Рассказ наложницы (гет)

— Бог не отвернется от нас? Мне кажется, мы совершаем большой грех. Мы и так не постимся. Сгорим же в аду, Софья!

— Не наговаривай. Благое дело. Бог простит.

— Ах, да что уж тут говорить? Грешницы мы с тобой. Покарает нас Господь.

— Меня он уже покарал. Чего мне бояться?

Призыв на намаз был слышен даже в женской части дворца, поэтому мы в четыре утра вышли на веранду. Трудно было вставать в такой час, и я не видела смысла делать это ради чужой веры. Я не сказала Елене, но я думала, что Бог уже давно отвернулся от нас.

— Я потеряла крест. Это дурной знак, матушка. Ох, как неспокойно мне теперь, будто раздетая. И в церкви не были столько лет. Душа не на месте.

Она говорила шепотом. Впрочем, все были такие сонные, что почти не обращали на нас внимания. Правоверных мусульманок здесь было мало. Только калфы — и те будто бы для вида, чтобы и мы последовали их примеру. В основном, этнические. Некоторые христианки и иудейки приняли ислам ради своих любимых шехзаде. По-настоящему это или нет, они, наверное, не признавались даже себе. Люди Писания — таким элегантным выражением называли всех остальных неверных.

— А я не снимаю. Прячу в волосах, когда иду к Селиму.

— Господи, что же будет, если он увидит? Ты и так повесила крест за гобеленом. Вдруг найдут при уборке?

Впереди нас шла Айя. Она и была той единственной правоверной мусульманкой, которая раньше была католичкой. Она даже скрывала свое предыдущее имя, потому что считала, что теперь оно не имеет значения. И все говорили, что потому шехзаде Мехмед и забрал ее в Манису — потому что она приняла его веру. Теперь они смотрят на мир одними глазами; они стали одним целым. Циничные девицы с трудом в это верили — за спиной, опасаясь за ее рассудок, они от души смеялись над ней и обменивались мнениями, что причиной особого расположения может быть только постель. Не придумав тему, более подобающую завтраку, они с самого утра делились секретами и ухищрениями, с помощью которых можно завоевать любого шехзаде. Но находились и романтичные натуры, мечтавшие тоже повстречать такую любовь.

Айя шикнула, чтобы мы не шумели. Все в тишине стали рассаживаться на полу. Пришел имам, но нас ему не было видно — все покрыли головы и лица, а еще вынесли ширмы. Поэтому никто не видел, что я за ним не повторяю. А в волосах был запутавшийся крест, как напоминание того, зачем я здесь. После этого мы с Еленой читали один на двоих спрятанный молитвослов.

— Что ты, Айнишах-хатун, не выспалась? Легла ведь раньше всех.

Я не сразу поняла, что она обращается ко мне, потому что меня зовут не Айнишах.

У Айи тоже были покои на этаже фавориток, потому что их выделил ей Мехмед. Никто не знал, но меня ночью вообще не было в покоях.

При разговоре она всегда улыбалась. Никто не слышал, чтобы она кому-нибудь нагрубила или вышла из себя. Неужели она действительно была счастлива здесь?

— Конечно, не выспалась. В такую рань подниматься.

— Иди ложись. Есть еще хотя бы полтора часа. А я разберусь, если кто-то будет спрашивать.

А еще Айя была настоящим ангелом, и я не понимаю, почему Мехмед не дал ей имя Мелек. Только ее я любила во дворце. Каждый раз, когда она разговаривала со мной, улыбалась, ободряюще держала за руки и обнимала за плечи, я чувствовала себя нечестивой, мерзкой, гнилой, ведь по моей вине погибнет ее любимый.

Софья кинула бумагу в огонь, потому что вошел евнух и воскликнул недовольно:

— Вечером тебя ожидает шехзаде Селим, Айнишах. — Она разлила чернила от испуга, и он сказал еще более сварливо: — Аллах-Аллах, прибери уж здесь! Тебя подготовят девушки.

Когда он вышел, Софья перевернула столик, и остатки чернил залили ковер.

— Проклятье! — крикнула она, вскакивая с дивана. Услышав шум, пришла Елена, увидела, что озлобленная Софья нервно мечется по комнате. — Я не могу больше видеть это лицо. Меня тошнит! Я задыхаюсь! Может, сказать евнуху, что я больна? — Она выпила целый кубок воды залпом, чтобы успокоиться, но это не помогло, и она бросила его на пол.

