Поторопите вечность (гет)

Кап! Кап… и так целую вечность. Вода! Ей хорошо… она не ограничена пространственными рамками, жесткими условностями и никому не нужными законами. Ее не волнуют такие жестокие и непримиримые сущности, как совесть и долг, которые, к сожалению, очень хорошо известны мне… были.

Каждый день она может проскользнуть туда, где светит солнце и зеленеет трава, которых я уже никогда не увижу. Никогда не думал, что буду скучать по таким недостойным и необязательным вещам, как солнце и трава… Правильно говорят: никогда не говори "никогда", если не уверен…

Кап! Как же я завидую воде и ее свободе… У нее все впереди, ее ждет бесконечно долгая жизнь, за которую она сможет побывать везде, где не бывал я, где я хотел бы побывать и где уже вряд ли буду. Не говорю, что "никогда", хотя сейчас это слово как никогда актуально и оправдано. Вот она рядом, я чувствую ее пальцами, каждой клеточкой кожи, даже не видя ее, я ощущаю ее запах и вкус. И как же я ненавижу ее за эту близость! Она будто издевается надо мной, маня, приглашая, рассказывая о далеких невиданных странах, в которых успела побывать. Да, я знаю, что вода не умеет разговаривать… но за то время, что я сижу здесь только она одна снисходит до беседы со мной. И я благодарен ей за это…

Кап! Скользкий пол, скользкие стены… Камера десять шагов на десять. Вода журчит, стекает по всем окружающим поверхностям. Я привык… к влаге, к шуму, к темноте… к своей беспомощности и боли. Я не знаю, помнит ли кто-нибудь про меня, или мое имя давно стерто из всех возможных источников. Людская память коротка… кому, как не мне, помнить про это?

Кап! Да, если бы не вода, я давно сдался бы, умер или окончательно сошел с ума. А так у меня всегда есть надежда. Ведь рядом ее живое воплощение… Только сейчас я стал спокойнее, проще ко всему относиться.

Раньше я бился, рыдал, царапал ногтями стену, бросался на дверь, пытался разбить голову о холодные, безжизненные камни. А теперь мне стало все равно, потому что когда добегаешь до определенного морального барьера, теряется смысл бросаться на него с голыми руками. Он не поддастся, а ты сорвешься в безумие… Вода! Раньше я мечтал, что ты размоешь, снесешь мои стены со временем. А потом понял, что моей жизни не хватит, чтобы дождаться этого момента. И смирился…

Мотивы? Какие могут быть мотивы у слепого узника, приговоренного к пожизненному заключению? Никаких, потому что для него нет слова "будущее"… Оно не звучит для него, потому что никогда не настанет. Нет! Вру! Настанет, когда я сдохну, наконец, и мой разум перестанет отравлять существование бренного тела. Я жду этого времени… это моя последняя, самая заветная, мечта. Хотя я и разучился мечтать, и, скорее по привычке, оставшейся с той, прошлой, почти счастливой и почти забытой жизни, продолжаю согревать внутри себя странный, еле тлеющий огонек надежды.

Кап! Как глупы люди, живущие за этой стеной, не ведающие что такое одиночество и медленное скольжение в безумие. Они не понимают, не ощущают этой губительной влаги, приносящей надежду, они не замечают ее. Нет! Умирать не страшно, когда в мире уже нет ничего, за что стоило бы бороться, смерть перестает страшить, она становиться единственным выходом к покою. Когда-то у меня была цель, и смысл жизни был понятен и ясен, но услужливая память стерла, уничтожила все следы той прошлой жизни, оставив только горький осадок полузабытых эмоций.

Я потерял столько возможностей, после меня не останется ничего, что хотя бы намекало на то, что я существовал когда-то. У меня могли быть дети, я отказался от них, посвятив себя губительному служению Мраку. У меня могла быть семья, я предал свою любовь. Я мог быть счастлив, но продал свою жизнь за великую идею служения свету. И что я получил взамен? Чем мне отплатили и те, и другие? Мне не позволили даже умереть… Ехидное милосердие посчитало, что вечное падение в безумие — это более благородное решение.

Кап! Как я ненавижу этот мир… Самые прекрасные моменты в моей настоящей жизни, когда сумасшествие настигает меня, и я на некоторое время теряю связь с ним и не помню, не ощущаю себя. Меня всегда приводит в чувство вода, она холодит голову, омывает тело, возвращает рассудок, спасая…

Кап! Мои охранники боятся меня, я чувствую это каждый раз, когда мне приносят еду. Они не говорят со мной, но я их чувствую и понимаю лучше, чем они сами… когда я в сознании. Может быть, к лучшему, что я никогда не увижу их лиц. Не уверен, что выдержал бы их презрительные, сочувствующие взгляды. А так между нами вечная стена мрака и пустоты. Они считают, что я безумен, и боятся меня. Этот запах страха, он еще очень долго преследует меня, заползая в самые далекие уголки сознания.

Вот и сегодня, я еще издалека знаю, что приближается охрана. Причем я ощущаю их раньше, чем обострившийся слух подсказывает, что кто-то идет. Но сегодня что-то не так… я не сразу понимаю, что они разговаривают. Я отвык от человеческой речи, она никогда не звучала в этом месте, здесь она кажется чем-то неправильным, лишним, вредным. Липкое предчувствие чего-то важного и существенного сжимает сердце, душит, бередит остатки разума. При этом привычка, въевшаяся в мое существо, как старый шрам, не позволяет мне потерять лицо. Сейчас, когда я в сознании и могу отвечать за свои поступки, я точно знаю, что внешне абсолютно невозмутим.

Они подходят все ближе, и я пытаюсь разобрать, вспомнить этот практически забытый мной язык.

— Поверьте мне, сэр. Он абсолютно невменяем, порой у него случаются обострения, и он начинает бросаться на стены, поэтому мы вынесли из его камеры всю мебель.

Врет. Здесь никогда не было мебели…

— После того как он выжег себе глаза, его взяли на контроль самые лучшие врачи Азкабана. Но Заключенный не подпустил к себе никого, более того, он напал на колдомедика! После этого к нему никто не заходил… — кажется, смотритель взволнован. Нет! Напуган… и страх этот направлен не на меня, а на его собеседника. Я не помню, чтобы ко мне кто-нибудь заходил, даже тогда, когда я был в нормальном состоянии.

— Сэр, — смотритель готов провалиться под землю. — Может, не стоит туда заходить? Вы понимаете, что это неосторожный поступок? Заключенный безумен!

Он сейчас перейдет на визг… Его останавливает холодный, спокойный голос, от звуков которого, наверное, люди падают на колени, столько в нем власти и неподдельного превосходства. Так может говорить только человек, который держит в своих руках, как минимум, полмира, а остальная половина при этом мечтает оказаться на месте первой.

— Я не спрашивал вашего мнения, оно меня не интересует, поверьте. Открывайте дверь.

— Сэр, не стоит! Ну зачем вам это надо? Может, он там уже сдох давно?

Мышцы на лице странно натягиваются. Я даже не сразу понимаю, что улыбаюсь. Этого не может быть, я не умею улыбаться!.. Посетитель начинает злиться, я носом чувствую его гнев.

— Мистер Кларк, немедленно откройте дверь! Иначе вы можете попрощаться со своим местом. Хотя, нет! Вы уже уволены, и сейчас только от вас зависит, каким будет ваше будущее!

Где же я слышал этот голос? Память неуверенно начинает отыскивать ассоциации в разрозненных картинках прошлого, будто тасуя колоду карт.

Смотритесь, кажется, заплакал… Что-то невнятно бормочет.

— Господин министр… ну, господин министр.

Злорадное чувство удовлетворенности рождается где-то в глубине меня, когда я представляю его себе. Наверное, это сморщенный, длинный, как оглобля, старик, похожий на Филча… Филча? Кто это? Отбрасываю ненужные мысли, приходящие откуда-то изнутри, просачивающиеся, подобно воде, через бреши моего сознания.

Я слышу, как трясутся руки у смотрителя, когда он пытается открыть дверь. Ключ только с третьего раза попадает в щель… Но не тут то было. Вода, моя вечная соседка, за столько времени испортила замок.

— М..м..министр, замок заржавел. Дверь невозможно открыть!

— Отойдите от двери, — голос снова спокоен и размерен, хотя где-то на грани я чувствую его гнев.

Какая-то возня, шаркание. Что они там делают? Неужели?..

Громкий взрыв сотрясает стены моей камеры. Меня откидывает к стене, прямо в большую лужу. Вода смягчает удар. Она всегда помогает мне, всегда… Вжимаюсь в стену, может мои незваные гости испугаются моего вида и оставят меня в покое? Бедный мозг, ему сложно выдержать подобные перегрузки, и он противится, утаскивая меня в пучину безумия.

— Что с ним сделали?

Вот! Этот голос я знаю… Память подкралась ко мне со спины, и, как плохой шутник, выплеснула воспоминания. Все, что смогла нарыть…Но и этого, вполне, достаточно.

Мозг противится этой боли, ему проще кинуться в безумие, чем воспринять все произошедшее. И перед тем, как окончательно соскользнуть, я все же вспоминаю человеческие слова:

— Вы всегда были склонны к театральным жестам, Мистер Поттер!

И все… Дальше мое тело живет своей жизнью, никак не зависящей от разума.

Ненавижу все эти встречи с прессой, особенно, такие многочисленные, как сегодня. Их и по одному то вытерпеть сложно, а уж, когда их несколько десятков, просто невозможно. Сегодня явно не мой день… Хорошо, что Малфой успел влить в меня перед экзекуцией довольно приличную дозу успокоительного. Благодарить, естественно, не буду, но всеравно приятно. Без зелья я вряд ли выдержал бы три с половиной часа тупейших вопросов.

— Господин Министр, как ваши отношения с бывшей женой?

Вот спрашивается, почему не спросить про политику Министерства или бюджет на следующий год… нет! Их интересует судьба моей сбежавшей жены. Да откуда я могу знать? Она бросила меня с тремя детьми десять лет назад, умотав с моим собственным секретарем. Сейчас, наверное, нежится где-нибудь на лазурном берегу в компании с Томасом. В общем, Мерлин им судья! С тех пор я не беру на работу никого из гриффиндорцев. Принципиально… И еще ни разу не пожалел об этом решении. Я даже благодарен ей за то, как она со мной поступила. Возможно, если бы она этого не сделала, я не добился бы всего того, что имею сейчас.

Еще хуже дурацкие вопросы с намеком на какие-то особые отношения с моим первым замом. И, что самое интересное, никого не интересует, что Малфой, вообще-то, женат и имеет тринадцатилетнего сына. Такие вопросы я ненавижу больше всего, потому что всегда теряюсь и не знаю, что отвечать. Не стану же я рассказывать, что это именно Малфой помог мне выкарабкаться после предательства жены, что это наполовину его заслуга, что я сейчас живу и наслаждаюсь этой самой жизнью. Конечно, Малфой тоже не остался внакладе, благодаря мне он отбелил свое имя и практически полностью восстановил состояние своей семьи. Но меня полностью устраивает наша дружба-сотрудничество. За десять лет мы с ним успели побывать в таких передрягах, что вопрос о доверии просто не стоит между нами. К тому же нас сближает и общая цель жизни…

Что-то я сегодня много ворчу. Не к добру это, хотя, чем еще заниматься, пока идешь по этим бесконечным коридорам. Так на чем мы остановились? Ах, да! Пресс-конференция… Малфой говорит, что это хорошо, что людей не интересует политика. Это показатель стабильности государственного курса и его одобрения народом. Будем надеяться…

Криви сегодня просто достал! Нет, ну надо же придумать такой глупый вопрос:

— Расстроены ли вы, что ваш младший сын был распределен на Слизерин?

С чего вдруг я должен расстраиваться? Да и еще три года спустя? Я даже доволен, в каком-то смысле.

Когда же закончатся эти коридоры? О, вот она — дверь моего кабинета. Секретарь — миловидная блондинка (Малфой, как всегда, в своем репертуаре) приветливо здоровается и уточняет, не нужно ли мне чего-нибудь.

— Мари, никого не пускай ко мне, — бросаю я ей и спешу скрыться за дверью, пока она не домоталась с какими-нибудь подписями или срочными делами. Если там что-то серьезное, Малфой обязательно скажет.

Мой первый заместитель сидит, развалившись в своем любимом кресле возле камина с бокалом мартини в руках. Значит, ничего особо важного на сегодня не запланировано.

— Поттер, как все прошло? — интересуется он, кивая мне на мое кресло, стоящее немного в стороне. Я не люблю, когда жарко.

Я с удовольствием потягиваюсь и наливаю себе.

— Все отлично, — отвечаю я ему. Жаловаться я не собираюсь, пока дошел, весь гнев перегорел. Наверное, поэтому коридоры здесь такие длинные.

— Я же говорил, что в этом нет ничего страшного, — самодовольно фыркает Малфой. — Зато завтра все газеты выйдут с огромными заголовками про любимого Министра! Я прямо так и вижу: Гарри Поттер — Мальчик-который-стал-лучшим-министром-столетия!

Он картинно развел руками, показывая, какими, по его мнению, должны быть заголовки.

Я рассмеялся:

— Мальчик? Малфой, мне сорок лет скоро стукнет, у меня старшему сыну пятнадцать! Ты о чем?

Малфой иронично усмехнулся:

— Для электората ты навсегда Мальчик-который-победил-темного-лорда. Надо этим пользоваться! Это бренд, Поттер!

Я скривился.

— Как они меня достали, — честно признаюсь я.

Малфой пожимает плечами. Сидим в тишине, каждый думает про свое. За фальшивым окном шелестят струи дождя. Какому умному человеку пришло в голову сделать, наконец, хоть один пасмурный день? Надо будет попросить Мари узнать и выписать ему премию, или благодарность что ли? За премию меня Малфой потом полдня мучить будет, рассказывая о необходимости экономии.

Я люблю дождь, когда можно просто сидеть дома на крыльце и наслаждаться мелодичным перезвоном капель.

— Как там Астория? — осторожно уточняю я.

Малфой пожимает плечами. Никогда ведь не покажет, что волнуется за жену, которая лежит в больнице. Ее уже полгода лечат лучшие колдомедики и зельевары Великобритании и Европы и не могут найти причину болезни. Меня не проведешь, Малфой, я-то вижу небольшие морщины, которые появились у тебя за это время в уголках глаз. Они ведь не от старости, правда? Конечно, я никогда не спрошу об этом, мне достаточно знать. А тебе достаточно просто чувствовать мою поддержку.

— Скорпиус прислал письмо.

Вот видишь, уводишь разговор в сторону. Ах, Малфой, я знаю тебя, как облупленного! Как и ты меня.

— Мне Лили пишет каждую неделю, по два раза, — усмехаюсь я. — У меня уже не хватает идей, что можно ей еще написать. Не про квидич же ей рассказывать, правда? И не про политику тоже…

— Пошли ей вырезки из журналов, — посоветовал Малфой, расплываясь в довольной улыбке. — Она же девочка, ей должны быть интересны всякие там платья, рюшечки, оборочки. Хочешь, я попрошу Асти подобрать что-нибудь?

Я страдальчески закатываю глаза:

— Лучше пусть она сама напишет Лили, — попросил я. — Ей проще с ней общаться. А то она иногда задает такие вопросы, на которые я просто не могу ответить…

Малфой смеется. Еще бы, ему хорошо, у него один единственный сын, да, еще и жена есть. А у меня порой не хватает слов, чтобы что-то объяснить дочери.

— Ей всего одиннадцать лет, — ржет Малфой. — Какие она тебе там особые вопросы задать может?

Я отмахиваюсь от него:

— Тебе не понять…

Малфой быстро успокаивается:

— Я скажу Асти.

Я благодарно киваю, вслушиваясь в тихий перестук дождя. Наши дети… оказались умнее нас. Скорпиус и Ал дружат с самого детства, вместе играли, вместе баловались, вместе пошли в школу на один и тот же факультет. Дети у меня вообще замечательные. Даже удивительно, как они умудрились вырасти у меня такими.

— Скорпиус пишет, что их новый профессор Зельеварения еще более глуп, чем предыдущий, — рассказывает Малфой.

Улыбка медленно сползает с моего лица. Вот она, наша самая важная и самая страшная тема.

— Эта должность проклята, как когда-то была проклята Защита, — тихо отвечаю я.

— Она просто ждет Снейпа, — Малфой одним глотком допивает все, что осталось в бокале.

Снейп… Вот уже двадцать лет я ищу его, чтобы попросить прощения. Я начал поиски сразу после битвы, когда сообщили, что его тело не было найдено. И пока никаких результатов… Последние десять лет мне помогает Малфой, правда, у него свои какие-то мотивы.

— Как там наше расследование? — спрашиваю я наконец.

Малфой вздыхает:

— Сегодня должен придти отчет от нашего агента, прошлый раз он сообщал, что практически отыскал зацепки, — не очень уверенно отвечает он.

Я и сам понимаю, что надежды практически нет, и с каждым годом она все больше исчезает. За окном уже практически шторм, кажется, что вот-вот и стекло разобьется. Я заворожено слежу за медленно сползающими по стеклу каплями, когда неожиданно раздается тихий стук в дверь. Я подскакиваю в кресле, выплескивая на себя остаток мартини.

— Кто там? — грозно рявкаю я, пока Малфой заботливо уничтожает с моей дорогущей мантии пятна.

В комнату осторожно заглядывает Мари.

— Господин Министр, — тихо пищит она.

— Я просил меня не беспокоить!..

Девушка готова провалиться под землю. Почему-то все мои сотрудники, кроме Малфоя, считают меня грозным и строгим начальником?

— Господин Министр, — девушка все же продолжает. Наверное, Малфой поэтому и взял ее, что она не только симпатичная, но еще и довольно храбрая. — Господин Министр, там ваш агент, которого вы просили впускать, независимо от вашего желания

Мы с Малфоем одновременно вскакиваем с кресел.

— Зови скорее!

Бедняжка… Надо бы потом извиниться. В кабинет протискивается мистер Карн, наш агент: маленький, очень худой человечек с нездоровым цветом лица. По нему сразу видно — нашел!

Мы с Малфоем переглядываемся… Неужели у меня такое же глупое выражение лица?

* * *

Я очень не люблю это место. Азкабан не курорт… Даже став Министром, я посещал его только один раз. И никогда не планировал делать это впредь. После Второй Магической здесь держат только приговоренных к пожизненному заключению. А им все равно, кто является Министром… теперь, я очень жалею об этом.

