманными в трущобах детьми? Быть может, используют как манекены для испытаний новых приёмов….

Вручить ли себя в объятия судьбы или же оставить всё как есть?

— Решайся! — требовательное напоминание о времени. — Каким будет твой выбор?

Хуже, чем сейчас, его жизнь уже точно не будет….

— Я согласен.

— Что ж, тогда… — оплетённая полосками бинтов ладонь сомкнулась на его собственной, исцарапанной и грязной, — следуй за мной, новый ученик.

Если с ним были честны, он получит долгожданный шанс изменить жизнь. Обрести силу, богатство, уважение. Сможет воздать по счетам тем, кто превратил его детство в ад. А если это обман…. Что ж, так тому и быть. Лучше так, чем влачить бессмысленное существование.

* * *

— Как тебя зовут?

Они сидели на татами в центре небольшой комнаты, освещённой несколькими бумажными фонариками. На плечи Улыбаки был накинут девственно-белый халат — новообретённый учитель заставил его вымыться и избавиться от старой, пропитанной потом и грязью улиц одежду. Лишь маску, скрывающую его уродливый дефект, он так и не снял — ограничился тщательным полосканием.

Господин Сабуи Дорай, как представился нашедший его шиноби, сидел в своей повседневной одежде, устремив на подопечного взгляд пронзительных серых глаз.

— У меня нет имени. Зовите меня как хотите.

Парень был в смятении. Они поселились в номере какой-то гостиницы в совершенно чужом ему районе города. Непривычная обстановка била по нервам, а учитель до сих пор пугал своей невозмутимостью и подавляющей аурой энергии — струящаяся по его венам чакра просачивалась в тело, пробирая до костей. Улыбака хотел верить этому человеку — пожалуй, единственному из тысяч виденных им лиц, кто проявил к нему доброту и сострадание. Но мир слишком долго был жесток к нему, и нанесенные им шрамы так просто было не стереть.

— Ты не знаешь своего имени? Прискорбно. В таком случае, я дам тебе новое. Мы встретились на городских окраинах — так будь же наречён в их честь! Какузу — вот твоё имя.

Какузу? Почему бы и нет? Ему всё равно, как его будут называть. Всё лучше, чем убогое прозвище.

— Сними маску и приспусти халат, — потребовал Сабуи. — Я попробую залечить раны, нанесённые тебе образом жизни городского нищего.

Снять маску? Показать чужим людям своё уродство… Опять?!

В памяти всплыл жестокий урок, полученный при их встрече. И лоскут ткани сполз с лица, обнажая жутковатый рубец в виде улыбки. За ним последовал халат: измождённое тело, с проступающими под кожей костями, всё в синяках и неприятного вида ранах.

— Ложись на живот, — приказал шиноби. — И постарайся не шевелиться.

Ладонь Дорая вспыхнула призрачным зелёным светом и аккуратно коснулась первого из ранений — косого пореза, уже изрядно воспалившегося и грозящего перерасти в худшее. Исцеляющая чакра коснулась повреждённой плоти, медленно сращивая кожу и ткани. Рана исчезала на глазах. За ним последовала обширная гематома, отливающая пятьюдесятью оттенками лилового. Ирьёнин медленно водил ладонью по искалеченному телу, вливая в него целебную чакру и словно ластиком стирая увечья, нанесённые человеческой жестокостью.

Какузу чувствовал, как его тело наливается силой, как уходит тупая, уже давно ставшая привычной боль. Грандиозное облегчение — будто его переселили в другое тело!

— Вот так! — улыбнулся Сабуи, убирая ладонь от кожи и гася лечащую технику. — С основным закончили. Увы, но проживёшь ты меньше, чем нормальный человек. Я могу исцелить раны, но износ организма мне отменить не по силам. Твоё здоровье необратимо подорвано — я бы сказал, тебе осталось жить лет двадцать, может, тридцать. Не более.

Парень угрюмо взял маску и молча повязал её, скрывая шрам — его медик исцелять не стал. Завернулся в халат и поднял взгляд, безмолвно наблюдая за спокойным, невозмутимым в своей холодности лицом господина.

— Надо бы выдать тебе свежую одежду и представить остальной компании.

Дорай упруго вскочил, распрямившись, как лезвие складного ножа. Тенью переместился в дальний угол комнаты, откуда вскоре появился с охапкой хлопковых изделий.

— Можешь облачаться.

Шиноби отвернулся, дабы не смущать и без того шокированного подопечного. Какузу медленно ощупал выданные вещи — простую рубашку из лёгкой ткани, льняные штаны в обтяжку и сшитый из нескольких слоёв выделанной кожи жилет с двумя рядами кармашков на груди. Надел их: штаны чуть жмут, а жилет мешковат, но по сравнению с его бывшим рубищем — просто чудо, а не одежда!

— Нравится? — спросил Сабуи, мельком оглядев преобразившегося ученика. — Вот и славно! А теперь я представлю тебя своим друзьям…

* * *

Палочки тихо щёлкнули, захватывая кусочек суши — с тщательно скрываемой жадностью Какузу проглотил лакомство. Настороженный взгляд зелёных глаз, прячущихся за свисающей чёлкой, внимательно цеплял малейшие детали окружения.

Помимо него и учителя, в комнате были ещё четверо — господа Заруи, Нанеки, Доро и Райса. Заруи — высокий и статный мужчина с осанкой человека, привыкшего отдавать приказы. Нанеки — щуплый, костлявый, с болезненной улыбкой. Встреть парень его ранее, безошибочно распознал бы в нем умелого карманника. Видно, почувствовав излишнее внимание к своей персоне, Нанеки слегка дёрнулся, пронзив новичка взглядом глубоко посаженных, внимательных глаз. Доро — пухлый, можно даже сказать, болезненно толстый, чем-то похожий на монаха. Если бы не периодическое моргание, его можно было бы принять за статую, настолько отрешённо и безразлично он воспринимал окружающий мир. Наконец, Какузу перевёл взгляд на Райсу — ещё подросток, с худощавым телом, не перешедшим пока рубеж костлявости, как у Нанеки. Удивительно, но в теле хрупкого с виду мальчишки немногим старше него самого ощущалась скрытая, напряжённая, как притаившийся хищник, мощь. Должно быть, у парня сильная чакра.

— Итак, Какузу, — Сабуи, до этого молчаливо сидящий рядом, порылся в складках одежды, извлекая на свет небольшой клочок бумажки, — теперь ты официально — член нашего маленького братства. И прежде чем мы поведаем тебе о целях нашего путешествия, будь добр, пропусти через этот листок чакру.

Заметив недоумённый взгляд парня, шиноби пояснил:

— Возьми её двумя пальцами и постарайся представить, что твоя энергия протекает через неё.

