Часы и кошка (джен)

На окраине Годриковой Впадины стояло старое трёхэтажное здание, выстроенное из кирпича. В пору своей юности кирпич этот, вероятно, был белым, а может быть, светло-жёлтым, но давно уже приобрёл густо-коричневый оттенок — настолько насыщенный, что первоначальная окраска угадывалась лишь смутно и только при изрядной наблюдательности. Здесь располагался «Приют для бездомных кошек Б.Л. Болтона», или, как называли его местные, Болтонский котовник.

Владелец приюта, Билли Болтон, был внуком когда-то известного на всю Британию часовщика и сыном почти столь же известного пьяницы. Не унаследовав талантов деда, Билли, однако же, целиком перенял исключительные способности отца: пил он фантастически много, пьянствовать мог беспробудно, пойло брал всегда самое отвратное, но каким-то чудом был всё ещё жив.

В здании приюта жили сам Билли и примерно двадцать кошек — их количество постоянно менялось. Добрые люди жертвовали кошкам на содержание, а менее добрые подкидывали новых — тощих, облезлых, старых или, наоборот, новорождённых — в общем, совершенно ненужных. Билли ругался всякий раз, обнаружив нового подкидыша, но брал всех. В конце концов, чем больше в приюте было калечных, увечных или просто несчастно выглядящих котов, тем больше жалостливые соседи жертвовали Билли на выпивку… То есть, разумеется, не на выпивку, а на обездоленных животных. Выпивал-то Билли исключительно на свои.

Все кошки жили на втором этаже, подальше от возможных посетителей, а первый этаж целиком принадлежал Билли. Третий же этаж был наглухо закрыт и от гостей, и от кошек, да и сам Билли заглядывал туда нечасто. Там располагалась его маленькая сокровищница: целая огромная кладовая с бесполезным старым хламом, оставшимся ещё от покойного деда. Билли любил запираться на третьем этаже раз в неделю, а в периоды душевного расстройства — то есть, когда было нечего выпить — ещё чаще. Он мог сидеть там часами, рассматривая старые колдографии, статуэтки и вырезки из газет.

* * *

Норри не помнила, как попала в приют. Старая кошка Мэгги рассказывала, что Норри подкинули совсем крошечным новорождённым котёнком, и Билли много ругался, даже хотел утопить её. Но громкий беспомощный писк привлёк внимание сердобольных соседок, и они дали Билли денег, а после регулярно спрашивали, как там новый котёночек — и Билли, скрипя зубами, всё-таки выкормил подкидыша. А потом Норри выросла, и соседки уже не спрашивали о ней. В приюте появились два новых маленьких котёнка, и жертвовали теперь уже на них. С тех пор Норри хорошо запомнила: если ты не милое маленькое создание, всем вокруг плевать на тебя.

За что её подкинули в приют, Норри тоже не знала — могла лишь догадываться. Из речи Билли, состоявшей большей частью из отборной ругани, Норри месяцам к трём поняла, что кто-то из её родителей был, вероятно, низзлом, а кто-то — котом или кошкой. Низзлы — полезные животные, а коты и кошки — отбросы. Почему так, чем хороши низзлы, чем так плохи кошки — ну Мэгги же вот кошка, и она хорошая! — Норри так и не поняла. Но в приюте было множество кошек и почти такое же множество полукровок, и при этом ни одного низзла, а это что-то да значило.

Билли невзлюбил Норри с первого взгляда. Это не было обидно: он вообще никого не любил, всех практически в равной степени, и то, что Норри он не любил немного сильнее, ничего особенного для неё не значило. Разве что, напившись, Билли бранился на неё чаще, чем на других.

— Полазучая! — кричал он, буравя взглядом Норри. — У-у-у, полазучая! И лазит, и лазит везде, нет ведь, чтоб на месте посидеть спокойно! Попробуй только мне чего испортить — живо шею сверну!