Старые облезлые стены не могут не пугать, они выступают из темноты, оттесняемой слабым светом фонаря. Здесь нельзя идти спокойно, потому что каждая клеточка тут пропитана людским страхом и смертью. Здесь нет крыс, нет света, нет ничего… кажется, нет даже живых. Рядом семенит сгорбленный скелетоподобный смотритель, заискивающе заглядывающий нам в лицо. Меня от него уже тошнит!

— Поверьте мне, сэр. Он абсолютно невменяем, порой у него случаются обострения, и он начинает бросаться на стены, поэтому мы вынесли из его камеры всю мебель.

Я оборачиваюсь к Малфою. Тот идет абсолютно бледный, такое ощущение, что он сейчас упадет в обморок, в глазах страх и боль. Отца вспоминает, понимаю я. Заметив, что я смотрю на него, быстро берет себя в руки. Молодец! Горжусь им… я вот, так не могу. Смотритель уже достал!

— После того как он выжег себе глаза, его взяли на контроль самые лучшие врачи Азкабана. Но Заключенный не подпустил к себе никого, более того, он напал на колдомедика! После этого к нему никто не заходил…

Я чувствую, как по спине пробегает нехороший холодок. Мой мозг пока не осознает, что происходит, поэтому реакции немного заторможены. Малфой молчит, видимо, боится потерять самообладание.

— Сэр.

Я его убью.

— Может, не стоит туда заходить? Вы понимаете, что это неосторожный поступок? Заключенный безумен!

— Я не спрашивал вашего мнения, оно меня не интересует, поверьте. Открывайте дверь, — холодно требую я. Если бы он меня хоть чуть-чуть знал, понял бы, что спорить лучше не стоит. Малфой вон догадался, я чувствую его осторожное, успокаивающее рукопожатие.

— Сэр, не стоит! Ну зачем вам это надо. Может, он там уже сдох давно?

Я подпрыгиваю на месте. Такого не может быть…

— Мистер Кларк, немедленно откройте дверь! Иначе вы можете попрощаться со своим местом. Хотя, нет! Вы уже уволены, и сейчас только от вас зависит, каким будет ваше будущее!

Смотритель начинает плакать. Да, когда мне надо, я могу заставить людей делать так, как того хочу я.

— Господин министр… ну, господин министр.

Я невозмутимо смотрю, как у него трясутся руки, когда он пытается открыть дверь. Ключ только с третьего раза попадает в щель… Я замираю, и…

— М..м..министр, замок заржавел. Дверь невозможно открыть!

Все! Больше я этого терпеть не намерен. Неожиданно возвращается самообладание.

— Отойдите от двери, — спокойно требую я.

Смотритель весь трясется, но подчиняется. Достаю палочку и просто вышибаю дверь. Малфой смотрит на меня с одобрением, он и сам так сделал бы.

Смотритель от испуга роняет фонарь, и он моментально гаснет. Малфой тут же зажигает люмос и смело шагает в камеру, я за ним. И тут же слышу слабый всхлип своего друга, а через секунду уже сам еле сдерживаю рыдания.

Сказать, что я в ужасе, значит, не сказать ничего… Я на всю жизнь запомню эту картину. Квадратная камера без окон, по всем стенам струится грязная, вонючая вода. На неровном полу огромные лужи и какие-то остатки то ли еды, то ли еще чего-нибудь. В самом дальнем углу сжался… Я не уверен, что это человек. Грязное, обросшее существо в ободранных остатках ткани, которых и одеждой-то не назовешь. Оно слегка шевелится и поднимает то, что должно быть головой. Вместо глаз страшные, уродливые, воспаленные рубцы, придающие ему еще более безумный вид. Давлю в себе рвотные позывы и внимательнее вглядываюсь в существо. Сходство неоспоримо!..

Малфой зажимает себе рот рукой.

— Что с ним сделали? — выдавливаю я из себя.

В это время существо медленно начинает поворачиваться к нам.

— Вы всегда были склонны к театральным жестам, Мистер Поттер! — этот голос не спутаешь ни с кем. Я двадцать лет гонялся по свету, отыскивая его. Этот человек когда-то был моим кошмаром, потом оказался спасением.

Я делаю шаг в его сторону и с ужасом вижу, как и без того истерзанное тело начинает скручивать спазм. Его трясет, изгибает, ломает у меня на глазах.

— Сделайте что-нибудь, — кричу я смотрителю.

Но тот только трясет головой, отступая в коридор.

— Помогите ему, — это уже Малфой. — Он же сейчас повредит себе что-нибудь! Я вас убью, если он умрет!

Смотритель уже не слышит, он убегает со всех ног, бросая нас в подземельях Азкабана. Малфой косится на меня… Дальше слов не надо, мы и так понимаем друг друга. Мы слишком многим обязаны старому профессору, и ничто, и никто не сможет остановить нас сейчас. Мы одновременно прыгаем на то, что когда-то было телом, тут же утопаем в воде, но не останавливаемся. Только не сейчас…

— Надо не дать ему навредить себе! — кричит Малфой, прижимая к грязному полу токую, слишком тонкую, руку. Я подхватываю другую…

Страх и отвращение окончательно отступают перед жгучим желанием помочь…

Медленно возвращается чувствительность нервных окончаний, практически также медленно как приходит в себя измученный разум. У меня снова был приступ… что ж, этого следовало ожидать.

Какое странное ощущение в теле? Я не понимаю, почему мне так хорошо и приятно… хорошо? Я уже очень давно не говорил, что мне хорошо. Может быть, я умер и все же попал в рай? Тогда почему я все еще ничего не вижу? Я всегда верил, что в раю все должны быть здоровы и счастливы… так может, это ад? И это такая изощренная пытка, когда вокруг все хорошо, светит солнышко, поют птички, но при этом ты не можешь этого увидеть, опознать, принять… хотя нет, я чувствую свое тело, значит, я жив и мне просто тепло. Почему мне тепло? Этого не может быть! Меня столько лет сопровождал только холодный, мокрый гул воды, а он не может нести тепло. Во всяком случае там, где меня держали столько лет.

Пытаюсь пошевелиться…одеяло? Я накрыт одеялом? Я столько лет не ощущал на своем теле приятного шелка постельного белья!

Что-то произошло тогда, что-то что изменило мою жизнь… нет, память снова отказывается воспроизводить нужную информацию, на месте необходимых воспоминаний зияет пугающая, беспросветная пустота, выматывающая душу и разум. Вы даже не представляете, какого это, жить, когда часть твоей жизни отсутствует, когда ты не знаешь, что ты делал в то время, и было ли это правильно… Я даже придумал себе оправдание, которое всегда помогало мне в заключении — зато можно пофантазировать над тем, что там могло произойти. Я уверен, что случилось что-то очень важное, у меня до сих пор в душе осадок от какого-то хорошего чувства. Их у меня очень мало, поэтому я надолго запоминаю ощущения, которые остаются со мной, даже если память подводит.

Осторожно приподнимаюсь… мягко? Я в тепле, под одеялом и, судя по-всему, на кровати! Наверное, я все-таки попал в сказку. Не иначе!

А запахи! Как же я не заметил, что все запахи другие? Жадно втягиваю в себя воздух, наслаждаясь каждым ароматом в отдельности и всеми сразу. Как же это… пахнет очень приятно. Кажется, свежеиспеченным хлебом и чаем с мятой, детскими красками и чернилами, свежесрезанными цветами и лекарственными настойками. Так должен пахнуть дом… Все эти запахи, такие забытые, такие невозможные, кружат мне голову, вселяют в душу радость и еще какое-то чувство… я не помню его названия, но от него очень тепло.

Я провожу рукой по гладкой, чистой простыне. За окном шелестит дождь… я чувствую, как даже через закрытое окно в комнату проникает легкий, освежающий запах грозы. Вода, моя вечная спутница! Видишь, я все же сбежал оттуда… Интересно, где я?

Ах, память! Почему ты меня так подводишь? Когда я успел забыть, что выбрался из своей камеры?

Тихий перестук мягких туфель по ковру. Кажется, кто-то идет сюда. Судя по шагам, это ребенок…двое. Они останавливаются где-то совсем рядом, тихо открывается дверь, я слышу, как она шуршит по ковру.

— Мы не должны этого делать, — строгий девичий голосок. — Если папа узнает, что мы здесь были, он нас отругает и больше не разрешит приезжать домой на выходные!

Мальчик, видимо, не доволен. Он громко шипит.

— Тише! Ты его разбудишь!

А сам производит шума в несколько раз больше, чем сестра.

— Если ты ничего не скажешь папе, то он и не узнает… ты же не ябеда? — самодовольно сообщает он, всегда не любил таких детей. Они мне напоминали… как же его звали?

— Джеймс, как ты можешь так говорить…

Точно, Джеймса Поттера! Память отыскивает обрывки воспоминаний детства… Да, не люблю таких детей.

В комнате на некоторое время повисает тишина, дети подходят к кровати, я слышу их шаги, приглушенные мягким ворсом, чувствую их любопытные взгляды.

— Он страшный, — испуганно шепчет мальчик.

— Бедный… — девочка плачет? Почему? Неужели я так сильно напугал ее…

— Перестань, Лили… — резко шипит ее брат.

Лили? От этого имени становится тепло и горько… я помню другую Лили. Мою маленькую подружку, мой лучик в безумном мире детства, мое спасение и мое проклятие.

— Интересно, а он правда, сумасшедший? — шепотом спрашивает Джеймс.

Его сестра все еще всхлипывает, но отвечает:

— С чего ты это взял?

— Я слышал вчера, так доктор папе сказал… — доверительно сообщает мальчик.

Я с удивлением осознаю, что меня гложет любопытство…да, где же я все-таки нахожусь?

— А что папа?

— А папа сказал, что у доктора не спрашивали диагноз, от него требовалось грамотное лечение, и выкинул его за дверь… — весело рассказал Джеймс. — Они потом с дядей еще напились, и тот кричал, что Снейп не мог сойти с ума, что у него психика железная…он, вроде, шпионом на войне работал.

Снейп… да, когда-то так меня звали. Имя воспринимается неожиданно болезненно и обидно.

Кто-то из них подходит еще ближе:

— Как думаешь, папа сможет его вылечить?

— Папа все может! — какой самоуверенный юноша.

Девочка тихо вздыхает:

— Как думаешь, ему больно?

Ее прерывает сердитый окрик брата:

— Лили! Пошли отсюда! А то ты его разбудишь! Мало ли что…

Девочка отходит от меня, и я слышу, как за ними закрывается дверь. Появляется странное чувство потери, я так давно не слышал человеческую речь. Уж лучше эти дети, чем тяжелая тишина, наполненная безжизненным шепотом воды.

— Какой-то он не интересный… — разочарованно шепчет мальчик.

— Какой же ты бессердечный, Джеймс!

И снова топоток детских ножек… Какая хорошая девочка. А еще говорят, что имя не налагает на человеческий характер свой отпечаток. Да, вот оно! Самое яркое подтверждение того, что это не так. Если бы я не был уверен, что с тех пор прошло несколько десятков лет, то принял бы этих детей за Лили Эванс и Джеймса Поттера. Какое странное стечение обстоятельств… судьба словно издевается надо мной, заставляя страдать, переживая все заново. Интересно, кому пришло в голову назвать детей такими именами?

А вдруг мне все приснилось? Нет! Мои глаза не видят, мое тело помнит слякоть камней камеры, мои руки все еще болят от кандалов. Это не могло быть сном… Откуда-то в сердце заползает язвительный, непримиримый страх, холодный, яростный, заставляющий разум застыть в ожидании…

И как спасение где-то вдалеке снова появляются тихие, осторожные шаги и легкое шуршание двери. Я слышу, как ко мне подкрадывается кто-то, и я уверен, что это юная Лили. Я чувствую, как она наклоняется ко мне, ее легкое дыхание касается моих волос, щекочет лоб… Сам не знаю, откуда во мне столько странного, щемящего чувства нежности к абсолютно незнакомой мне девочке. Я стар, это просто последствия старения.

— Бедный…

И тут я чувствую на своей щеке теплую ручку ребенка. От нее пахнет осенними листьями и какими-то травами, булочками и земляничным варением, а еще… нежный аромат, который я помню с детства.

— Хорошие духи… — это сказал я?

Зачем я это сделал? Вот, сейчас она испугается и убежит, а я останусь здесь один наедине со своим страхом… Ничего подобного: девочка мелодично смеется и садится ко мне на постель.

— Я так и знала, что вы не спите, — сообщает она мне. — Вы не слушайте Джеймса, он просто глупенький.

Я улыбаюсь… я умею улыбаться?

— Давай знакомиться? — предлагаю я ей.

Я не знаю, зачем я это спрашиваю. Да зачем я вообще разговариваю с ней! Я ведь так себя не веду, дети должны бояться и уважать меня. Я не помню, почему я это решил, но долгое время так и было… Нет! Я не хочу вспоминать то время, там не было ничего хорошего.

— Меня зовут Лили, — мягко сообщила она.

— А меня Северус… у тебя красивое имя, Лили.

— Меня так папа назвал, — гордо сообщает ребенок.

Я осторожно приподнимаюсь на подушках.

— Эти духи тоже он мне купил!

— Какой у тебя хороший папа…

Я чувствую, как девочка улыбается.

— Очень…

— И мама, наверное, тоже…

И улыбка тут же исчезает, будто, солнце зашло за тучу. Мне даже становится холодно. Я осторожно нахожу маленькую ручку ребенка:

— Я чем-то обидел тебя? — ну, почему мой голос не может быть чуточку теплее? Я чувствую, как ей больно, и мне самому становится плохо оттого, что я стал причиной этого. Но девочка снова удивляет меня… теплая ладошка поворачивается и ложится сверху.

— Я не знаю, где моя мама, — доверительно сообщает она мне. — Она ушла…

Я киваю…

— Не расстраивайся, — советую я ей. — Если бы она была хорошей матерью, она никогда не ушла бы.

Кажется, девочка кивает.

— Папа тоже так говорит…

Мы некоторое время сидим в тишине…

— А ты не боишься темноты? — спрашивает она.

Я качаю отрицательно качаю головой:

— В ней нет ничего страшного, — уверяю я ее.

— Ты ничего не боишься?

Наивная девочка… не боятся только глупцы. А я безумен, но не глуп…

— Я боюсь одиночества, — говорю я ей прежде, чем успеваю подумать. Девочка вздыхает:

— Я тоже раньше боялась, но папа подарил мне медведя, и я перестала.

Я осторожно глажу ее руку.

— Теперь ты не один… — уверяет она. — Нас много!

Я улыбаюсь…

Где-то в глубине дома слышится:

— Лили!.. иди есть.

Девочка подскакивает с постели:

— Ой! Меня зовет папа…

Я подталкиваю ее к двери.

— Иди-иди! А то он ругаться будет…

Девочка хихикает:

— Не будет! Он нас никогда не ругает, дядя Драко говорит, что он нас балует…

Драко? Память мягким толчком возвращает мне воспоминания…

— А можно я еще приду?

— Конечно…

Я откидываюсь на подушках и сжимаюсь в комок. Куда меня снова забросила жизнь? В дом к Гарри Поттеру…

Я практически засыпаю, когда в комнату снова входит Лили. Я узнаю ее по легкому запаху духов. Девочка кладет рядом со мной что-то мягкое…

— Теперь ты не один, — шепчет она, уходя.

Да, не один…

Шкворчит на плите сковородка, рядом с ней радостно кипит вода в кастрюле. По всей кухне летают разнообразные, аппетитные запахи еды и свежесрезанных пряных трав из оранжереи. Я люблю готовить… да, это не занятие для министра, но оно так успокаивает, что я не могу отказать себе в этой маленькой слабости. Тем более, что сегодня ко мне приехали дети… Только расставшись с этими маленькими, шустрыми, шумными комочками вечных проблем и неприятностей, понимаешь, насколько они дороги тебе, и как может быть одинока жизнь.

Дом сразу пустеет, становиться скорее обузой — бесполезной, неприступной крепостью. Я ведь строил его специально таким большим, чтобы здесь могли играть мои дети, и каждый день они приносили в него жизнь своим присутствием, а теперь он одинок, также как и я. Раньше я спешил после работы домой, а теперь предпочитаю посидеть за отчетами подольше. Малфой со мной согласен, если б не Асти, он, наверное, переехал бы ко мне. Но его жене последнее время становилось все хуже, а мой первый зам все рассеяннее. Он даже попросил забрать на эти выходные Альбуса к себе, видимо, тоже боится одиночества…

Правда, есть еще одна вещь, почему я боюсь возвращаться домой. Теперь одна из его частей особняка занята Снейпом и его бесконечными врачами. Я делаю резкое движение и случайно срезаю с пальца тонкую пленку кожи. Ничего страшного, но очень болезненно. Никак не научусь концентрации… Но ведь невозможно спокойно говорить о людях, которые, даже не попытавшись что-то сделать, объявляют вместо диагноза приговор! Ненавижу врачей! Ищу в аптечке пластырь, опять Малфой будет отчитывать меня за непрезентабельный вид.

От воспоминаний про Снейпа становится горько и почему-то стыдно. Мы привезли его три недели назад, и с тех пор никаких изменений. Малфой тут же вызвал лучших врачей Европы, не помогло. Если судороги они смогли остановить довольно быстро, то привести его в чувство не удалось пока никому. Снейп никого не узнавал, даже по голосу, шептал что-то непонятное, не реагировал ни на какие внешние раздражители и только пускал слюни, от которых чуть не захлебывался. Врачи после осмотра разводили руками и со вздохом сообщали, что сделать ничего не возможно. Но я-то помню его в камере…

— Вы всегда были склонны к театральным жестам, Мистер Поттер!

Так мог говорить только абсолютно здравомыслящий человек и не могу заставить себя перестать верить, что его еще можно спасти. Это выше меня… хотя каждый раз, входя в его комнату, я вздрагиваю от неприятного, едкого холодка, подкрадывающегося со спины.

Знаете, если вы считаете, что самый большой страх, который может быть в жизни человека — это страх смерти, то вы очень сильно ошибаетесь. Я это ярко понял для себя, когда увидел своего бывшего преподавателя. Невозможно описать, что я чувствовал в этот момент: жалость, брезгливость, отвращение, но главное, это — все перекрывающий страх…

Неописуемо страшно видеть человека в подобном состоянии, я, ведь, помню, каким был Снейп тогда, во времена моего детства! Это был действительно сильный человек, который смог выдержать столько, сколько и не снилось, наверное, никому из нас. Именно он был истинным героем той войны. И тем страшнее было видеть его в таком виде…

Первую ночь я не мог заснуть, потому что стоило закрыть глаза, и передо мной вставал образ его безумных глаз. И я не мог заставить себя не думать о том, как это страшно, лишиться разума… Ведь, это самое важное, что есть внутри человека, его самая яркая составляющая. Через разум он воспроизводит мир, через разум он воспринимает его, и именно благодаря разуму он становится тем, что он есть — человеком.