Какузу послушно взял бумажку, зажмурился, пытаясь заставить энергию влиться в белый клочок. Он не понимал, для чего это нужно, но причин отказываться не было — в конечном итоге, он ничего не теряет.

Спустя несколько секунд его концентрации листок обвис влажной тряпкой.

— Значит, у тебя водный тип чакры, — задумчиво пробормотал Дорай, внимательно следивший за ходом испытания. Молчавший до этого Нанеки оживился и подал голос — скрипучий, похожий на игру неумелого музыканта.

— Тот же тип, что и у тебя, Сабуи-сан. Не знак ли это?

Шиноби отрицательно качнул головой.

— Отнюдь. Суитон — весьма распространенный тип, особенно часто он встречается среди потомков жителей Страны Воды. Вероятно, наши с ним предки были шиноби Деревни Тумана. В любом случае, столь яркая реакция на тест может означать лишь одно: у нашего нового друга великий талант к техникам стихии Воды.

Какузу молча осмотрел насквозь промокший листок бумаги. На мгновение в омутах зелёных глаз мелькнул отблеск заинтересованности и любопытства, тут же угасший под напором подозрительности. Он повернулся к улыбающемуся наставнику.

— Что всё это значит, учитель?

Сабуи вздохнул, набирая полные лёгкие воздуха. На спокойном, будто погребальная маска, лице не дрогнул ни один мускул. Лишь тугая кожа натянулась ещё больше, рельефно обтягивая кости черепа.

— Это значит, мой юный ученик, что у тебя предрасположенность к овладению стихией Воды. У каждого шиноби есть талант к одному из пяти элементов. У меня таковым является Суитон, или же водный тип. Нанеки родился под знаменем стихии Молнии, Доро — Земли, Райса — Огня, а Заруи — Ветра. Весьма удачно, что у нас с тобой один и тот же тип — я смогу лично обучить тебя всем тонкостям работы со столь капризным элементом.

— Кажется, вы обещали рассказать мне о ваших целях, Сабуи-сенсэй…

Теперь вмешался до этого аристократично отчуждённый Заруи. Плотно сжатые губы разомкнулись, показав ряд выкрашенных угольным порошком зубов. Знать некоторых стран имела традицию прятать «могильные памятники» за слоями чернил, признавая конечный результат чувственным.

— И правда, Дорай: раз парень с нами, он должен знать всё.

Голос утончённого сына небес его совсем не красил — немного дребезжащий, с явной хрипотцой. По-видимому, следствие курения пряных смесей — весьма распространённого среди богачей занятия. Сладкий дым приносил короткую эйфорию, взамен сжигая горло и навсегда ломая голос. Некоторые слишком поздно осознавали цену удовольствия — Заруи относился именно к ним.

— Действительно, — в руках Сабуи появились изящные камфорные палочки. — Ты должен знать всё.

Он подцепил кусочек вымоченного в сое копчёного угря и ловко отправил лакомство в рот. Прожевав рыбу, ниндзя продолжил начатую речь.

— Видишь ли, Какузу, у меня есть мечта. Нереальная, абсурдная, но столь желанная мечта… Основать собственную Скрытую Деревню, где будут жить подвластные мне шиноби. Став Каге, я смогу обрести власть над целой страной. Сам даймё будет целовать мне ноги! Я смогу добиться всего.

Шиноби сделал выжидательную паузу, накаляя обстановку.

— Но в одиночку я не смогу воплотить столь масштабный проект в жизнь. Мне нужны сподвижники, что разделят со мной ношу, а ещё — деньги. Чёртова уйма денег.

— И вы заняты поисками всего вышеперечисленного… — пробормотал несколько выбитый из колеи парень. — Я мало знаю о мире, но вероятно, это займёт годы жизни.

— Ты прав: я уже десять лет странствую по миру, вербуя сподвижников и копя средства. Мы много достигли, но ещё больше предстоит сделать. Я обучу тебя искусству шиноби, а ты взамен поможешь мне осуществить мечту.

Какузу молчал — слишком много происшествий для одного дня. Чересчур много. Он привык решать обыденные, примитивные ситуации уличной жизни, но вникать в тонкие матери политики и экономики — это не его стезя. Сабуи заметил это и мягко опустил ладонь на впавшего в ступор ученика.

— Тебе лучше отправиться спать, Какузу. Уверен, завтра тебе будет легче понять мои слова.

Парень машинально кивнул и позволил увлечь себя в подсобную комнатку, где распластался на футоне, даже не снимая верхней одежды. Мысли путались, голову разрывал странный фоновый звон. Последнее, что он увидел — касающийся виска палец учителя. Веки сомкнулись, погружая его в забвение глубокого, как могила, сна.

— Вот так! — пробормотал шиноби, небрежно укрывая подопечного тонким одеялом, подвернувшимся под руку. — Отдыхай.

Мужчина плавно разогнулся, бросил тревожный взгляд на спящего подростка и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.

— Он не услышит нас? — до этого неподвижный, как гранитная статуя, Доро зашевелился — плавные, обманчиво медленные движения опытного убийцы.

— Он проспит до утра, — ответил Дорай, вновь усаживаясь на татами. — Ты ведь знаешь — моим усыпляющим техникам нельзя противостоять.

— Обнадёживает, — едко произнёс Нанеки, расплываясь в неприятной улыбке. — А теперь, может, объяснишь, в чём смысл всех произведённых махинаций?

— Ты о чём? — невинно спросил Сабуи, отправляя в рот очередной кусочек угря.

Обтянутый кожей скелет вспылил.

— О шкете, которого ты приволок с помойки! — ниндзя едва ли не брызгал слюной, теряя над собой контроль. — Об этом оборванце, которого ты чуть ли не на руках носишь, Дорай! А я?! Тот, кто прошёл с тобой огонь, воду и звон кунаев?! Когда я присоединился к тебе, мне не оказывали такого почтения… Так в чём же дело, Сабуи? Неужто старые друзья тебе более не нужны?

— Успокойся, — ответил медик, плавно разминая суставы пальцев. — Я вовсе не бросаю вас — просто к нашей маленькой компании авантюристов присоединился шестой, и он подаёт большие надежды, каких не подавал ты, Нанеки. Я не могу позволить себе потерять такого союзника, а потому сделаю всё возможное, чтобы его удержать.

— Он будет обузой, — сплюнул дистрофик, зловеще щёлкая костяшками пальцев. — Лишний рот, не приносящий никакой выгоды. Мы откладываем каждую монетку, отказываем себе во многом ради будущей Деревни, а ты вдруг бёрёшь нахлебника…

— Потому, что минёт несколько лет, и все затраты окупятся с лихвой, а твоя хвалёная сила будет равна нулю по сравнению с мощью Какузу. Ты сам видел результат теста, Нанеки. Он станет могучим инструментом в наших руках.

