Игра иллюзий (гет)

Когда Мефодий смотрит на нее, Дафне кажется, что ее затягивает в бесконечный черный туннель.

Если не заглядывать ему в глаза, легко поверить, что в глубине души он остался прежним. Если заглянуть — начинаешь понимать, как нелепа сама мысль о душе. Если у повелителя мрака и есть душа, то это сам мрак.

Осознание этого жалит каждый раз, как в первый. Дафна жмурится и не двигается, пока Мефодий собирается.

Его полчаса отдыха закончились, а у нее под веками — ледяное жидкое стекло и отпечаток черного туннеля.

— Прости, любовь моя, — говорит он. — Дела.

— Конечно, — кивает Дафна, садясь на кровати.

Несмотря на мрак, она верит: действительно любовь. Если бы не любовь, Мефодий уничтожил бы ее, едва заняв место Лигула. Так, как уничтожал других светлых, если те отказывались от ритуала, не расставались с крыльями даже после падения и цеплялись за свою светлую сущность.

Но Мефодия с Дафной связала магия, законам которой вынужден подчиняться даже повелитель мрака. Поэтому светлый страж без единого белого пера в крыльях стала его живым талисманом. Любимой игрушкой, лелеемой болонкой у трона… бесполезным, но ярким украшением.

И она мирится с этим, как научилась мириться уже давно.

Она не сумела вытащить Мефодия к свету. Но нет уже никого, кто мог бы попенять ей на провал.

Когда он уходит, она поднимается и медленно подходит к огромному, во всю стену, зеркалу в тяжелой золотой раме. Медленно раскрывает угольно-черные крылья. Взмахивает ими, разворачивает во всю ширь под высоким сводчатым потолком. Он теряется где-то вдали, и из полутьмы пробивается слабое золотистое сияние.

Всего лишь люстра. Больше не приходится верить в силу света.

Силы света нет. И самого света скоро не станет.

Тартару во главе с Мефодием удалось совершить невозможное.

Как всегда, Дафну бросает в дрожь, когда она думает об этом. Как всегда, она не может не думать. И как всегда, когда холод обступает со всех сторон, а своды тартарианского дворца давят и воздух душит так, что кажется густой лавой, она идет к тому, кто еще способен отогреть.

* * *

Дворец остался от Лигула. Мефодий только избавил его от излишнего убранства, роскошных портьер, полных вековой пыли, тканых золотом и местами окровавленных гобеленов, драгоценной лепнины и инкрустаций. Превратил в строгий и темный готический собор. И под этими сводами, под которыми должны звучать хоралы, ни днем ни ночью не затихает эхо голосов.

— Ограда Эдема вот-вот рухнет, я не понимаю, что нас не пускает…

— Защиты. Держатся еще, Двуликий их побери. Не радуйся, они могут так и не поддаться, это чистый свет, а не та падаль, которая сыплется к нам из Эдема…

— Пораженческие мыслишки? — и ехидный смешок множится, россыпью рваных шорохов отражаясь от бесчисленных нервюр.

Падаль, которая сыплется из Эдема. Так здесь теперь называют стражей света. Многих из них Даф знала лично, со многими летала вместе, с кем-то перебрасывалась парой слов, на некоторых стремилась быть похожей, некоторыми восхищалась. Они так ярко сияли, источали доброту и свет… но теперь падают один за другим.

Открытая война сделала то, что не удавалось сделать хитростью. Мрак искушал стражей света, но они не поддавались. Теперь мрак призвал их к поединку — и они не вынесли испытания тщеславием.

Так объясняет Арей, которому Мефодий доверил боевую подготовку стражей мрака. И Дафна видит, что так и есть. Каждый страж света в глубине души уверен, что размажет любого темного. А от уверенности до гордыни рукой подать. А гордыня — прекрасный крючок. Зацепи за него — и падут самые стойкие…

…и рухнет небо.

В это время суток Арей не занят. В Тартаре нет дня и ночи, но жесткий график — есть. Предвечерний час, где-то между четырьмя и шестью, — апатичное безвременье. Даже бои утихают, даже повелитель мрака отправляется отдохнуть и насладиться обществом своей обожаемой игрушки.

Но потом он уходит, а игрушка, которую больше не волнует верность, честь, честность и прочая шелуха, отправляется отдохнуть от него.