Спешу достать из духовки свежеиспеченные булочки. Их очень любит Лили, это уже вторая партия.

Кстати о детях, что-то они затихли. Обычно это не к добру… Джеймс просто не умеет сидеть на одном месте, ему обязательно надо влезать в неприятности. Ни один из детей не приносил мне столько головной боли, как он. Макгонагл утверждает, что он очень похож на моего отца. Очень может быть… я все равно им горжусь.

Сейчас, когда Снейп в доме, я стараюсь не отпускать их надолго одних. Они ведь очень любопытные, скорее всего все равно туда залезут, но я не хотел бы, чтобы он случайно причинил им вред.

Я уже собираюсь позвать их, когда с лестницы сбегает раскрасневшийся Джеймс. Вот ведь, пятнадцать лет, а все как ребенок. Альбус гораздо спокойнее и организованнее его.

— Джеймс, где вы бегаете?

Сын краснеет, но смело выдерживает взгляд:

— Мы с Лили были в… оранжереях.

Я вздыхаю. Мало ли что он мог натворить, не могу же я обвинить ребенка в том, что он ребенок.

— И где же Лили? — интересуюсь я.

Джеймс удивленно оглядывается:

— Наверное, там осталась, — пожимает он плечами, но как-то взволнованно смотрит назад на лестницу.

Значит, точно что-нибудь натворили. В глубине гостиной звонит телефон, наверное, опять подружки сына. Джеймс расплывается в довольной улыбке.

— Прости пап, там телефон, — быстро сообщает он и моментально растворяется, будто его и не было.

— Недолго, — кричу я ему вслед. — Скоро все будет готово!

Сын, естественно, не отвечает. Он уже развалился на диване с трубкой у уха и рассказывает какой-то Энни про последний квидичный матч. Можно подумать, ей это интересно.

Где же Лили? Дочка — это мое самое главное сокровище. Джини бросила нас, когда ей не было даже года, я растил ее сам, пытаясь, чем мог заменить мать… Надеюсь, небезрезультатно.

Вызываю домового эльфа… он у меня один, потому что мне сложно их видеть. Они всегда напоминают мне о Добби или о Гермионе, что тоже не приносит ничего хорошего. Тинки с легким щелчком возникает передо мной:

— Хозяин? — кланяется он.

Мне его подарил Малфой на день рождения, поэтому эльф был вышколен, и вел себя всегда так, будто служит какому-нибудь князю…

— Тинки, скажи, пожалуйста, где сейчас Лили?

Эльф забавно пошевелил ушами.

— Она в комнате гостя хозяина Гарри, — пропищал он.

Я удивленно смотрю на него. Значит, все-таки добрались…

— Спасибо, Тинки, можешь идти…

Эльф с достоинством поклонился и исчез. А я направился в свою комнату, доставая на ходу палочку. Вытянув из шкафа мантию и, наложив на себя чары беззвучия, я быстро направился к Снейпу.

Я не хотел напугать дочку, но проследить, чтобы с ней ничего не случилось, был обязан. Когда я подошел к двери, то неожиданно для себя услышал голоса… кто-то разговаривал. Сердце потрясенно замерло на несколько секунд и забилось с новой силой. Снейп очнулся! Более того, он связанно разговаривал, он не был безумен!

— Не расстраивайся, — услышал я его хриплый, немного с придыханием голос. — Если бы она была хорошей матерью, она никогда не ушла бы.

Я замер, не в силах двинуться с места. Лили очень редко говорила о матери…

— Папа тоже так говорит…

Я это говорил очень давно. Ей было всего лет пять, неужели она запомнила? Я прислоняюсь головой к стене и медленно съезжаю по ней на пол. Моя маленькая девочка… сейчас я готов был своими руками придушить жену. Как она могла? Неужели ее не гложет совесть за бедного ребенка? Как, вообще, можно оставить свое дитя? Нет, Лили, ты не похожа на мать. Ни внешне, ни внутренне.

— А ты не боишься темноты? — спрашивает она.

Мое маленькое солнышко…

— В ней нет ничего страшного, — уверяет ее Снейп.

Мне очень сложно поверить в то, что это говорит он. Снейп никогда не разговаривал так. Нет, я понимаю, что на самом деле, абсолютно не знаю этого человека.

— Ты ничего не боишься?

В комнате повисает тишина. Я закрываю глаза, чтобы присоединиться к нему в его темноте. Чего может бояться человек, который прошел ту судьбу, которая досталась на долю Снейпа? Сама собой вспоминается грязная, черная камера, вонючая вода и обросший человек. У человека, выдержавшего все это, должна быть железная выдержка, иначе он просто не смог бы выжить там… Я, наверно, не смог.

— Я боюсь одиночества.

Я чувствую тонкую струйку слез, катящуюся по щеке. Я плачу? Мне стыдно… очень горько и очень стыдно. За себя, за людей, за этот несправедливый мир… Нет оправдания издевательству над человеком. Нет, и не может быть!

— Я тоже раньше боялась, но папа подарил мне медведя, и я перестала.

Солнышко… Я помню как это было… все, надо идти, больше я не выдержу.

— Теперь ты не один… — уверяет она. — Нас много!

Я улыбаюсь… и спешу уйти. Надо позвать ее…

— Лили!.. иди есть.

А вот и Джеймс. Все еще с трубкой, только теперь на другом конце какая-то Дина. Моего сына ничто не может сдвинуть с его великого пути оптимиста.

— Джеймс, за стол.

За обедом Джеймс не умолкает, рассказывая о квидиче, метлах, новейших формах снитчей. Лили задумчиво молчит и быстро уходит к себе в комнату, так и не притронувшись к своим любимым булочкам.

Я жду, когда есть закончит Джеймс, и спешу вызвать эльфа, чтобы он убрал, а сам поднимаюсь к своей дочери. Лили сидит на своей постели в обнимку с медведем и горько плачет. Я осторожно вхожу в комнату и присаживаюсь на край.

— Что случилось, солнышко?

Я осторожно вытираю слезки с розовых щечек своей красавицы.

— Ты будешь меня ругать? — всхлипывает Лили, поднимая на меня свои огромные ярко-зеленые глаза. Нет, она не похожа на мать…

— Конечно, не буду, — ласково говорю я, и Лили обхватывает меня своими тоненькими ручками.

— Папа, я была у него… он такой несчастный, — плачет она. — И совсем-совсем не сумасшедший. Правда!

Я с любовью глажу ее по голове:

— Я знаю…

Лили удивленно поднимает головку:

— Папа, ему там плохо… — уверено шепчет она. — Он боится одиночества.

Я улыбаюсь, прижимая ее к себе:

— Но он теперь не один, — также тихо, как и дочка, говорю я. — У него есть мы. Ты ведь не оставишь его, правда?

Лили быстро-быстро кивает.

— А когда я уеду, ты будешь к нему приходить? — доверительно спрашивает она.

— Конечно, буду, Лили.

Девочка тихо сопит мне в бок, что-то обдумывая.

— А можно я оставлю ему медведя? — спрашивает она, наконец.

— Конечно, солнышко.

Дочка еще некоторое время лежит, прижимаясь щекой к моему боку. Я осторожно провожу рукой по ее красивым рыжим волосам. Хорошо, что Снейп ее не видит. Я не уверен, что он выдержал бы такое. Я целую свое дитя в затылок, какая она у меня все-таки добрая.

А вечером, когда я захожу проверить Снейпа, я вижу… Страшный, изуродованный человек, переживший столько лет боли и страданий, лежит на своей большой кровати в обнимку с медведем Лили, прижимая его к себе так, будто это его последняя надежда.

Я осторожно поправляю слегка съехавшее одеяло. Спокойной ночи, мой дорогой профессор. Поверьте, теперь вы не один.

Так странно слышать радостно-переливчатое пение птиц. Я сначала даже не понял, что это такое… Вчера вечером кто-то открыл окно. Наверное, Лили. Я это почувствовал сразу, как только проснулся, по комнате гуляли непривычные запахи улицы. Я все утро развлекался, пытаясь различить их все вместе и по отдельности. Вот тут пахнет осенней листвой, она начинает преть, и ее запах особенно силен, он терпкий и немного горьковатый, вроде и неприятный, а все равно вызывающий учащенное сердцебиение. Свежий, дурманящий аромат недавно окончившегося дождя бодрит и вселяет новые силы. Я осторожно ощущаю свое тело, оно еще плохо слушается, мышцы болят и ноют, будто существуют отдельно от тела. Иногда по ним проходят легкие судороги, напоминающие о недавнем приступе. В камере я практически не двигался — незачем было. А теперь, когда мои ноздри щекочет пряный воздух и заставляет сердце биться сильнее, гоняя кровь по венам, хочется вскочить с постели и броситься туда, на улицу.

А вот здесь пахнет какими-то цветами… очень нежный и мягкий аромат. Жаль, что я никогда не интересовался этими бесполезными, но приносящими столько разнообразных эмоций в наши жизни, растениями. Они для меня всегда были не более чем сырье, очередной ингредиент для зелья, и только. А, оказывается, от них можно получать еще и эстетическое удовольствие. Память мягко напоминает мне, что когда-то я был зельеваром… Какая бесполезная информация! Цветы… вот, что сейчас действительно важно.

Я медленно подползаю к краю кровати, бережно уложив медведя на подушку, и спускаю ноги на пол. Ступни касаются мягкого, ласкового ковра. Напрягаю мышцы и поднимаюсь… однако тут же падаю назад. Каждую клеточку ног пронзает острая вспышка боли.

Я слышу легкий перестук маленьких пяток по полу и шум открывающейся двери. Это Лили, я ее узнаю по легкому аромату духов и потрясающей ауре счастья и радости, которая всегда приходит вместе с ней.

— Доброе утро! — радостно сообщает она.

Я улыбаюсь ей. Ах, как я жалею, что не могу увидеть ее. Наверное, она похожа на свою бабушку, в честь которой названа: пушистые рыжие волосы, белая кожа, усыпанная мелкой россыпью веснушек, и пронзительные ярко-зеленые глаза, невинно заглядывающие прямо в душу. Становится, как всегда горько… Мотаю головой, отгоняя наваждение. Сейчас главное — это цветы…

— Доброе… — соглашаюсь я. Какое странное слово… Шесть букв, а вызывает такую палитру разнообразных эмоций, что хочется петь.

С чего бы это? Настроение резко падает вниз, не к добру все это! Нельзя чувствовать себя счастливым. Я твердо уверен, что как только происходит что-то хорошее, то жизнь тут же дает болезненную оплеуху, чтобы человек не расслаблялся.

Лили быстро подбегает ко мне:

— Что случилось? Тебе стало плохо?

Я мотаю головой:

— Все в порядке! — уверяю я ее. — Просто вспомнил кое-что плохое.

Лили осторожно проводит рукой по моей щеке:

— А ты не вспоминай плохое, — советует она. — Вспоминай хорошее… так папа всегда говорит. Он у меня очень умный.

Я горько улыбаюсь ей, обхватывая рукой ее ладошку и прижимаясь к ней щекой. У нее кожа нежная, а моя грубая, шершавая и немного колючая от отросшей щетины. А ведь меня побрили… надо же.

— А если у меня нет хороших воспоминаний? — уточняю я.

Лили молчит, будто решает для себя что-то очень важное:

— Значит, надо их придумать, — уверенно сообщает она. — Надо их создать…

Мой бедный ребенок. Твое доброе сердечко не может понять, насколько тяжело в моем возрасте перестраивать свое мировоззрение. И никто не поручится, что это возможно, особенно для меня.

Девочка подхватывает меня под локоть.

— Ты хотел встать? — заботливо спрашивает она.

Я киваю.

— Ну, так вставай! — подбадривает она.

Я качаю головой:

— Я не смогу, Лили, — шепчу я. — У меня ослабли ноги.

Девочка разочарованно вздыхает.

— А зачем ты шел к окну? Тебе холодно? Хочешь, я могу закрыть его.

Я хватаю ее за руку.

— Не надо! Я просто хотел понюхать цветы, — честно признаюсь ей я, возвращаясь обратно в постель. Настроение откатывается назад, а вслед за ним исчезает и ощущение силы своего тела. Все не может быть хорошо… я не умею чувствовать себя счастливым. Прости, Лили.

Девочка подпрыгивает и куда-то быстро убегает. Я растерянно откидываюсь на подушки. Неужели не придет? Может я чем-то обидел ее? Или испугал? Какой же я дурак! Напугал бедного ребенка. В сердце прокрадывается жгучее чувство разочарования в себе. Нашариваю рукой медведя… ладонь касается мягкого, немного замусоленного бока игрушки. Становится спокойнее и теплее… даже дышать становится легче.

Лили вбегает в комнату, принося с собой несколько десятков разномастных запахов. Она принесла цветы? Да, так и есть, моих рук касается мокрый стебель одного из них, а сами цветы уже тыкаются мне в нос.

— Это астры, — объясняет Лили. — А еще там есть осенние лилии и ирисы! А в оранжереях скоро зацветут красные и белые розы. Правда, папа не разрешил их трогать пока. Но я обязательно принесу тебе несколько штук, когда они распустятся. Мы поставим их рядом с твоей кроватью, и ты сможешь нюхать их, когда захочешь. Они такие красивые!

Я улыбаюсь. Ты сама как цветочек…

— Правда, дядя Драко говорит, что некоторые наши цветы могут расти только в чистом поле, возле какой-нибудь деревни, — оправдывается она.

Я удивленно приподнимаю брови. Драко? Откуда он может быть здесь?

— Я буду очень рад любым цветам, — признаюсь я, беря в руки благоухающую лилию и жадно втягивая в себя ее запах.

— Лили, если бы ты знала, как давно я не держал в руках растения. Не только цветы, но и вообще…

Я чувствую, что моя юная подружка улыбается:

— Я принесу тебе травы, а еще недалеко от дома у нас есть ель. Знаешь, как она хорошо пахнет? А еще… я принесу тебе яблок!

Я ласково останавливаю ее, когда она срывается, чтобы прямо сейчас принести мне все требуемое.

— Лили, а можно мне несколько листочков?

— Конечно!

Девочка убегает, а я остаюсь на кровати, усыпанной разнообразными цветами.

Неожиданно я замечаю, что в комнате еще кто-то есть. Я осторожно принюхиваюсь, стараясь запомнить и осознать этот новый запах. Этот человек мне знаком, хотя я привык его воспринимать по-другому. Я помню, каким он был тогда, двадцать лет назад. Пусть неясно, болезненными обрывками… маленьким ребенком, на которого возложили все судьбы мира разом, вызывающим раздражение, своим умением попадать в разные истории, и в тоже время жгучее желание защищать и оберегать его. Но помню и то, каким он был там, в моей камере… Мне незнаком этот уверенный, властный человек, держащий в руках одну из самых могущественных стран магического мира. Я чувствую исходящую от него силу. Она пугает, и в тоже время притягивает к себе… заставляя уважать и верить. И все же этот человек спас меня…

— Поттер, так и будешь молчать? — строго спрашиваю я.

Это человек спас меня! Меня!

Он молчит, будто не решаясь заговорить. Может быть, ему также как и мне непривычно и неудобно?

— Как вы себя чувствуете, профессор? — спрашивает он, наконец.

Я киваю:

— Все в порядке, — уверяю я его. — Немного болят мышцы, но обычно так всегда после приступа.

— Значит, он может повториться? — напряженно спрашивает Поттер.

Я опускаю голову, хотя и не могу видеть его глаза.

— Я никогда не могу предсказать, когда он начнется, — рассказываю я. — Но обычно перед этим случается что-то, что заставляет меня нервничать.

Поттер вздыхает, и я слышу, как он садится куда-то.

— Это можно вылечить?

Я усмехаюсь:

— Я не знаю, — признаюсь я. — Безумие выше меня, я не могу контролировать это. Оно словно червь подкрадывается из-за спины и точит мой мозг, вгрызаясь в него и поглощая постепенно.

Поттер елозит.

— Мы постараемся найти врача, — вдохновенно уверяет он меня и его тон незаметно преображается, становясь мягче и добрее. — Завтра приедет Малфой, он обещал поискать кого-нибудь. У него всегда получалось… он не подведет.

Я качаю головой:

— Зачем тебе это? — такой важный сейчас вопрос. А я так боюсь услышать ответ… вдруг, это всего лишь очередной приступ милосердия?

Поттер снова молчит.

Пауза затягивается. Тишина становится нестерпимой… Меня спасают только цветы, чье благоухание продолжает распространяться по комнате.

— Я не знаю. — Тихо отвечает он.

Я киваю, это все-таки лучше.

Поттер поднимается и подходит ко мне ближе. Я чувствую его тепло, и легкий запах духов Лили.

— Лили сказала, что вы хотели подняться и подойти к окну… — неуверенно спрашивает он. — Я могу вам помочь.

С какой любовью он произносит имя своей дочери! Этот человек не может предать, я верю ему. Я улыбаюсь и неожиданно для себя протягиваю ему руку. Да, когда-то мы были врагами. Когда-то ты сам считал меня своим врагом и подозревал в предательстве. Ты помнишь это? Я знаю, что помнишь, я чувствую это в твоем виноватом тоне. Поверь, мне не нужно твое раскаяние, я давно переболел этим. Двадцать лет заточения очень помогают взглянуть на мир с других, более терпимых, точек зрения.

Я не говорю, что ты мне друг, но я верю, что и не враг. Наши руки встречаются где-то в бесконечном, абсолютно ко всему безразличном пространстве. Что такое наше рукопожатие в рамках бесконечного мира? Ничто… а в рамках моего мира?!

Он осторожно помогает мне подняться и ведет в сторону, откуда доносятся дразнящие запахи улицы.

— Итак, ты дружишь с Малфоем? — заинтересованно спрашиваю я.

Поттер неожиданно спокоен. Я ожидал напряжения, злости, раздражения, но никак не приветливого спокойствия.

— Да, — коротко отвечает он.

Значит, что-то случилось.

— Я могу задать вопрос?

Поттер молчит. Потом вздрагивает…

— Конечно.

— Где мать Лили?

— Сбежала, — холодный, абсолютно невозмутимый ответ. Хотя его тело напряглось, будто приготовившись к прыжку.

