Вдвоем теплее (гет)

Апрель 2019

— Ты как?..

— Нормально, — бросил Данилов, сосредоточенно объезжая глубокие ямы на размытой деревенской дороге.

— Надо было поменяться, — снова повторила Рита, хотя понимала, что уже бессмысленно: они уже приехали.

— Поздно.

Перед выездом она убеждала его, что он вовсе не обязан заниматься этим делом. Можно попросить Рогозину заменить его кем-то другим, ну или самим договориться: Майский, Круглов, Шустов — все бы поняли. И Галина Николаевна тоже. Но упрямый Данилов бросил: «Что, теперь не работать?» и, вырвав из руки Тихонова распечатку с адресом, отправился на парковку. Рите оставалось только последовать за ним.

Дорога, по которой еще можно проехать, внезапно закончилась. Они вышли из машины, вытащили рабочие чемоданы и пошли пешком. До места назначения оставалось метров пятьдесят по рыжей, пожухлой, прошлогодней траве — посреди небольшого участка, за темными полосами пустующих пока грядок хорошо были видны черные развалины сгоревшего дома. По пути Рита отмечала огромное количество следов — натоптали жители деревни, пока пытались ведрами потушить пожар. И поглядывала на Данилова — сосредоточенного, серьезного, и догадывалась, что это никакая не рабочая собранность, а чудовищное усилие воли. Попытка побега от внутренних кошмаров. Вот только кошмары в этом деле могут догнать извне.

Тема пожаров в последние месяцы счастливым образом не возникала среди расследуемых дел. Это — первое после «Чаркона».

На подступах к развалинам козырнул участковый:

— Здравия желаю! Дом принадлежал семье Бобровых, приезжали в деревню на лето…

— Еще вроде дачный сезон не открыт? — перебила его торопливый доклад Рита, косясь на Степу, оглядывающего пепелище.

— Так это, — замялся участковый и сдернул с головы шапку, — они с апреля обычно и наезжали. Бабка их все время тут жила, а как снег сойдет, так и молодые наведывались.

— Давно они приехали?

— Так это… Не… недавно. Недели две.

Участковый Рите не нравился: суетливый, перепуганный, глаза бегают, руки из шапки вот-вот отбивную сделают.

— Так может, печь затопили, заслонку рано закрыли, вот и пожар?

— Вот и я так думаю! Генка наверно заснул, за печкой-то и не уследил! А может, курил и… тоже заснул. Он вчера один вроде был, остальные в городе. Может, принял… — участковый хлопнул по шее характерным жестом.

— Вы были здесь? Откуда знаете, что один? — Данилов тем временем прошел дальше, стоял посередине развалин, и Риту тянуло подойти, не оставлять его, контролировать. А не слушать нудного участкового.

— Ну-у-у…

Участковый разом порозовел и замялся, пряча глаза. Рита потеряла терпение.

— Перед начальством своим краснеть будете! Отвечайте, откуда знаете. Были здесь?

— Д-да… У Людки…

— В каком доме Людка живет?

— В-вон, — мужик махнул рукой в сторону. За забором Рита успела заметить мелькнувшую фигуру в темной куртке: видать, та самая Людка. — Я мимо шел, а Генка на крыльце курил, ну и перекинулись парой слов.

— Во сколько это было?

— Да… часов наверно в десять… Или девять… Не помню…

— «Наверно»?! Вы, что, не понимали, о чем вас спрашивать будут? Забыли, где работаете? Вспоминайте детали, мелочи. Телевизор, может, смотрели?

— Нет… не смотрели, — стыдливо отвел глаза участковый.

— Дальше! Что вас все подгонять надо?

— Так это… и все. Я потом ушел. Все тихо было. У Генки свет, правда, горел, но я внимания на это не обратил особо.

— Во сколько вы от своей пассии уходили?

— Простите?.. — как будто бы не понял участковый. — А… часа в два.

— Что-нибудь необычное видели? Машину незнакомую?

— Нет…

— Свободен пока. — Рита обогнула надоевшего участкового и быстро направилась к дому. Точнее, к тому, что от него осталось.

По нагромождению обгоревших обломков бревен, мебели и куче пепла добралась до Данилова и огляделась. Тело было одно: лежало на железном остове кровати. От запаха гари и едва доносимого, но все же ощутимого запаха горелого мяса к горлу подступила тошнота, и больше всего на свете захотелось оттащить отсюда Степу. Рита глянула на него: он был заметно бледным.