— Если только станет… — вмешался Заруи, разрезая воздух немилосердным тембром голоса. — Надеюсь, у тебя есть способ его контролировать. Если нет, это всё равно, что дать ножик безумцу. Слишком опасно.

Сабуи улыбнулся, подняв вверх указательный палец.

— Вот потому-то я так ласков с ним — всё для того, чтобы он воспринимал меня как спасителя и благодетеля. Я воспитаю его как инструмент, превращу служение мне в цель жизни. И тогда мысль о предательстве никогда не посетит разум нашего маленького друга.

— Жестоко, — отверз уста Доро, сложив ладони в молитвенном жесте. — Как бесчеловечно уподоблять душу ребёнка инструменту!

— Вот только не надо прикидываться святошей, Доро, — едко ответил Райса. — Ты ведь ни о чём не сожалеешь — просто набиваешь себе цену.

— Истинно так, — пухлое лицо псевдомонаха расплылось в сдержанной улыбке. — Но покаяние, следующее за совершённым насилием, есть добродетель!

И толстяк покорно склонил яйцевидную голову, бормоча какую-то неведомую мантру.

Райса промолчал, хотя по кислому выражению его лица можно было понять, что он думает о набожном товарище.

— Итак, — провозгласил Сабуи, глядя в умиротворённое лицо Доро, презрительное — Райсы, безразличное — Заруи и перекошенное злобой — Нанеки, — полагаю, что Какузу уже можно официально считать членом нашего маленького братства заговорщиков?

— Да будет так! — провозгласил Доро, отрываясь от молитвы. — Пусть юный убийца расправит крылья, наполнив падший мир страданьем!

— Мне всё равно, — отстранился Заруи. — Пусть идёт с нами, коли желает. Хотя путь этот будет нелёгок.

— Пусть наденет мои сапоги и пройдёт мой путь, — усмехнулся Райса. — Тогда и посмотрим, чего он стоит.

Лишь Нанеки скривился, мрачно глядя на командира из под нависших бровей. И без того выступающие скулы перекосились ещё больше, превращая лицо в подобие маски Они.

Заметив это, Сабуи медленно, с напускной ленцой поднял вверх правую руку — на кончиках пальцев вспыхнули танцующие огоньки небесно-голубой чакры. Прежде чем шиноби успел что-либо предпринять, ладонь медика ужа застыла в сантиметре от его шеи.

— Нанеки, даже не думай… — с улыбкой произнёс Дорай, пронзая напарника холодным взглядом серых глаз. — Если жить охота.

Ниндзя молнии затрясся, в ужасе поглядывая на смертоносное лезвие чакры, дрожащее у сонной артерии.

— Ты ведь хочешь убить его? — продолжил Сабуи, всё также улыбаясь. — Даже не пытайся, иначе…

Дальнейшая часть фразы была понятна без слов. Нанеки уже приходилось видеть умения товарища: каждый медик одновременно и целитель, и убийца в одном флаконе. Тот, кто может спасти жизнь, в тоже время способен мгновенно её оборвать.

— Мы договорились?

Скальпель чакры приблизился к коже, оставив на ней пока ещё лёгкий, слегка кровоточащий порез. Шиноби осторожно сглотнул и опустил взгляд, с усилием исторгнув из себя одно-единственное слово.

— Да.

— Вот и славно!

Дорай убрал руку от шеи напарника и развеял технику. Затем окинул взглядом бесстрастные лица товарищей: мерзкий характер Нанеки был известен каждому, и некому было его жалеть.

— А теперь я предлагаю разойтись по комнатам и отдохнуть, — ирьёнин встал с татами, прогнулся, как большая кошка, явно наслаждаясь гибкостью и совершенством тела. — Завтра мы покинем этот город.

Все шиноби также молча и невозмутимо поднялись со своих мест и разошлись по комнатам. Тенью мелькнул проворный и юркий Райса, величественно уплыл грузный Доро, прошествовал Заруи и мышью прошмыгнул насмерть перепуганный Нанеки.

Сабуи повременил, задержав цепкий, проницательный взгляд на двери, за которой спал его подопечный. Ниндзя больше не улыбался — бледное лицо теперь украшала прямая линия тонких, плотно сжатых губ, выдававших сосредоточенность. Мужчина подошёл к двери и приоткрыл её, взглянув на мирно спящего Какузу. Бывший нищий свернулся под одеялом, длинные чёрные пряди ниспадали на лицо, скрывая маску, прячущую шрам, что никогда не исчезнет. Медик отвернулся и неторопливо покинул спальню, прикрыв за собой дверь. Какие мысли скрывались за слегка выпуклым, покатым лбом? Думал ли он о путах, коими надеялся связать Какузу, или же лелеял далекую мечту? Ответить мог лишь он сам.

С того дня минуло десять лет.

* * *

Прозрачные, будто кварцевый песок, пряди воды стремительно неслись по каменному руслу, дабы через несколько мгновений сорваться вниз, разбиться о воздух и пасть в гранитную чашу, промытую миллионами их предшественниц. Пристальный взгляд зелёных глаз следил за вечным бегом воды — их обладатель сидел на каменистом выступе, подперев голову рукой. Запястье украшали две синих полосы-татуировки — клеймо тюрьмы, где ему однажды пришлось побывать. Скуластое лицо прикрывала треугольная, из тёмно-серой ткани, маска.

Шиноби поднялся, тряхнув копной угольно-чёрных волос длиной до плеч, блаженно потянулся, чувствуя, как перекатываются под кожей тугие узлы мышц. Глаза цвета перезрелой травы сузились, вглядываясь в горизонт, где маячили приземистые здания его деревни. Ниндзя подошёл к краю обрыва и ловко сиганул в тугие струи ревущего водопада. За те несколько мгновений, что оставались до безжалостного падения на торчащие внизу гранитные клыки, он успел сгруппироваться и, коснувшись ступнями воды, нырнуть за прозрачную стену. На мгновение чудовищная тяжесть падающей реки обрушилась на тело, грозя смять и размазать о камни, но тут же исчезла — человек оказался в просторной пещере. Грохочущая природная мощь водопада осталась позади. Впереди — сеть из залитых водой, полнящихся родниками пещерок и туннелей, ведущих в сердце Деревни. Тайный ход, известный лишь посвящённым.

Шиноби стремительно нёсся через наизусть вызубренную последовательность ходов, едва касаясь ступнями влажного камня и кристальных лужиц воды. Вот вдали мелькнул свет, и вскоре человеческая фигура выпрыгнула из-под земли прямо у бревенчатых стен резиденции главы деревни.

Он вошёл внутрь, минуя учтиво поклонившихся часовых. Створка двери отъехала в сторону, и убийца предстал перед своим господином.

— Я пришёл на ваш зов, учитель.