Я не стал уточнять, незачем бередить старые раны.

— А твои друзья Уизли и Гренжер? Я всегда считал, что они должны были пожениться и нарожать кучу маленьких рыжих детишек, — признаюсь я, радуясь про себя, что память так щадящее ласково возвращает мне воспоминания.

Поттер хрипло втягивает в себя воздух, а по телу пробегает дрожь.

— Гермиона погибла, — тихо отвечает он. — А Рон…

Он замирает.

— Давайте не будем на эту тему, — просит он, мгновенно напоминая мне пятнадцатилетнего мальчишку, которого я когда-то знал.

В комнату влетает Лили.

— Я принесла!

Облегчение чувствую и я, и он. Правильно, пока что мы не доросли до того, чтобы разговаривать на эти темы. Раны еще кровоточат и болят, но что-то подсказывает мне, что только пока…

Тихо скрепит перо по бумаге. Тихо и как-то абсолютно безразлично. Я сижу у себя в кабинете и занимаюсь ничегонеделанием. Если бы Малфой увидел, что я, вместо того, чтобы читать очередной скучнейший отчет, сижу и рисую на нем цветы… он бы разорвал меня на месте. Хотя Малфою сейчас вряд ли до отчетов, Асти становится все хуже, и он будто тает у меня на глазах. Надо будет позвонить ему и пригласить к нам… какой смысл сидеть в пустом доме? Видимо, настала моя очередь спасать его.

Окно открыто и в него прокрадываются разнообразные запахи осени. Вдыхаю в себя все это великолепие, стараясь, чтобы воздух прошел как можно глубже, наполняя мои легкие пряным дурманом.

Листва… надо приказать Тинки убрать ее, а то она начала преть от дождя и ее запах портит окружающую палитру ароматов. Я подхожу к окну, чтобы внимательнее рассмотреть свой маленький садик. Малфой говорит, что он абсолютно безвкусен, якобы астры не подходят для благородных домов, тем более, домов Министров. А мне нравится… Да, и ему, кажется, тоже. Я же вижу, как он всегда с удовольствием вдыхает аромат этих простеньких цветов, хоть и кривит потом нос, делая вид, что ему не нравится.

Мы с Лили засеяли цветами огромную клумбу перед домом. Дочка сама выбирала, что и где будет расти. Получилось великолепно… Вот Снейпу, наверное, не понравилось бы. Здесь нет практически ни одного растения пригодного для зельеварения. Хотя сейчас… кто его знает?

Мысли плавно перетекают на Снейпа. Как он там сейчас? Что делает? Я вчера приоткрыл окно, чтобы он смог утром насладиться ароматами цветов. Для слепого калеки это должно было понравиться. Мне бы точно…

Вчера целый час разговаривали с Малфоем, он решил проводить расследование в Азкабане. Пусть, лишь бы не зацикливался на болезни Асти… В результате, выяснилось, что никаких документов о Снейпе не сохранилось. Он не проходил ни по одному из реестров и списков. Хорошо, что про него вообще не забыли…

Снова вспоминается изуродованный профессор. Кто мог сотворить такое с человеком? Я уверен, что он сам никогда не сделал бы с собой этого. Снейп разумен…

Слышу приглушенный перестук каблучков Лили, она направилась к нему. Я рад, что моя дочка смогла найти подход к этому странному человеку. Вот я его до сих пор боюсь…

Возвращаюсь к столу… отчет снова превращается в холст. Легкий штрих, здесь потемнее, здесь немножко растушевать… а тут всегда залегали темные тени. Еще один взмах карандаша… портрет Снейпа готов. Здесь профессор такой, каким он был двадцать лет назад — сильным, могущественным, опасным… двойной шпион с черствым, никому недоступным сердцем. Человек, которого я ненавидел…

— Папа, это он, да?

Я подскакиваю в кресле и удивленно оборачиваюсь к дочери. Не может быть! За рисованием я абсолютно забыл обо всем. С недоумением разглядываю лист у себя в руках. Очень хочется рассмеяться, но почему-то не получается. С листа на меня смотрит вполне себе здоровый Снейп, а вокруг него несколько десятков астр. Ну, не смешно ли? Малфой точно меня убьет! Уж он-то точно не оценит моих художественных способностей на важном государственном документе. Надо спрятать куда-нибудь этот дурацкий отчет, пока он его не увидел.

— Да, Лили. Это то, каким он когда-то был.

Дочка качает головой:

— Он здесь страшный, — уверенно сообщает она. — На самом деле он не такой…у него глаза другие должны быть…

Я согласно киваю.

— Конечно, дорогая.

Лили снова солнечно улыбается:

— Папа, можно я нарву ему цветов? А то ему грустно…он даже хотел подняться и подойти к окну.

Я хмурюсь, но быстро киваю, боясь расстроить дочку:

— Конечно, — говорю я и, подчиняясь интуиции, добавляю, — только рви с клумбы.

Лили соглашается и радостным вихрем уносится прочь. А я остаюсь один, наедине с портретом человека, которого когда-то ненавидел, а потом долгих двадцать лет искал. Что-то было в нем не так… будто от меня ускользало в том его облике что-то очень важное. То, что смогла понять моя дочь, никогда не видевшая профессора того времени. Глаза… Лили права, у него были другие глаза. В них всегда таилась горечь…

Легкий штрих, и передо мной действительно портрет Северуса Снейпа. Человека, которого я не знал…

Я слышу, как Лили начинает подниматься по лестнице, и быстро направляюсь за ней. Сейчас потребность увидеть его самая важная в моей жизни.

Дочка втаскивает в комнату охапку цветов. Наверное, полклумбы разорила…А я проскальзываю в комнату вслед за ней. Снейп полусидит на постели, сжимая в руке медведя Лили.

— Это астры, — радостно объясняет ему дочка. — А еще там есть осенние лилии и ирисы! А в оранжереях скоро зацветут красные и белые розы. Правда, папа не разрешил их трогать пока. Но я обязательно принесу тебе несколько штук, когда они распустятся. Мы поставим их рядом с твоей кроватью, и ты сможешь нюхать их, когда захочешь. Они такие красивые!

Я улыбаюсь. Ты сама у меня, как цветочек…

— Правда, дядя Драко говорит, что некоторые наши цветы могут расти только в чистом поле, возле какой-нибудь деревни, — оправдывается она.

Я вздрагиваю, когда понимаю, что Снейп удивлен. Ну конечно, с чего бы вдруг два вечных врага стали друзьями? Он ведь ничего не знает.

— Я буду очень рад любым цветам, — хрипло говорит он, наконец, беря в руки благоухающую лилию и жадно втягивая в себя ее запах. Я облегченно вздыхаю, он не стал расспрашивать Лили, и я благодарен ему за это.

— Лили, если бы ты знала, как давно я не держал в руках растения. Не только цветы, но и вообще…

Я удивленно смотрю на него, все еще не в силах поверить, что такое возможно. Мне тяжело перестать думать о нем, как о том, жестко профессоре зельеварения. Мне просто нужно время, чтобы осознать и принять все это.

— Я принесу тебе травы, а еще недалеко от дома у нас есть ель. Знаешь, как она хорошо пахнет? А еще… я принесу тебе яблок!

Моя милая дочка… вот ты всегда видишь людей насквозь. Моя маленькая, добрая принцесса.

— Лили, а можно мне несколько листочков?

Я неуверенно улыбаюсь ей, когда она переводит на меня свои прекрасные глаза.

— Конечно!

Дочка убегает, а я остаюсь в комнате наедине со своим бывшим профессором. Я будто возвращаюсь на двадцать лет назад, снова становясь ребенком, на которого безжалостно повесили все судьбы мира.

— Поттер, так и будешь молчать? — строго спрашивает он. И я уже практически готов поверить, что этих лет не было и передо мной снова тот страшный профессор. Я отгоняю наваждение и… молчу. Мне так непривычно и неудобно… я не знаю как вести себя с этим человеком.

— Как вы себя чувствуете, профессор? — выдавливаю я все же из себя.

Он кивает:

— Все в порядке, — спокойно сообщает он мне. — Немного болят мышцы, но обычно так всегда после приступа.

— Значит, он может повториться? — напряженно спрашиваю я. Мне важно знать, могут ли повториться его приступы…

— Я никогда не могу предсказать, когда он начнется, — рассказывает он. — Но обычно перед этим случается что-то, что заставляет меня нервничать.

Я расстроено вздыхаю и медленно опускаюсь в кресло. Значит, это все же болезнь.

— Это можно вылечить? — С надеждой спрашиваю я.

— Я не знаю, — криво усмехаясь, признается он. — Безумие выше меня, я не могу контролировать это. Оно словно червь подкрадывается из-за спины и точит мой мозг, вгрызаясь в него и поглощая постепенно.

Становиться горько и отчего-то обидно, будто он обвиняет меня, а я пытаюсь оправдаться. А ведь это совсем не так. Обижаться здесь можно только на бессердечную жизнь. Но ей-то все равно…

— Мы постараемся найти врача, — уверяю я его. — Завтра приедет Малфой, он обещал поискать кого-нибудь. У него всегда получалось… он не подведет.

И получаю в ответ странный вопрос:

— Зачем тебе это?

Слова сами теряются у меня в голове. Как объяснить человеку то, что и сам еще не до конца осознаешь. Сказать, что я хочу просто помочь ему? Он обидется… Что я чувствую свою ответственность за него? Не поймет… Что он мне незаметно стал за эти двадцать лет дорог? Не поверит…

Пауза затягивается.

— Я не знаю, — решаюсь все-таки сказать я и быстро поднимаюсь, подходя к нему.

— Лили сказала, что вы хотели подняться и подойти к окну… — неуверенно спрашиваю я. — Я могу вам помочь.

Сердце замирает… вот сейчас решается все! Сможем ли мы простить и доверять друг другу? Я готов… а готовы ли вы?

Его худая, костлявая рука медленно поднимается и тянется в мою сторону. И я бережно принимаю ее, как самый драгоценный из возможных даров. Когда-то я не поверил вам, профессор. Я раскаялся… поверьте, жизнь научила меня многому.

Наши руки встречаются где-то в бесконечном, абсолютно ко всему безразличном пространстве. Что такое наше рукопожатие в рамках бесконечного мира? Ничто… а в рамках моего мира это шаг к будущему. Неожиданно на душе становится хорошо и спокойно. Будто через это рукопожатие возвращается ко мне уверенность в собственных силах.

Я осторожно веду его к окну.

— Итак, ты дружишь с Малфоем? — заинтересованно спрашивает он.

— Да.

Мне нечего скрывать.

— Я могу задать вопрос?

Я недолго молчу, решаясь переступить еще одну мысленную преграду. Он имеет право знать…

— Конечно.

— Где мать Лили?

Я облегченно вздыхаю. С этим вопросом я уже давно смирился.

— Сбежала, — спокойно отвечаю я.

— А твои друзья Уизли и Гренжер? Я всегда считал, что они должны были пожениться и нарожать кучу маленьких рыжих детишек.

А вот это уже удар под дых. Я хрипло втягиваю в себя воздух, а по телу пробегает неприятная дрожь. Эти воспоминания особенно болезненны для меня. Я собираю все свое мужество, чтобы ответить на такой простой, но такой сложный вопрос.

— Гермиона погибла. А Рон…

Я не знаю, как описать то, что стало с Роном. Это слишком больно, слишком реально… я пока не готов.

— Давайте не будем на эту тему, — жалобно прошу его я.

И в этот момент, словно спасительное солнце, в комнату влетает Лили.

— Я принесла!

Облегчение чувствую и я, и он. Ничего страшного, мы преодолеем все. Правда, профессор. Даже если для этого потребуется вечность.

Вы боитесь одиночества? Я да…

На плите натужно фырчит чайник, крышка звенит и подскакивает, из носика выплескиваются горячие капли кипятка. Надо бы встать и выключить огонь, но так не хочется этого делать. Эти звуки позволяют мне немножко заглушать тишину, гуляющую по пустому, одинокому дому. Моему дому…

Я ненавижу такие моменты и стараюсь всеми силами избегать их, но порой боль все же проникает сюда, заставляя меня страдать. В моем доме всегда кто-то был, то дети, то Малфой с семьей, то… Вообщем, здесь всегда кто-то шумел, наполняя его жизнью. А последний год я старался практически не появляться в нем, занимаясь работой, поисками Снейпа, пытаясь поддержать друга. Я очень давно не впадал в это гнетущее отчаяние.

Зато сейчас…будто колесо, в котором я бегал, словно белка, по кругу, внезапно остановилось, замерло в ожидании чего-то. И я теперь не знаю, куда мне идти и что делать… Импульс пропал — движение замерло.

Чайник вот-вот выпрыгнет с плиты, он уже нервно подскакивает на ней, шипя и трясясь. Приходится встать и выключить огонь. Возвращаюсь к столу… И вот оно… на меня наваливается всем своим бесконечным превосходством тишина. Она везде: в каждом углу и каждой трещинке, в каждой чашке и ложке. Она прячется за занавесками, сидит под столом, выглядывает из-за двери. Если очень захотеть, ее можно почувствовать… А за ней приходит и ее извечная подружка. Я ощущаю, как болезненно сжимается сердце, оно знает... Одиночество — это больно…

Когда-то именно эта боль толкнула меня в отчаяние и ненависть, едва не уничтожив. Тогда меня спас Малфой… а сейчас? Это невозможно описать словами, это сильнее меня. Я закрываю глаза и растворяюсь в окружающей тишине.

Я всем своим существом сейчас могу ощутить дом. Это неописуемо, когда ты, словно, видишь сквозь стены… нет, не видишь, чувствуешь. Я так хорошо знаю каждый камешек, каждую черточку дома, что могу без проблем воссоздать в своем мозгу обстановку каждой комнаты. Мягкие пологи кроватей спален, теплую обивку диванов в гостиной, холод дерева кабинета — все это мой дом. Дом, который я создал огромным, чтобы не быть одиноким…и вот, я — один. Где-то там есть еще Снейп, но я боюсь думать о нем… Точнее, я не хочу думать о нем, ведь, это он разбередил старую, практически затянувшуюся рану.

Перебираюсь в свой кабинет, рука сама тянется к закрытому ящику стола. Он был закрыт десять лет. Сейчас… Никто не узнает, никто не увидит моей болезненной слабости, а значит, никто не спасет. Малфой считает, что я давно пережил все это, и я не буду разубеждать его. Это только моя боль и только моя проблема… никто не поможет.

Я не замечаю, как в моих руках оказывается старый, резной ключик. А ведь я не помнил даже, где он лежит. Ключ сам поворачивается в скважине замка. Медленно и очень тихо, чтобы не нарушить величие тишины, захватившей мой дом. Сейчас она здесь властелин и правитель, а я не более, чем слуга.

Ящик неохотно выползает из углубления, будто сказочный дракон, охраняющий свое несметное сокровище. Вот они… фотографии жгут мои руки, рвут душу на части, но я достаю их. Вот они, остатки моего бесшабашного прошлого.

Малфой, ты мне друг. Возможно, более близкий, чем кто бы то ни было, но я не могу отречься от этой части моей жизни. Она была, и от нее никуда не деться…

Вот она… та самая. Старый, потрепанный листок бумаги, приносящий столько боли… Здесь мы все еще вместе, в последний раз. Гермиона и Рон, обнимающиеся и целующиеся — счастливые. Я и Джинни, улыбающиеся, влюбленные — счастливые.

Я осторожно провожу пальцем по обтрепанному краю фотографии. Сейчас, много лет спустя, время стерло выдуманные рамки и лживые завесы, я вижу, что все отнюдь не так безоблачно, как кажется. В глазах Гермионы уже поселилась тихая, едва заметная печаль и усталость, Рон уже тогда, как-то необычайно напряжен, это видно в его позе и положении тела, в том, как он по-хозяйски стискивает жену. Джинни даже здесь, вроде прижимаясь ко мне, отстранена и мысленно вероятно не с нами… И все это скрыто радостными улыбками и счастливым смехом, но на самом деле… Счастлив здесь один я! Слепой глупец, который не смог разглядеть проблемы друзей и свои собственные.

Стираю слезы, катящиеся по щекам. Я плачу… Я всегда плачу в такие моменты. Горько, навзрыд, прижимая руки к лицу, будто стараясь остановить их. Но они льются, унося с собой мои боль и несчастья. Кто сказал, что мужчины не плачут? Этот человек никогда никого не любил и не терял.

Я уже знаю, что не засну этой ночью, она принадлежит горю, а сон — привилегия счастливых. Отброшенная фотография неподвижно лежит на краю стола, безжалостно напоминая о былом. Она притягивает мой взгляд, заманивает душу, искушает притронуться к себе, обещая успокоение. Я знаю, что станет только больнее, но это горе затягивает. Мои руки дрожат и не слушаются, и я все же тянусь к ней.

— Могу я надеяться, что ты плачешь не из-за меня?

Я отдергиваю руку, прижимая ее к раскрасневшейся, мокрой щеке, пытаясь остановить слезы, взять себя в руки. Тело все еще сотрясает предательская дрожь… Я слишком завел себя, чтобы сейчас быстро остановиться. Я молчу, потому что голос точно не станет меня слушаться.

Снейп медленно входит в дверь, держась за стенку и шатаясь на неокрепших еще ногах — суровый памятник моим прошлым подвигам и достижениям. Его кожа все еще бледная, но спина еще хранит прежнюю гордую осанку. На изуродованном лице навсегда застыло пугающее выражение болезненной обреченности и страдания, нарисованное жестокой вязью шрамов.

Я вжимаюсь в кресло, все еще сдавленно всхлипывая. Снейп натыкается на диван и, внимательно ощупав его, усаживается. Я не свожу с него глаз… Он одним своим присутствием отгоняет все мои страхи.

— У тебя есть что-нибудь выпить? — устало спрашивает он.

Я откидываю голову на спинку. Надо встать… Медленно поднимаюсь и подхожу к бару. Надо бы спросить, что он будет пить, но я все еще опасаюсь выдать свою слабость, поэтому наливаю виски и подхожу к нему, протягивая стакан. Вовремя вспоминаю, что Снейп не может меня видеть, и осторожно вкладываю выпивку в его руку.

— Спасибо…

От такого простого слова захотелось улыбнуться. Улыбка получилась горьким оскалом. Приходится налить и себе тоже.

Возвращаюсь в кресло, и на глаза вновь попадается пресловутая фотография, которая возвращает меня к горечи и несчастью. Но я не хочу трогать ее, я просто закрываю глаза, отдаваясь спасительной темноте.