Арей встречает ее поцелуем, и ледяной шар в груди теплеет и медленно тает. На несколько мгновений Даф позволяет себе ни о чем не думать и просто наслаждаться — почти как повелитель мрака. Или не совсем…

Мефодий предпочитает только брать. Арей умеет отдавать. Она тянется именно к этому. В раскаленном Тартаре оказалось так трудно сохранить тепло. Тартар иссушает, выжигает изнутри, а потом замораживает, и так до тех пор, пока в тебе не останется ничего своего. Пока ты не станешь его частью. И он будет действовать через тебя, прогонять сквозь тебя свои легионы и питаться тобой, умело создавая иллюзию, что питает тебя. В Тартаре почти не осталось тех, кто сохранил бы себя. Даже Мефодий, повелитель мрака, на самом деле — давно уже его послушный инструмент.

Даф хочет верить, что смогла сохранить хоть частичку себя. Главное — не думать, в чем на самом деле заключена ее суть, когда она отказалась от спасения людей, отказалась от флейты, отказалась от света и спустилась сюда, вместо того чтобы стоять плечом к плечу с защитниками Эдема, оберегая единственное, ради чего стоило существовать.

Арей вряд ли об этом задумывается. Хотя он — совершенно точно — тоже сохранил себя. Он во мраке уже тысячи лет, но все еще не позволяет ему управлять собой. Это непостижимым образом обнадеживает.

— Когда-нибудь он сообразит, что ты сюда бегаешь, — говорит Арей, прикрывая Даф и себя заодно меховым одеялом.

В голосе нет опаски, скорее наоборот. Неминуемое разоблачение будто заранее веселит Арея. Он так и не научился воспринимать бывшего ученика всерьез. Мрак, который ведет Мефодия — да. Самого Мефодия — нет. И, конечно, если повелитель мрака взбесится, узнав, что его игрушка так пошло сбегает к бывшему учителю, то учитель с удовольствием ответит за свой проступок — в поединке.

Но Дафне отчего-то кажется, что Мефодий не взбесится. Он давно это перерос.

Новый мрак с лицом Буслаева — целеустремленный, экономный, рассудительный. Он холоден, он не позволяет жажде крови туманить рассудок. Он добивается цели минимальными усилиями. И не разменивается по мелочам.

Он незримо присутствует здесь. Тень стоит между ними — не нынешнего остролицего мужчины с безжалостной усмешкой тонких губ и пронизывающим прищуром выцветших глаз, а прежнего упертого, живого, несмотря ни на что светлого мальчишки.

Он, уверенной рукой вонзивший кинжал в сердце Лигула.

Он, заявивший когда-то «Лучше я, чем кто-то из тартарианцев» — и уже через месяц приблизивший тартарианцев к себе и забывший о благих намерениях, ведь такова судьба всех благих намерений.

Он, развязавший новую войну между светом и мраком.

Он, каждый день приветствующий новых и новых падших. Новую падаль.

Он — такой упрямый раньше и такой идеальный правитель сейчас.

— У меня плохое предчувствие, — голос Даф в тишине звучит резко. — Мне кажется, что все скоро кончится. Война скоро кончится.

В ответ Арей молча прижимает ее к себе, потому что ненавидит пустую болтовню.

«Кажется» — главное слово этого вечера. Этого года. Этой жизни. Все вокруг — игра иллюзий.

Но война действительно близится к концу. В Эдеме уже почти не осталось стражей. Скоро некому станет падать. Бастионы света рухнут, и тогда…

А что тогда?

* * *

Троил падает одним из последних.

Даф, как всегда, стоит по левую руку от Мефодия у его трона во время торжественной церемонии. По правую руку — Арей, как учитель, наставник и помощник, без которого не было бы всех этих победоносных сражений. Повелитель мрака еще не знает, что окружил себя предателями, что в Тартаре нельзя приближать к себе никого, а особенно тех, кто поддерживал тебя больше всех, но скоро это перестанет иметь значение. Скоро закончится война.

