Принципы гуманизма (джен)

— Дядя Витя, скажи, а тебе правда миллион лет?

— Нет, Боренька, что ты. Миллион лет назад и людей-то в нынешнем понимании слова никаких не было, а мне всего-то двести пятьдесят.

— Всё равно много! А ты динозавров в детстве видел?

— Ну, маленький, ну, насмешил. На картинках в энциклопедиях видел. В кино видел. Вживую — нет, конечно. Так что в этом плане мы с тобой не сильно отличаемся. А много или мало — это как посмотреть. Говорят, некоторые горцы и раньше жили по сто лет и по двести.

— Ну да, но не двести пятьдесят же! Плюс они были такие морщинистые и дряхлые, а ты…

— Есть такое.

— А мои родители тоже столько долго будут жить? А я?

— Возможно, возможно. Уровень медицины это должен позволить, да и операции по удлинению теломер становятся всё доступнее. Знаешь же, что это такое?

— Слышал! Это когда хвостики ДНК увеличивают, чтобы человек дольше жил?

— Вроде того.

— А ты тоже делал такую операцию? И, наверное, не одну?

— Я? Да нет, что ты. В моё время они не были так доступны.

— А как было?

— Боря, не трогай Виктора Игнатьевича, он не любит об этом вспоминать.

— Ну мам!

— Да что вы, Светлана Сергеевна, мне не жалко. Если совсем не вспоминать, так и забыть можно, а забывать такое нельзя.

— А почему нельзя?

— Чтобы ошибок не повторять. А то они слишком дорого обходятся. Так вот…

— А почему, если вы не хотите вспоминать, но забывать нельзя, вы не запишете куда-нибудь?

— Боря, не перебивай!

— Почему, почему… Да всё как-то руки не доходят, не знаю. Или, может, чтобы записать, нужно как-то особенно старательно вспомнить, а от этого воротит, ух, не могу. Да ещё и других очевидцев найти… Разные стороны опросить…

— Ух ты! А есть и другие бессмертные?

— Есть, конечно. Мало, но есть.

Мы же все из одной лаборатории вышли, понимаешь. В то время как раз прошли все мировые войны, закончилась гонка вооружений и началась гонка безопасности. Расцвет гуманизма… Государства перестали меряться тем, сколько человек могут убить одним хлопком ладони, зато озаботились благополучием своих граждан, в том числе и их продолжительностью жизни. Тут и там вспыхнули идеи о бессмертии: о нём заговорили и мистики, и священнослужители и... учёные. Первые эксперименты с теломерами как раз начали производить. Но знаешь? Бессмертие ведь можно понимать по-разному.

— В смысле?

— Ну что тебе первое приходит на ум, когда ты думаешь о бессмертии?

— Не знаю… Вот живёт человек, живёт-живёт и не умирает.

— То, о чём ты говоришь, — отсутствие смерти от старости. Старость — довольно странная штука, на самом деле. Отсутствие регенерации, накопление поломок, и в итоге — смерть. Мало кто умирает во сне…

— Мой дедушка умер во сне!

— Боря! Сколько можно перебивать!

— Ничего, ничего. Но один человек — ещё не показатель. Обычно всё-таки люди умирают от сопряжённых со старостью болезней и несчастных случаев. Конечно, своевременная помощь спасает и от инфаркта, и инсульта, и бог знает от чего ещё, но что, если медики приехали, а человек уже умер?

— Ммм…

— Без кислорода мозг умирает за считанные минуты. Если даже после этого удастся завести сердце, человека это уже не вернёт, останется только пустая оболочка. За которой нужно будет ухаживать, но это будет бессмысленно.

— Это потому что от него уже отлетела душа, да?

— Ты используешь сомнительные термины, но, в принципе, можно сказать и так.

Кроме того, от несчастных случаев не застрахованы и ещё не старые люди, и дети…

— А я застрахован!