— Рита… — он продолжал стоять неподвижно, смотрел в сторону. Она поняла, что он хочет что-то показать, и выглянула из-за его спины.

Прямо перед ними стояла детская кроватка.

Твою мать!.. Только не это!

Не сгоревший в огне ребенок!

Она с силой развернула Данилова и слегка подтолкнула назад. Лишь похлопала по плечу — единственное, чем могла сейчас поддержать. Единственное, чем вообще могла поддержать.

— Осмотри все возле дома. Найди следы от машины, кто-то же мог приехать ночью, если это поджог.

Слава богу, он послушался. Рита еще раз огляделась. На первый взгляд, тела ребенка нет. Если только они не найдут его под завалом.

* * *

Они переговорили со всеми жителями весьма малочисленной деревни. Все клялись, что прибежали уже на пожар, когда вовсю горело. Глубокой ночью все спали — потому и дом успел весь выгореть. Тревогу подняла та самая Людка, которой после утех с участковым не спалось — она и заметила в окне зарево от дома напротив.

Эксперты от МЧС еще возились: собирали образцы углей, грунта, прошлись газоанализатором, разобрали остатки всего, что могло быть бытовой техникой в доме, осмотрели обгоревшую печь и обрывки проводки. Официальную экспертизу обещали завтра, но предварительно ничем не порадовали: явных следов поджога не нашли, а технику надо изучать в лаборатории.

Тело уже погрузили, предстояло определить личность погибшего — не факт же, что это именно Геннадий Бобров, которого накануне вечером видел участковый.

Рита вернулась к машине, Данилов о чем-то договаривал со встревоженной старушкой в накинутом на плечи платке поверх ватника. Держался вроде. Радовало, что с пепелищем они покончили, тело увезли — самое страшное позади. Дальше будет обычное расследование, тема, конечно, еще будет больно задевать, но все же меньше, чем когда стоишь посреди черных руин и слышишь запах сгоревшей человеческой плоти.

Услышав звонок мобильного, Рита понадеялась, что это Амелина с какой-нибудь нужной информацией — та собиралась проверять геолокацию телефонов Бобровых.

— Рита, я нашла ребенка! — возбужденный голос Оксаны диссонировал с удручающей картиной, с которой Рита продолжала не сводить глаз. — То есть не нашла. Его как раз надо найти! В общем, его там не было во время пожара!

Уже хорошо, вздохнула Рита.

— Его вообще две недели как нет в семье Бобровых, — продолжала, очевидно, очень довольная собой, Оксана. — Он был похищен!

Рита на выдохе замерла. Как всегда в таких случаях — будто ножом под ребра, замереть от неожиданности, осознать… Через минуту можно будет дышать.

— Девятого апреля Ольга Боброва выставила коляску с ребенком во дворе их дома, плохо себя чувствовала и решила не идти на прогулку…

Вдохнуть…

— …просто выставила коляску во двор, чтобы ребенок поспал на свежем воздухе…

...задержать дыхание...

— …сама занималась делами по хозяйству в доме и вышла во двор только минут через пятнадцать-двадцать…

...выдохнуть.

— …коляска была пуста.

Рита закрыла глаза, но тут же их открыла — перед внутренним взором увидела свою коляску. Пустую.

— Алло, Рит, ты еще здесь?

— …Да. Ребенка искали?

— Завели дело, но результатов до сих пор нет. Никто ничего не видел.

Странно, что участковый ни о чем не сказал. Впрочем, он и так в предобморочном состоянии был от одного вида ФЭС на своей территории.

— Поняла, Оксана. Что-то еще?

— Остальные Бобровы были в городе, это подтверждается геолокацией телефонов. Лисицын поехал опрашивать свидетелей. Ну, а телефон Геннадия был как раз в деревне. Вы его, кстати, нашли?

— Да, оплавился весь.

— Ну, все равно отправьте, может, удастся что-то из него вытащить.

Рита вздохнула, но от колкости воздержалась: иногда такие распоряжения поражали, особенно, когда исходили не от Рогозиной. Неужто Рита сама не догадается этот телефон в ФЭС отправить?..

Попрощалась с Амелиной и медленно разжала левую руку, которой вцепилась в руль на середине разговора. Она будет расследовать это дело как любое другое, постарается найти пропавшего ребенка, порадуется в конце за счастливую мать, если получится найти, но сейчас ей нужны пара минут наедине с собой.

Объединить в одном деле сгоревшего в огне человека и похищенного из коляски младенца… У кого-то там, наверху, извращенное чувство юмора, Рита всегда это подозревала.

