Превращение (джен)

Ремус всегда склонялся над самой бумагой и складывал локти на стол, когда писал. А еще, сидя на стуле, всегда подворачивал под себя одну ногу, а второй болтал в воздухе — потому что был слишком мал и не дотягивался до пола. И карандаш он грыз, когда не знал, что делать дальше, и иногда, случалось, втыкал его в ластик, пока никто не видит, и даже, если повезет, просверливал сквозные дыры. Уставая слушать, Ремус рисовал на полях тетрадок монстриков, напоминавших то гриндилоу, то красных колпаков, то волшебников, творящих заклинания. Иногда у него получались жуткие тени, напоминавшие то ли волков, то ли оборотней, но это неизменно заставляло отца беспокоиться, так что со временем он стал стараться этого избегать.

Отец и другое тоже недолюбливал. Он неизменно заделывал ластики так, что они выглядели как новенькие, а потом советовал сесть как полагается и сосредоточиться. Ему казалось, что иначе время пройдет впустую.

Родители были рядом почти каждую минуту. Отец и мать даже бросили работу — специально, чтобы посвятить ему все время. Мать старалась придумать для него игры, пекла печенье, рассказывала истории, учила его письму, математике и музыке. Отец занимался с ним магией по книгам из домашней библиотеки. Ему хотелось, чтобы он знал заранее все заклятия. Да, колдовать Ремус не мог и даже еще не проявил магических способностей. Что-то всегда как будто останавливало его, хотя ему уже было почти восемь.

Ремусу нравилось учиться, нравилось проводить время с родителями. Они любили его и действительно очень старались, чтобы его жизнь была наполненной и интересной. Весь день был расписан почти по минутам — так что не было времени по-настоящему заскучать. И все-таки чувствовалось во всем этом что-то гнетущее. Нет, не сам факт того, что приходилось жить по плану, не потому, что недоставало разнообразия или приходилось много учиться, и даже не только потому, что план не включал общения со сверстниками.

Все это, бывало, тяготило, но все-таки ничто из этого не было главным. Ремус и тогда многое чувствовал, хотя полностью понять настоящую причину смог только намного позже, когда у него самого появился сын.

Гнетущее ощущение вырастало из страха, ведь все, что делали его родители, пропиталось им насквозь, как мокрая губка. Нет, дело было даже не в болезни, хотя раз в месяц она превращала его в кровожадного монстра. Больше всего родители боялись, что Ремус так и не сможет найти своего места, что он навсегда останется изгоем, неполноценным, тем, на кого косо смотрят и показывают пальцем. Оттого и были все эти занятия, книги и расписанный по минутам день. Им казалось, что если он будет знать достаточно, его обязаны будут принять.

Задумавшись об этом много лет спустя, Ремус вспомнит, что отец как-то и сам говорил ему об этом:

— Тебе нужно знать и уметь больше остальных. Если ты станешь высококлассным волшебником… Нет. Тогда они не смогут так просто от тебя отмахнуться.

Ремус тогда не был способен постичь всей глубины этого, он просто кивнул и улыбнулся — как делал всегда. В тот момент он был всем доволен, и гораздо больше его беспокоило, что ему не разрешают дружить с соседскими детьми.

— Почему нельзя? — спрашивал он.

— Тяжело, я знаю, — тон отца неизменно был извиняющимся, когда он говорил об этом. — Просто пойми… Ты пока не можешь полностью себя контролировать. А если что-то случится? Если вдруг ты не справишься? Тогда твое будущее… Понимаешь? Одно это навсегда определит тебя для них.

И Ремус снова не совсем понимал значение этих слов, но тон казался ему убедительным, так что он опять кивал и улыбался. В конце концов, было ли так уж плохо, что у него не было друзей? Ведь, если подумать, и у родителей их не было.

* * *

Летняя жара всегда навевала на Ремуса дремоту. В такие дни нет-нет да и проскальзывала мысль, что очень хорошо было бы вместо занятий побродить по саду, отыскивая в клумбе садовых гномов, или улечься на траве в тени под яблоней и наблюдать за проплывающими облаками. К тому же время прогулки должно было наступить так скоро. И вот он сидел за столом, подвернув под себя одну ногу, и грыз кончик карандаша, глядя на солнечный зайчик от отцовских часов, прыгавший по стене туда-сюда, пока тот рисовал на доске какую-то схему.

— Это общая схема принципов трансфигурации, — произнес отец и, заметив, что Ремус отвлекся, добавил: — Даже не знаю, стоит ли тебе про нее рассказывать. Наверное, ты для этого еще слишком мал.

Ремус повернулся обратно к нему и навострил уши. Ему нравилось, что он знает больше, чем должен.

— Расскажи! — попросил он. — Я уже взрослый.

Отец для виду помялся, потом лукаво улыбнулся и кивнул:

— Хорошо, тебе я могу рассказать. В тебе я уверен.

Он снова обернулся к доске, и на этот раз Ремус не отвлекался, а жадно ловил каждое слово.