Норри, забивавшаяся в такие моменты куда-нибудь в угол, глядела оттуда на Билли в недоумении. Она не понимала, с чего он так кричит. В плане порчи вещей этот дом представлялся самым безопасным местом во всей деревне: портить тут было решительно нечего.

О том, что портить нечего, Норри знала не понаслышке. Она и впрямь была «полазучей», как называл её Билли, и к своим полутора годам исследовала дом сверху донизу — разумеется, за исключением третьего этажа. Впрочем, и туда она не раз пыталась проникнуть, за что бывала бита сапогами, но любопытства не утратила. И всякий раз, когда Билли отпирал третий этаж, надеялась как-нибудь просочиться в запретные, но жутко интересные комнаты.

* * *

День рождения Билли был 23 апреля. За неделю до этого дня он всякий раз уходил в глубокий запой. Эту неделю приютские кошки называли «мышиной», что очень точно характеризовало их рацион в такие дни.

Как-то раз на «мышиной неделе» Билли, пьяному настолько, что ноги его уже едва держали, пришла фантазия забраться на третий этаж. Не без труда преодолев лестничные пролёты, он ввалился в свою сокровищницу и сидел там добрых три часа, а уходя, спьяну позабыл запереть дверь. Внимательно следившая за хозяином Норри узрела в этом знак судьбы. Не услышав громыханья запираемой двери, она дождалась, пока Билли спустится вниз, и сломя голову кинулась на вожделенный третий этаж, предвкушая множество открытий.

Однако обстановка тайных комнат разочаровала её. Там было ровно то же самое, что, если верить рассказам Мэгги, прятали обычно в старых кладовках. Норри обнюхала ножки старых столов, посидела на стульях с перекошенными спинками, брезгливо пошевелила усами от обилия паутины повсюду и уже собралась было уходить, как вдруг её внимание привлёк странный звук, больше всего напоминавший тихое, размеренное тиканье.

Звук шёл из-за старого рояля, заваленного всяческим мусором. Норри осторожно обошла рояль, сдвинула лапой пачку старых конвертов, лежавших прямо на полу, перепрыгнула через стопку покрытых пылью книг — и практически уткнулась носом в большие напольные часы.

Часы были совершенно обычные, заурядные. Почти такие же стояли в гостиной на первом этаже, разве что те были с маятником, а эти — без. Крупные стрелки едва заметно двигались. Минутная стрелка была целая, а часовая будто выщербленная с правой стороны, и на ней была выгравирована буква «N». Норри, привстав на задние лапы, попыталась было дотянуться до циферблата, но не смогла: часы оказались слишком высокими. Тогда она, цепляясь когтями за деревянный корпус, взобралась на самый верх, и, свесившись оттуда вниз, достала-таки лапой циферблат — и перевела время на два часа вперёд. Это оказалось на редкость скучным развлечением. Стрелки поддавались без всякого сопротивления, изнутри часов не выскакивала кукушка, не раздавалось громких звуков — в общем, ничего интересного. Норри спрыгнула вниз и потихоньку выбралась с третьего этажа. Таинственные комнаты, внутрь которых она так мечтала попасть, оказались сплошным разочарованием.

* * *

На следующий день после визита Норри на третий этаж в приюте случился большой переполох: Билли, пьяный с самого утра, на ровном месте упал и сломал ногу. Чертыхаясь и проклиная всё на свете, он выпил трезвящее зелье и аппарировал к целителю Ричардсу на другой конец деревни, а вернувшись к вечеру, был чернее тучи: перелом оказался сложным, и целитель содрал за лечение в полтора раза больше обычного. Сильно хромая, Билли, тем не менее, дотащился до третьего этажа и заперся там с бутылкой огневиски.

Однако пробыл он на третьем этаже на этот раз недолго: уже через полчаса весь приют огласился истошными воплями Билли. Хромая, шатаясь и расплёскивая вокруг себя огневиски из открытой бутылки, Билли появился на втором этаже.