— Тебе больно, — уверенно говорит Снейп. — Расскажи…

Я сглатываю, все еще не решаясь говорить.

— Хорошо, тогда расскажу я.

Я хочу остановить его. Мне хватает своей боли, я не хочу знать что-то еще. Но не могу произнести ни слова.

— Когда-то я влюбился в твою мать, — тихо начал он. Мое сердце замирает, я знаю эту историю, она закончится очень плохо. И я не уверен, что хочу вспоминать, как. — Лили Эванс была самым лучшим, что было в моей жизни. Маленькая, добрая, но очень сильная птичка. Для нее всегда было важно кого-то защищать, о ком-то заботиться. Лили всегда воспринимала меня только, как объекта для благотворительности, а я хотел преподнести ей мир… но не чувствовал в себе достаточно сил. Тогда я решил, что добьюсь ее расположения чего бы это ни стоило… И я пришел к Темному лорду…

Эти слова поднимают новую волну воспоминаний. Я замираю, сейчас, столько лет спустя, все кажется не больше, чем страшной сказкой. Но я помню… Мёртвые лежат в ряд посреди Зала. Тело Фреда не видно из-за столпившейся вокруг него семьи. Джордж стоит на коленях около его головы… я помню их — остальные трупы, лежащие рядом с Фредом. Ремус и Тонкс, бледные, неподвижные и умиротворённые, будто мирно спящие под тёмным, зачарованным потолком.

У меня кружится голова, я не могу вздохнуть, не могу вспоминать тех, кто погиб за меня. Я не хочу чувствовать… Я забыл все это, я давно простил себя! Слезы снова капают из-под закрытых век. Я хочу кричать и не могу…

— Я проиграл, — продолжает тем временем Снейп. — И потерял все… и, прежде всего, Лили… Я пришел к свету, я раскаялся, но уже не смог рассказать ей об этом. Она никогда не узнает…я опоздал.

Он вздыхает, переводя дыхание.

— Через десять лет в Хогвардс пришел мальчик… Я пытаюсь сейчас извиниться, Поттер, — шепчет он. — Я… снова ошибся, спутав тебя с Джеймсом… я знаю, что был неоправданно жесток к тебе.

— Я давно простил вас, — шепчу я в ответ.

Мир сжимается до размеров моего кабинета. Снейп молчит… Наверное настало время отбросить прошлое, чтобы жить дальше. Если Снейп смог, то почему бы и мне не попробовать.

— Я плакал не из-за вас, — тихо сообщаю я, не рискуя открывать глаз. Так проще…

Он молчит и меня словно прорывает.

— Вы уже поняли, что я победил Воландеморта. После битвы я долгое время жил вполне счастливой жизнью. Учился, работал в аврорате…женился на Джинни Уизли. Мы праздновали свадьбу одновременно с Роном и Гермионой.

Я горько усмехаюсь:

— Я был практически счастлив. Мне казалось, что в моей жизни есть практически все. От войны мне осталась лишь иногда появляющаяся депрессия и редкие ночные кошмары…а потом появились дети, и они исчезли вовсе…

Я хотел бы вырвать своё недостойное сердце, разрывающееся от невыносимой боли. Я уже не чувствую слез, для меня они лишь законное дополнение к рассказу. Я замираю на некоторое время, стараясь собраться с силами.

— Десять лет назад умерла Гермиона, — меня снова трясет. — Ее…

Боже, как же это больно.

— Ее убил Рон… Я не знал, — начинаю оправдываться я. — Я не знал, что он спивается и у них все далеко не так прекрасно, как казалось всем. Я считал себя их другом, но они никогда не рассказывали мне о своих проблемах…

— Порой проще молчать, — сообщает мне Снейп. — Ты достаточно пережил…

— Вот поэтому-то я и виню себя! — я почти кричу, прощай, тишина.

Я чувствую, как дрожат мои пальцы, стискивая взявшуюся из ниоткуда фотографию.

— Они не хотели взваливать на меня еще и свои проблемы. Ведь за месяц до этого от меня ушла Джинни, оставив троих детей…

Я молчу.

— Дальше… — предлагает Снейп.

И я решаюсь. Этого не знает никто, кроме Малфоя. Самая постыдная часть мой судьбы.

— Я сдался, — признаюсь я. Я до сих пор с ужасом представляю, что было бы с моими детьми, если бы Молли не взяла тогда их к себе… — Я бросил работу, ушел из дома, начал спиваться… Если бы не Малфой…

Я усмехаюсь, качая головой:

— Я до сих пор не знаю, как он смог вывести меня из этого кошмара. Он практически подарил мне новую жизнь, заново научив ей радоваться.

Тишина смело возвращает свои права, заполняя комнату до краев. Я нерешительно открываю глаза, чтобы посмотреть на профессора. Я сам себе не верю, что рассказал ему все это… Снейп спокоен и невозмутим. Как жаль, что я не вижу его глаз, ведь именно в них всегда можно прочитать эмоции…

— Ты сильный человек, Гарри, — говорит он, наконец. — Я горжусь тобой. Ты не прав, ты не сломался. Иначе ты не сидел бы сейчас передо мной. И твоя дочь — лучшее тому подтверждение. И в твоем, и в моем прошлом были ошибки и боль. Ты смог их пережить… а я пока нет.

Я со стыдом смотрю на карточку и неожиданно спокойно опускаю ее обратно в ящик. Снейп прав, прошлое ушло...

— Я многое понял, находясь в камере. И самое главное это то, что не стоит тратить жизнь в бесполезном страдании. К сожалению, понять — еще не значит принять. И я надеюсь, что ты поможешь преодолеть все это и мне тоже.

Я всхлипываю, вытирая последние слезы. Как же я хочу вам верить…

— Это не так просто, — признаюсь я. — На это может понадобиться вечность.

Снейп усмехается, поднимая свой бокал:

— Так давай просто поторопим ее?

В открытое окно пробирается холодный ночной воздух… Легкий, ароматный, освежающий, такой, какой может быть только воздух сентября. Я это помню, не смотря ни на что, ведь для меня это запах одиночества… Именно в сентябре в школу приезжали дети, и старый замок наполнялся их радостным гомоном и смехом. А я неожиданно ясно ощущал, что рядом никого нет, и вряд ли уже будет. И понимание этого еще долго отравляло мое существование, пока я усилием воли не отгонял неправильные мысли, заставляя себя жить дальше.

Рука сама собой сжимается на мягком ворсе старой игрушки. Он немного жесткий, свалявшийся от времени, пропахнувший детским теплом и от этого какой-то близкий и родной. Словно, эта игрушка принадлежала когда-то мне, а вовсе не маленькой, наивной девочке. Словно, это у меня было нормальное, счастливое детство, которого заслуживает каждый ребенок. Словно, это я когда-то давно прижимал ее к себе, засыпая по вечерам под монотонный голос отца, рассказывающий сказку, в которой добро всегда побеждало зло.

Кто-то очень добрый, а может быть и я сам, стер из моей памяти воспоминания о детстве, оставив только неясные очертания эмоций и контуры чувств. Хотя даже эти осколки больно режут и без того истерзанную душу. Я не буду мучить себя, правильно Лили говорит: не вспоминай плохое, вспоминай хорошее. А благодаря ей, у меня теперь есть, что вспоминать — целый день хороших воспоминаний. Я улыбаюсь, воспроизводя в своей памяти ее радостный смех, приносящий счастье, ее нежный запах, словно отпугивающий неприятности, ее смешные рассказы, вселяющие в сердце ту же наивную веру в добро, что и у нее. И пугающее чувство одиночества отступает, сменяясь теплом и спокойствием. Поттер должен быть очень хорошим отцом, если смог вырастить такое сокровище.

Лили уехала всего несколько часов назад, а мне уже так плохо. Девочка вошла в мою жизнь, прорвав все возможные барьеры, которые я выстраивал годами, подпитывая своей обидой и пережитыми потрясениями. Оказывается, моя измученная душа ждала именно этого… доброй ласки, наивной веры в то, что в ней, моей душе, тоже есть что-то искреннее и ее можно любить и беречь. Я помню, что никогда не был таким и абсолютно точно знаю, что должен был бы вести себя иначе. Но Азкабан сломал меня, стерев мой характер, уничтожив самосознание. И теперь маленькая девочка Лили, словно заправский художник, яркими красками жизни рисовала на чистом листе моего сознания новый неповторимый узор.

За окном шелестят деревья, бьются ветками о стекла окон. Эти звуки рождают странные, неприятные мысли. Мне кажется, что это мои ожившие кошмары прошлой жизни подползают ко мне, собираясь утащить в безумие. Да, одиночество — это страшно, потому, что в нем скрываются наши самые ненавистные, самые тайные, самые безжалостные страхи. И именно в момент одиночества нам так сложно найти способ борьбы с ними.

Хочется заплакать в голос, в моем прошлом было столько плохого, жуткого, непристойного, что оно может раздавить меня своим грузом ответственности. Наверное, это новорожденная совесть мешает мне жить.

На улице поднимается ветер, отчего ветви начинают сильнее и жестче биться в окно, и я чувствую, что даже подарок Лили уже не спасает, паника подползает ко мне все ближе, словно, очень хороший убийца, готовящийся напасть из засады. Не выдержав, я подскакиваю в постели и с трудом поднимаюсь, опираясь на тумбочку.

Мне не важно, куда я иду, главное, что подальше от этих пугающих звуков, заставляющих мое сердце учащенно биться, а мысли путаться. На ощупь нахожу дверь, она не закрыта, и я спешу выйти.

В коридоре все совсем иначе. Здесь нет окон, а значит, нет звуков. Здесь правит жизнью звонкая тишина. Попадая в нее сазу, хочется закричать, чтобы почувствовать, что ты еще существуешь и окружающий мир реален. И уже тишина гонит меня куда-то вниз, внушая иррациональное желание услышать хоть кого-то, кроме себя.

Ноги болят и слушаются с трудом, то и дело норовя сбросить своего хозяина с лестницы, словно мстят мне за все свои предыдущие мучения. Но я упрямо продолжаю идти, черпая силы из своих страхов. Где-то там должен быть Поттер, он поможет, я точно знаю.

И вот, когда мышцы уже практически отказались работать, а в голове от давящей тишины начали рождаться безрадостные мысли, захватывающие меня, подобно тому, как океан захватывает во время прилива сушу, я все же различаю неясные звуки, обозначающие человеческое присутствие. И я спешу туда, подхваченный новой надеждой, словно бабочка на яркий, теплый огонек. Только…

Я точно знаю, что это Поттер. Это его запах, его аура, его сила… И сейчас он плачет. Горько, надрывно, обреченно… Нет, это не может быть он, этот человек пережил не меньше моего, но смог пересилить себя. Я в это верю, и он не может лишить меня этой моей последней слабости.

И тут из ниоткуда появляется новая мысль, пугающая меня: А если это я виноват в его слезах? Если это я напомнил ему о его прошлом? Лишь старая привычка, въевшаяся в само мое существо, подобно плесени, позволяет мне удержать лицо и не впасть в отчаяние. Я ведь могу ошибиться… Это Лили вбила мне в голову, что всегда надо надеяться на лучшее. И собравшись с силами, я все же спрашиваю:

— Могу я надеяться, что ты плачешь не из-за меня?

Он судорожно всхлипывает, будто старается удержать в себе слезы, начинает возиться и молчит. А мне становится страшно, неужели я прав?

Я медленно вхожу в дверь, держась за стенку и стараясь не налететь на что-нибудь. Я всей кожей чувствую, как он напряженно следит за мной, что-то решая для себя и все еще сдавленно всхлипывая. А может, я опять выдумываю?

Мне нужно присесть, я не выдержу долго, меня и так шатает. Натыкаюсь на спасительный диван и с облегчением усаживаюсь на него. А Поттер все молчит, и паника снова начинает подступать ко мне. Но я не покорюсь ей.

— У тебя есть что-нибудь выпить? — спрашиваю я, чтобы заполнить тишину между нами. Голос звучит неожиданно спокойно и устало, абсолютно не передавая моего душевного состояния.

Поттер замирает на некоторое время, словно растворяясь в окружающем пространстве, а потом все же поднимается, и через некоторое время я чувствую, как к моей ладони прислоняется холодное донышко стакана.

— Спасибо… — хрипло отвечаю я, чувствуя, как все внутри замирает. Почему он не говорит со мной? Что я сделал не так? В чем провинился? А может быть, это кто-то другой? Я чувствую его горе, оно волнами заполняет комнату, грозясь захватить ее всю.

— Тебе больно, — спрашиваю я. И предлагаю то, на что, наверное, сам никогда не согласился бы. — Расскажи…

Поттер все еще молчит, но я чувствую, что болезненного безразличия ко мне уже нет. Появился даже слабый интерес, и я решаюсь…

— Хорошо, тогда расскажу я.

Я не знаю, что заставило произнести меня эти слова. Может быть, совесть. Может, вера в то, что только он сможет вытащить меня из той ловушки, куда загнала меня судьба. А может быть, жгучее желание стереть из нашей жизни все обиды и недомолвки, мешающие видеть друг дуга настоящими.

— Когда-то я влюбился в твою мать, — начинаю я. И с каждым словом моя душа обретает крылья свободы. — Лили Эванс была самым лучшим, что было в моей жизни. Маленькая, добрая, но очень сильная птичка. Для нее всегда было важно кого-то защищать, о ком-то заботиться. Лили всегда воспринимала меня только, как объекта для благотворительности, а я хотел преподнести ей мир… но не чувствовал в себе достаточно сил. Тогда я решил, что добьюсь ее расположения чего бы это ни стоило… И я пришел к Темному лорду…

Сейчас все доводы кажутся такими пустыми и обыденными, такими несущественными, что самому хочется плакать оттого, насколько глупо звучит мое оправдание. А ведь когда-то это была трагедия всей жизни.

Я не знаю, что вспоминает сейчас Поттер. Возможно битву с Темным лордом или его жестокости. А передо мной вот стоит только образ прекрасной Лили Эванс с самыми добрыми глазами на земле. И он заслоняет для меня все образы войны…

— Я проиграл, — обреченно говорю я. — И потерял все… и, прежде всего, Лили… Я пришел к свету, я раскаялся, но уже не смог рассказать ей об этом. Она никогда не узнает…

Как же это больно!

— Через десять лет в Хогвардс пришел мальчик… Я пытаюсь сейчас извиниться, Поттер, — шепчу я. — Я… снова ошибся, спутав тебя с Джеймсом… я знаю, что был жесток к тебе.

Передо мной все еще стоит маленький мальчик в старых поношенных одеждах, вечный укор моей мнительности и зацикленности на себе.

— Я давно простил вас, — отвечает он.

Мир рассыпается на тысячу ничего не значащих осколков. Четыре слова! Всего четыре слова стирают горький осадок воспоминаний. Они словно ключ, запирают на замок одну из самых страшных тайн моей совести, принося с собой покой.

— Я плакал не из-за вас.

Давай, Поттер, теперь твоя очередь отбросить прошлое и начать жить заново.

— Вы уже поняли, что я победил Воландеморта.

Я вздрагиваю, но он не замечает этого.

— После битвы я долгое время жил вполне счастливой жизнью. Учился, работал в аврорате…женился на Джинни Уизли. Мы праздновали свадьбу одновременно с Роном и Гермионой.

Таким тоном говорят, когда рассказ заканчивается плохо. Я замираю, стараясь перестать даже дышать, чтобы он не вспомнил о том, кому рассказывает все это.

— Я был практически счастлив. Мне казалось, что в моей жизни есть практически все. От войны мне осталась лишь иногда появляющаяся депрессия и редкие ночные кошмары…а потом появились дети, и они исчезли вовсе…

Он снова плачет, слышу его едва слышные всхлипы.

— Десять лет назад умерла Гермиона. Ее…Ее убил Рон…

Плач, Поттер! Плачь, ведь со слезами уходит горе.

— Я не знал, — кричит он. — Я не знал, что он спивается и у них все далеко не так прекрасно, как казалось всем. Я считал себя их другом, но они никогда не рассказывали мне о своих проблемах…

Так просто, так незамысловато… так обыденно. И от этого так безжалостно жестоко. Ах, жизнь, кто пишет тебе твои замысловатые сюжеты? А ведь я их помню, и от этого становится обидно, словно они меня предали…

— Порой проще молчать, — признаюсь я. — Ты достаточно пережил…

— Вот поэтому-то я и виню себя! Они не хотели взваливать на меня еще и свои проблемы. Ведь за месяц до этого от меня ушла Джинни, оставив троих детей…

Он замолкает, пытаясь взять себя в руки. Не надо! Лучше кричи, только не держи в себе.

— Дальше… — подбадриваю я. Должно быть что-то еще, что-то самое страшное.

— Я сдался, — шепчет он. — Я бросил работу, ушел из дома, начал спиваться… Если бы не Малфой… Я до сих пор не знаю, как он смог вывести меня из этого кошмара. Он практически подарил мне новую жизнь, заново научив ей радоваться.

Вот и все. Оказывается, в его жизни были не менее страшные моменты, чем в моей. И все же он смог преодолеть себя, а я нет… Мои ошибки еще долго будут преследовать меня.

— Ты сильный человек, Гарри, — говорю я, наконец. — Я горжусь тобой. Ты не прав, ты не сломался. Иначе ты не сидел бы сейчас передо мной. И твоя дочь — лучшее тому подтверждение. И в твоем, и в моем прошлом были ошибки и боль. Ты смог их пережить… а я пока нет.

И это правда. Я горжусь своим учеником, он превзошел учителя… И теперь его очередь научить меня жить.

— Я многое понял, находясь в камере, — признаюсь я. — И самое главное это то, что не стоит тратить жизнь в бесполезном страдании. К сожалению, понять, еще не значит принять. И я надеюсь, что ты поможешь преодолеть все это и мне тоже.

Он всхлипывает.

— Это не так просто. На это может понадобиться вечность.

И я усмехаюсь, поднимая свой бокал:

— Так давай просто поторопим ее? — предлагаю я первое пришедшее мне в голову.

И снова сон. Холодно. Там, где я сейчас нахожусь, очень холодно. Ледяной ветер пронизывает насквозь, проникает под шерстяное пальто, задувает в приподнятый воротник, холодя кожу и тело. Передо мной бесконечная дорога, пересекающая пожухлое, поседевшее со временем поле, она огибает небольшие холмы, забираясь все выше и выше, ведет меня за собой. Я не понимаю, почему так уверен, что где-то там, в конце, меня ждет что-то действительно важное? Но я точно знаю, что эта дорога была здесь всегда и не сомневаюсь, что будет после. Низкие, тяжелые тучи давят на меня сверху, заставляя горбиться все больше и больше. От их великолепной величественности становится страшно, они так низко нависают, что кажется вот-вот и раздавят, придавив к земле. Там куда я иду нет туч… наверное.