— У каждой вещи есть некая внутренняя сущность. Настоящий облик. Чары восстановления всегда возвращают истинный облик, даже если заклинатель не знает, каким он был, — отец нарисовал стрелку и подписал ее. — Более сложные сущности легко превратить в более простые, например, превратить птицу в кубок. Более простые сущности в более сложные превратить труднее. Это закон энтропии. Но в целом почти что угодно можно превратить почти во что угодно, нужно только составить в уме правильную формулу…

— Что угодно! Даже человека в лягушку, как злой колдун из сказки? — с воодушевлением спросил Ремус.

— Даже человека в лягушку. Но тогда человек, даже если окажется волшебником, сам себя расколдовать не сможет, пока кто-нибудь что?

— Чары восстановления…

— Правильно. Превращенный в лягушку человек как будто бы спит — он не осознает себя. Иногда очень сильные переживания могут привести его в сознание, но обычно приходится дожидаться, пока придет другой волшебник и расколдует его.

Ремус задумался, даже опустил глаза и посмотрел в стол, чтобы не отвлекаться.

— Бывают и исключения. Иногда волшебник может научиться превращаться в животное так, чтобы сохранить разум. Тогда он может менять облик по собственному желанию. Таких называют анимагами…

— А я? — спросил Ремус. — Когда превращаюсь, не помню…

Отец задумчиво посмотрел на него и заметил:

— Думаю, это из-за того, что болезнь превращает тебя. Совсем как злой колдун. Поэтому ты не помнишь.

— А чары восстановления?

— В этом и есть самая большая загадка, — признал отец. — Когда ты превращаешься, они не действуют.

— Это моя сущность? — спросил Ремус, вспомнивший вдруг, что за этим синим солнечным небом скрывалась полная луна и что сегодня ему придется спать в другой комнате. Ему стало вдруг страшно.

— Нет, что ты, — отец подошел к нему, подвинул стул и сел напротив. — Совсем нет. Вот такой, как ты сейчас — это настоящая сущность. И, я думаю, превращаясь в волков, оборотни тоже это чувствуют, поэтому… — он вдруг осекся, но, заметив вопросительный взгляд сына, продолжил: — Поэтому они не трогают животных.

Тогда Ремус не понял настоящего значения этих слов. Только став старше, он догадался, что имел в виду отец. Превратившись, оборотни нападали только на людей, потому что сами хотели стать людьми. Как будто могли так поглотить человеческие качества.

— Я думаю, скоро ученые придумают что-то, — весело закончил отец. — Может быть, будем с тобой играть в мяч. Ты же очень быстро бегаешь, когда превращаешься.

Ремус улыбнулся, хотя на душе все еще было тяжело. Даже когда настало время долгожданной прогулки, он все еще не мог прийти в себя. Он вернулся домой за книжкой сказок и листал ее, усевшись под деревом, не обращая внимания ни на ветерок, ни на порхающих вокруг бабочек. Его интересовала сказка про принца, превратившегося в лягушку. Когда принцесса его поцеловала, он превратился обратно, потому что вдруг его человеческое сознание проснулось и он смог использовать чары восстановления.

— Может, и я смогу, — прошептал Ремус, рассматривая картинку, на которой было нарисовано, как принц превращается из лягушки обратно в человека.

Он так сосредоточился на этой мысли, что не мог даже есть за ужином и, когда они с матерью стали играть этюды, страшно фальшивил.

— Ремус, ну что ты, — спрашивала она. — Что с тобой сегодня? Папа опять тебе рассказывал то, что тебе еще слишком рано?

— Я уже взрослый, — насупился Ремус. — Я все понимаю.

— И правда, ты уже больше знаешь, чем я в средней школе, — рассмеялась мать. — Но не волнуйся, если что-то не понимаешь, потом обязательно все поймешь. Ничего невозможного не бывает.

* * *

Когда красное солнце стало опускаться за горизонт, на душе у всех было тяжело, как всегда в те дни, когда Ремусу приходилось оставаться в другой комнате. Это было помещение в подвале, без окон и с единственной дверью. Здесь были только кровать и несколько кресел с изодранной обивкой. Ремус знал, что именно он испортил их, но не помнил, как делал это. Они всегда пугали его, напоминая, на что он был способен во время превращения, хотя он почему-то так и не попросил родителей убрать их.

Ремус забрался на кровать, накрылся одеялом, раскрыл книжку и стал читать, стараясь не слушать, как в замке повернулся ключ. Он всегда брал книжку, даже если часто разрывал ее в клочки. Без написанных слов здесь было слишком одиноко. Это была все та же сказка, про принца и принцессу. Он снова читал знакомую историю и думал, что, конечно, ничего невозможного не было, значит, ему нужно было просто постараться.

В подвальной комнате не было окон, но когда взошла луна, Ремус сразу это почувствовал. Превращение начиналось медленно, подступало и захватывало, струилось по венам, как яд. Ремус затолкал книжку под кровать и снова уселся на кровати, подтянув к себе ноги. Родители очень хотели помочь ему, но каждый раз в самый главный момент он оставался один. И каждый раз ему было страшно, ведь он ничего не мог сделать. Чувствовалось, словно волк внутри ощетинился, оскалил зубы и поднял голову, жадно нюхая воздух. Ремус заметил, что и сам с шумом втягивает воздух. Ненависть судорогой пробежала по его телу. Или, может, это тоже был волк, вступающий в свои права.