— Убью! — орал он так, что кошачьи миски на полу слегка подпрыгивали. — Убью тварь блохастую!

Почти все кошки глядели на него со страхом и недоумением, и только Норри скорее почувствовала, чем поняла, откуда дует ветер. Пока Билли явно высматривал кого-то в пёстрой кучке кошек, она быстро, со всех ног кинулась к столу, со стола взлетела на подоконник, с подоконника — на комод, а оттуда — на высокий обшарпанный шкаф, где Билли, по его собственному выражению, хранил зелья «от кошачьей плодячки». Этот манёвр не прошёл незамеченным, но Норри уже не боялась: она знала, что трезвящее зелье нынче утром кончилось, колдует пьяный Билли плохо, а уж лазает ещё хуже — значит, ему её не достать.

Билли, шатаясь, подошёл к шкафу, задрал голову и воззрился снизу вверх на Норри.

— Зна-а-ает кошка, чьё мясо сожрала! — протянул он. — Ну, скотина шерстяная, ну, покажу же я тебе! Дай только протрезветь… — и он придал своему лицу совершенно зверское выражение, давая понять, что именно произойдёт, когда он протрезвеет.

Однако трезветь он явно не собирался. Ближе к ночи через распахнутые настежь окна доносилась пьяная ругань Билли, решившего устроить небольшой пикник за столиком в садовой беседке. На этот раз он пил не один. Компанию ему составлял старинный приятель Терри Смит, почти такой же страстный почитатель огневиски, как и сам Билли.

— Мерзкая блохастая скотина! — Билли орал так громко, что не спасли бы и закрытые окна, а уж через открытые его было слышно настолько хорошо, будто он находился прямо на втором этаже, в паре шагов от Норри. — Выросла, паразитка, и пакостить взялась!

— Да чего уж там в этот раз? — Терри отвечал потише, но и его было прекрасно слышно. — Что она, погрызла чего? Когти об софу поточила?

— Да какая там софа! — в голосе Билли появились жалобные ноты. — Часы, часы эта поганка перевела! На два часа вперёд! А я от этого ногу сломал! И Ричардс, мантикора его сожри, слупил с меня столько, что месяц пить теперь одну воду!

Последние его слова потонули в громком гоготе Терри.

— Да уж, приятель, пожалуй, тебе и полезно будет посидеть на водичке, — смех у Терри был хриплый и какой-то дробный, будто телега ехала по кочкам. — Всё собрал в одну кучу: кошку, ногу и Ричардса с часами! Что ж ты злобишься так на животную? Взял бы да и перевёл свои часы обратно! Ох-хо-хо… Ногу он… Сломал!

В ответ ему раздался громкий глухой удар, от которого предательски звякнули стёкла в окнах. Вороны с громким возмущенным карканьем сорвались прочь с садовых деревьев. Какое-то время было тихо, а затем Терри примирительно сказал:

— Чего по столу-то колотить? И его теперь ещё сломаешь.

— А ты не говори чепухи, вот и не буду, — огрызнулся Билли. — Эти часы ещё дед делал. Стрелка часовая с вензелем и выщербленная… Три штуки таких часов было всего, три! Две продали невесть кому, третьи у меня остались…

— Денег стоят, что ли? — заинтересовался Терри.

— Не в деньгах дело! Они зачарованные! Назад переведёшь, беда обойдёт. Вперёд перевёл — на неприятности нарвешься. И всего так можно трижды за всю жизнь владельца! Я их, да пойми же ты, наконец, столько лет берёг, а эта чума усатая вжик — и перевела их вперёд! Ладно хоть на два часа всего! У-у-у, блоховозка, утопить надо было сразу… Что ты ржешь опять? Тьфу, придурок!.. — Билли выругался, но это уже не могло остановить Терри. Теперь его смех больше не был хрипящей телегой. Он стал задорным бульканьем.