При виде Троила темные взрываются криками восторга. Зал наполняется оглушительным ревом, который затапливает его, наслаиваясь раскатами нового и нового эха. Возгласы, хохот, рев. Падшего видно сразу, хотя внешне он не меняется. Его аура из ослепительно яркой превращается в тусклую, выцветает, как старая тряпка. Бывший генеральный страж идет, гордо вскинув голову, раскрыв все еще белые, хоть и тоже потускневшие крылья, но ауру не скроешь…

…не скроешь?

«Это фальшивка!»

Мысль вспыхивает в голове быстрее молнии. Дафна вскидывается, глядя на Троила расширившимися глазами.

И яркая его аура, пробиваясь из-под блеклой завесы, отпечатывается на сетчатке.

Зал на мгновение замирает — или замирает сама Даф. Одну бесконечно долгую секунду Троил делает шаг, взмахивает крыльями…

А потом зал снова взрывается. Но на этот раз крики и рев далеки от ликования.

Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, точно кто-то невидимый ускоряет ход времени, разламывается и рушится потолок.

Вскакивает Мефодий, движением руки уничтожая обломки. Бесцветное, не светлое и не темное небо Тартара тоже расколото. Из нелепой чаши дворца можно увидеть огромную трещину, которая расчерчивает его от края до края, и в нее один за другим проскальзывают стражи света.

Те, кто сумел удержаться, не стали ждать последней битвы. Они пришли сами. У них хватило смелости.

Бой уже кипит. Звенит оружие. Маголодии пронзают воздух. Мефодия почти не видно за потоками магии, которые вихрятся вокруг него, расшвыривая светлых. Рука Дафны машинально тянется за флейтой, чтобы помочь своим, но нащупывает пустоту.

Флейты давно нет. Свои — на другой стороне баррикад. Осознание бьет под дых.

Она надеялась, что не потеряла себя? Она не знала, в чем ее суть?

Она разворачивается и бежит к выходу, туда, где начинается коридор с уцелевшими сводами. Не для того, чтобы спастись — чтобы найти хоть какое-то оружие. Оружия у нее нет, и сама она давно превратилась в игрушку, но она не была создана игрушкой. В этом, наверное, суть… но у Даф нет времени размышлять об этом. Потом. Все потом.

Она не успевает добежать до коридора. Удар — и ее сбивает с ног что-то тяжелое, прижимает к полу и не двигается. Она дергается, понимая, что это такое. Обезглавленный светлый страж, которого ударили секирой на середине маголодии. Он один из последних. Переливы флейт почти не слышны.

Даф никогда не пробовала пользоваться чужой флейтой. Но флейта мертвеца — у нее перед глазами, он сжимает ее стынущими пальцами. И она, решившись, выдергивает ее и подносит к губам.

Какой-то миг кажется, что ничего не произойдет. Ей уже поздно обращаться к Свету. Ведь она падшая. Свет не прощает, не дает вторых шансов, отступник для него мертв. Но в следующую секунду Даф наполняет забытое чувство. Что-то отзывается…

А потом она понимает, что флейта больше не нужна.

И что хвататься за магические инструменты — все равно что искать солнце днем с фонарем.

Последняя маголодия стихает. Последний светлый страж падает, пронзенный черным копьем. Свет проиграл, война закончилась… но темные почему-то не ликуют.

Стражей света больше не осталось. Но чистый свет разгорается, заливая пустеющий зал. Силуэты темных меркнут, бледнеют — и растворяются в ослепительных лучах, как дым. Даф успевает обернуться к Мефодию, чтобы увидеть, как в числе последних растворяется и он. Застывший, схваченный в движении, с азартной гримасой на скуластом лице, так и не успевший ничего понять. Никто из них не успел. Это как ядерный взрыв, только замедленный в несколько раз — вспышка, и все живое испаряется от невыносимого жара. Дафна закрывает глаза и ждет.

Странно…

Странно, она совсем не чувствует жара. Только спокойное тепло. То самое, которого так не хватало в безднах Тартара.

Она открывает глаза, и прямо под ее взглядом замок повелителя мрака выцветает и растворяется вместе со всеми проклятыми артефактами, со всем зачарованным оружием, с мечами и секирами, оставшимися на полу, с окружающими стены скалами, с бесцветным тартарианским небом, которое больше не разрезает трещина, потому что его больше нет…

И Даф понимает, что она уже не в Тартаре.