— Твоя страховка означает лишь то, что в случае твоей гибели твоим родителям выплатят компенсацию, которой, скорее всего, не хватит даже на похороны. А я о другом.

— Ой!

— Виктор Игнатьевич, что вы его пугаете!

— Ничего-ничего, ему полезно. Глядишь, глупостей будет совершать меньше.

Так вот, очень многим вдруг стало интересно, как можно “спастись” от несчастных случаев. Соломку подстелить. Причём, желательно, не теряя возможность получать адреналиновую волну от, например, опасных видов спорта, или сафари, или чем ещё там люди занимаются. Чтобы сломал ногу — а она заживала как на собаке…

— А у собак быстро заживают ноги, если их сломать?

— Нет, это такое выражение. Виктор Игнатьевич, продолжайте.

— Спасибо. В общем, чтобы любое повреждение быстро чинилось ресурсами самого организма или некой вживлённой в него субстанции. Книжки про вампиров читал?

— Да! Жуть!

— Это ты классические читал. А в ту пору образ вампира очень облагородился, всё чаще они стали выступать на стороне добра, и вообще стали больше похожи на эльфов. Только вот бессмертного эльфа убить можно, а вампира…

— Можно кол воткнуть ему в грудь! Осиновый!

— Ерунда. Мифы, распространяемые самими вампирами, чтобы им меньше завидовали.

— Так вампиры существуют?!

— Боря!

— Ха-ха, насмешил. Только если меня так назвать.

— Ух ты! А почему ты на солнце не таешь?

— Потому что. Дай дяде Вите продолжить рассказ, мне тоже интересно.

— Хорошо, мам. Молчу.

— Посмотрим, сколько этот молодой человек продержится. На чём я там остановился? А, да. В общем, я был тогда двадцатилетним оболтусом без особенных целей в жизни, и увидел объявление о наборе добровольцев: мужчины от восемнадцати до тридцати лет, без вредных привычек, полностью здоровые и всё такое…

— А почему женщинам было нельзя?

— Мама! Почему тебе можно задавать вопросы, а мне нельзя?!

— Потому что это мой первый вопрос, а твой уже пятый за две минуты.

— Всё равно несправедливо.

— Что поделать, жизнь такая. А на ваш вопрос, Светлана Сергеевна, ответ простой: не было принято. Тогда вообще все первые фазы медицинских испытаний проводили на мужчинах, а на женщинах экспериментировать считалось неэтичным.

— А продавать им непротестированные лекарства считалось этичным?

— Не мне судить. Как бы то ни было, пришёл я в лабораторию вместе с тремя десятками таких же бездельников, и…

— И там тебя превратили в вампира?!

— Сначала меня исследовали вдоль и поперёк, даже изучили геном, потом были эксперименты по временной аугментации… Понятно, что непонятно. Ну, например, колят тебе инъекцию, а ты три дня ходишь и шкафы одной рукой переставляешь…

— Как Супермен!

— ..Или под водой дышишь…

— Как Гарри Поттер!

— Или… А что я рассказываю, давайте, покажу. Светлана Сергеевна, у вас нож есть?

— Да, вот, пожалуйста.

— Ну разве ж это нож? Я таким скорее удавлюсь, чем порежусь. Дайте вон тот, для мяса. И не переживайте вы так, верну в целости и сохранности.

— Я не за нож, за вас. Всё знаю, но всё равно очень неприятно на это смотреть.

— Да, не самый любимый из моих фокусов, но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Оп! Вот, Боря, видишь — кровь, кость, мясо, нерв… Светлана Сергеевна, отвернитесь, если вам плохо.

— Я лучше выйду.

— ВАУ! Она прямо так затягивается? Меньше чем за минуту? А если сломать? Дядь Вить, а тебе не больно?

— Как много вопросов. Перелом срастается чуть дольше, конечно, если не двигаться — минут за десять, а если на ходу — то полчаса-час. Сложный перелом и того дольше. Очень больно.