— Воля твоя, но разве он оставит тебя в покое? Собака плешивая, на него бы я посмотрела, — ядовито ответила Елена. — Жива, мертва, а все равно идти надо.

— Почему нет никаких указаний? Или мне действовать по своему усмотрению? Я в любой момент готова отравить его и пожертвовать своей жизнью, Елена, — в отчаянии сказала Софья.

— Бог с тобой, матушка. — Она испугалась и перекрестилась, а потом покосилась на нее, не доверяя такой решительности. — Ты знаешь, что мы здесь не за тем, чтобы умереть. Мы должны приехать и лично передать все полученные сведения. Я скоро пойду на рынок с калфой, встречусь с нашим. Хоть бы пришел в этот раз, ведь договаривались каждый четверг.

— Надеюсь, нас здесь не бросили на произвол судьбы. Мы уже столько всего сделали, что отсюда одна дорога — с балкона, — желчно продолжала Софья, уже давно готовая ко всему самому худшему.

— Сама знаешь, сейчас бы боярам друг с другом разобраться, — попыталась успокоить ее Елена. — Потому и задержки в пути, наверное. Если будет важное донесение, постараюсь успеть к тебе.

— Селим постоянно спрашивает, почему я не беременна, — продолжала встревоженная Софья. — Я больше не знаю, что ему отвечать. Боюсь, как бы он не выкинул меня из гарема за ненадобностью. Вдруг решат, что я не способна иметь детей? Может, и в самом деле завести ребенка? Травы дурно на меня влияют, и легче, наверное, родить, чем вытерпеть эти муки.

— Да что ты, Софья Юрьевна! — вскричала Елена, поразившись. — Ребенок сделает наше дело невозможным! Неужели нет никаких других способов спастись от бремени? Так тяжело?

— Ты лучше не знай, Елена, — отмахнулась она. — Будешь крепче спать.

Подумав, Елена добавила неуверенно:

— А разве он не влюблен в тебя без памяти? Думаешь, так просто отвернется от тебя?

— Не разберешь эти порядки. Любит, не любит, а продолжение рода превыше всего, — мрачно бросила Софья. С дрожью в руках она пыталась представить себя матерью, но не могла. Определенно точно это невозможно. В ней это не заложено. — Да и кто я такая, чтобы так уж любить меня?

— Господи, а вдруг он заподозрит тебя? — вновь испугалась Елена. — Ты уже столько бывала в его покоях, а все никак.

— Заподозрит или нет, живой не дамся. И то маловероятно. Да ты посмотри на него. С одной стороны им крутит мать, с другой — Нурбану, а с третьей его Лала. У него уже не осталось своего мировоззрения, — пренебрежительно ответила Софья.

Софья спустилась на кухню, чтобы спросить у повара какой-нибудь успокоительный отвар. Она боялась потерять рассудок здесь. А Елена вместе с калфой ушла на рынок. В спутницы попалась калфа нерасторопная, падкая на украшения и ткани, поэтому до продуктов очередь дошла в последний момент.

— Софья Юрьевна ходит по краю, Федор Андреевич. Ты видишь, что я переживаю не за себя, а за нее. Мы не можем больше ждать. И так уже навели на себя столько подозрений.

Федор Андреевич, посланник из Москвы, в восточных одеждах, как обычно стоял у соседнего прилавка и, будто бы выбирая обувь, по-русски разговаривал с Еленой. Иногда приходила Софья, если ей это удавалось.

— В Москве опять новый наместник, а малолетний Иван пока не посвящен в дела государства. Над вашими делами почти никто не думает, — выдержанно ответил он.

— Раз уж так, почему мы не можем вернуться домой? — воскликнула она в нетерпении. — Мне начинает казаться, что мы уже никому не нужны, и о нас все забыли!

— Написанное не вырубишь топором, Елена Васильевна, — отозвался он. — Есть грамота с печатью Глинской, царствие ей небесное. Если и доберетесь, то вас схватят на границе, и тебя, и Софью Юрьевну. Пусть и не узнают, а просто так не проберетесь.