* * *

После целого дня, за который они обошли всю деревню вдоль и поперек несколько раз, опрашивая всех очевидцев, ноги были ватными и хотелось спать. Есть, правда, тоже ощутимо хотелось, но с этим было проще. Старушка, с которой они договорились остаться на ночлег, уже что-то готовила из продуктов, которые Степа принес из местного магазина. Рита вызвалась помочь, но Зинаида Григорьевна уверила ее, что справится сама, да и на тесной кухоньке действительно было очень мало места для двоих.

— Пойдем, обсудим? — кивнула Рита Данилову в сторону двора, когда хозяйка прогнала ее с кухни.

Степа молча поднялся, они вышли на крыльцо, поплотнее прикрыв дверь.

— Давай потише, а то… темно слишком.

— Думаешь, поджигатель за нами шпионит? — шепотом спросил Данилов, и она услышала его тихий ироничный смешок. Рита чуть успокоилась: видимо, от картины сгоревшего дома его все же отпустило.

— Да кто ж его знает.

— И если он вообще есть.

— Думаешь, этот Геннадий сам?..

— По пьяной лавочке вполне мог. — Ночь была безлунная, фонарей в деревне было четыре штуки и все далеко, потому Степу она почти не видела. Только от не совсем черного неба, освещенного отблесками близкой Москвы, различала его бледное лицо.

— Не мудрено, что в такой темноте никто ничего не видел.

— Да уж.

Никто ничего не видел и тогда, днем девятого апреля, когда похитили маленького сына Бобровых. Может, они тут все заодно? Или все кого-то дружно покрывают… Почему?.. Бояться?

Никто ничего не видел и тогда, на детской площадке, где Рита оставила коляску буквально на пару минут под присмотром одной из мамочек…

— Так, что у нас есть? — заговорила она быстро. — Все семейство в городе, это проверено и доказано. Геннадий один зачем-то едет сюда. Может, и не зачем-то, может, просто. Перебрались же они сюда… у матери и жены в городе дела… а он просто домой поехал.

— Странно, что он просто поехал. Выглядит так, будто его вовсе не беспокоило исчезновение сына.

— Сын же здесь пропал, — возразила Рита. — Искать логичнее здесь. Если не самого ребенка, то какие-то концы — свидетелей, тех, кто знал, что ребенок вообще там, во дворе.

— Ну да… мутное какое-то похищение. Две недели прошли, и ничего.

— Сам же знаешь, бывает, что и годы проходят.

Она так сроднилась со своей маской, что даже спасительная темнота сейчас не нужна — Рита говорит ровно. Привыкла.

— Ну, посмотрим, что эксперты завтра скажут, был ли поджог. Возле печи очень сильно горело…

— Бензин?

— Может.

— Машины-то не у всех… — припомнила Рита несколько пустых дворов в деревне.

— Завтра все и выяснится. Если бензин, может, установят какой, так и круг поиска уменьшится. В деревне бензин и без машины нужен.

— Угу, — согласилась Рита и добавила: — Может, в дом пойдем?

— Ты иди, если хочешь… Я… подышу еще немного.

Конечно, она осталась.

Рита за время разговора успела замерзнуть, и теперь чувствовала исходящее от Степы тепло, слышала его дыхание…

Наивной дурочкой она никогда не была и период отрицания собственных чувств прошла очень быстро — была слишком рациональна для пустой траты эмоциональных сил. Все произошло постепенно, и она понимала, в общем-то, как и почему… Почему именно Данилов, вовсе не соответствующий идеалу мужчины с ее точки зрения, оказался… близок. Она прекрасно видела, какое произвела впечатление при знакомстве, и сейчас отдавала Степе должное — он сумел удержаться от глупых подкатов, хотя с другими женщинами, скорее всего, поступал именно так: шел почти напролом. А дальше совместная работа, большое количество проводимого вместе времени открыли им характеры друг друга. Пожалуй, самое главное, что она в нем оценила — отзывчивость. Он сначала думал о других, и это Рите, выбиравшей в спутники практически противоположный типаж мужчин, было в новинку. А учитывая несложившиеся отношения ни с одним из представителей того самого типажа, притягивало. А еще покорила его простота, он ничего не пытался из себя изобразить, показаться лучше и умнее, легко признавал, что чего-то не знает, а в моменты, когда она успевала подумать о его трудном детстве и, возможно, последовавших из-за этого пробелов в образовании, вдруг цитировал наизусть Островского или обнаруживал неплохую осведомленность о некоторых исторических событиях — более широкую, чем предполагалось школьной программой. Что не мешало ему под настроение во время обыска напевать под нос «Мурку». И это Риту… забавляло. Если бы отцу Глеба пришла в голову блажь промурлыкать «раз пошли на дело, выпить захотелось», его нынешняя супруга названивала бы их семейного доктору.