В центре просторной комнаты сидел одинокий, уже тронутый старостью человек. Некогда полные жизни серые глаза потускнели, тугая, как чехол, кожа прорезалась сетью морщин, а пепельные волосы тронула седина. Однако хоть оболочка и начала изнашиваться, прогибаясь под неизбежным грузом времени, дух и несгибаемая воля остались прежними. Человек, сидящий перед могучим воином, совершил невозможное, основав Скрытую Деревню с нуля и добившись уважения Пятёрки Каге, признавших его равным.

— Ты многого добился, Какузу, — произнёс Сабуи Дорай, великий ирьёнин и лидер Деревни Скрытого Водопада. — Народ признал тебя сильнейшим джонином нашего Селения.

Шиноби в маске учтиво поклонился.

— Это большая честь для меня.

На мгновение суровое лицо каге тронула лёгкая улыбка ностальгии — воспоминание о временах, когда он был молод, а его ученик лишь начинал постигать основы нинджутсу. Их шестёрка претерпела немало приключений, прежде чем собрала достаточную сумму и выкупила у даймё землю, где воздвиглась Такигакуре но Сато.

— Тебе не впервой исполнять заказы на убийства, — улыбка погасла, как солнце под напором грозового фронта. — Но сегодня я поручу тебе особенное задание. Миссию ранга S. Хотя, мне думается, для подобного рода поручений следует создать особую категорию.

— Кого мне нужно убить?

Какузу не привык к пространным диалогам — обладая острым умом и чуткой интуицией, он в то же время проявлял склонность к одиночеству и молчанию. Беседы утомляли его, раздражение перерастало в злость, постепенно накапливающуюся и угрожающую разрядиться во вспышке неукротимой ярости.

— Первого Хокаге.

Эти два слова поразили опытного ниндзя как разряд грома. Хаширама Сенджу… Бог Шиноби.

Обычно прищуренные глаза Маски распахнулись, матовая кожа слегка побледнела: ужас, страх перед битвой с чудовищно сильным воином пронзил всё его существо.

— Я понимаю, что даю тебе практически невыполнимое задание, — глухой голос Сабуи звучал почти как реквием. — Но иного выхода нет. Коноха — опасный конкурент, переманивающий многих заказчиков в ущерб нашей экономике. Во многом — из-за репутации Хаширамы. Если мы сможем убить его, то уничтожим и репутацию Листа, прославив себя. Кроме тебя, ни у кого нет шансов выстоять в бою с этим монстром. Ступай же, мой верный ученик, и да благословят тебя небеса.

Ещё раз поклонившись, Какузу встал с татами и покинул здание. Лёгкий ветер пощекотал лицо, когда джонин вышел на крыльцо. Перед глазами простирался итог десяти лет странствий, непосильного труда, многих смертей и опасностей. Его деревня, место, которое он мог бы назвать своим домом.

Вместе с учителем он прошёл непростой путь, открывая для себя премудрости искусства ниндзя. Цепкая память надёжно запечатлевала моменты этого пути, как фотограф — образы. День, когда он впервые смог призвать водную технику. Первое убийство. Первая миссия — и честно заработанные деньги. К ним он питал особенную слабость: шорох зелёных банкнот рё в ладонях пьянил, отдаваясь приятным стуком в груди, а их накопление, осознание растущего капитала привносило в жизнь особенный шик. Пожалуй, деньги были единственным его хобби — другие интересы просто не привлекали угрюмого, замкнутого убийцу.

Солнце медленно катилось к зыбкому краю горизонта. Время поджимало, и гибкая человеческая фигура сорвалась с места, отправляясь на возможно последнее в жизни задание.

* * *

Тихий шорох листьев, приглушал скользящие, почти невесомые шаги Какузу, медленно пробирающегося через заросли леса, окружавшего Коноху зелёной стеной. Он потратил немало времени, чтобы добраться сюда, но вот и он — финиш.

Шиноби выпрыгнул на широкую поляну, отделявшую стену деревьев от высокой стены Деревни. Несколько стражей чёрными силуэтами занимали позиции на её гребне; один из них повернулся, скользнув взглядом по диверсанту. В тот же миг Какузу метнул в него кунай — гранёное лезвие с силой вонзилось в шею наблюдателя, и безжизненное тело мешком упало вниз. Лезвие еще только отправилось в смертоносный полёт, а пальцы уже привычно складывались в технику перемещения — Маска успел подхватить тело у самой земли и тут же укрылся в зарослях. Щелчком пальцев зажёг тусклый огонёк, всматриваясь в лицо убитого. Снял с него форму, надев на себя. Пальцы снова задвигались, складываясь в печать перевоплощения, и спустя пару секунд рядом с трупом стояла его точная копия.

Какузу выпрыгнул из леса и в несколько прыжков оказался у подножия стены. Ловко взбежал по ней вверх и застыл молчаливым истуканом, всматриваясь в темноту — нужно хотя бы несколько минут побыть в роли часового, дабы успокоить подозрения «коллег».

Скоро вторжение обнаружится, и будет поднята тревога, но к тому моменту всё будет кончено. Он не собирался ввязываться в открытую драку — там у него не было бы ни единого шанса. Первый Хокаге немыслимо силён, но он человек: ударь его ножом в горло — и Бог Шиноби умрёт, как и любой другой.

Убедившись, что другие наблюдатели пока ещё не заподозрили неладное, Какузу осторожно спрыгнул вниз. Проникновение успешно совершено. Если рассуждать логически, Хаширама должен находиться в резиденции каге. Хотя если слухи, что распускали о нём злые языки, правда, то он может сейчас обретаться где угодно.

Ниндзя свечкой взмыл на ближайшую крышу — со стороны это походило на росчерк чернильной кистью в воздухе. Куполообразное здание было хорошо видно из любого уголка деревни — к нему-то и направился засланный убийца, словно кошка, прыгая по черепичным и соломенным крышам домов, додзё, лавок и прочих строений. На удивление, пока что всё шло гладко — никто не пытался его остановить или протрубить тревогу. Словно все жители Листа разом ослепли и оглохли, не замечая присутствия чужака. Тем лучше — меньше жизней придётся забирать сегодняшней ночью. Не то что бы он боялся убивать — это занятие давно стало для него не более чем профессией, способом заработка. Однако зачем ему лишние и бесплатные убийства? Это бесполезно, а следовательно, нежелательно.

Поддавшись размышлениям о цене человеческой жизни, Какузу не заметил, как выбежал на площадь, посреди которой стояло высокое, собранное из тонких досок и бумажных планок здание — нынешняя резиденция хокаге. Странно, но охраны не наблюдалось… Каге настолько уверен в собственных силах? Это станет его роковой ошибкой.