— Но ты сказал, что это был временный эффект?

— Да. Потом, когда убедились в том, что это достаточно безопасно и не возникает критических побочных эффектов, сделали постоянным.

— Вау! А ты и сейчас можешь шкафы одной рукой поднимать?

— Нет-нет-нет. Когда лаборатория праздновала получение премии за величайшее открытие в области здравоохранения, мы могли сделать себе несколько инъекций вместо части гонорара. От абсолютно регенеративного бессмертия никто из коллектива (считая самих учёных) не отказался, но вот силу я решил не брать.

— Почему?

— Если бы об этом кто-то узнал, от тяжёлой физической работы я бы уже никогда не отвертелся, ха-ха-ха.

— А мог бы быть как Супермен…

— В двадцать лет я бы ещё об этом задумался, но шли годы экспериментов, и к тридцати я уже понял, что не в силе счастье.

— А в чём?

— В любви, Боря, в любви.

— Красиво сказано, Виктор Игнатьевич.

— А, Светлана Сергеевна, вы уже вернулись? Хорошо. Вы скрашиваете мне вечер своим присутствием.

— Шутите, Виктор Игнатьевич.

— Да нет. В моём возрасте, знаете ли, уже начинаешь ценить такие вещи.

— А что же вы себе пассию не заведёте?

— Мам, а что такое “пассия”?

— Я бы не отказался от боевой подруги, но понимаете, такая разница в возрасте… Очень трудно воспринимать всерьёз того, кто на добрую сотню лет младше тебя.

— А…

— А как же я?

— Тебя, Боренька, я всегда готов воспринимать всерьёз. Но на боевую подругу ты не тянешь.

— А на боевого друга? Я умею стрелять! Тра-та-та-та-та! Бам! Бдыщ! Я буду стараться!

— Боря, Виктор Игнатьевич не это имеет в виду.

— Да, и я очень надеюсь, что эти знания тебе никогда не потребуются на практике.

— Ну хорошо, я могу понять, что заводить отношения со смертными женщинами себе дороже, мы слишком часто умираем…

— Да нет, пока ещё не так часто. Может, когда мне действительно будет миллион лет, тогда это станет проблемой, а пока — ну представьте себе: вы в расцвете сил, у вас за плечами багаж знаний, опыта, а тут нежное создание в два раза младше вас. Разве вы сможете по-настоящему друг друга понять? Разве не будете вы испытывать постоянную неловкость из-за того, что тот, другой, перед вами как на ладони? Не будет ли вам страшно неосознанно им воспользоваться, ведь у вас есть все возможности манипулировать его мнением, чувствами?

— Да, это проблема. Но ведь были же бессмертные женщины? Лаборантки?

— На них наша инъекция почему-то не сработала.

— Почему-то! Ведь вы тестировали её…

— Не я — не забывайте, я ведь всего лишь подопытный. Но вы правы. На самом деле, поначалу мы даже верили, что этот метод работает и на женщинах: они сохраняли молодость, были сильны, здоровы, у них не наступал климакс…

— Что такое климакс?

— Потом расскажу. Виктор Игнатьевич, продолжайте.

— А потом они внезапно умирали. Остановка сердца, быстрая безболезненная смерть.

— Ах!

— Да… Говорят, одна итальянка, Беллуччи, умудрилась дожить до ста пятидесяти, принимая ванны из козьего молока и бог знает чего ещё…

— Крови младенцев?

— Надеюсь, нет. И откуда ты такого понахватался?

— Вы сами рассказали про вампиров…

— Да? Ну ладно. В общем, женщины, к сожалению, наш эксперимент не пережили. Но совсем иная участь ждала мужчин…

— А почему мы не бессмертные? Что мешает делать эту инъекцию всем при рождении?

— Ты забыл спросить, почему не стали продолжать исследования и не придумали способ адаптировать этот метод к женскому организму.