— За-ча-ро-ван-ны-е ча-сы, — Терри едва мог говорить сквозь хохот. — С вензелями, говоришь? Ох-хо-хо! Знаешь, а папаша мой был добрый плотник, хоть и сквиб. Так он тебе таких вензелей мог на любой деревяшке наделать — ох-хо-хо! Что ж они у тебя стоят-то без дела, часы твои зачарованные? Небось и паутиной уж покрылись? А на животную зачем грешишь? Откуда знаешь, может, она их не на два часа вперёд перевела, а на десять назад? Ох-хо-хо! — и Терри совсем уж неприлично захрюкал от смеха.

— Оттуда и знаю, что ногу сломал! — взвыл Билли. — Вот если бы ты на меня побежал с топором, а я бы хоп — и в воздухе растаял, вот тогда бы было на десять часов назад! Тут всё важно — и в какую сторону крутить, и на сколько переводить! Ни драккла не смыслишь, так и говори! А паскуде этой я шею сверну, помяни мое слово…

— Да это, может, и не она, — Терри был явно рад уйти от темы с часами. — У тебя тут кошек полный дом.

Однако Билли был непреклонен.

— Она, она, — заверил он приятеля. — Больше некому. Остальные хоть и тупые, но понятливые. Понимают, когда сапогом вломишь.

Рядом с Норри глухо заворчала старая Мэгги. Как и все кошки, она прекрасно слышала разговор в саду; как и все кошки, хорошо помнила и тяжёлую руку, и не менее тяжёлые сапоги Билли.

А Терри тем временем, кажется, уже забыл про спор о часах.

— Вот заладил, шею сверну да шею сверну, — сказал он. — От животной же тебе и так одни расходы, для чего ещё шею сворачивать?

— Можно на болота выгнать! — хохотнул Билли.

— Да и что тебе с тех болот? Ты продай её лучше, всё же выручка.

Билли презрительно выругался.

— Да какому лешему она сдалась?

— Говорю тебе, купят, — гнул свою линию Терри. — Я завтра в Хогсмиде буду по делам, у меня портал на полдень, давай и её возьму. Там, знаешь, народ не чета здешнему. Там ценители такие бывают, что и блох мешок купят, а не то что кошку! А тебе будут деньги хоть на стакан. С драного гиппогрифа хоть перо, и то польза!

— Да никто её не возьмёт, она же не низзл! — Билли, судя по интонации, уже готов был сдаться. Но возможность свернуть Норри шею всё-таки ещё манила его.

— Не возьмут так не возьмут, там и оставлю, — миролюбиво согласился Терри. — Хогсмид далеко, тебя там не знают, самое оно, чтоб животную выбросить. Но помяни моё слово: возьмут. Я там как-то козла продал, старого и бодливого, а уж кошку и подавно смогу!

* * *

Ранним утром следующего дня Норри решила удрать. Возможность отправиться в неизвестный Хогсмид, о котором она никогда не слышала, ничуть её не прельщала, а перспектива встретиться с протрезвевшим Билли и вовсе вгоняла в ужас. Поэтому Норри выпрыгнула через открытое окно и побежала в сад, надеясь отыскать щель в заборе и сбежать подальше. На улице она никогда не жила, но боялась такой жизни намного меньше, чем увидеться с Билли.

На её несчастье, Билли спал прямо в садовой беседке; услышав шорох, он проснулся и, ругаясь на чём свет стоит, погнался за беглянкой. Из дома выскочил заспанный Терри и кинулся на помощь приятелю. Норри поймали. Она царапалась, шипела и кусалась изо всех сил, но её всё равно запихали в корзину, провонявшую тухлой рыбой, и припечатали к корзине крышку парой заклинаний. После этого Терри проделал в боку корзины маленькую дырочку, чтобы Норри могла дышать.