— Уходи, — прошептал он, стиснув зубы, чувствуя, как удлиняются клыки.

Но волка нельзя было прогнать так просто. Даже если все это было из-за него. Из-за него нельзя было дружить с соседскими детьми, из-за него родители бросили работу, из-за него так переживали и боялись. Из-за него он сам был теперь заперт в подвале.

Ремусу вспомнилась та ночь, когда все навсегда изменилось. Он даже не успел проснуться, только почувствовал едкую боль и собственную мокрую кровь. Следующее, что он помнил, были отец и мать, успокаивающие его по пути в больницу.

Если бы только он был достаточно силен, чтобы навсегда избавиться от волка.

— Умри, убирайся прочь, — прошептал он.

Было бы гораздо проще, если бы волк умер. Сознание медленно уплывало от него, заменяясь яростью. Когти удлинились и заострились и, когда он сжал руки, поцарапали его кожу. Больше всего на свете ему хотелось остаться прежним.

— Умри, — прошептал он. — Умри.

Ему показалось, будто внутри что-то вспыхнуло. Волна достигла кончиков пальцев, так что они засветились.

— Умри, — прошептал он.

Грудь сдавило так, что он даже не мог дышать. И тогда, вспомнив магическую формулу заклятия восстановления, про которую совсем недавно рассказывал отец, он стал произносить ее. Слова повторялись и повторялись. А потом комната вдруг заполнилась черным дымом, и на мгновение не стало ни верха ни низа. Слова заклятия теперь приходили как будто откуда-то снаружи, словно не он сам произносил их. Его как будто подняло в воздух. Слышался грохот падающих кирпичей и обрушившегося свода. Он упал на спину и сильно ушибся. Высоко в небе прямо над ним висел белый диск луны. Он лежал среди обломков и плакал от страха и от обиды — за то, что у него не получалось, как он ни старался. А потом волк поглотил его

* * *

Когда Ремус проснулся, то первым делом увидел родителей, с тревогой смотревших на него. Он неожиданно осознал, что был не в другой комнате, даже не дома.

— Мы в больнице, милый, — сказала мать, обнимая его. — Ты вчера сильно поранился. Я так рада, что ты в порядке!

А Ремусу опять хотелось плакать от обиды, потому что так ничего и не получилось. Наверное, превратиться обратно мог только принц из сказки.

— Но тебя есть с чем поздравить, — весело сказал отец. — У тебя проснулась магия!

— Я хотел стать человеком… — пробормотал Ремус.

— Нет, это не получится. Не думай об этом, не так уж это и важно, — беззаботно сказала мать. — Зато ты теперь можешь выучить много-много заклинаний.

— Но я оборотень, — расстроенно пробормотал Ремус.

— Это совсем не важно, — присоединился отец. — Ты молодец. Это была сильная магия. Я точно знаю, ты будешь великим волшебником. Сможешь теперь сам попробовать все, про что читал, разве это не здорово? Будем с тобой менять бабочкам цвет и делать слизняков размером с кулак.

Настроение у Ремуса все еще было плохое, но тут он все-таки заинтересовался.

— С целый кулак?

— Да, и даже еще больше, — пообещал отец.

— Больше чем с кулак?

— С руку. Или даже таких, на которых можно будет кататься верхом.

— Верхом на слизняке? — Ремус даже немного улыбнулся. — Обманываешь!

— Верхом, точно тебе говорю. Ну или, по крайней мере, размером с кошку. Тебе же всегда хотелось кошку?

— Слизняк вместо кошки?

Это было уже слишком, и Ремус не выдержал и рассмеялся. Потом мать сказала, что принесла ему завтрак и любимую книжку, — и он взялся читать, откусывая тост с джемом, и совсем почти забыл думать о том, что случилось. Он не услышал, как родители говорили с целителем.

— Ваш сын оборотень. Он очень боится этого. Это неизбежно. Но будет гораздо хуже, если магия обратится внутрь. Это очень опасно.

— Что тогда…

— Сложно сказать… Вы очень правильно с ним обошлись. Постарайтесь увлечь его чем-то, разучите с ним несколько простеньких заклинаний. Возможно, лучше будет приобрести палочку пораньше. Нужно, чтобы он колдовал над чем угодно, кроме себя. Сущность изменить нельзя…

— Это не его сущность. Это болезнь.

— К несчастью, оборотень не может отделиться от зверя внутри. И, по крайней мере, сейчас у вашего сына нет другого выхода, кроме как научиться жить с этим. Главное, помните. Вы видели, какой силы был этот выброс? И магические способности его проявились позже, чем обычно — дурной знак. Представьте, если все это он направит против себя?

И тогда родители Ремуса кивнули. А потом они вернулись к нему в палату, чтобы шутить и пить сок через трубочку.