А еще он… просто нравился. Тоже не сразу. Но в какой-то момент вдруг что-то изменилось, стало важным то, на что раньше не обращала внимание: заботливые руки, когда случается поддержать, пронзительные глаза, по которым так легко понимать его эмоции и которые бывают такими разными, масса случайных прикосновений, незаметных раньше… С этим она тоже разобралась быстро. Опять-таки, не наивная дурочка.

Конечно, можно было бы закрутить роман, побыть какое-то время счастливой, потом уволиться и где-то снова начинать новую жизнь… Если бы уж сильно прижало… Но Степе, мечтающему о семье, нужно не это. А разбивать его сердце еще раз, после того, как это уже сделали неоднократно, — слишком жестоко. Да и сама не девочка уже для мимолетных страстей.

Но было и то, что Риту пугало. Данилов оказался… своим. После хоть и давнего, но неизгладимого из памяти общения с семьей Артема — первого почти мужа — у Риты сформировалось настороженное отношение к бизнесменам. Это не помешало, правда, потом выйти замуж за одного из них, но благодаря тому, что она с опаской замечала влияние денег на не полностью пока сформировавшийся характер сына, настороженность никуда не исчезла и по сей день. Да и работа то и дело подкидывала примеры — один другого страшнее. Данилов же относился к деньгам так же ровно, как и она сама. Знал им цену, знал, сколько ему их надо, но они не были самоцелью, и он так же, как она, не понимал людей, на них зацикленных. Может быть, потому что тоже видел слишком много примеров того, как деньги разрушали семьи, заставляли ненавидеть и убивать. А может, что скорее всего, просто был другим, из другого теста — и это самое «тесто» было у них с Ритой очень похожим. Они одинаково относились ко многим вещам.

Иногда это пугало. Не часто в жизни встречаешь своего человека.

— Ты замерзла? — в его шепоте послышалось заботливое беспокойство, и губы Риты тронула легкая улыбка. Голос — еще одно безусловное достоинство капитана Данилова. Его бархатные нотки мягко ласкали слух.

— Пойдем, — Рита взялась за ручку двери. — Поздно уже, а еще поесть надо.

* * *

Яркие языки пламени. Жар, от которого плавится воздух. Едкий черный дым, которым невозможно дышать, горечь во рту и слезы в глазах. Крики. Крики насмерть перепуганных детей. Паникующие крики взрослых. Плач. Паника. Мат. Треск разрушающихся конструкций.

— Па-а-апа! Па-а-апочка!

Маша там, за закрытой дверью, надо только суметь ее открыть, но не получается! Дверь открывается на себя, потому выбить ее невозможно, а открыть замок он не может — нечем. При себе нет совершенно ничего, что подошло бы в качестве отмычки.

— Па-а-апа! Па-а-апочка!

Маша!.. Ему остается только остервенело дергать ручку, вновь и вновь долбиться в этот равнодушный кусок тонкого, но такого прочного дерева! Дым режет глаза, дышать нечем уже давно, сердце как бешенное бьется прямо в горле, которое дерет от горького дыма.

— Па-а-апа!

— Маша!!!

Как всегда при таких кошмарах, проснулся резко, вздрогнув всем телом. Открыл глаза — и ничего не понял: обычно взгляд упирался в трещину на потолке. Эта трещина каждый раз била по воспаленным нервам, продолжая кошмар наяву — напоминала о начатом ремонте. На ремонт его уговорила Света, безуспешно пытаясь создать видимость уюта в его холостяцкой берлоге, а Маша собиралась активно принимать участие и радостно выбирала в магазинах обои. В цветочек, понятное дело.

Сейчас же не было не только трещины — не было вообще ничего. И Степе потребовались несколько секунд, чтобы вспомнить: они с Власовой в деревне Родники. Причем Рита должна лежать рядом — у Зинаиды Григорьевны другого спального места, кроме широкой кровати, на которой спят ее сын с женой, когда приезжают в гости, не нашлось. Не разбудил ли он ее?..

Дыхание почти восстановилось, но он чувствовал, как волосы липли к мокрому лбу. Искать в чужом доме в кромешной тьме умывальник бессмысленно, а вытираться чужим одеялом не позволили правила приличия, потому Степа, осторожно приподнявшись, нащупал брошенную рядом куртку и вытерся, как мог, ею.

