Шёпот ветра (джен)

Говорят, судьба похожа на игру.

Говорят, на шахматы — много думаешь, часто не решаешься, бережёшь "своих", воюешь с чужими. Входишь пешкой, выходишь королевой — и только тогда понимаешь, что ты глубоко на чужой территории.

Говорят, на шашки. Снова свои и чужие. Враги и друзья. И порой, когда кто-то делает ход, тебе просто приходится шагнуть в ловушку — хоть сто раз ты её видишь. Потому что ты не можешь не сделать этот ход. Потому что иначе это уже будешь не ты. И снова есть шанс выйти в дамки. И снова это всегда будет чужая территория.

А ещё говорят, что на карты. Красный день — любовь и обман, червлёная искренность (неужели нет любви без чревоточин?) и бубновая хитрость, радостная, весёло-хулиганская, цыганская обманка с оборотной стороной каторги. Круговорот неутомимо-рыжей, огненной энергии солнечной лисицы, великой обманщицы, присвоившей себе солнечный символ — колобок из сказки (этакий FireFox задолго до Интернета). Чёрная ночь — заострённая пика агрессии и страха, как на высоком заборе — "Стой, кто идёт?" — ночь покушающихся и покушаемых. Крест веры, чёрное одеяние монахов, кресты шпилей на фоне тёмного звёздного неба. Крест отчаянья, последнего пристанища, кладбища, жест рук, стремящихся защититься. Крест двух крайностей, за обеими из которых стоит смерть. И зелёное поле небытия — "зеро" красно-чёрной рулетки сменяющихся дней-ночей. Энтропия. Безвременье.

Судьба-лото — бочонок случайности. Складываешь из них судьбу, ставишь галочки: родился-учился-женился-работал. Заполнено, заполнено, заполнено, заполнено! Не успел — проиграл: "да вам же уже за тридцать, ребёночка рожать давно пора, если получится, конечно — а то потом поздно будет...", "слушай, а у твоего одноклассника уже собственное дело..." Вытаскиваешь другие бочонки, но они не нужны — план-то не выполнен. Кому нужны твои прозрения, твои успехи, твоя любовь, если у них не те номера, что на твоей карточке? "Это, конечно, здорово, но как же быть с... (женитьбой, продвижением по службе, детьми)?"

* * *

Моя судьба тоже игра. Только гораздо проще. Это игра в крестики-нолики. Нолик — движение по кругу, постоянство, пустота, круговорот мелочей без выхода.

Время играет в нолики. В энтропию. В то, что оно всё перемелет круглым жерновом, каменным нулём, зацепкой из шестерёнок, катающих секунды по кругу.

А я играю в крестики. В отказы: "судьба — это история отвергнутых альтернатив". В перекрёстки. В дороги. В выбор. В координатную сетку измерений. В стрелу выходящую из нуля, но не возвращающуюся в ноль. В безвозвратность. В заколоченные окна и двери. Я играю в пересечение неба с землёй. В крест веры. В крест страдания. В крест оконного переплёта, за которым каждый день другой пейзаж. Только то, что закончилось по-другому, чем начиналось, вообще было. Только то, что закончилось — было, потому что круг не имеет начала и конца.

Мои перекрёстки — это и чужие могилы. И бегая, как в колесе, от одного дня к другому, нарезая круги по круглой земле, я думаю — на их могилах стоит крест. И это неспроста. Не только потому, что их смерть перечеркнула часть меня самой. Но и потому, что они вышли из игры раньше, чем "нули" победили в их жизни.

В моей жизни всё больше крестов. Но есть и нули. Чем дольше живёшь — с каждым годом, с каждым днём иногда (необязательно ждать до седых волос, чтобы это понять) — тем больше встречаешь не только гибель, но и деградацию.

Я не хочу, чтобы на моей могиле поставили ноль.

Как приходит дереализация?

Человек начинает чувствовать свою оболочку.

Вот так — не только снаружи, но и внутри.

И не важно, что там — болото или сияющая галактиками вселенная. Совершенно всё равно.