И вот в полдень Терри отбыл в Хогсмид, прихватив свою поклажу. Норри, ошалев от голода (она ничего не ела уже пару дней), замкнутого пространства, ощущений после телепортации и тряски в корзине, таращилась через оконце своей тюрьмы на улицы Хогсмида, а Терри тем временем говорил, обращаясь к ней:

— Ты, животная, давай без глупостей. Надо, чтобы был порядок. Вот Билли чокнулся со своими часами. Хлам они старый, а он говорит — зачарованные. Хорошо это? Нехорошо. А ты мне все руки расцарапала нынче утром — хорошо это? Тоже нехорошо. У него нехорошее, у тебя нехорошее, а что мы получаем в сумме этих двух частей? Мы получаем — беспорядок. Беспорядок, животная, есть самая глупая в мире вещь. Всякое зло происходит от беспорядка. Вот мы скоро придём в одно место, где меня давно знают, и я тебя там продам кому-нибудь, а дальше двинусь по своим делам. Будешь хорошо себя вести — купят, а будешь плохо — оставлю мышей ловить. Так что подумай-ка хорошенько, пока идём, что тебе, значит, ближе.

Место, в которое Терри принёс её, словно обрушилось на Норри лавиной запахов. Там были и уже знакомые ей запахи алкоголя и пьяных мужчин, и новые — каких-то животных, и невероятно соблазнительные — еды, еды, еды! И ещё тошнотворный, непонятно откуда исходивший запах будто бы неделю нечищеного кошачьего лотка.

Терри поставил корзину на тумбу неподалёку от барной стойки, открыл крышку и не без усилия вытащил Норри. Пока он громко выкликал желающих купить кошку, Норри, поджав лапы, испуганно осматривалась.

В помещении, где она оказалась, было много людей, в основном мужчин. Молодые и старые, почти все они пили. Высокий неопрятный человек с окладистой рыжеватой бородой — вот бы на такой повиснуть! — разливал по кружкам что-то явно крепкое. На каменный пол, словно в гигантский лоток, были насыпаны дурно пахнущие опилки. Сквозь грязные окна едва проникало немного света. Норри здесь не нравилось, и она жалобно замяукала.

Тошнотворный запах грязного лотка вдруг стал как будто ближе. Оказалось, он исходит вовсе не от опилок. Тощий долговязый парень с наполовину пустой кружкой подошёл ближе к тумбе, где сидела Норри, и она поняла, что запах идёт от него.

— Интересуешься кошкой, приятель? — с надеждой спросил Терри.

— Нет-нет, я просто так, — парень замотал головой. — Аберфорт, плесни-ка мне ещё!

— Не продашь ты её, Терри, как видно, — высокий бородач принял у парня кружку. — Ты бы даром отдавал, может, кто и взял бы!

Терпеть отвратительный запах больше не было сил. Парень стоял совсем близко, и Норри не понимала, почему ни Терри, ни бородач не ощущают этой жуткой вони. Должно быть, дело было в никудышном человечьем нюхе. Норри заворчала и, легко спрыгнув с тумбы, громко зашипела на парня. Тот от неожиданности едва не пролил свой напиток.

— Эй, эй, ты, чего шипишь? — визгливо спросил он. — А ну-ка, вон пошла! Брысь!

Но Норри продолжала шипеть. Мерзкий запах бил ей прямо в нос, и от него было не спрятаться. Она прицелилась и уж было решила вцепиться этому вонючке в штанину, как вдруг приблизился кто-то ещё.

Норри обернулась и увидела мужчину лет сорока — а может, и меньше, она неважно определяла возраст людей — одетого в поношенную мантию. Нос у него был крючком, а седоватые волосы доходили почти до плеч. Мужчина ткнул пальцем прямо в грудь тощему парню и произнёс хриплым скрипучим голосом:

— А ну-ка, Джойс! А ну-ка, что это там у вас?

Парень слегка побледнел.

— Ничего у меня нет! — нарочито грубо ответил он. — А вы тут не вынюхивайте! У меня есть разрешение на посещение Хогсмида, между прочим!