Небольшая комнатка была неотапливаемой, обогреватель хозяйка им не предложила, потому спать они легли не раздеваясь, но, несмотря на свитер и одеяло, Степу била дрожь. У него часто был холодный озноб после кошмаров. Как будто в противовес жару снившегося огня.

Он улегся обратно, накрывшись сверху курткой. Спать больше не хотелось, и он знал, что остаток ночи проведет в своем личном аду — когда боль разрывает изнутри, а мечты о том, чтобы наконец разорвало к черту, не сбываются.

…Он знает, как выглядят обгоревшие тела. Он их видел не раз. Разных. Сгоревших полностью, обугленных, черных, таких же, как все вокруг — головешки, почти неотличимые от кусков черных досок рядом. Или сгоревших лишь наполовину, похожих на манекены, что замерли в странных позах. Он видел лица отравившихся угарным газом — с застывшим выражением паники, еще пытающихся сделать спасительный вдох.

Он знает, что такое огонь. Он знает, как в пожаре может гореть все подряд — дерево, пластик, резина, стекло, абсолютно все, даже то, что, казалось бы, не горит вовсе. В большом огне при запредельных температурах плавится все.

Он знает, какой при пожаре дым. Густой, очень плотный, вовсе не такой, как от костра. Его невозможно вдохнуть.

Нет, он не знает. Он только догадывается, какой это был ад.

Ад, в котором погибли Света и Маша. Ад, из которого они не смогли выбраться. Ад, в котором они пытались дышать — и задыхались.

Теперь этот ад у него внутри.

Теперь он задыхается от боли.

Пожарные залили водой обугленный остов торгового центра, давно разобрали завалы, давно прошли похороны погибших и суд над владельцем «Чаркона». Чаркин даже умудрился уже сдохнуть на зоне!.. Но тот огонь не потух и не потухнет никогда. Он навсегда поселился в душах потерявших своих близких людей.

Его не потушить. И не залить. Хоть Степа и настойчиво пытался…

Снова вспомнился сегодняшний труп, обгоревший, с остатками одежды… Тела Светы и Маши ему не показали, проводили экспертизу. Но сначала для опознания принесли обгоревшую детскую обувь — нечто оплавившееся, кое-как оттертое от слоя черной копоти. Он сначала ничего не понял, потом присмотрелся — и разглядел покорежившуюся, но узнаваемую пряжку на сапожках Маши. У нее часто вылезали из этих пряжек ремешки, и Света просила его посмотреть, можно ли с ними что-то сделать.

Воспоминание о том опознании как обычно полностью лишило возможности дышать, и Степа резко — резче, чем стоило, учитывая спящую Риту, — перевернулся на бок. Хотелось стукнуть по чему-нибудь, желательно посильнее… но все, что он мог — лишь сжать со всей силы одеяло в кулаке. Чтобы сдержать рвущийся из горла стон.

Все еще била дрожь, и было очень холодно.

Старался отвлечься, думал, скорей бы утро, утром мозги будут заняты работой. Но опять мысли вновь и вновь возвращались к трупу в сгоревшем доме — и всем ассоциациям. Прислушивался к звукам незнакомого места — ночным птицам, изредка поющим где-то в отдалении, странным шорохам и скрипам, природу которых не мог понять. Потом и птицы смолкли. Значит, только наступила самая ночь, а он наивно полагал, что скоро рассвет.

Сон, естественно, не шел. Как тут заснуть, если никуда не сбежать от мыслей… Он проворочался еще какое-то время, показавшееся ему очень долгим, пока в оглушающей тишине вдруг не раздалось:

— Плохо?

Потребовались пара секунд, чтобы решить, сказала ли это Рита, или ему просто почудилось.

— Я тебя разбудил?

Она не ответила, он уловил какое-то движение, и вдруг Рита дотронулась до его руки — от неожиданности он вздрогнул.

— Холодный-то чего такой? — судя по звукам и ощущениям, Рита несколько раз похлопала по лежащей поверх одеяла куртке, пытаясь, очевидно, сориентироваться в темноте, и вдруг коснулась его лица. Несмотря на убийственные мысли, за последние часы или минуты — он потерял счет времени, — вывернувшие его наизнанку, Степа замер, вдруг резко осознав, что рядом не кто-нибудь, а Рита. Настолько этот жест был для нее — для них! — необычен.