Она злобно молчала, поэтому он добавил:

— Сейчас нельзя открывать наши лица, потому что Мустафа ни за что не пойдет против отца и братьев. Но потом, когда он станет султаном, когда он узнает, кто ему помог, мы сможем управлять им. Он мягкий и податливый. Посмотрите, как мать вертит им все эти годы. А что другие шехзаде? Нам не сговориться с их матерью, да и с ними самими связываться опасно. Баязид — бунтарь. Он сам себя уберет. Мехмед это дело Махидевран. Остается избавиться от Селима. Это действительно сильный противник.

— Какие будут указания, Федор Андреевич? — Елена небрежно перебирала ткани и поглядывала на калфу в соседней лавке.

— Пока не высовывайтесь и не вызывайте подозрений. Первый в списке Мехмед. Мы ждем хода Махидевран.

Никто не знал, но в Старом дворце гостила Махидевран-султан. Было велено никому не сообщать, кроме Софьи — ее срочно вызвали туда. В Старом дворце никто не бывал, и вряд ли кто-то мог увидеть их и донести. Спрятанный на виду, он служил тайным местом встречи.

Взглядом отослав всех, даже самую верную служанку, Махидевран сказала:

— Почему ты медлишь? Ты уже так долго ходишь в покои Селима, но до сих пор ничего не предприняла. Или не смогла сдержаться и влюбилась в него?

Махидевран-султан строила честолюбивые планы и была уверена в себе и своем будущем, но все равно выглядела несчастной. С величественной осанкой она сидела на диване и смотрела на Софью потускневшими от невзгод и времени глазами. Душевные горести она пыталась прикрыть дорогими и кричащими платьями, а отчаяние — надменным тоном.

— Наш человек не выходит на связь уже две недели, Махидевран-султан, — с неудовольствием ответила оскорбленная Софья. Ей стоило большого труда не ответить грубостью.

Махидевран покачала головой. Хоть она и верила в эту отчаянную, безумную, русскую преступницу, тяжелый жизненный опыт еще не убил в ней все женское. И Махидевран часто представляла себя на ее месте. Она тоже попала в гарем Сулеймана не по своему желанию, но все равно полюбила его. А вдруг полюбила и Софья? Махидевран, будь у нее такое задание, не смогла бы убить любимого человека. А сможет ли Софья? Она оглядела ее с сомнением.

— Упаси Аллах от беды. Надеюсь, он еще жив, — наконец, ответила Махидевран. Софья промолчала, и Махидевран сказала нетерпеливо: — Садись же. Сколько будешь стоять?

Наверное, Софья была единственной девушкой за всю жизнь, с которой Махидевран не держалась высокомерно, в соответствии со своим статусом. Она не была ей соперницей не только в силу возраста. Софья не была здесь соперницей никому, но никто об этом не знал. Софья не была ей служанкой, и в ней не было того странного ощущения чего-то пресмыкающегося, что есть почти у всех людей во дворце. Они лебезили не только перед шехзаде, но и друг перед другом. Даже такое положение Софьи не казалось Махидевран унизительным, потому что она знала, что Софья здесь всего лишь гостья. Так преподносила себя Софья, выставляя свое пребывание здесь всего лишь затянувшимся путешествием.

Софья села, а Махидевран добавила:

— Как ты выбралась из дворца? Тебя никто не видел?

— Золото все любят.

— Сейчас мне нужно залечь на дно, поэтому, если будут важные сведения, передавай через Румейсу. — Подумав, собравшись с силами, Махидевран сказала: — Я свою часть уговора выполнила, Софья. Не знаю, как быстро разойдутся вести, но шехзаде Мехмед, да упокоит Аллах его душу, должно быть, уже в раю.

— Как? Что вы? — Софья опять вскочила на ноги и закричала потрясенная: — Что вы говорите, Махидевран-султан? Он умер?

— И теперь очередь за остальными, Софья.

У Софьи заслезились глаза от страха и тоски, и она закрыла рот руками, а Махидевран-султан даже не шелохнулась, продолжала сидеть с мрачным, холодным выражением лица. Ей и самой было непросто решиться на это, и бурная реакция Софьи заставляла Махидевран чувствовать себя еще тяжелее.

Когда кто-то по-настоящему умер, Софья впервые осознала, что она делает. Словно до этого все это было сном, просто словами, просто планами. И ее впервые посетили мысли, что она не сможет.