Я закрываю глаза, а открыв их, оказываюсь уже в городе, и дорога немедленно стирается из моей памяти, оставляя лишь слабый горький осадок. Сейчас я молод, красив, полон сил, мне кажется, что я могу сделать все и вся. Я счастлив, ведь я спешу домой, где меня ждет лучшая в мире женщина, подарившая мне маленькое сокровище — детей. Люди вокруг пробегают куда-то по своим делам, кажущимся им самыми важными в мире, они не замечают ни меня, ни моего приподнятого настроения, но я и не жду этого от них. Я люблю этот город! Город живет своей тайной, непредсказуемой, сумбурной жизнью. Он словно метеор несется сквозь окружающее его пространство, здесь все правильно, все имеет свою четкую, оправданную жизнью цель. И я наслаждаюсь этим шумом, этой скоростью, этим безумным движением и даже грязью и копотью улиц! Потому что я сейчас иду вровень с этой жизнью, которая ободряет и поощряет меня, заставляя сердце бешено колотиться в такт.

Сейчас вечер… Недавно прошел дождь, и под ногами хлюпают и звенят подмерзшие лужи. Мне не хочется обходить их, и я иду прямо по ним, проваливаясь под тонкую кромку льда. Проезжающие машины сигналят и обдают меня грязной водой, но мне все равно, потому что я счастлив. Сегодня Молли забрала детей, и мы с Джинни побудем вдвоем. Впервые за последний год…

Я практически подхожу к дому, когда прямо передо мной пробегает черная, как ночь, кошка. Отпрыгиваю в сторону, боясь идти дальше. И ведь, вроде, никогда не верил в приметы, никогда в жизни. А теперь вот боюсь сделать шаг. Кажется, что там, где пробежало животное, протянулось невидимое силовое поле, ступив в которое обязательно что-нибудь случится. Но другой дороги нет, это место никак не обойти…

Резко обрываю себя. Что это со мной? Это всего лишь кошка, что она может сделать?. Тем более мне, магу? Я столько лет прожил в волшебном мире и ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь говорил, что верит в суеверия. Становится даже как-то стыдно… Меня ждет Джинни, а я тут прохлаждаюсь.

Сердце все же сжимается, когда я медленно переступаю то место, где пробежало животное, и лечу к своему дому, на себе ощущая, что такое любовь, от которой растут крылья. К двери я подхожу уже порядком запыхавшимся, но чувство счастья не оставляет меня, лишь где-то на дне души остается неприятный осадок.

Рука вздрагивает где-то на уровне звонка, но я все же нажимаю на него. Переливчатая трель эхом разносится по явно пустому дому, и словно встряхнув стакан души, поднимая со дна осадок нехорошего предчувствия. Когда я достаю ключи, руки трясутся и не слушаются, не желая попадать в маленькую скважину.

— Спокойно, Поттер, — шепчу я сам себе. — Тебе не о чем беспокоиться. Что ты так разнервничался?

Ключ попал в замок, но теперь не желает поворачиваться. В бешенстве стучу кулаком о дверь, и паника медленно подступает к горлу. Словно испугавшись меня, дверь распахивается навстречу, обдавая ледяным холодом сквозняка.

Дом пуст, ни одного шороха, не считая легкого позвякивания занавески на открывшемся окне. Даже краски как-то мгновенно теряют яркость, становясь серыми и тусклыми, будто из них вытянули всю радость и счастье. По коже ползут противные мурашки, а на лбу выступает пот. Здесь никогда не бывает тихо и так пусто.

Я нерешительно вхожу в свой дом, все еще не веря своим глазам и пытаясь объяснить самому себе, что ничего страшного не произошло, и Джинни просто отъехала куда-нибудь по делам. Но куда? А вдруг что-нибудь с детьми?

Я бросаюсь к холодильнику, на который мы лепим разные послания друг для друга. На нем куча разноцветных фотографий и бумажек со всякой романтической чушью, которую я писал для жены. Она говорила, что все это глупости, а я верил, что таким образом укрепляю наши отношения. В самом центре моя любимая фотография: Джинни сидит на большом одеяле, поддерживая только-только начавшую ходить Лили, а Джеймс и Альбус, по уши испачканные в шоколаде, смеются рядом с ними, показывая на сестру.

Я ласково провожу рукой по фотографии, палец скользит по краю изображения и натыкается на тонкую, слегка помятую записку.

«Прости, Гарри. Я так больше не могу, я ухожу. Я сделала ошибку, когда вышла за тебя. Береги детей».

И все… Я с ужасом отдергиваю руку и пячусь от холодильника, спотыкаюсь об детскую машинку и падаю на пол. И никаких эмоций, никакой реакции и лишь легкое недоверие где-то на самом краю сознания. Разве такое могло быть? Разве Джинни могла бросить его? А детей? Как можно бросить троих детей?

Я не знаю, сколько сижу вот так, прижимаясь спиной к холодной стене и уставившись в пустое пространство прямо перед собой. Записка жжет мой взгляд, притягивая к себе, и я закрываю глаза не желая видеть и чувствовать. Комната еще хранит легкий аромат духов Джинни, он душит меня, схватывая за горло, но я не встаю. Потому что боюсь, что все это реальность.

Так я сижу до самого утра. А когда в окно заглядывают первые лучики рассвета, я все же поднимаюсь и, стараясь не смотреть в сторону холодильника, выбираюсь из комнаты, которая нестерпимо давит на меня. И выход кажется сейчас единственным спасением…

Я снова на своей бесконечной дороге, уходящей вверх. Я продолжаю идти, хотя не понимаю смысла своего движения. Я просто знаю, что должен это делать… Дорога петляет, причудливо изворачиваясь и изгибаясь. Тучи все ниже, они набухли, почернели, неподалеку гремит гром, предвещая скорую грозу. Словно предупреждает об опасности. Я огибаю один из холмов, постепенно поднимаясь все выше и выше.

Я бреду по бесконечно длинным, ярко-освещенным улицам. Она ушла от меня… Мысль, которая каждый день бьется в голове, не находя в себе пристанища и разрушая меня изнутри. Я не могу думать ни о чем другом, кроме как о предательстве жены. Это так обидно, так нечестно, что хочется по-детски расплакаться. В кармане звенит телефон, и я с удивлением смотрю на мигающий экран, не в силах прочитать надпись от застилающих глаза слез.

— Да?

— Гарри?

— Невилл?

— Да это я... — он умолкает.

Я останавливаюсь, позволяя городу убежать вперед, мимо меня.

— Что-то случилось? — уточняю я.

— Гарри, не мог бы ты сейчас аппарировать на квартиру Рона и Гермионы? — тихо спрашивает он.

Я вздрагиваю.

— Что?.. — выдавливаю я из себя.

Невилл молчит.

— Гарри, приходи… — сочувствующе просит он.

И я не задумываясь аппарирую к друзьям. Я перемещаюсь в гостиную, так как тут всегда есть место, где приземлиться, чтобы ничего не задеть. И удивленно оглядываюсь вокруг себя, здесь очень много авроров, все они копашаться вокруг, рассматривая, обсуждая, споря. Невилл тут же подхватывает меня за локоть и оттаскивает в угол.

— Что случилось? — требовательно спрашиваю я.

Он отводит глаза и ежится под моим взглядом.

— Ты только не волнуйся, — просит он.

Я судорожно хватаю его за плечи.

— Говори!

Он поворачивается ко мне, ловя взгляд и удерживая его на несколько секунд.

— Рон только что убил Гермиону… никто не знает почему, но он был абсолютно пьян.

Я мотаю головой, не в силах поверить, что такое возможно. Так не бывает, этого не может быть… Теперь уже Невилл трясет меня за плечи.

— Гарри, очнись. Я прошу тебя, возьми себя в руки…

Я медленно сползаю по услужливо подвернувшейся стене. Ушла жена? Рухнула жизнь? Нет, вот теперь она действительно рухнула, утащив за собой все, что смогла.

— Гарри, как давно Рон начал спиваться?

Я пожимаю плечами, не решаясь говорить. Как такое могло случиться? Где был я? За что жизнь так жестоко наказывает меня, отбирая самое дорогое?

В это время из спальни выносят носилки, тело накрыто простыней, но я вижу знакомые очертания. Как во сне, я протягиваю руку и тяну за тонкую ткань, стягивая ее с тела. И встречаюсь взглядом со стеклянными глазами своей самой верной подруги. Они уже не живые, но в них словно поселилась тоска, отражающаяся в моем сердце. И эта тоска властно захватывает меня, потому что я вижу в ней укор. Болевой порог превышен, и милосердное сознание оставляет бренное тело.

И снова дорога, убегающая куда-то вверх. Я иду сквозь тучи, вокруг меня шумит дождь, сверкает молния, и я спешу вперед, чтобы быстрее миновать этот отрезок пути. Вот он поворот, и я не удивляюсь, ныряя в новый нелицеприятный отрезок своей жизни.

Город пробегает мимо меня независимо от желания. Я как-то быстро выпал из его неуловимого ритма и теперь уже вряд ли догоню. Я ощущаю, как вокруг протекает жизнь, проходя через меня, словно песок сквозь пальцы. Это чувство так ослепляюще-остро, так безумно-горько, что хочется плакать от отчаяния, мешающего даже думать о том, что будущее возможно. Я знаю название этому чувству — одиночество. Даже произнося про себя это слово, я чувствую, как каждая буква режет меня, раскаленным огнем.

Окно снова открыто, и в него заливают холодные струи дождя. Я сижу на подоконнике, не обращая внимания на воду, стекающую по моей рубашке и брюкам, по волосам и коже, заставляя мышцы рефлекторно сокращаться. Я не чувствую ничего кроме глухого, пугающего отчаяния.

Внизу горят фонари, мелькают радостные рекламные вывески, не смотря на позднее время, бегают люди, колесят такси. От этой радостной жизнеутверждающей картины становится больно и неприятно, они раздражают и злят.

В ногах валяется уже третья бутылка чего-то очень сильного. Я не могу даже вспомнить чего. Алкоголь на время блокирует страшные воспоминания. Хотя сейчас уже и он не помогает, потому что я все равно вижу перед собой тонкие руки Джини, обнимающие меня и радостные глаза Гермионы и Рона… А нет, это не глюки, это фотография. Истерический смешок вырывается сам собой. Бумажка, приносящая одни страдания. Я поудобнее устраиваюсь на подоконнике и тянусь к новой бутылке. Неловкое движение, и листок летит вниз. Я слежу за ним, затуманенным взглядом, пока он не скрывается в темноте.

Вот оно! Почему я не догадался раньше? Выход так близок, так прост. Я перегибаюсь через подоконник, чувствуя, как голова медленно перевешивает. Это не страшно. Я со странным интересом слежу, как земля медленно приближается ко мне, когда я склоняюсь ниже и отдаляется, когда откидываюсь назад. Вдох — вверх, выдох — вниз. В какой-то момент я перестаю контролировать движение, и оно смело захватывает власть надо мной. Тело напрягается, готовое отпрянуть назад, но земля притягивает к себе неожиданно, властно ухватив за плечи и дернув… Город рухнул навстречу, завертевшись, закружившись в бешеной пляске. И все, что я ощущаю, это радостная благодарность за то, что все кончилось.

Я ожидаю увидеть все ту же дорогу, я ведь должен был дойти до вершины, но вместо этого на меня обрушивается болезненный удар в челюсть, который моментально выводит меня из забытья.

— Поттер, ты что творишь? У тебя трое детей, о чем ты думаешь?

Я открываю глаза, и на меня со всей своей несокрушимой тяжестью обрушивается реальность. Малфой прав, я не имел права разбрасываться своей жизнью, потому что от меня зависят сразу три чужие. Я их создал и только я должен за них отвечать. За своим бесполезным самоуничижением и жалостью к себе я забыл о своих детях. От стыда хочется провалиться на месте.

Так началось мое возрождение. Я очень хорошо помню, как в первый раз увидел Лили. Дочка плакала на руках у Молли, не желая есть. Ее рыжие волосики растрепались, большие зеленые глазки, наполненные слезами, сверкали, словно две яркие звездочки. Когда я вошел в комнату, она сразу замолчала и испытующе долго смотрела на меня, словно проверяя, не сбегу ли я снова. А потом протянула ко мне ручки, невнятно пискнув:

— Папа!

И я нежно прижал к себе родное тельце, со стыдом вспоминая, что чуть не потерял все это. В комнату ворвались Альбус и Джеймс и бросились ко мне обниматься.

И я на всю жизнь запомню строгий голос своего младшего сына:

— Мы верили, что ты не уйдешь.

С тех пор я никогда не оставлял их одних надолго. Я пообещал дать им все возможное, и жил ради этого. Потому что нет ничего более ценного, чем детская душа.

А еще с тех пор я ненавижу город…

И снова дорога, вокруг сияет яркое, ослепляющее солнце. Впереди обрыв, а на краю его сидит Снейп. Не такой, каким я вижу его каждый день. А такой, каким он был когда-то очень давно: сильный, властный, уверенный в себе. Он поворачивается ко мне, и я вижу его глаза, в которых плещется тоже болезненное отчаяние, что было в моих десять лет назад.

— Я боюсь одиночества…

Горькие слова, обжигающие душу. Я подхвачу вас, профессор, как когда-то это сделал Малфой, подаривший мне веру… Ведь жизнь — это самый ценный подарок, который мы можем получить. А чужая жизнь всегда бесценна. Вы вручили мне свою, и я не подведу вас.

Я открываю глаза, неожиданно легко выскальзывая из сна, и еще очень долго лежу на кровати, уставившись в пустоту над собой.

Я ненавижу свои сны, особенно те, которые возвращают меня в прошлое.

Я стою на краю обрыва. Я часто стою на этом краю, когда прихожу сюда. Не помню, где находится это место, возможно, я никогда не бывал здесь, и оно лишь плод моего больного воображения. Но оно навсегда сохранилось в моей памяти, как место, где можно спокойно подумать. Где можно заново пережить самые болезненные истории своей жизни и попытаться в который раз разобраться, почему все произошло именно так, а не иначе.

Передо мной необыкновенная панорама. Бесконечные поля, сливающиеся с бирюзовым, насыщенным жизнью небом, зеленая ткань лугов, притягивающая к себе взгляд своей кажущейся близостью и доступностью, тонкие нити рек, пересекающие это вдохновенное, прекрасное пространство.

Это мой дар, который я когда-то потерял. Я закрываю глаза, стараясь слиться с окружающей меня тишиной и спокойствием, но вместо этого сон плавно уносит меня в кошмар. И я обреченно следую за ним, готовый пережить все заново. Это мой рок и мое проклятье.

Я стою на коленях в кабинете Дамблдора, мои руки стискивают и рвут на части утреннюю газету. Злость и горечь раздирают меня на части, заставляя совершать безумные поступки. Я почти не осознаю, что кричу на директора.

— Она мертва! Как могло случиться такое!?

А он молча слушает меня, давая выговориться и не делая попыток остановить меня. Я цепляюсь в его мантию, словно в последнюю надежду на спасение. Он ведь великий маг, он служит добру, а добро должно… нет, обязано побеждать зло.

— Помогите, — шепчу я. — Спасите ее.

Дамблдор осторожно кладет руку на мою голову, выражая этим свое молчаливое сострадание и жалость. От этой скупой, почти отеческой ласки становится больно. Боль переплетается с нитями души, рвет их на части, в своей бессмысленной жестокости. И слезы все же капают из моих глаз, орошая истерзанную, смятую бумагу.

Это был последний раз, когда я плакал. Тогда я поклялся, что буду верен свету и никогда не отрекался от этой клятвы.

Я снова на своем любимом месте, и бесконечная пустота внутри уже не пугает своей потерей, она часть меня, и я давно смирился с этим. Лили была этой частью, и с ее смертью, ушел кусочек моей души, оставив меня лишь с маленьким, кровоточащим осколком внутри. Нельзя позволить старой боли захватить меня, и я скольжу дальше в лабиринты своей памяти.

Старая лачуга, пыльный пол под ногами, на котором остались наши следы, слегка стертые сквозняком, гуляющим по комнате. Страх душит меня, заставляя забывать обо всем, требуя бежать из этого гиблого места, приносящего столько… горя.

Он стоит передо мной. Человек… нет, это нельзя назвать человеком. Существо, которого я когда-то превозносил, которому верил и которого предал без зазрения совести, когда он отобрал у меня самое ценное, что было в моей жизни. Сейчас он держит ее в своих руках, а мне уже все равно. Это тело сжимается от первобытного страха перед смертью, а разум уже давно привык с ним сосуществовать.

— Мой Лорд! — выдавливаю я из себя, потому что надо что-то сказать, я и так слишком долго молчу.

Он склоняется ко мне, вглядываясь в глубину глаз. Ты не прочтешь в них ничего, потому что я не позволю тебе этого. Я уже давно не боюсь тебя. Я слишком привык к своей роли бессердечного ублюдка, и ничто не заставит меня сбросить эту маску.

— Это единственный путь, — говорит Волдеморт. — Я должен подчинить себе палочку, Северус. Если она станет моей, я, наконец, справлюсь с Поттером.

Бессознательный страх подкрадывается к горлу, сжимая его со всей силы. Как завороженный я слежу, как Воландеморт рассекает воздух палочкой. Уже не гордость, а чудовищный, животный страх не позволяет мне зажмуриться. Я жду Авады, но ее нет. Мне даже на секунду кажется, что Лорд передумал и мне все же оставят жизнь. Но, нет... Ко мне по воздуху плывет клетка со змеей. На секунду захотелось рассмеяться: столько раз видеть, как она убивает других и вот, наконец, стать следующей жертвой.

Я не понимаю, что говорит Лорд, но мне этого и не надо. У слова убить интернациональное звучание и интонация. Мой крик слышен, наверное, за километры отсюда. В глазах темнеет, я уже не управляю своим телом и не могу отследить, что оно делает сейчас.

Я не слышу, что мне говорит Лорд, но вряд ли что-то приятное. Из ран на шее хлещет кровь, и мне остается только с бессильной яростью следить, как он уходит из лачуги. Уходит, чтобы убить сына Лили Поттер… Я проиграл.