— Тебе холодно? — снова спросила она, и Степа не смог разобрать ее тона. Только отметил, что даже не может понять, сонный у нее голос или нет. Как обычно, низкий. И, пожалуй, встревоженный немного.

— Да, — только ответил он, мечтая, чтобы ее рука никуда не исчезла. Рита тут же убрала руку — пара мгновений, пока она ощупывала его, закончились быстро.

Он ничего не видел, но услышал, как зашуршало одеяло и скрипнула кровать. Судя по ощущениям, Рита поднялась.

— Куда ты? — он неосознанно говорил шепотом, как и она, хотя про опасения разбудить их хозяйку и не подумал. Вообще забыл о ней.

Снова раздалось какое-то шуршание, кровать снова прогнулась и заскрипела. И Степа вдруг почувствовал, что куда-то исчезла его куртка. Рита возилась рядом, он не понимал, что она делает, пока не ощутил легкую тяжесть поверх одеяла. Наконец-то понял, и вспомнил, что хозяйка оставила им еще какое-то одеяло на случай, если замерзнут.

Рита укрыла его, улеглась рядом, и на какое-то время вновь наступила тишина. Боль, будто ее вспугнули голоса и посторонние мысли, чуть отступила, но маячила — Степа отлично это чувствовал, — где-то рядом.

— Пожар?

Он помолчал пару секунд, но решил, что отпираться бессмысленно.

— Угу.

— А озноб почему?

— Мне всегда холодно. Ну, когда…

— Понятно. — И добавила, чуть погодя: — Постарайся отвлечься.

Степа хотел сказать, что уже сколько времени пытается сделать именно это и ничего не получается, но Рита его опередила:

— Ну-ка, ляг свободно на спину и постарайся полностью расслабить мышцы. Сделай вдох носом, считая до четырех, потом задержи дыхание, досчитай до четырех и выдохни, тоже считая до четырех.

Степа послушно попробовал.

— Давай, давай, подыши так.

Сердце все еще билось сильнее и мешало размеренному дыханию, но постепенно оно начало выравниваться.

— Представь, — вдруг снова зазвучал рядом Ритин тихий голос, — какое-нибудь место, где тебе было очень хорошо и спокойно. В лесу, на речке… Может, в детстве что-то… Где не было проблем, не было ничего… плохого…

В детстве?.. Почему-то перед мысленным взором сами по себе возникли красные ромбики на паласе, постеленном на полу в комнате. В потоке солнечного света летали редкие пылинки — мама только что делала уборку. Пахло пылесосом и немного древесной стружкой: отец принес из гаража свежих стружек на подстилку для хомяка.

Странно, что вспомнилось именно это. Ничего вроде особенного не происходило…

— Степ?.. Или ты заснул?..

— Нет… — говорить в полной темноте было странно, и в какой-то момент Степе показалось, что Риты рядом нет вовсе, что ему только чудится ее голос. — Я вспомнил… Ты сказала: хорошо и спокойно, мне вспомнилось детство.

— Еще с родителями?.. — немного помолчав, уточнила Рита.

— Да, — он посмотрел в ее сторону, хотя ничего не видел. — И… это светлое такое воспоминание… Выходной, мама убирается, папа в гараже, брат гуляет, Светка маленькая еще была, может, спала, а я разбирал нашу с братом коллекцию моделек.

— Моделек?

— Модели машин. Они коллекционные были, но все ими играли как обычными игрушками. У нас большой автопарк был! Ну… он был у брата, но мне разрешалось играть, потому что я умудрялся ничего не ломать. И… солнечно было, тепло, хорошо… Я помог маме, убрал Светкины игрушки, вычистил клетку и мог заниматься сво…

— Клетку? — перебила его Рита.

Степа слегка усмехнулся:

— Хомяк. У нас был хомяк. Была, то есть. Белка.

— Беленькая, что ли?

— Ага, — Степа немного улыбнулся, смотря в черноту темного потолка.

— Данилов, ты это не придумал? — почему-то со странной подозрительностью в голосе спросила Рита.

— Нет… — ответил Степа, непонимающе помолчал и затем добавил: — А что тебя удивляет?

Рита ответила не сразу:

— У меня была белая крыска. Я таскала ее с собой в школу и ненавидела чистить клетку. Точнее, аквариум, она жила в большом аквариуме.

Он с легкостью представил юную Риту, подкидывающую крысу в портфель какой-нибудь особо впечатлительной подружки-одноклассницы. И как она с независимым видом ее забирает под всеобщий девчачий визг. Что-то в промелькнувших мыслях Степу царапнуло, но он не успел поймать мысль за хвост.