Мужчина в поношенной мантии рассмеялся. Смех у него был такой же скрипучий, как и голос.

— Разрешение, Джойс? Разрешение таскать с собой всякую гадость? А ну-ка, выворачивайте карманы! Быстрей, быстрей, а то я расскажу вашему декану, что вы ещё и пьёте!

Парень с видом проигравшего опустил кружку на тумбу, где всё ещё стояла корзина Норри, и вывернул карманы. Норри увидела носовой платок, складной нож, помятую конфету… И тут её взгляд вспыхнул: самым последним парень извлёк из кармана мантии увесистый свёрток, от которого и исходил тот дикий запах! Норри зашипела громче и выразительнее.

— До чего умная кошка, — проскрипел мужчина. — Навозная бомба, Джойс? Отлично, просто замечательно, — в его голосе звучала искренняя радость. — Думали притащить её в школу, ага? Знаю я ваши шуточки! Я её у вас конфискую, — слово «конфискую» он произнёс с каким-то особым удовольствием, — и сообщу обо всём вашему декану, а он, не сомневайтесь, назначит вам наказание! А ты, — тут мужчина обратился к Терри, — ты, как тебя там… Хм… Джерри! Сколько ты хотел за кошку?

Терри, наблюдавший за происходящим с немым удивлением, тихо кашлянул, словно проверяя, не покинула ли его способность издавать звуки. Норри от неожиданности перестала шипеть, хотя омерзительная навозная бомба всё ещё лежала на тумбе.

— Да я хоть за десять кнатов её отдам! — Терри был рад покупателю и даже не думал этого скрывать. — Даром бы отдал, да только она не моя. Нюх у неё, сам видишь, ого-го-го какой! И мышей она может ловить…

Мужчина в поношенной мантии желчно рассмеялся.

— Мышей у меня нет, — сказал он, доставая из кармана несколько мелких монеток и передавая Терри. — Зато поганцев малолетних — сколько хочешь. Как её хоть звать-то? Чем ты там её кормил?

Терри с благодарностью забрал монетки.

— Зовут её Норри, а ест она всё подряд, — сказал он. — Года полтора ей, что ли. Вот её корзина, можешь забирать… Ну, животная, — подмигнул он Норри в последний раз, — говорил же я, что тебя купят? Терри зря не скажет!

* * *

Комната, в которую её принёс новый хозяин, показалась Норри маленькой и заставленной мебелью. На втором этаже в приюте было куда просторнее. Здесь же половину свободного пространства занимали шкафы с ящиками, а в оставшейся части комнатки расположились колченогий стол со стулом, комод, узкая кровать за ширмой и напольные часы, прикрытые куском тёмной ткани.

Добирались сюда они долго. Норри, устав от этого суматошного дня, несколько раз засыпала и просыпалась в своей корзине, уже не обращая внимания на запах навозной бомбы, которую новый хозяин захватил с собой. А потом бомба исчезла, и Норри оказалась здесь — в этой комнатушке, которую новый хозяин почему-то назвал «кабинетом».

Выбравшись из корзины, Норри бродила туда-сюда, обнюхивая всё подряд на своём пути, позабыв даже о голоде. Новый хозяин тем временем снимал уличную мантию, путаясь в рукавах.

— Норри, Норри — дурацкая кличка, — ворчал он себе под нос. — Но ты к ней вроде как привыкла. Меня вот Аргус зовут, не великой красоты имя, но ничего, живём… Как бы тебя назвать-то, чтобы ты отзывалась? — он задумчиво почесал нос, поправил волосы, а потом вдруг подскочил к комоду и, распахнув дверцы, вынул пачку конвертов, перевязанных бечёвкой. — Было тут что-то похожее, — бормотал он, перебирая конверты. — Вроде как совсем даже недавно… В мае мне она писала, что ли… А, вот конверт-то этот! Нашёл!