И словно насмешка судьбы я вижу перед собой его. Это так больно, так неправильно, так неестественно. Я чувствую, как жизнь медленно вытекает из моего тела вместе с кровью. Сейчас! Последний шанс сказать ему все, все чего он еще не знает, но должен. Пусть это просто мираж! Я из последних сил хватаю его за одежду и притягиваю к себе, вглядываясь в эти родные, близкие глаза.

Сейчас! Я должен сказать это сейчас, иначе вся моя жизнь окажется бесполезной тратой времени. Хотя, возможно, такой она и является. Мысли разбегаются, путаясь и пересекаясь в абсолютно абстрактных проекциях. Мысли!

— Возьми ... это... Возьми ... это ...

Я не знаю, услышал ли он меня, понял ли? Боль все больше завладевает разумом, подкрадываясь к отметке невозвращения. Это так странно и почему-то горько. И все что я могу, это прошептать:

— Взгляни ... на .... меня ...

Прощай, Лили, моя первая, единственная и вечная любовь. Я боролся и жил только ради тебя, теперь настало время умереть. И сознание ускользает от меня, унося с собой все ненужные мысли и чувства, а главное, стирая память. Смерти они не нужны…

Я медленно подхожу к самому краю пропасти, практически соскальзывая с нее. Просто, чтобы почувствовать, что я пока еще жив. Это так неправильно, что невольно начинаю вглядываться вниз, в легкие перьевые облака возле моих ног. Медленно опускаюсь на землю… ветер растрепал мои одежды и сносит меня с моего ненадежного сидения, но тело стойко сдерживает его порывы.

Я зажмуриваюсь, переносясь в другое страшное воспоминание.

В нос ударяет резкий запах крови, заставляющий поморщиться и вздрогнуть. От этого незначительного движения по телу моментально распространяется боль. Она пронзает каждую клеточку тела, независимо от того задействована ли она в движении. Может это ад, куда меня отправили за все мои прегрешения? Ведь их было много, очень много, как раз хватит, чтобы мучиться здесь вечно. Но боль в мышцах вполне себе настоящая, я не так представлял себе это место. Значит…

Я открываю глаза, не понимая, почему все еще жив. Я привязан к массивному, деревянному столу, надо мной висит огромная яркая лампа. Подо мной ничего нет, на мне тоже. Я не могу поднять голову, потому что этого не позволяют швы на горле. Очень хочется закричать…я жив? Почему?

Надо мной кто-то склоняется, свет бьет прямо в глаза, и я не могу разглядеть человека. Но что-то во мне чувствует, что он пришел ко не с добрыми намерениями.

— Что, Снейп, очнулся?

Я не могу ответить, слишком больно, мне остается только всматриваться в темную фигуру, пытаясь отыскать зацепки.

— Можно начинать, — голос наполнен ядом, и мне почему-то кажется, что он никогда не был таким.

Хочется кричать, что я не сделал ему ничего плохого. Ведь так?

— Сегодня ты понесешь наказание за все совершенные проступки, — ледяной голос, пронизывающий насквозь.

Какие проступки? Неужели это все же ад?

— Приступим, — новый голос высок и пронзителен. И его я где-то слышал, но не помню где, но он точно не был мне врагом.

Свет все еще слепит меня своей нещадной яркостью.

— Северус Снейп, бывший директор Школы волшебства Хогвардс, — продолжает голос, он почти срывается от того, что хозяин пытается говорить как можно строже и громче. — За преступления совершенные против магов вы приговариваетесь к казни в виде лишения зрения и пожизненного заключения в Азкабане.

Я все же поднимаю голову, чтобы рассмотреть своих судей. О каких преступлениях они говорят?

Передо мной Кингсли, его глаза холодные, колючие, в них светиться неприкрытое торжество и жажда мести. Рядом с ним Перси Уизли, это его голос произнес страшный приговор. Он и сейчас дрожит от ужаса. Тут еще несколько бывших Фениковцев, но все они молчат. Люди вместе с которыми мы долгое время сражались бок о бок. Возможно ли это? Я не понимаю…

— Ты убил Альбуса Дамблдора, ты был шпионом и пособником Темного Лорда, по твоей вине умерли десятки ни в чем неповинных людей. — монотонно перечисляет, склонившись ко мне, Кингсли, словно прочитав вопрос в моем взгляде.

Я открываю рот, чтобы возразить, что это не так, что это ложь. Но безжалостный разум подсказывает, что никто не сможет подтвердить, что я прав. Дамблдор мертв. Поттер, наверное, тоже. А больше некому…

Я бессильно опускаюсь обратно на стол.

— Выжечь ему глаза! — приказывает Кингсли. — А потом заточить в самом глубоком и темном подземелье. Пусть даже имя его будет забыто!

К счастью, я потерял сознание до того, как щипцы коснулись моих глаз…

Не знаю, сколько я провалялся без чувств. Очнувшись в полном мраке, который отныне должен был сопровождать меня всю жизнь, я еще долгое время не мог ни ходить, ни двигаться. Страшное чувство обреченности и бессилия долгое время приковывало меня к полу. И только жгучая вера в то, что я не виновен и могу доказать как-нибудь свою правоту поддерживала мою жизнь в слабом теле.

Но дни проходили за днями, а ко мне никто не приходил. Еда появлялась возле двери, но никто никогда не проронил ни звука. И тогда я начал сходить с ума…

Боль от предательства все еще кипит во мне, хотя я не знаю, имею ли право винить этих людей? Не поступил ли также, будь я на их месте? Жизнь очень несправедливая штука и не нам винить ее за это.

Я снова на краю и он все более соблазнителен, но я не сделаю этого. Потому что среди тысяч окружающих запахов чувствую один, самый главный… запах духов Лили Поттер. Это жестоко, но это есть.

Одиночество страшное испытание… и я прошел его от начала до конца.

Я выскальзываю из сна и еще долго лежу в постели, думая о себе и… о Поттере. А вдруг он и правда поможет?

Потрескивает огонь в камине, скворчит на плите сковородка, на ней подпрыгивают, словно от нетерпения, маленькие, румяные блинчики — любимое лакомство Лили. По кухне гуляют разнообразные запахи еды, живых цветов, даже улица через приоткрытое окно приносит свои дурманящие ароматы, наполняя небольшую комнатку своеобразной жизнью, имеющей свой характер, свой разум, свои чувства.

Я нежусь в этих потрясающих ощущениях дома. Сейчас уже сложно поверить, что всего несколько дней назад горе захлестывало меня, разъедая душу. Люди странно устроены, они долго переживают сиюминутное несчастье, будто это как минимум трагедия века, и моментально забывают о нем, когда на смену ему приходит что-то во что можно верить и надеяться. Так и со мной… однажды утром я проснулся и понял, что жизнь — прекрасна и не стоит омрачать ее собственными домыслами…

Бережно снимаю с огня раскаленную, плюющуюся обжигающим маслом сковородку. Сегодня выходной и мои сорванцы прибыли в полном составе, значит, дом на два дня снова оживет, засветится, зазолотится радостным гомоном звенящих голосов. А еще сегодня я все-таки вытянул к себе Малфоя, надо и ему немного развеяться, сидя за закрытыми дверьми, он не поможет ни Астории, ни себе…

Ноздрей касается легкий запах лекарств и заживляющих зелий. Снейп… Мне не надо оборачиваться, я знаю, что старый зельевар осторожно, держась за стенку, входит в кухню, садиться на высокий, удобный стул, который я поставил специально для него, и берет в руки большой бокал с обжигающе горячим какао. Так начинается каждое утро, наше поведение само подстроилось друг под друга, дополняя, помогая, поддерживая. Мы завтракаем вдвоем, разговаривая обо всяких ничего не значащих пустяках, а потом я ухожу на работу, а он остается дома… Чтобы Снейпу не было скучно я купил ему несколько книг, написанных специально для незрячих, но все равно чувствую себя неуютно каждый раз, когда ухожу.

— Хотите блинчиков? — осторожно предлагаю я.

Снейп кивает и с удовольствием отпивает из своего бокала ароматный напиток.. Подаю ему еду и присаживаюсь напротив, чтобы видеть, как он с аппетитом ест, наслаждаясь каждым кусочком и крошкой. Невольно вспоминаются подземелья Азкабана и куски чего-то отдаленно напоминающего хлеб на полу. Дрожь отвращения и жалости пробегает по позвоночнику, заставляя неприятно поежиться.

— Я слышал вечером, что прибыла Лили, — спокойный голос мягко выводит меня из страшных воспоминаний.

Я улыбаюсь ему в ответ. Я знаю, что он все равно не видит, но отчего-то уверен, что Снейп чувствует мое состояние… Я это вижу в его лице, которое пытаюсь научиться читать, потому что сам он никогда не скажет, что ему плохо или у него что-то болит. А так, вглядываясь в игру тонких, изломанных морщинок, мне иногда удается понять, что его беспокоит.

— Да, Лили все рвалась к вам, но я попросил ее не беспокоить вас, — отвечаю я, вспоминая радостное, горящее от возбуждения и еле сдерживаемых эмоций лицо своей дочери, — сегодня еще придет Малфой с сыном, вы не против?

Я не думаю, что он начнет возмущаться, но спросить все же стоило, он такой же член семьи и имеет право на свое мнение. На лице Снейпа появляется слабая, едва заметная, улыбка.

— Конечно, не против. Это твой дом и ты можешь приглашать сюда, кого захочешь.

Я облегченно вздыхаю и спешу снять с плиты довольно урчащий чайник. Надо собраться с силами, чтобы сообщить еще одну новость.

— Сегодня день рождение Гермионы, — тихо говорю я, — мы всегда в этот день ходим к ней на могилу.

Снейп вздыхает, отпивая какао.

— Если хочешь, я могу пойти с вами, — неожиданно предлагает он.

Я облегченно вздыхаю, даже не представляю, почему мне так важно, что он пойдет с нами. Каждый год в этот день я переживаю бурю болезненных эмоций, но перестать приходить проведывать не могу, для меня это будет равносильно предательству близкого человека.

— Спасибо, — отвечаю очень тихо, чтобы не потревожить дружелюбное равновесие, установившееся между нами.

Наш разговор прерывает радостный топоток маленьких ножек по лестнице. В кухню миниатюрным огненным смерчиком влетает Лили, принося с собой потрясающее ощущение чистой радости и счастья.

— Папа! — она обнимает меня, потом нерешительно поворачивается к Снейпу.

— Доброе утро, Северус, — нежно здоровается она чистым, серьезным, совсем не детским голосом, — как ты себя чувствуешь?

Снейп улыбается и неловко спускается со стула.

— Хорошо, Лили, я себя чувствую очень хорошо. — голос слегка напряжен, он словно ждет чего-то.

Я легко подталкиваю дочку к нему, одними губами шепча: «Обними». Лицо Лили мгновенно преображается, на нем распускается счастливая улыбка, от которой становится тепло и уютно.

Девочка доверчиво прижимается к Снейпу, даря ему свою нежность. И старый профессор с радостью отвечает ей. Его лицо разглаживается, мне даже кажется, что молодеет, словно в него вдыхает молодость маленькое тельце, которое он бережно держит у себя в руках.

— Я так скучала, — радостно сообщает она, — ты мне каждый день снился, я так волновалась за тебя.

Снейп пристраивает ее к себе на колени.

— А я тоже по тебе скучал, но твой мишка мне все время напоминал, что я не один, — прошептал он, куда-то ей в макушку. — А еще у меня тут твой папа, он мне тоже очень сильно помог.

Я только сейчас понимаю, что на моем лице играет глупая довольная улыбка. Помог! Я ему помог! Да, это он меня спас от неминуемого казалось бы падения в отчаяние. Это я должен говорить ему спасибо.

В гостиной шумит камин, и я спешу туда, встречать гостей, но все же слышу последние слова дочери:

— У меня лучший папа на свете…

Я сам не понимаю, откуда в моих глазах появляются звезды. Надо взять себя в руки, пока меня не увидел Малфой, а то засмеет ведь. Пока добрался до гостиной, глаза уже высохли, а сердце вернуло свой нормальный размеренный ритм.

Малфои были там уже не одни, Альбус, только что спустившийся, уже задорно рассказывал что-то Скорпиусу.

— Представляешь, я нашел, как купировать токсическое воздействие наперстянки, — взахлеб говорил он, схватив друга за рукав, — можно попробовать добавить тысячелистник и он сделает свое дело!

Я с улыбкой заметил, как глаза Малфоевского сына вспыхнули тем же маниакальным огнем.

— А ты уже пробовал рассчитать пропорции?

Альбус кивает:

— Я всю ночь с ним просидел, — гордо отвечает он.

И я замечаю, что у сына и, правда, под глазами синяки, руки в чем-то испачканы, на мятой мантии грязные пятна. Я киваю Драко, с интересом наблюдавшему за разговором наших детей, и поворачиваюсь к сыну, стараясь натянуть на лицо как можно более строгое выражение.

— Альбус! В каком виде ты встречаешь гостей!

Сын морщится, но себя оглядывает, ему даже хватает совести покраснеть.

— Извини, пап, — бормочет он, — я сейчас.

И уносится наверх, но я готов поспорить, что мысли у него уже где-то рядом с зельем, а вовсе не гардеробом.

— Здравствуйте, мистер Поттер, — вежливо здоровается Скорпиус, подпрыгивающий от нетерпения догнать друга, но стойко держащийся под строгим взглядом отца.

Я улыбаюсь:

— Здравствуй, Скорпиус, рад тебя видеть.

Мальчик с тоской смотрит вверх по лестнице, судя по-всему, уже не слушая меня.

— Скорпиус, — зову его я, — если хочешь, можешь подняться к Альбусу.

Два раза повторять не потребовалось, мальчик в два шага преодолел расстояние до лестницы и взбежал по ней.

— Только не долго, — крикнул я ему в след, — через десять минут я жду вас внизу завтракать!

Мне естественно никто не ответил, но я и не ждал.

— Браво, Поттер, теперь мы их до вечера оттуда не вытащим, — хмуро проворчал Малфой.

Я повернулся к нему, внимательно вглядываясь в бледное изможденное лицо. Он, скорее всего, не спал эту ночь… не удивлюсь, если предыдущие тоже. Я за него волнуюсь, но показать не решусь, может не понять.

— Я уверен, что Скорпиус услышал меня, — уверяю я, — он заставит Альбуса одеться и спуститься вниз.

Малфой пожал плечами.

— Мой сын просто умный, воспитанный мальчик, — гордо сообщает он.

— Мой тоже, — усмехаюсь я в ответ.

Так как спорить ни мне, ни ему не хочется, оставляем тему.

— Ладно тебе ворчать, — я примирительно хлопаю его по плечу, подталкивая к дверям кухни, — они просто очень любят зелья.

— Главное, чтобы ничего не подпалили, — ворчит Малфой, — в Меноре я не разрешаю им заниматься зельеварением без меня. Я уже говорил, что ты избаловал своих детей…

Я вздыхаю, мне уже несколько раз приходилось ремонтировать комнату Альбуса после экспериментов этой парочки, хорошо, что Малфой этого не знает. Я осторожно толкаю тяжелую дубовую дверь кухни, но мой спутник замирает на пороге, и я неожиданно вспоминаю, что он еще не разговаривал со Снейпом после того, как тот пришел в себя.

Наш бывший профессор все также сидит за столом с Лили на коленях, и рассказывает что-то устроившемуся напротив него, неизвестно откуда взявшемуся Джеймсу, увлеченно уплетающему блины за обе щеки. Нас они даже не заметили…

— Так что, когда твой отец пришел в Хогвартс, его уже все знали, — тихо говорил Снейп. Я почувствовал, как от щек отливает кровь, но Малфой, справившийся с собой, легонько толкнул меня в плечо, отвлекая от ненужных мыслей. Он гордо прошествовал внутрь.

— Джеймс, Лили, рад вас видеть, — поприветствовал он моих детей и повернулся к Снейпу.

На лице Малфоя отразились разом несколько эмоций, но он смог удержать их.

— Профессор, — его голос дрогнул, подведя хозяина.

Снейп повернулся к нему, внимательно вслушиваясь. Он весь превратился во внимание, мне даже показалось, что он принюхался.

— Драко, — тепло позвал он, — давно не виделись.

Малфой ошеломленно застыл, не в силах поверить, что перед ним замученный почти до смерти узник Азкабана, которого мы с ним вызволили с того света. Нет, Снейп все такой же бледный, измученный, его лицо все также обезображено, но за эти дни появилось в нем что-то неуловимое… странное.

— Как вы, профессор? — спрашивает Малфой.

— Спасибо, в порядке, — мягко отвечает Снейп, — жалко, я не вижу, как ты вырос и каким стал.

Малфой усмехнулся:

— Внешне я похож на отца… — уверено начал Драко, но я его поспешил перебить.

— Не правда!..

Малфой укоризненно смотрит на меня. Я пожимаю плечами…

— Так вот, — настойчиво продолжает он, — хоть Поттер это и отрицает, но внешне я копия отца…

Он замирает, не понимая, что еще сказать, но Снейп быстро подхватывает разговор.

— И ты дружишь с Поттером, — продолжает он.

Малфой гордо вскидывает голову, готовый отстаивать свою правоту, хотя на нее никто и не покушается вроде.

— Дружу, — упрямо повторяет он, — мы с Поттером много дел натворили, теперь вот вместе работаем.

Снейп одобрительно кивает.

— Слышал, — соглашается он, — и я горжусь вами... и тобой, и Поттером.

Я улыбаюсь, от похвалы на сердце становится тепло и уютно, будто там свернулось калачиком какое-то маленькое домашнее существо.

— Дядя Драко, а как там тетя Астория? Она не выздоровела? — невинно спросила Лили, внимательно глядя на него. Для дочери Асти стала заменой матери, она очень волновалась и переживала за нее.

Малфой тут же помрачнел и осунулся.

— Плохо, Лили, — честно признался он, ребенку не имело смысла врать, она смогла бы почувствовать подлог. — Врачи говорят, что надежда еще есть.

Последняя фраза явно была лишней, она, конечно, была правдой, только сам Малфой в нее явно не верил.

— А что с твоей женой? — заинтересовано спросил Снейп, внимательно слушавший наш разговор.

Я видел, что Малфой не хочет вспоминать произошедшее, не хочет бередить незатянувшиеся раны, и решил взять все на себя.

— Год назад у Астории был сердечный приступ, — я стараюсь, чтобы мой голос был спокоен и в тоже время, чтобы Малфой почувствовал мою поддержку, — она сравнительно быстро перенесла его, но в теле начались странные процессы: она практически не может двигаться, очень слаба и последнее время не покидает больницы, в которой ей оказывают помощь, но ни один врач не может определить болезнь.