Всё тем же размытым росчерком прыжка шиноби вспорхнул на крышу. Пальцы сплелись в серию печатей стихии Воды — тело ниндзя расплылось в лужу, просочившуюся через щели между досок. Завершив технику, Какузу оказался в небольшом подсобном помещении — видимо, исполняющем функцию чердака. Его окружали различные бытовые предметы — вёдра, кадушки, несколько ваз, наполненных землёй, и орудия труда — лопаты, мотыги, даже одна соха. Зачем эти вещи сильнейшему в мире человеку, правителю богатого и процветающего Селения? Видимо, сплетни о том, что, Первый Хокаге — редкостный чудак, оказались правдой.

Дверь в подсобку была заперта снаружи — лёгкий удар кунаем вышиб хлипкий запор почти без шума. Шиноби оказался в длинном, расходящемся на множество ответвлений и тупиков коридоре. Сорвался на торопливый бег — затишье явно временное, уже скоро вся Деревня будет стоять на ушах, охотясь на вторженца. Надо как можно быстрее прирезать проклятого хокаге! Этажи и комнаты сменяли друг друга, как стёклышки в калейдоскопе, но людей не было. Будто сама жизнь покинула огромное здание.

Вот и последний этаж. Какузу ворвался в большой, выложенный соломенными ковриками зал. У дальней стены восседал тот, ради кого он явился сюда.

— Так ты пришёл…

Спокойный, кажущийся небрежным голос чудовища, способного стирать с лица земли города и армии. Хаширама поднял голову, тряхнув собранными в хвост длинными тёмно-русыми волосами. На нём не было церемониального плаща и шляпы каге, равно как и доспехов — обычное трико, слегка мешковатое и не стесняющее движений.

«Так он ждал меня?!»

Осознание краха всего предприятия пронзило мозг как нож. Какузу содрогнулся, поняв неизбежность финала: сейчас он умрёт. Эффект неожиданности потерян, а открытый бой не сулит ничего, кроме гибели. Сбежать ему тоже не дадут.

«Всё кончено».

Сенджу поднялся. Тусклый лунный свет, просачивающийся сквозь высокие окна, метнул пригоршню бликов на женоподобное лицо с правильными, изящными чертами. Длинные, касающиеся пояса волосы следовали за владельцем, как хвост. Хаширама не выглядел опасным или могущественным, но Какузу чувствовал, как под одеждой струится холодный пот и кожа покрывается мурашками от ужаса. Вот что значит репутация!

— Я знал, что ты явишься сюда, — будто угадав его мысли, хокаге скупо улыбнулся. — Брат следил за тобой с момента, когда ты пересёк границу Страны Огня.

Его засекли, стоило лишь перейти границу? Но как? Ведь были соблюдены все меры предосторожности!

— Не хотелось бы сражаться с тобой, — ладони Хаширамы сложились в печать Уси. — Но ты не отступишься. Я не хочу, чтобы жители деревни страдали и гибли по моей вине. Ты пришёл за мной, и лишь я должен принять весь груз ответственности.

Какузу отпрыгнул, на ходу вызывая технику Суитон. Пальцы мелькали с умопомрачительной быстротой: несколько секунд — и позади него взметнулся громадный дракон, сотканный из воды. Чудище взревело и бросилось на кажущуюся хрупкой фигуру Первого Хокаге. Тотчас деревянный, покрытый соломой пол дрогнул, ощетинившись роем корней. Узловатые, покрытые морщинистой корой, они схватили дракона, не дав тому и коснуться их хозяина. Вода поглощалась ими, как губкой: эфемерное чудище истаяло на глазах.

Тенью метнувшись в сторону, Какузу выбросил руку вперед — с пальцев сорвались тонкие струи воды, формирующие гибкую плеть. Хлёстким ударом они обрушились на то место, где секунду назад стоял хладнокровный, непоколебимо спокойный Шиноби но Ками. Пол взорвался роем щепок, но тщетно. Маска дёрнул кистью, перенаправив технику в отчаянной попытке настигнуть стремительного противника; второй рукой он выхватил несколько сюрикенов, бросая их на опережение. Размытая тень Хаширамы выхватила серп на цепи, мгновенным движением отражая свистящие лезвия. Цепь звякнула, когда яростная кусаригама ударила в пол у ног Какузу. Ниндзя снова прыгнул, уже в полёте вызывая новую порцию воды, формирующуюся в меч.

Раз не получается попасть на расстоянии, придётся идти в ближний бой.

Лезвие, сотканное из уплотнённой воды, рассекло воздух, столкнувшись с металлическим клинком серпа. Хаширама ловко изогнулся, впечатав подошву сандалии в грудь Какузу. Шиноби Водопада отлетел к стене, хрипя от удушья. Страшный удар вышиб из лёгких весь воздух, чуть не сломав рёбра.

Сенджу сложил несколько печатей, и доски, выстилающие пол и стены, дрогнули, вспучиваясь и меняя форму: за спиной каге вырастала гротескная фигура, целиком состоящая из дерева.

Какузу с трудом поднялся, выхватывая кунай из сумки на поясе. Видимо, он так и погибнет здесь, в чужой стране, от руки могущественного Первого Хокаге. Ну, по крайней мере, это поражение будет достойным.

Деревянный Голем шагнул вперёд, и всё здание содрогнулось от его тяжести и мощи. Граненый кулак ударил, с хрустом разбив доски и повредив фундамент. Хаширама увернулся от летящего в горло клинка, перехватил обеими руками кусаригаму и контратаковал, чуть не снеся Какузу голову изогнутым лезвием серпа. Уверенным движением послал вдогонку грузик, ударивший в лопатки. Какузу упал, чуть не завыв от боли, и из последних сил вызвал клона, бросившегося на могучего врага. Кожу опалило жаром, когда пространство зала перечеркнула вспышка огненной техники. Клон, шипя, рассеялся облачком пара, исчезнувшим в пылающем воздухе. Маска почувствовал, как на нём обугливается краденая одежда, кожа вздулась пузырями ожогов.

«Это конец».

Сейчас на него обрушится смертельный удар похожего на молот кулака Голема, дробя кости и органы.

Но удара не последовало.

— Ты проиграл.

Сильная рука схватила его за волосы, приподняв над татами, шеи коснулось холодное лезвие серпа.

— Я не хочу обагрять руки лишней кровью, — строго произнёс Хаширама, — и потому не убью тебя. Возвращайся в своё селение и проживи оставшуюся жизнь мудрее.

Пальцы, сжимавшие волосы, разжались, уронив искалеченное тело на пол. Бог Шиноби пощадил его.

Из глаз выкатилось несколько робких слезинок. Железный Какузу плакал от невыносимой тоски и стыда. Он проиграл бой, завалил важную миссию, подвёл своего учителя и деревню.

Пальцы снова сплелись в печати, и рядом с распростёртым телом возник его двойник из воды. Подхватил хозяина, волоча прочь из разгромленной комнаты.