Норри не могла понять, чему он радуется. Аргус же тем временем вынул из конверта письмо, развернул его и, пробежав глазами, громко прочитал:

— «Миссис Норрис», вот оно! Говорил же я, что помню что-то похожее! Знать не знаю, кто это такая, но звучит, пожалуй, как-то посолидней, — он сложил письмо и засунул обратно в конверт. — Будешь Миссис Норрис, значит. Вот что, Миссис Норрис, оставайся-ка ты здесь, и постарайся ничего не разодрать. Впрочем, сама видишь, драть тут особенно нечего. Постель только не трожь, а когти точи хоть об стол, хоть об часы. Толку от них никакого, тикают себе и тикают, я на них и не гляжу никогда, у меня свои есть, наручные… Альбусовы причуды, взял и подарил, пускай, говорит, у тебя стоят в сохранности, превратили кабинет в кладовку, развернуться без того негде, лучше б разобрались со своими поганцами, видеть их уже не могу, паразитов… Так что ты, Миссис Норрис, оставайся, — он спохватился и прервал поток мыслей вслух. — А я пока схожу к эльфам, скажу, чтоб теперь готовили и на твою долю тоже.

С этими словами он исчез за дверью. Норри, теперь уже Миссис Норрис, осталась одна. Она вовсе не возражала против нового имени: пусть хоть Норрис, хоть Миссис, разницы ей никакой. Она бы и на Мистера согласилась, если этот Аргус сказал правду и её действительно будут здесь кормить.

В наступившей тишине раздавалось только тиканье часов. Миссис Норрис прошлась туда-сюда по кабинету, потёрлась о ножку стола — ей вовсе и не хотелось точить об него когти — вспрыгнула на стул, со стула — обратно на пол. Подошла к часам, понюхала прикрывавшую их ткань, потянула зубами за уголок и стянула её вниз.

Её взгляду открылись самые обычные часы. Без кукушки и без маятника, старые и неприметные. Часовая стрелка была выщерблена с правой стороны, и на ней красовался вензель в виде буквы «N». Совершенно ничего интересного.

* * *

2 мая 1998 года

Тишина стояла такая, какая бывает только после жуткого шума. Битва за замок кончилась, громкие крики победителей стихли, и теперь всё вокруг застыло в глубочайшем молчании.

Миссис Норрис сидела в коридоре и ждала. Она не видела Аргуса с самого начала битвы, но точно знала, что он придёт. Сегодня она во второй раз за всё время перевела часы назад.

В первый раз она перевела их, когда в школе появились приспешники Волдеморта. Перевела на восемь часов назад, и никто ни разу не тронул старого сквиба, хотя магглорождённым приходилось плохо, а уж ему-то должно было быть ещё хуже. Теперь же она перевела часы назад на одиннадцать часов. Она бы двигала стрелку и дальше, но тут с потолка посыпались камни, замок задрожал, и кабинет завалило обломками. Миссис Норрис едва успела выскочить, и теперь её волновал только один вопрос: сохраняется ли эффект от перевода стрелок после гибели самих часов?

Но вот где-то дальше по коридору послышалось знакомое шарканье. Аргус торопился к ней, держа в руке фонарь.

— Вот ты ж где, киса, — с облегчением выдохнул он. — А мне сказали, кабинет-то наш засыпало, я и… — он наклонился и неловко погладил Миссис Норрис. — А меня, представь себе, слегка только оцарапало. И слизеринцев вывел подальше — единственный нормальный факультет, как ни посмотри! И Поппи помогал раненых перевязывать, и везде мотался, а вот смотри ж ты, как повезло, плечо слегка полоснуло чьим-то заклинанием — и всё. А народу-то там поубивало! А нам с тобой, киса, выходит, везёт.

Миссис Норрис согласно мурлыкнула. Разумеется, всё дело было просто в везении. Уж она-то это знала совершенно точно.