Главное, что он чувствует ветер на своей коже с обратной стороны. Там, где замшевая подкладка. Если бы он был ботинком, а не человеком.

Или фарфоровой статуэткой. Или зубом, изнутри съеденным кариесом.

Он чувствует, что — где-нибудь, вот-вот — его оболочка проломится, расклеится, растает, разобъётся — и все увидят, что там не кожа и мышцы, а что-то другое.

Неважно что. Они увидят.

Что он не человек, а только притворяется.

Его начинает привлекать то, что привлекает всех нарциссов — цветы и людей, восковые цветы и неживых людей на орбите окончательной пустоты: зеркало, стекло, холод, ветер, полёт, странствие, свет.

Их башня не из слоновой кости, нет — она из хрусталя.

Зеркало — источник двойников. Лицо изнанки, всех мистеров Хайдов, забившихся за подкладку доктора Джекила. Так тянет узнать раньше всех, что произойдёт, когда ты проиграешь партию в реальность. Как Алиса в Стране Чудес, пройти через зеркало, увидеть, что между чёрным и белым, реальностью и иллюзией больше нет границы.

Стекло — хрупкое, как жизнь, прозрачное — до беззащитности "мне от вас не скрыться", до отчаяния "меня нет".

Опасное. Похожее на лёд.

Но лёд, который не умеет таять — значит, нет надежды согреться.

Холод. Чистый. Вечный. Похожий на снег.

Он хранит то, что не может сохранить себя. Он замедляет процессы. Держит границы. Если поджечь его — останется только дурно пахнущая жижа (сходи, разведи костёр под мамонтом в вечной мерзлоте). Если оставить как есть — он выметет последние искры тепла — и в изнанку души постучится ветер.

От него нельзя скрыться, он проникает насквозь. Он нарушает право на личное. Где оно, твоё личное? Зачем тебе стены? Тебя нет. Он развеивает, уносит. Он, как и тепло, союзник времени и твой враг. Он гасит инициативу. Ложись на меня. Я покажу тебе весь мир.

Без корней, без опоры, без тяжести — лети, лети, лети.

Оборванным листом, ветром, пылью, прахом.

Лети, лети — ты забыл, зачем тебе земля, ты висишь в пустоте, а что такое невесомость? Постоянное падение, которое промахивается мимо Земли. А что такое полёт? Попытка поменяться с падением полюсами.

Всё будет новым. Не будет остановок. Нет у тебя дома. Есть только здания, такие же пустые и холодные, забытые коробки, как твоя душа. Нигде нет ничего "твоего". Какое оно — "твое"? Кто ты? Ты заблудился и всё вокруг чужое и незнакомое. И до омерзения одинаковое.

А как ясно и отчётливо это видно... Ни тени, ни закутка — всё на виду. Безжалостный свет, как от хирургической лампы, белый. В нём нет тепла, он фальшивка огня, подделка. Такая же, как ты — подделка человека. Ты безупречно скроен для любого внешнего взгляда и не боишься даже самого яркого света, ты прославляешь его, как синоним истины. А боишься темноты: не потому, что в ней оживут твои демоны — где их взять, когда нет ангелов? — а потому что наощупь многое становится понятнее, чем с виду.

Они увидят. И ты увидишь. И поймёшь, что все такие, как ты. Или нет?

Чего ты больше хочешь? Понять, что это норма — или признать себя ненормальным?

Ты, как изнанка ладони, весь состоишь из обещаний судьбы.

Я ничего не хочу так, как читать их вслух, замирая от смелости собственного голоса.

Я люблю тебя, как любят опасную бритву и диких котов.

Я жалею тебя, как жалеют маленьких детей и слишком рано выросших взрослых.

Я горжусь тобой, как гордятся звёздами, видными только из окна.

Я скучаю по тебе, как скучают по потерянной родине и запахам прошлого.

Я закрываюсь в тебе от всего, что дышит в спину.

Я болею тобой, как сквозняком в слишком жаркий день.

Я пропадаю, чтобы переродиться чем-то мало отделимым от тебя.

Я теряю тебя, как сознание и желание жить.

Я смогу без тебя, но без тебя я не буду собой.