Нити сияют (джен)

Шин-А всегда видел дальше, чем другие.

Его необыкновенные глаза были способны смотреть не только на большие расстояния или сквозь стены, они могли заглядывать в людские души. И даже читать их, словно карты далёких стран.

Сам Шин-А лишь недавно научился понимать, что означают эти цветные пятна в людских душах: он видел людские чувства, и хотя пока ещё плохо разбирался в красочных калейдоскопах, уже с лёгкостью мог отличить добро от зла, а любовь — от зависти. Это уже не пугало, но поделиться этими ощущениями с кем-то всё ещё было очень сложно.

Как и рассказать о том, что каждое чувство, возникающее или уже давно поселившееся в душе человека, имеет свой цвет, форму и силу свечения.

Например, лень выглядела как бледно-серые овалы неправильной формы с неровными краями. Это чувство делало человека вялым и неподвижным, его слова — монотонными и не способными произвести нужного впечатления. Оно же делало его неспособным проявить настоящую любовь.

Зато трудолюбие ярко сияло светло-желтыми ровными многоугольниками, больше похожими на звёзды, которые часто рисуют дети. Этот свет свидетельствовал о большой внутренней силе, готовности к риску и новой встрече с опасностями.

Злоба всегда была неизменно чёрной, иногда с вкраплениями ядовито-зелёной зависти, но всегда похожей на осьминога с живыми шевелящимися щупальцами. Эта желчь, у которой была своя собственная жизнь, была всегда глубоко скрытой и надолго запирала человека в себе, окружая его плотной непроницаемостью. Она создавала ощущение, что он попал в какую-то глубокую яму и больше не способен выбраться. А находящиеся в постоянном движении извивающиеся щупальца распространяли вокруг себя коварную тьму и занимали всё новые и новые территории души.

Ярко-фиолетовая, похожая на неприступную скалу шипастая гордость резко контрастировала с нежно-розовым перламутровым сиянием округлого пушистого смирения, а искрящийся солнечный ветер радости легко сметал комки различных оттенков серого — печаль, тоску и уныние, — которые соединялись между собой слабыми токами, тем самым постоянно нарушая душевное равновесие.

Но ярче всего полыхала любовь. Яркое алое зарево, окруженное золотым сиянием. Всепоглощающее, всепобедительное пламя высшей гармонии и свободы, играющее всеми цветами радуги в сердце. Это было невероятно яркое и необычное сочетание цветов. Оно то обливало всё вокруг ослепительным счастьем, то обжигало такой же ослепительной злобой. Эта яростная смесь противоречивых чувств была настоящим Инь-Ян, вибрирующим потоком, менявшим свой характер с каждым желанием человека.

Хотя цвета не являлись постоянным фоном человеческой души, они служили для неё своего рода витриной, которую с интересом рассматривал и изучал Шин-А. Каждая душа находила в нём своё собственное отражение — он реагировал на них своей частью личности. И каждая следующая была совершенно не похожа на предыдущую.

Шин-А нравилось изучать людские души. Они были гораздо интереснее и многограннее, чем души собратьев-драконов, которые чаще всего источали присущий им цвет спектра.

Например, в душе юного целителя Юна преобладали пастельные тона, меж которыми виднелись бесформенные тёмные пятна гнева, злости и тоски. Шин-А понимал, что в этом было виновато нелёгкое детство мальчишки и его вынужденное одиночество, и не осуждал. Главное: сейчас душа Юна стремительно светлела. А та небольшая серебристая сфера с мерцавшей посредине золотой спиралью напоминала о том, что он уже не был одинок и чувствовал себя не в пример лучше, чем многие юные и глупые люди его возраста, и на душе у него было спокойно.

Телохранитель Йоны — Хак — в основном сливался с цветом своего тёмно-синего одеяния, но когда был сосредоточен на выполнении задания, то почему-то становился полупрозрачным, словно старался укрыться от посторонних глаз. Когда он сражался, то там, то сям возникали ослепительно белые всполохи, а его душа приобретала синевато-стальной оттенок. В этот момент её невозможно было описать, поскольку пятна меняли цвет и форму, появлялись и исчезали. Они могли быть вытянутыми, как его копьё, и такими же острыми. Или бесформенно-огромными, напоминавшими грозовую тучу.

Когда Хак спорил с Джи-Ха, то его душа пропитывалась ядовито-жёлтыми каплями насмешек, а когда подкалывал Киджу, называя того белой змейкой, поблёскивала озорным оранжевым с вкраплениями лазури. И лишь рядом с Йоной его душа наполнялась светом, прорастая шипастыми побегами и распускаясь пурпурно-красными цветами, очень похожими на розы.

Но из всего спектра душ, уже знакомых Шин-А, была одна особенная, чьё свечение казалось самым ярким.

То была нечёткая геометрическая структура, основанная на квадрате и треугольнике, который располагался внутри полупрозрачного цилиндра, как бы венчающего хрупкую фигурку девушки. Цилиндр, в свою очередь, был обвит довольно толстым слоем тёмно-красного пламени, который поднимался вверх, но, не попадая в центр рисунка, плавно изгибался и смешивался с цветами радуги, уже слившимися в ослепительно-яркое алое сияние.

Так сияла Йона. Оно и понятно — она была потомком Красного дракона, Императора Хирю.

Очень часто в её душе проскальзывали темно-фиолетовые пятна разочарования; скорее всего — когда она думала о Су-Воне.

В последнее время их стало чуть больше, и то, что они размывались светло-серой тоской, делало Йону мрачнее обычного. Видимо, она всё-таки скучала по бывшему возлюбленному. Или же её тревожило что-то другое.

Возможно, то, что Су-Вон убил её отца. В такие моменты в её душе проглядывала тьма, Йона хмурилась, словно оглядывалась на прошлое. Тогда она брала свой лук и молча уходила, с грустной улыбкой поглядывая в пустоту, словно прикидывая, что бы ещё такое сделать. И то, что она видела в своём внутреннем мире, позволяло ей не сдаваться и переживать ещё несколько мгновений.

Зато когда она смотрела на кого-то из драконов, тьма рассеивалась, сменяясь небесно-голубой нежностью и солнечно-желтой радостью.

И только когда её взгляд наталкивался на Хака, алый цвет души Йоны пронизывали тонкие золочёные нити. Они закручивались в причудливые узоры, смысл которых пока ускользал от Шин-А. Число таких нитей можно было пересчитать по пальцам обеих рук, но дракон заметил, что с каждым днём появлялись новые яркие точки, из которых, словно ростки, пробивались золотистые хвостики. И горели они всё ярче.

Шин-А предпочитал умалчивать об этой стороне своей способности, но казалось, что все его мысли почему-то были понятны другим драконам. Это было странно, но придавало уверенности и значило очень многое. И, хотя прошло совсем немного времени с момента, когда Йона и другие драконы появились в его жизни, и будущее представлялось ещё очень сложным, это новое чувство медленно, но верно вползало в его жизнь.

Шин-А никогда прежде не писал стихов, но, глядя на полную луну, озарившую ночное небо, он вдруг ощутил, что у будущего появилась надежда.

И строки сами сложились в его голове:

Ласкающий свет

Гладит траву серебром.

Нити сияют.