— И что хомяк? Чья была идея?

— Да я уж не помню… Вроде хотела его Света… У друзей родителей был хомяк, мы в гостях были, и Светка пришла в восторг, выпрашивала потом… Но как-то все втянулись — убирали мы с братом по очереди, она-то еще маленькая была. Но больше всего Белка доверяла маме, наверно, чувствовала взрослые, более надежные руки. Крысы же более контактные, да?

— Да-а, моя с рук не слезала, ездила по квартире на моем плече, гуляла вовсю, грызла все подряд. Правда, когда она погрызла нотную тетрадь, я ей была благодарна — решила, что это знак, и заявила маме, что больше не буду ходить в музыкалку.

Та самая недодуманная мысль вернулась снова и теперь уже никуда не убегала. Рита в детстве! То, что маленькая Рита приносила крысу в школу, настолько гармонично сочеталось с привычным образом взрослой Риты, что Степа не сразу и додумал вопрос, которым иногда задавался, но никогда не находил ответа. Почему взрослая Рита именно такая, какая есть?.. Слишком жесткая, слишком властная, слишком резкая — и только единицам, кому посчастливилось войти в круг особо приближенных, иногда открывалась немного иная женщина — заботливая, сочувствующая, с мягким светом теплых карих глаз, которые так редко озарялись этим самым светом… Не всегда же она была такой?.. В детстве же наверно была обычной девчонкой?.. Таких разговоров между ними раньше не случалось, хотя, бывало, говорили и о личном, и о прошлом. Но Рита всегда держала дистанцию — раньше Степа был уверен, что это дистанция между ними в настоящем, а не между им и ее прошлым.

И вдруг слова про музыкалку… Образ девочки с косичками, прилежно разучивающей гаммы за фортепиано, привычной Рите Власовой не соответствовал никак.

— Ты ходила в музыкальную школу?

— Полгода. Больше не выдержала.

— Значит, у вас с Глебом это… семейное?

Он услышал, как Рита вздохнула:

— У него все значительно лучше, чем у его непутевой матери!

Образ с косичками все никак не отпускал, хотелось что-то спросить, но Степа даже про себя не мог приблизительно сформулировать, что именно и как он хочет сказать. Да и наверно не в такой ситуации это надо делать, во всяком случае, не в кромешной темноте, когда он даже не видит ее.

И потому Степа решил перевести разговор в шутку, как часто делал с Ритой:

— Может, у него просто не оказалось грызуна, который вовремя слопает нотную тетрадь?

— Может, — он слышал, что она улыбнулась. — Но у него правда получается.

— Я верю, — серьезно ответил Степа, знающий как на самом деле трепетно относится Рита ко всему, что касается сына.

В который раз в голове всплыл вопрос, давно не дающий покоя: как так получилось, что при разводе сын остался с отцом, а не с матерью… Но спрашивать о таких вещах Риту прямо — равносильно самоубийству даже в минуты такой, как сейчас, ее открытости. До конца она не бывает открыта никогда…

— Данилов, давай-ка спать?.. Нам еще работать с утра.

— Давай… — Степа вздохнул, вспомнив, из-за чего они, собственно, не спят.

И Рита, видимо, вспомнила тоже:

— Вернись в тот день, с вашей Белкой, и засыпай.

Степа лишь вздохнул, но честно постарался сосредоточиться на положительных воспоминаниях.

И вдруг почувствовал прикосновение теплых пальцев — Рита под одеялом взяла его за руку. И только в этот момент понял, что давно согрелся.

* * *

Вызванный Рогозиной сержант увел арестованного участкового в камеру, сама Рогозина, закончив допрос, вышла, а Рита все еще продолжала смотреть в пустую и темную теперь допросную.

В их работе это случалось довольно часто: пазл сложился, они распутали клубок чужой истории со всеми тайнами, недосказанностями, откровенной ложью, а в душе не удовлетворение от хорошо проделанной работы, а пустая дыра. И ужасно тошно от чужих страстей и чужих мотивов.

Обычно Рита быстро отходила, работа приучила абстрагироваться от всего тяжелого. Но сейчас сделать это было непросто. Сейчас та самая пустая дыра в душе заполняется личной, застарелой болью.