Хаширама проводил ретировавшегося врага снисходительно-грустным взглядом, каким отец провожает непутёвого ребёнка. Вздохнул, оглядывая ущерб, причинённый залу — тлеющие проплешины от огня, расколотый пол, выбитые доски. Он не горевал — с его способностями восстановить деревянные конструкции будет несложно. Однако битвы всегда мучительны и несправедливы, причинение боли людям — отвратительно. Он всегда старался бороться с этим, неся в мир добро и сострадание, однако сегодняшняя ночь перечёркивала все приложенные усилия.

Выходит, он не добился ровным счётом ничего?

Хаширама устало провёл ладонью по лбу, поправляя непослушную прядь волос, закрывшую глаза. Возбуждение от битвы улетучивалось, и его место занимала болезненная опустошённость, а также мысль о том, что брат, несмотря на запрет, всё равно раздует скандал и потребует у Деревни Водопада компенсации.

Издав ещё один страдальческий вздох, он попытался улыбнуться — получалось откровенно не очень. Будто неумелая театральная маска. Бросив все попытки вернуть хорошее настроение, Сенджу побрёл к выходу.

Иногда ему казалось, что истинный каге Листа — не он, а Тобирама.

* * *

Клон тащил его через узкие переулки Конохи. Шиноби готов был рычать от невыносимой боли, рвущей тело эфемерными зубами. Ожоги и синяки приносили жуткие мучения, не давая идти на своих двоих, и Какузу с ужасом представлял, что произойдёт, когда у него иссякнет чакра и клон развеется.

Уже на окраине селения его настигла грозная тень. Выйдя из сумрака, она преобразилась в Тобираму Сенджу.

— Бежишь прочь, как трусливый пёс?

Холодный, безжизненный голос человека, отлитого из стали. Он смотрел на него сверху вниз, и взгляд этот был полон презрения и желания убить.

— Если бы не приказ старшего брата, я прирезал бы тебя ещё на границе Страны Огня, — продолжил будущий Второй, небрежно перебрасывая в пальцах небольшой нож. — Увы, но Хаширама слишком мягок и добр к ублюдкам, недостойным жизни. Ты убил одного из моих людей и посягал на жизнь брата. Он простил тебя, но я — нет.

Тобирама отвернулся и снова шагнул в темноту, исчезая с глаз.

— Ты не отделаешься так легко, как хотел братец. Я не могу ослушаться его, но найду способ прикончить тебя. Жизнь за жизнь.

Какузу молча опустил глаза, позволив клону и дальше тащить его по направлению к ближайшему населённому пункту. Было ясно, что жизнь необратимо покалечена: репутация у младшего Сенджу была ещё страшнее, чем у старшего. Он слов на ветер не бросал.

Хоть бы успеть добраться до селения. Повидаться с учителем…

* * *

— Ты не справился, Какузу.

Тело неудачливого убийцы покрывали слои бинтов, скрывающие последствия недавней битвы. Если дорогу в Коноху можно было назвать тяжёлым испытанием, то путь обратно был эквивалентен прохождению всего Дзигоку. Временами Маска сожалел, что не погиб тогда — настолько измучило его унылое путешествие на попутных телегах, ибо сам он идти не мог. Всё это время лишь желание вновь увидеть родную деревню и уважаемого учителя поддерживало в нём жизнь. И ради чего…

— Ты ведь знаешь, что ждёт шиноби, провалившего задание?

Какузу знал. Не выполнивших миссию ждало наказание.

— Я вынужден арестовать тебя, мой нерадивый ученик, — произнёс Сабуи. — Ты не только провалил миссию, но и навлёк на себя гнев Тобирамы Сенджу. Его эмиссары запросили твою голову в качестве компенсации за покушение на жизнь Хаширамы Сенджу и убийство одного из чунинов.

«Что?! Его собираются отдать в качестве платы за перемирие?»

— Я не могу поступить иначе. Если мы откажем АНБУ Конохи, отношения между нашими селениями ухудшатся. Возможно, это даже перерастёт в войну. Неоправданный риск.

— Учитель, прошу, не предавайте меня!

Не обращая внимания на режущую боль в теле, он попытался встать — лишь для того, чтобы почувствовать, как на его теле сомкнулись стальные тиски чужих рук. Двое молчаливых телохранителей выволокли его прочь из залы. Последнее, что увидел вырывающийся из немых тисков Какузу, были равнодушные глаза Сабуи Дорая.

* * *

Сегментированные цепи, звеня, обвили запястья, приковав шиноби к стене. Молчаливые тюремщики удалились, оставив смертника наедине с самим собой — до того момента, когда за ним придут люди в масках зверей, чтобы унести в застенки Конохи.

Всего лишь две цепи. Ниндзя ими не удержать… Какузу рванулся, стиснув зубы от разрывающих тело страданий. Тщетно — израненное тело почти не слушалось, мышцы ослабли. Те, кто приковал его, отлично это понимали. Маска бессильно привалился к стене, позволив проклятым железкам свободно болтаться, задевая плечи. За всё время, прошедшее после злополучного поединка с Хаширамой, у него не было возможности собраться с мыслями и обдумать накопившиеся проблемы. Однако теперь времени было, можно сказать, в избытке. Как раз хватит, чтобы ещё раз осознать, в какую передрягу он угодил.

Его использовали как разменную монету — послали наудачу, заранее просчитав, как по-быстрому отмазаться, свалив вину на исполнителя их воли.

Его предали…

Какузу стиснул зубы от грызущего душу бессильного отчаянья. Как же так! Он всего себя отдал выполнению невозможного задания, сделал всё, что мог — и теперь вот так погибнет?

А ведь он действительно ценил репутацию своей деревни, любил её. И уважал наставника….

Как выяснилось, уважение это было односторонним. Для учителя он всегда был не более чем инструментом. Ценным, заботливо взращенным и отточенным, но инструментом. Вещью, которую можно выбросить, когда она станет бесполезной. Как сейчас. Какузу понимал это — осознал давно, когда во время одной из миссий, сидя перед костром, от скуки принялся заглядывать в себя, что делал редко. Но даже раскрыв мотивы Сабуи, он боялся признаться себя в этом. Лгал, пряча истину под слоями верности и патриотизма. Теперь пришло время пожинать плоды хвалёной преданности. От истины не убежать.

Какузу, щёлкнул зубами, прокусив десну — по подбородку скатилась рубиновая капля. Эту кровь он проливал за чужие интересы, за учителя и его хвалёных дружков, за селение. И это их благодарность?!

— Убью!

С окровавленных губ сорвалось одно короткое, жестокое слово, и в нём излились вся ненависть и злоба, что кипели в сердце преданного шиноби, чью верность грубо растоптали человеческая трусость и корысть. Голова пленника упала на грудь, знаменуя падение в беспокойное забытье.

