Несолдат (джен)

В нашем маленьком старом городке, где мощеные серебристым булыжником улицы взбираются все вверх и ввысь, а повсюду, куда хватает глаз, греют на солнце лощеные красные бока черепичные крыши… В нашем тихом уютном городишке, раскинувшимся на зеленых холмах… В нашем Городе, узкие гулкие улочки которого столько раз пытались взять разные неприятели на протяжении сотен веков…

В нашем городе есть один памятник. То есть памятников-то много, они стоят, большие и маленькие, на площадях в окружении фонтанов и флагов, в парках, в тени могучих старых деревьев. Но есть один особенный памятник. Он притулился на маленькой улочке, там, где когда-то была пекарня. Вдали от туристических троп. Громких победных песен. И щёлканья затворов объективов.

И называется он странно: несолдат.

Золотистые солнечные искры скачут по улице, рассыпаясь на сотни прыгучих зайчиков. Шумная ватага ребятни несется домой из школы.

Сегодня обсуждался важный вопрос профессий. Кто хотел быть летчиком, кто космонавтом. А худенький вихрастый мальчишка со второго ряда сказал, что хочет быть пекарем. Все смеются до сих пор. Большой ватагой забегают во двор.

«Нет, вы представляете, он хочет быть пекарем, как девчонка!»

Теплая мамина рука ложится на лохматый затылок мальчишки. Глубокие спокойные глаза лучатся теплом.

«Ну что ж, сейчас не война. Нет нужды быть солдатом».

Первый самостоятельный подарок маме — большущий, скособочившийся немного на левый бок торт из девяти коржей. Самое древнее колдовство — вода, белая мука, лунный свет, отражения солнца. Продукты, как вечные стихии, тянутся к друг другу, отталкивают, взаимодействуют, выстраивая свой сложный танец, составляя причудливые соединения, выливаясь в жизнь.

Мягкий аромат, сладкий нежный запах по утрам будит Город. Вихрастый мальчишка все же стал пекарем.

Молодая нежная жена обнимает его, обвивая. Он встает каждое утро с пением птиц. Открывает окно в кухне. Умывает лицо прозрачной холодной водой, в каждой капле которой сотнями золотистых искр смеется приветственное ранее солнце. По спящим мостовым, особенно гулким в это сонное предутреннее время, необычайно звонко стучат его башмаки. Он приходит в пекарню. Огонь в печи прогоняет последний мрак. Тесто вздыхает и ухает под уверенными руками. Облачко муки поднимается и кружит над столом, над его головой. Аромат медленно вылезает из печи, расползаясь по просыпающемуся городу, захватывая узкие улочки, проникая сквозь щели затворенных ставень, протекая под закрытые двери. Люди спешат за свежим хлебом. Здороваются, перекрикиваясь в очереди. Возвращаются домой, размахивая авоськами. Дома их ждут горячий чай, крепкий кофе, теплое молоко. И у всех у них еще теплый, дышащий, живой хлеб.

А потом приходят враги. Небо наполняется гулом. Звенит отчаянная тишина по ночам — ни людей не осталось в городе, ни машин, ни собак. Улетели и птицы.

Пришло время стать солдатом, малыш.

Но он только упрямо мотает головой. И, встав как обычно, ранним утром направляется в свою пекарню. Теплый, нежный, мирный запах плывет над разрушенным городом, битым в крошево кирпичом, разлетевшимися острыми осколками окон, искореженными изломанными деревьями. Мягкий, живой хлеб дышит в печи. Среди мертвой тишины военного города особенно громко скрипит дверь. В булочную приходят люди. Старый дед, у которого не нашлось сил уезжать. Женщина, у которой в доме шесть старых кошек. Не с кем их было оставить, не было сил брать их с собой. Приходят и солдаты, оборонявшие город. И каждый, кто надкусывает теплый хлеб, улыбается. Вспоминаются ему мирное время, гомон птиц по утрам, теплое, беззаботное лето. Когда все живые и здоровые собирались в еще не разрушенном доме за большим круглым столом. А по старому мощеному булыжником городу, украшенному черепичными крышами, плыл запах теплого хлеба, завоевывая каждый сантиметр, проникая в каждую душу.

И легче становится людям на душе. Ярче сияют глаза, громче становятся голоса, спокойнее сны.

Так ходит он день изо дня в свою пекарню. Сперва разрушены были лишь центральные улицы. Дворцы, фонтаны, старая крепость — от них не осталось уже ни следа. Но город не сдается. И каждую ночь прилетают черные гулкие самолеты и сеют смерть. Потом и на улице с пекарней начинают приземляться бомбы. Нежная как виноградная лоза жена, ясноглазые смешливые детишки отправляются подальше от военного Города. А пекарю приходится ночевать в подвале. И каждое утро, в оглушительной мрачной тишине, особенно оглушительной после ночного воя сирен и гула самолетов, вновь и вновь отправляется в свою пекарню. И каждое утро из разбитых ее окон запах свежего хлеба выбирается наружу, захватывает город, затягивает раны, пробуждая улыбку на уставших лицах.

А однажды утром, когда уже полыхали вовсю самоуверенные печи и теплый нежный запах свежего хлеба готов был выплеснуться за пределы пекарни, над Городом пролетал последний бомбардировщик. Он летел с ночного обстрела, усталым был летчик. Усталым и злым. Столько дней летали черные самолеты, столько ночей бомбили они улицы упрямого Города. Столько дней не мог летчик вернуться к своей матери домой. У летчика оставалась последняя бомба. Он увидел дымок на полуразвалившейся улице и сбросил ее туда.

Бомба попала прямо на пекарню. Вмиг погасли веселые печи. И запах свежего хлеба утонул в гари раскаленных перекрытий. Белая крошка штукатурки как облачко муки взлетела над тем местом, где еще минуту назад стоял упрямый пекарь. Немого покружилась в воздухе и белой сахарной пудрой осела на развалины. Больше в Городе некому было печь свежий хлеб.

Есть в нашем городе один странный памятник…