Андрей Щелихин, участковый, и погибший Геннадий Бобров оказались давними приятелями. Настолько давними, что Бобров не побоялся привлечь кореша к заведомо незаконному делу. Бобров очень любил своего годовалого сына и терпеть не мог свою жену, год назад вдруг забеременевшую, когда Бобров уже имел любовницу и всерьез подумывал о разводе. Новость о беременности заставила повременить с разводом — детей Геннадий хотел всегда, — и целых полтора года он мужественно пытался ужиться с нелюбимой женой. Не получилось. Геннадий давно ушел бы к любовнице, но расставание с сыном в его планы не входило — тем более, что любовница рожать не собиралась, о чем прямо заявила. И он решил лишить жену родительских прав, чтобы при разводе ребенок достался ему.

Выкрал собственного сына руками приятеля — точнее, той самой пассии, соседки Люды. Если бы мать вдруг вышла во двор, Люда отговорилась бы, что ребенок заплакал, а она взяла покачать, успокоить. Бедная женщина, занятая домашними делами и думающая, что ребенок спокойно спит на свежем воздухе, не вышла, и ребенка Люда благополучно унесла. Ее кавалер отвез его в своей машине к трассе, а там ждала любовница Геннадия. Именно на ее след они и напали — засекли на камерах машину, — и именно у нее с тех пор ребенок и жил. На почве чего у Гены с любовницей начались скандалы, он понял, что жить с его ребенком та не станет, и задался вопросом, что теперь делать, чтобы и с сыном не расстаться, и сухим из воды выйти. Жена тем временем трясла участкового, писала заявления и требовала действий. Участковый в свою очередь требовал действий от Гены — изначально тот собирался подкинуть жене требование от якобы похитителей, а потом обставить все так, что он, более заинтересованный в том, чтобы сын нашелся, смог договориться с похитителями, а она не смогла. Но план застопорился из-за отказа любовницы. Что делать, Гена не знал, похитители были вроде бы уже и не нужны, потому что сына как-то надо вернуть, а как — он не знал. Собрались с корешом обсудить все — как раз мать и жена уехали в город, — выпили, ничего не наобсуждали, зато поругались. Участковый потребовал с приятеля оплату услуги — Людка рисковала и требовала достойное вознаграждение. Гена, не собиравшийся платить, пригрозил другу разоблачением. Слово за слово, алкоголь и страх… Участковый опомнился, когда поверженный Гена свалился у печки, а из-под его головы текла бордовая в тусклом освещении струйка — ударился затылком при падении.

Рита сама привезла похищенного сына к отчаявшейся матери…

Сейчас она одна. Даже не знает никто, что она здесь — в допросной выключен свет, и никому не придет в голову искать кого-то в темном помещении. Можно позволить себе расслабиться, отпустить себя и хоть на несколько минут стать самой собой — отпустить на волю рвущиеся из глубины души эмоции.

Лиза. Ее Лиза…

За двадцать лет она выстроила толстую, мощную стену между собой и всем, что относилось к похищению дочери. За стеной был несостоявшийся муж, его семья, конфликты, долгие беседы с психотерапевтом, воспоминания о том дне, безрезультатные поиски… Каждый раз, когда жизнь пыталась проверить ее стену на прочность, Рита достраивала и укрепляла ограждение еще выше — по новому кирпичику каждый раз.

Рита упорно достраивала, но от новых ударов оставались трещины.

Вместе с потерянной дочерью за стеной остались возможность создать семью, возможность стать матерью, возможность счастья. Здесь, с этой стороны, с ней теперь были боль и чувство вины — ее личные демоны, которых иногда удавалось загнать туда, по ту сторону. Тогда какое-то время можно было жить.

Сегодня, после этой истории, они вырвались на свободу, и ей нужно время, чтобы справится с ними.

Рита поднялась и вышла в коридор, чуть поморщившись после темноты от яркого освещения. Хотелось переодеться и уехать, желательно, никого не встретив по пути. До раздевалки добралась быстро и без происшествий вроде внезапно вылетевшего из-за угла Тихонова. И даже переоделась в одиночестве.

И только на парковке вспомнила погасший, будто затравленный взгляд Данилова перед отъездом. Он уехал сразу, как только они доставили Щелихина — а она осталась слушать допрос, хотя и так было уже все ясно.

Нет. Это она смогла выдрессировать своих демонов за двадцать лет непрерывной тренировки. Она знала, чем их кормить и как выгуливать, а он к своим еще не привык. Ему хуже, чем ей.

Рита села в машину, посомневалась лишь пару секунд, потом завела мотор, выехала с огороженной территории ФЭС и направилась в их сторону, решив сначала заехать к Степе. Просто проверить, что он в относительном порядке. И принять меры, если нет.