* * *

Его разбудил настойчивый стук о металл. Глаза узника медленно раскрылись, фокусируясь на силуэте по ту сторону решётки. Им оказался юноша, скорее всего чунин, невысокий, но жилистый, поджарый, как гончая. Из-под повязанного на лбу протектора смотрели внимательные карие глаза с едва различимыми бусинками задора.

— Кто ты? — Какузу разомкнул губы, покрытые коркой запёкшейся крови. — И что тебе нужно?

Юноша хмыкнул, вновь пробежавшись пальцами по решётке. Затем ответил:

— Вам не нужно знать моего имени, Какузу-сан. Что до моего дела — я тот, кто должен сторожить вас, но просто не могу видеть, как тот, кем я восхищался, без вины гибнет в цепях.

— Один из моих подражателей, — Маска готов был рассмеяться. — Ты тоже хочешь стать игрушкой в руках каге?

Он знал, что являлся примером для многих юных шиноби, начинавших свой путь в Такигакуре, и даже гордился этим. Когда-то, но не теперь. Какой смысл в гордости, если она всё это время была фальшивкой?

Тюремщик улыбнулся и, запустив руку в один из карманов жилета, вытащил маленькую связку ключей.

— Я всегда восхищался вами и шёл по вашим стопам, но теперь вижу, каким слепцом я был. У меня нет отца и матери, я один на этом свете, и мне больше нет смысла жить. Лучше умереть, чем служить человеку, видящему во мне лишь вещь. Я освобожу вас.

Ключ скрипнул в замке, отворяя дверь камеры, за ним последовали запоры кандалов, и стальные цепи, как мёртвые змеи, опали наземь.

— Что толку в твоём самопожертвовании, странное дитя? — невесело ухмыльнулся Какузу, мешком оседая на каменный пол. — Я далеко не уйду, и мы оба погибнем напрасно. Затвори всё, как было, и никто не заподозрит тебя в измене.

— Для меня нет пути назад, — произнёс юный шиноби, задирая рукав. — Я уже подписал себе смертный приговор, сделав это…

Капля вишнёвой крови упала на печать хранения, скрывающуюся под одеждой, и в облачке дыма появился объёмистый свиток, исписанный множеством росчерков кандзи.

— Это же… — Какузу потерял дар речи от увиденного, — свиток с тайной техникой Джионгу!

— Истинно так.

— Как ты достал его? — Маска подполз к спасителю и протянул руку, коснувшись глянцевой на ощупь обёртки свитка. — Это же ценнейшее запретное искусство!

— Его не охраняют, — ответил чунин, вручая ношу заключённому. — Джионгу при использовании навсегда забирает человечность. Немногие готовы пойти на такую жертву ради силы, а те, кто готов, боятся наказания за кражу. Но я уже решился, а у вас просто нет иного выхода.

Действительно, по-другому никак. До Какузу доходили слухи о таинственной секретной технике — её когда-то добыл в одном из походов сам Дорай. Техника, что превращает использовавшего её в монстра, давая невероятные силы. Если применить её сейчас, появится шанс отомстить предателям и спастись… Но пути назад не будет — изменения необратимы. Он навсегда останется чудовищем.

Свиток, шурша, развернулся в длиннющую полосу, густо исписанную загадочными символами вперемешку с традиционными кандзи. Кое-где виднелись небольшие рисунки, изображающие гротескные фигурки, будто сотканные из чёрного меха.

К чёрту сомнения! Он умрёт, если будет медлить, и жертва ребёнка, отдавшего жизнь ради этого шанса, будет напрасной. Какузу прокусил указательный палец и со шлепком опустил сочащуюся кровью ладонь в центр свитка. С кончиков пальцев хлынули потоки чакры, впитываясь в магическую бумагу.

— Страх Негодования Земли.

Чернила, коими было написано содержание техники, задымились, испаряясь и взмывая в воздух душным чадом, сама бумага обугливалась, истлевая на глазах. По-видимому, она была одноразовой.

Маска закашлялся, когда первые струйки пропитанного чакрой дыма коснулись лёгких, кожу пронзил острый зуд, по телу разливалось странное напряжение.

Чунин, до этого молча наблюдавший за действиями кумира, отшатнулся в страхе ненароком попасть под действие активированной техники. Забился в угол, скрючившись, как эмбрион. Лишь удивительно живые для столь несчастного создания глаза продолжали блестеть в сумраке окутанной дымом камеры.

Какузу вскрикнул, когда и без того странно напряжённое тело пронзил первый разряд боли: сажа, пепел и серые огоньки, вырвавшиеся из теперь уже бесполезного свитка, впитывались через кожу, проникали в лёгкие. Кожа будто вспыхнула огнём, шелушась и облезая, как у прокажённого. Но не это было самым ужасным — мышцы и органы будто растворялись. Он почувствовал, что больше не может дышать — в груди образовалась странная пустота. Руки и ноги перестали слушаться хозяина, и джонин распластался, корчась, как поражённая молнией лягушка.

Чунин хотел подбежать к бьющемуся в муках узнику, но смог лишь неуверенно шагнуть вперёд — ужас перед неведомым сковывал движения и разум. Он так и застыл, в бездействии наблюдая за перерождением обожаемого кумира.

Кожа грубела: верхний слой осыпался, и под ним вырастала новый, чем-то похожий на кокон бабочки. Вскоре Какузу целиком покрылся жёстким панцирем матово-серого цвета. По шершавой поверхности пробежала сеть трещин — с утробным хрустом оболочка взорвалась. Из клубов дыма вышло нечто — человеческая фигура, целиком состоящая из переплетающихся ровными слоями, пульсирующих и извивающихся нитей, заменивших мышцы, органы и кости. Поверх обновлённой плоти стремительно вырастала новая кожа — сначала крошечными участками. Она быстро окутывала жуткий образ, возвращая ему человеческое обличье. Спустя несколько минут перед насмерть перепуганным шиноби стоял обновлённый Какузу: обнажённое тело покрывали стяжки швов из всё тех же пепельно-серых нитей — они теперь заменили его некогда знаковый шрам-улыбку, покрывали запястья, грудь и спину, спускаясь вниз по животу. Теперь он походил на чудовищно сшитую куклу.

— С вами всё в порядке, Какузу-сан? — неуверенно спросил чунин, наконец, то осознав произошедшее.

Техника свершилась, превратив его идеал в чудовищное, противоречащее самой Природе создание. Джонин больше никогда не сможет жить как человек.

— Я благодарен тебе за этот подарок, — глухо произнёс Какузу, улыбнувшись перечёркнутыми швом губами, — и потому убью лично. Если тебя поймают, то запытают до смерти. Я управлюсь быстрее.