Над головой — синее небо в легких облаках. В отдалении — какие-то многоэтажки. Нет, она не умерла и не стала частицей чистого света. Там и сям пестреют рекламные щиты, сигналят машины, звучат голоса. Обычные голоса, человеческие, а не изломанные интонации стражей мрака.

— Эй, подвинься! Что встала! — кричат из-за спины. Рядом с Даф проносится парень на скейте — даже не оглядывается.

Слышится надтреснутый старческий смех.

Она чувствует себя, как во сне. Или как в затянувшейся иллюзии. Трет глаза, но иллюзия не пропадает, а пробуждение почему-то не наступает. Все это не могло произойти на самом деле.

Если бы Дафне сказали, что последняя битва добра и зла пройдет и закончится вот так, незамеченной, не затронув смертных даже краешком, она бы и слушать не стала.

Однако смертные ничего не заметили. Ни падения света, ни падения мрака…

Старческий смех приближается.

— С чего ты взяла-то, милая, что это последняя битва? Да еще добра и зла?

Даф оглядывается и видит Аиду Плаховну.

Она ненавидит чувствовать себя тупицей, но в последнее время почти сжилась с этим чувством. И вместе с тем она рада видеть Аиду. Смерть всегда стояла в стороне, одинаково приветливо встречая и светлых, и темных. А сейчас она — как островок чего-то близкого и знакомого в странном мире, которым закончилась война.

— Вы их забрали? Всех стражей? — догадывается Даф.

Смерть всегда уходит с поля боя последней.

Глухо колет под левое ребро: всех стражей… Арея вместе с ними. Может быть, Аида сейчас заберет и саму Даф. Старуха любит порой поболтать с жертвой. Хотя никого не считает жертвой.

— И-и, милая! Каких таких стражей? Ваш свет и мрак разве нужно сторожить? Вот те свет, — кивает она вверх, на солнце, — вот мрак, — рукоять косы ударяется в землю, в сморщенную тень небольшой фигурки. — Свет — он вечный, и стеречь его нет нужды. И мрак вместе с ним всегда рядом держится. А стражи твои — они кто такие? Сбоку припека?

Даф не находится что ответить.

— Сами себя стражами назначили, сами и свалили, — веселится Аида. — Теперь пару миллиончиков лет, пожалуй, почище будет. Никто не будет мельтешить, настоящий свет закрывать… Что, не поняла еще? Ненастоящий был ваш свет. Поддельный, милая, видимость одна! Потому так быстро и посыпался. И мрак за собой утащил. Свет-то, может, и фальшивый, а тень от него все равно настоящая. Пойду я, тяжело стоять. Мешок нынче тяжелый…

— А я? — вырывается у Даф. — На меня что, не было… разнарядочки?

Старуха разводит руками.

— Мое дело маленькое. Всех фальшивых унести, поле боя очистить, и до свидания. Ко всем остальным касательства не имею!

Всех фальшивых…

Даф снова оглядывается по сторонам. Она стоит на краю парка. В глубине парка играют дети, прогуливаются люди. Оттуда сладко пахнет мороженым и сахарной ватой.

Ее словно переносит в прошлое. Она ищет глазами Мефодия и не может поверить, что он отправился в неизвестность вместе с другими… фальшивыми.

Что он, впустив в себя мрак, стал проводником, потеряв суть.

Но это не прошлое. И мальчишка с длинным хвостом светлых волос никогда больше не махнет ей с другого конца аллеи.

Горло медленно стискивают железные клещи. Подступают слезы, и Дафна подносит руку к глазам. Она давно не страж, она плачет, как обычный человек. Нет больше повелителя мрака, а может, и не было — но человек был. Когда-то. Давно. Слишком давно. Чуть дольше просуществовала его оболочка.

Она не думает об Арее, потому что знает — будет еще хуже. Стоит только вспомнить, и…

— Светлая. Так и знал, что Аида не захочет с тобой связываться.

На плечо ложится тяжелая горячая рука. Но Даф не открывает глаза.

Она лишь откидывает голову назад и чувствует, как ее со спины прижимают к широкой груди и как она тонет в знакомых медвежьих объятиях.

Все вокруг — игра иллюзий. И если плотно закрыть глаза, можно остаться навсегда в химеричном иллюзорном лабиринте.