— Ну…

— Если ты об этом не подумал, то ай-яй-яй. Важно думать не только о том, что лежит на поверхности. Или тебе кажется нормальным то, что мы с тобой могли бы быть бессмертными, а твоя мама рано или поздно умерла бы?

— У-у-у…

— То-то же. Как бы то ни было, когда наше исследование опубликовали, в лабораторию валом повалили чрезвычайно обеспеченные люди, любители красивой жизни, и желательно — долгой.

Наше начальство крайне неохотно продавало им услугу продления жизни; но все (в том числе и я) тешили себя надеждой, что благодаря их финансовым вливаниям мы сможем обеспечить бессмертием всех желающих. Человечество ликовало и готовилось пожинать плоды, но не прошло и года, как появились настораживающие слухи.

Сначала одного из подопытных (он после получения премии уволился и уехал путешествовать) завалило лавиной на Эвересте. Спасатели не смогли до него добраться. Он выжил, я встретил его много лет спустя; но годы без еды и воды, проведённые под снегом в состоянии постоянного обморожения, не прошли для него бесследно. Другой из наших пристрастился к прыжкам без парашюта: не знаю, чем его привлекло состояние “быть разбитым в лепёшку”, и насколько нужно быть отбитым, чтобы получать от этого удовольствие, но его на всякий случай поймали и изолировали в норвежской тюрьме.

— Но он же не нарушал никаких законов?

— Зато нарушал спокойствие многих граждан, ставших невольными свидетелями его “приземлений”. Но это были ещё цветочки…

Ягодки начались, когда мафиозные боссы и бизнес-акулы начали “мочить” друг друга по-серьёзному. Человеческий фактор, знаете ли… Любую потенциально прекрасную идею способен превратить в настоящий ад. Боря, может, мне не стоит тебе рассказывать?

— Нет, дядя Витя, продолжайте. Я готов.

— В общем, если нет возможности избавиться от противника окончательно, человеческая изобретательность действительно начинает играть по полной. Если выстрел в грудь и даже в голову не помогает — поможет старое доброе утопление. Надо всего лишь залить человека в бетон… Да, в принципе, этого хватит. Но для надёжности можно захоронить его где-нибудь подальше, или уронить в Марианскую впадину, где никто его не найдёт, и он будет вечно мучиться, задыхаясь, или сточит себе ногти, пытаясь силой своей плоти разбить стены своей маленькой тюрьмы.

— Фу!

— А прятаться мы начали, когда богатые мира сего сообразили, что на бессмертных можно устраивать “охоту” ради развлечения. Ведь как раньше? Если ты убил или покалечил человека, то всегда останутся следы, которые можно предъявить в суде. А тут — живой, здоровый. Сотня свидетелей скажет — были издевательства, другая сотня — мы там были, не было ничего, обычная прогулка. А уж как интересно бессмертного выслеживать…

— Какой кошмар!

— Да, Светлана Сергеевна, кошмар. Собственно, ООН и пришлось пересмотреть своё отношение к бессмертию, нашу лабораторию закрыли, её результаты засекретили (и, надеюсь, уничтожили), и теперь мы стремимся к долгой и здоровой жизни более мягкими способами. И никакой больше авторегенерации: у человека должно быть право умереть, если он попал в невыносимые для него условия. И это право должно быть неотъемлемым.

— А вы можете умереть?

— Насколько я знаю, нет. Тот товарищ с Эвереста, Макс, пытался прибегнуть к эвтаназии, но она не подействовала.

— Звучит… ужасно.

— Именно так, именно так. Так что, как ни парадоксально, принципы гуманизма запрещают нам быть абсолютно бессмертными.

— Дядь Вить, но разве вы не можете внезапно умереть, как те женщины? Только не в девяносто лет, а в тысячу пятьсот?

— Надеюсь, Боря, надеюсь. Иначе я уже и не знаю, на что нам надеяться…