Он выбросил правую руку вперёд — с кончиков пальцев сорвался пучок гибких, словно плеть, нитей, метнувшихся к парню, как разозлённая змея. Острые концы придатков вонзились в грудь шиноби, с утробным хрустом разрывая плоть. Джонин шевельнул пальцами, и подчиняясь его воле, нити разорвали грудную клетку его спасителя, вырвав ещё бьющееся сердце. Непослушными, дрожащими пальцами чунин попытался схватить ускользающий пепельный хвост, но жизнь уже покинула разорванное тело. Он свалился в лужу крови, хлещущей из дыры в груди, и более не шевелился.

Один из швов на груди убийцы разошёлся, открыв небольшую полость, ершащуюся выступающими нитями. Втянув краденое сердце туда, он затянул шов и внимательно осмотрел собственное тело.

— Так вот какой я теперь…

Подняв к глазам левую руку, он внимательно осмотрел стежки, которыми она теперь крепилась к запястью. Повинуясь мысленному указу, шов распался, и кисть свободно отделилась от тела, держась на гибком пучке нитей из плоти, что теперь заменяли кость. Движение плеча, шиноби послал сжатую в кулак ладонь в стену — костяшки больно ударились о кирпичную кладку, но лёгкие ссадины почти мгновенно исцелились. С той же лёгкостью кисть вернулась обратно, снова прирастая к основному телу.

— Так значит, я теперь мальчик-куколка… — Какузу едко ухмыльнулся, осознавая свои новые возможности. — А куколку непросто сломать!

В груди билось два сердца, и он чувствовал, что туда поместятся ещё три. А если раны на теле так легко исцеляются, значит, и убить его будет непросто.

Такигакуре совершила большую ошибку, предав своего верного сына.

* * *

— Господин Сабуи!

Дорай оторвался от изучения отчётности и, подняв взгляд, увидел тяжело дышащего чунина, покрытого ранами и ссадинами.

— Кто разрешил тебе без приглашения врываться ко мне? — холодно поинтересовался Лорд Водопадов, откладывая стопку бумаг в сторону: сегодняшний день выдался непростым, беспрестанно раздражая и выводя из себя — Лидер был зол и готов сорваться на любом несчастном, подвернувшемся под руку.

— Господин Такикаге! — затараторил шиноби. — Из архивов был похищен секретный свиток с запретной техникой Джионгу. Пленник Какузу сбежал из тюрьмы и убил старейшин. Сейчас он прорывается сюда, и охрана не может его сдержать.

— Что?!

Брови Дорая взметнулись вверх, а кожа лица сменила цвет на мертвенно-бледный. Какого чёрта здесь происходит?

— Полагаю, кто-то помог ему сбежать и принёс свиток с техникой в камеру, — объяснил свои подозрения чунин. — В камере нашли тело одного из сторожей — у него вырвано сердце. У старейшин также вырвали сердца.

Сжав кулаки в бессильной ярости, Сабуи, чуть ли не рыча, спустился со своего возвышения на татами.

— Этот мальчишка… Видимо я плохо его воспитал, раз он не готов умереть за меня.

В тот же миг чунин, хрипя, упал к ногам своего повелителя — несколько нитей навылет пробили горло, пустив фонтанчики крови из проколотых артерий. В конце коридора, ведущего в покои Такикаге, появилась высокая тёмная фигура.

Сабуи торопливо начал складывать печати — сухопарое тело в широком плаще окутал водоворот, разразившийся серией катящихся волн. Но Какузу отразил их все, повторив технику учителя.

— Ты хороший ученик, — прохрипел Дорай, складывая печати для новой атаки. — Но плохой шиноби. Истинный ниндзя никогда не пойдёт против своего господина.

— Истинный господин никогда не предаст верного слугу.

Изо рта Каге вырвалась уплотнённая до состояния узкой струи вода, как нож, разрезающая всё на своём пути. Какузу рассекло пополам, но гибкие нити тут же сшили половинки воедино — монстр даже не покачнулся от раны. Он поднял руку и уже успевшим стать привычным движением запустил кисть в растерявшегося оппонента. Сабуи, призвав водный клинок, бросился на бывшего ученика, избежав захвата цепной ладонью. Водное лезвие рассекло нитевидную плоть, но разрубленные нити срастались, а кожа сшивалась. Мощным ударом в живот Какузу отбросил старика к стене, тут же послав вдогонку руку. Цепкие пальцы обвили тощую шею Дорая, сжав ее до хруста в трахее.

— Старость крадёт у вас силы, учитель, — глухо произнёс Маска, выходя из тени. — Но вы всё ещё сильны. Будь я обычным человеком, не смог бы так легко победить.

Он уже подобрал себе комплект одежды — должно быть, снял с одного из убитых сторожей. Штаны, рубашка и жилет скрывали швы — со стороны Какузу походил на рядового шиноби. Если бы не душил наставника отделённой от тела рукой.

— Но я теперь не обычный человек.

Пальцы, сжимающие горло Сабуи, ощетинились роем острых нитей, вспарывающих артерии и вены. Хрипя, ирьёнин попытался обрубить их скальпелем из чакры, но всего лишь повредил кожу на вражеской руке.

— Умрите, сенсэй.

Гранёный, землистого цвета кулак врезался в грудь старика, с треском дробя рёбра и сминая лёгкие. Безжалостные тиски на горле разжались. Какузу повернулся к выходу и проворно выбежал из здания, оставив учителя погибать в одиночестве.

* * *

Над разгромленным селением занимался рассвет. Багровые лучи ласково щекотали кожу беглого шиноби, ставшего монстром.

Маска оглянулся на бывший дом, маячивший далеко внизу. Долину, которую он покинул — теперь уже навсегда.

Месть свершилась, но что же дальше? Ему больше некому служить — он утратил всякое доверие к людям.

Что он будет делать теперь?

Жизнь бессмысленна, если в ней нет мотива.

Какузу вновь осмотрел себя: снятая с трупа стандартная форма шиноби Водопада — трикотажная рубашка, штаны, кожаный жилет с карманами... Один из них слегка шуршал при каждом движении. Запустив туда руку, Какузу извлёк на свет несколько бумажных рё. Зелёные мятые бумажки, универсальный денежный знак, легитимный во всех странах.

В памяти мелькнуло воспоминание о тех далёких временах, когда он, голодный и побитый, сидел у ворот храма, жадно глядя на чужую добычу. Если подумать, всю жизнь он любил лишь две вещи — деньги и свое селение. Но селение предало его и более не заслуживает любви и уважения. Остаются деньги.

Он заботливо расправил денежные знаки и, сложив их один к одному, убрал в карман. Потом поднялся и, бросив последний взгляд на не родную ему более деревню, зашагал прочь.

Люди предают, тело может предать, сам мир готов обернуться против него. Но деньги — самая надёжная вещь в мире. Они не предадут, если ими умело пользоваться.

Какузу улыбнулся, поняв, что наконец-то нашёл своё предназначение.

Ведь даже Ад стоит на деньгах.