Снейп хмурится, словно пытается отыскать в своей памяти ответ на какой-то вопрос. На секунду у меня даже мелькает малодушная мысль, что сейчас Великий зельевар встанет и скажет: Так все просто! И моментально вылечит Асторию, но… такие сцены бывают только в слезливых мелодрамах, а жизнь — штука жестокая, она предпочитает трагедии и простых путей не ищет…

— Мне жаль, Драко, — тихо говорит Снейп.

И я слышу, как резко выдыхает Малфой, он тоже ждал другого. На душе скребут кошки от разочарования и стыда на самого себя за это неправильное чувство.

В комнату влетают Альбус и Скорпиус.

— Папа! — кричит мой сын, — кажется, все получилось!

Драко морщится от громкого крика, но когда он уже хочет что-то съязвить, его сын подхватывает счастливый тон.

— Мы смогли создать это зелье, папа, еще чуть-чуть и мы вылечим маму!

Драко остается только обреченно пожать плечами и отправить сорванцов умываться. Когда Альбус и Скорпиус присоединяются к нам, настает их черед знакомства со Снейпом. Я немного нервничаю, потому что не знаю, как он отреагирует на имя моего младшего сына. Драко гордо подталкивает своего отпрыска.

— Профессор, — тихо говорит он, — позвольте представить вам моего сына Скорпиуса Драко Малфоя.

Снейп с улыбкой пожимает протянутую ему ладошку, и я подталкиваю вперед Альбуса, заворожено рассматривающего мужчину.

— Я тоже хочу представить вам своих сыновей, — смущенно говорю я и замираю, боясь открыть рот.

Малфой вздыхает и быстро подхватывает мою фразу, спасая как всегда от казалось бы неминуемого позора.

— Пока Поттер вспоминает, как зовут его детей, — иронично усмехается он, — я ему напомню, это Джеймс Сириус Поттер, с ним вы уже знакомы, а это будущий великий зельевар Альбус Северус Поттер…

Снейп хмурится, и я вижу, как дрожит его рука, когда он сжимает ладонь. Мой сын тоже смотрит как-то странно не то испуганно, не то восхищенно. Он долгое время рассматривает зельевара.

— А вы, правда, тот самый Северус Снейп? — прошептал Скорпиус.

Снейп усмехается и устраивает Лили удобнее.

— Да, тот самый, — кивает он, — рад познакомиться с вами. И если вы не против, то я очень хотел бы взглянуть на ваше зелье…

Альбус бледнеет и восхищенно подскакивает на месте, начиная прямо сейчас рассказывать Снейпу об их изобретении. А мне остается только облегченно вздохнуть и отправиться за завтраком. Самое страшное еще впереди…

Утро. Я сижу в полюбившемся мне кресле и вслушиваюсь в окружающий меня мир. Раньше, много лет назад, я думал, что потеря зрения или слуха, или еще чего-нибудь, жизненно необходимого, по моему мнению, грозила как минимум мгновенной смертью. Представить себе, что однажды ты можешь перестать видеть, что будешь ходить, держась за стены, одеваться на ощупь, отыскивая швы и разрезы, разговаривать, не представляя себе, как на самом деле реагирует собеседник на твои слова, было невозможно и казалось таким нереальным, а теперь… обидно? Не справедливо?..

Я осторожно сжимаю в руках теплые бока игрушки. И все же я смирился со своим положением, научившись принимать окружающую действительность такой, какая она представляется для меня, подстраиваться под нее и, наконец, наслаждаться ею... Теперь мой мир наполнен тысячами запахов и звуков. Я растворяюсь в них, впитываю, пропускаю через себя — теперь это часть меня.

И мир оказывается таким неожиданно огромным, многогранным, великолепным, что захватывает дух. От каждого шороха, от каждого дуновения можно получить такой неисчерпаемый объем информации, какого никогда не получишь видя, потому что зрение лишает нас чувствительности к мелочам…

Я легко встаю с кресла, любой уголок моей комнаты давно мною исследован и тщательно изучен. В своем воображении я без проблем вырисовываю себе ее образ. Да, я не знаю, какого цвета обои на стенах… но зато я помню ощущение их шелковистой поверхности, с выступающим затейливым рисунком каких-то диковинных цветов, и потрясающий аромат, который я называю запахом дома… а цвет? А что цвет? Его можно придумать, не так уж он и важен в этом мире.

Я улыбаюсь, понимая, что просто убеждаю себя в этом, как совсем недавно убеждал меня Поттер. И мне от этого понимания становится неожиданно хорошо, приятно… Я не знаю, как назвать то, что со мной сейчас происходит, но мне не хотелось бы терять эти ощущения, и я запоминаю каждую их грань, стремясь сохранить ее в памяти, словно кто-то может отнять ее у меня.

Несколько шагов к выходу, и я едва не влетаю в дверь, вовремя успев схватиться за ручку. Поттер хотел дать мне палочку, но я отказался, потому что так мне удобнее, касаясь, исследуя, запоминая.

Дорога до кухни давно выучена наизусть и не представляет собой особой проблемы. Уже на лестнице я ощущаю легкий запах свежих блинчиков, сиропа, травяного чая и обжигающего сладкого какао. Я втягиваю в себя этот потрясающий коктейль. Запах напоминает вкус, и рот мгновенно наполняется слюной, предвкушая утреннюю трапезу.

В кухне запахи сильнее, но уже не так сногсшибающи. Я сажусь на высокий, удобный стул, сделанный специально для меня, и нашариваю ладонью большой бокал с обжигающе горячим какао, который всегда ожидает меня на столе. Так странно и так приятно чувствовать, что кому-то нужен.

— Хотите блинчиков? — осторожно предлагает Поттер.

Я киваю, наслаждаясь ароматным напитком, по привычке впитывая его запах всем телом. Поттер усаживается напротив, я чувствую его взгляд, исследующий, внимательный, небезразличный. Очень хочется сказать ему «спасибо», но мне все еще странно и непривычно благодарить кого-то за доброту, хотя я и понимаю, что он заслуживает этого больше, чем кто бы то ни было в этом мире. Я чувствую, как меняется настроение Поттера, словно он неожиданно вспоминает что-то плохое и спешу отвлечь его от этих мыслей.

— Я слышал вечером, что прибыла Лили, — спрашиваю я, стараясь держать себя в руках, чтобы он чувствовал мою уверенность.

И он улыбается… Я не вижу этого, но зато прекрасно чувствую. В такие моменты кажется даже его запах меняется, становясь мягким, легким… И от этого успокаиваюсь я, потому что невозможно бояться или злиться, когда вокруг тебя все светится от простой улыбки человека, которому небезразлична твоя судьба. Если бы у меня был сын, я хотел бы чтобы он был, как Поттер… Я вздрагиваю от собственной мысли, но он не замечает этого, в захлеб рассказывая:

— Да, Лили все рвалась к вам, но я попросил ее не беспокоить вас, — и через секунду, — сегодня еще придет Малфой с сыном, вы не против?

Я улыбаюсь ему в ответ.

— Конечно, не против. Это твой дом, и ты можешь приглашать сюда, кого захочешь.

Он вздыхает и спешит к чайнику, который кипит уже несколько минут, а я замираю, все еще не в силах принять неожиданную мысль. Впрочем, слова произнесены, пусть и мысленно, но от этого менее реальными они не становятся.

— Сегодня день рождение Гермионы, — тихо говорит Поттер, — мы всегда в этот день ходим к ней на могилу.

Да… как сын. Я вздыхаю, отпивая какао.

— Если хочешь, я могу пойти с вами.

Не знаю, почему я это предлагаю, но уверен, что все делаю правильно. Я должен быть рядом с ним, потому что ему будет плохо и горько…

— Спасибо, — его голос звучит тихо, едва слышно.

Я чувствую Лили еще до того, как она вбегает в кухню, по легкому аромату духов, неповторимому звуку шагов и потрясающему ощущению радости и свободы, которым она щедро делится с окружающими.

— Папа!

А потом нежно, обращаясь ко мне…

— Доброе утро, Северус, как ты себя чувствуешь?

А я нежусь в ее ауре, и улыбаюсь, неловко спускаясь со стула.

— Хорошо, Лили, я себя чувствую очень хорошо.

Я не рискую обнять маленькое сокровище, боясь, что могу тем самым оттолкнуть, напугать ее, но Лили сама прижимается ко мне со всей чуткостью и нежностью, на которые способно ее маленькое сердечко. Мелькает мысль, что я, наверное, глупо выгляжу, улыбаясь ей.

— Я так скучала, — радостно сообщает она, — ты мне каждый день снился, я так волновалась за тебя.

Я пристраиваю ее к себе на колени, утыкаясь носом в макушку и наслаждаясь запахом любви и нежности.

— А я тоже по тебе скучал, но твой мишка мне все время напоминал, что я не один, — признаюсь я. — А еще у меня тут твой папа, он мне тоже очень сильно помог.

— У меня лучший папа на свете…

И я могу только улыбаться ей в ответ, потому что слов здесь не надо. Обстановка в комнате снова едва заметно изменяется, кто-то вошел. Судя по произведенному шуму и громкому сопению, это юный Джеймс. Он неожиданно замирает и вдруг спрашивает:

— А вы, правда, известный шпион Северус Снейп? — на одном выдохе спрашивает он.

Я пожимаю плечами, вспоминать время войны неприятно, стыдно… хотя, собственно, чего мне стыдиться? Сладкий запах Лили щекочет ноздри, не давая соскользнуть в отчаяние.

— Да, — признаюсь я, — правда, я не считаю, что я знаменит.

Джеймс усаживается рядом, он такой нетерпеливый, взволнованный, любопытный, в нем горит такая жажда знаний, что невольно хочется рассказать ему обо всем.

— Что вы! Я с первого курса знаю про вас! — уверяет он, для большей убедительности хватая меня за рукав. — А вы расскажите мне про войну? Наверное, интересно было сражаться?

Я на некоторое время теряю логику его слов.

— Ой, отстань от него, Джеймс, — сурово обрывает брата Лили, и я благодарно сжимаю ее маленькую ладошку.

Мальчик не обижается…

— А почему бы тебе не спросить отца? — предлагаю я. — Он был ведь в самом центре событий…

Джеймс задумывается и не отвечает, вместо него это делает Лили.

— Папа говорит, что на войне нет ничего интересного, — поясняет она, — он никогда не рассказывает о ней.

Я прикусываю язык, все правильно! Если уж я не хочу вспоминать о войне, то почему это должен делать Поттер?

— А каким папа был в детстве? — осторожно спрашивает Лили, уводя разговор в сторону от болезненной темы.

Мне остается только вздохнуть. Это тоже воспоминания и тоже болезненные, но при всем при этом, они легко всплывают в сознании.

— И как он стал знаменитым? — поддакивает сестре Джеймс. Юный завоеватель явно ищет путь к славе.

Я усмехаюсь.

— Ты же читал в учебнике историю войны с Темным лордом, — напоминаю я, — их первая встреча произошла, когда он был совсем маленький. Так что, когда твой отец пришел в Хогвартс, его уже все знали...

Я уже пытался придумать, что же еще сказать мальчику, не начиная долгого рассказа о подвигах его отца и не касаясь войны, а особенно себя… меня спасло появление в комнате Поттера. Он вошел тихо, но я сразу почувствовал его запах. И запах его спутника тоже…

— Джеймс, Лили, рад вас видеть, — голос и знаком мне и в тоже время есть в нем что-то неожиданно новое, что я никак не ожидал услышать он представителя этой семьи. Нет! Малфои никогда так не разговаривали.

— Профессор, — его голос немного дрожит.

Я жадно втягиваю в себя воздух, запоминая этого человека. Он пахнет свежестью, дорогим одеколоном, мятой, а еще какими-то необычными зельями, названия которых я не помню, но точно могу их приготовить даже сейчас… Я знал его только ребенком, но он никогда не был мне безразличен.

— Драко, давно не виделись, — приветствую я его.

— Как вы, профессор?

В голову опять закрадывается мысль, что я, наверное, очень страшно выгляжу, иначе почему же у него так дрожит голос?

— Спасибо, в порядке, — я стараюсь хоть как-то смягчить свой голос, чтобы он понял, почувствовал, как я рад его слышать, — жалко, я не вижу, как ты вырос и каким стал.

И с радостью слышу, как он усмехается в ответ.

— Внешне я похож на отца… — уверено сообщает Драко.

— Не правда!.. — от вскрика Поттера я даже подскакиваю, и Лили моментально сжимает мою ладонь в выражении немой поддержки.

В голове тут же появляется образ Люциуса и его искаженное злобой лицо.

— Так вот, — настойчиво продолжает Драко, — хоть Поттер это и отрицает, но внешне я копия отца…

В его голосе так отчетливо слышится «но», что страшный образ моментально рассеивается. Нет, Драко не Люциус…

— И ты дружишь с Поттером, — продолжаю я.

— Дружу, — подтверждает он, словно готовится отстаивать свою точку зрения, — мы с Поттером много дел натворили, теперь вот вместе работаем.

— Слышал, — киваю я, — и я горжусь вами... и тобой, и Поттером.

Вот! Я это сказал!

— Дядя Драко, а как там тетя Астория? Она не выздоровела?

От вопроса Лили атмосфера моментально меняется, становясь напряженной, натянутой словно струна.

— Плохо, Лили, — Драко снова потух, так и не успев разгореться. — Врачи говорят, что надежда еще есть.

От последней фразой повеяло такой безнадежностью…

— А что с твоей женой? — спрашиваю я.

— Год назад у Астории был сердечный приступ, — тихо сообщает Поттер, — она сравнительно быстро перенесла его, но в теле начались странные процессы: она практически не может двигаться, очень слаба и последнее время не покидает больницы, в которой ей оказывают помощь, но ни один врач не может определить болезнь.

Я хмурюсь, понимая, что они сейчас ждут, что я сразу же выдам им ответ на вопрос, но так не бывает…

— Мне жаль, Драко.

И в комнате появляется глухое чувство разочарования, тягучее и неприятное, особенно, мне. Его разгоняет только радостный перестук шагов и прерывистое дыхание вбежавших детей.

— Папа! Кажется, все получилось!

— Мы смогли создать это зелье, папа, еще чуть-чуть и мы вылечим маму!

Я вздыхаю, мысленно благодаря их за своевременное появление. Мальчики умываются, и я терпеливо жду, когда мне их представят. Один из них сын Драко…

Наконец, с водными процедурами закончено, и я чувствую, как Драко легонько подталкивает ко мне сына.

— Профессор, — тихо говорит он, — позвольте представить вам моего сына Скорпиуса Драко Малфоя.

Я пожимаю протянутую ладошку, с легкостью находя ее в окружающем меня пространстве.

— Я тоже хочу представить вам своих сыновей, — Поттер смущенно запинается и его фразу неожиданно продолжает Драко.

— Пока Поттер вспоминает, как зовут его детей, — иронично усмехается он, — я ему напомню, это Джеймс Сириус Поттер, с ним вы уже знакомы, а это будущий великий зельевар Альбус Северус Поттер…

Я чувствую, как внутри меня что-то замирает на мгновение, а сердце делает бешеное сальто, приземляясь где-то в самом низу. Это странно… Поттер назвал в честь меня сына? Я сжимаю холодную ладошку, она вся в мозолях и от нее пахнет наперстянкой. Зельевар?

— А вы, правда, тот самый Северус Снейп? — шепчет Скорпиус.

Я усмехаюсь, стараясь скрыть свою растерянность, и устраиваю Лили удобнее.

— Да, тот самый, — признаюсь я, — рад познакомиться с вами. И если вы не против, то я очень хотел бы взглянуть на ваше зелье…

А почему бы и нет? ..

Тяжелое серое небо нависает над бесконечно печальным полем, по которому ветер гоняет сухие, искореженные ветки. Тучи настолько низко нависают над головами людей, что кажется можно протянуть руку и достать до них рукой. Вокруг стройные ряды могил, их много, но каждая из них одинока… Белый надгробный камень ярко выделяется в черной, взрыхленной грязи поздней осени. Моя верная подруга, один из самых близких мне людей, которому я мог доверить все свои тайны и переживания. Я до сих пор считаю, что предал тебя в ту ночь, поставив собственные личные переживания выше интересов единственных друзей. Да, сейчас уже не так больно и страшно, зыбкое отчаяние отступило, вытесненное новыми эмоциями, впечатлениями, отношениями, но это не значит, что я забыл.

Осторожно провожу рукой по тонкому льду изморози, смахивая его с золотистой надписи. И словно мир только и ждал этого движения, взрывается вокруг меня тысячами звуков, запахов, цветов, которые исчезли, когда я только увидел могилу. Вот они со мной, рядом…

Мои дети. Гермиона, они каждый год приходят сюда, на могилу своей крестной, чтобы ты видела, как они растут. Возможно, они не понимают всей трагичности и важности момента, но я уверен, что эти дни они запомнят и пронесут с собой в сердцах через всю жизнь. Они стоят вместе, и я надеюсь, что они никогда не позволят подобному случиться в их жизнях, что я смог привить им чувство ответственности друг перед другом.

Мой друг. Лицо Малфоя непроницаемо, он никогда не покажет, насколько эта церемония затрагивает его собственную душу. Когда-то он не любил тебя, Гермиона, но именно он притащил меня сюда когда-то давно, заставив смотреть на твою могилу. Именно он превратил эти ежегодные встречи в традицию, бережно хранимую в нашей семье. Именно он показал мне, что жизнь не делится на черное и белое, а предпочитает нейтральные полутона.

Мой… даже и не знаю, как теперь назвать Снейпа. Враг? Он мне давно не враг и, наверное, никогда им по-настоящему и не был. Друг? Вряд ли наши отношения можно назвать дружескими. Они не сильнее и не слабее этого прекрасного слова и близкородственны ему, но располагаются в другой эмоциональной плоскости, более глубокой, но менее стабильной. Этот человек дорог мне, я чувствую в своей душе необходимость защищать и оберегать его, и в то же время он настолько силен морально, что я уважаю его, как учителя и наставника, который сам мог бы многому научить меня. Отец… да, наверное, я мог бы так относиться к собственному отцу, если бы он был жив.

Снейп, словно почувствовав, что я нуждаюсь сейчас именно в нем, осторожно сжимает мое плечо, безошибочно находя его в окружающем пространстве. Его рука костлявая, тонкая, почти невесомая, но при этом сильная и властная. И мне становится легче, потому что бывает хуже. Потому что жалеть себя не выход из ситуации, и надо двигаться вперед, даже если это движение всего лишь маленький шажок, на который уходят практически все силы.

Мы дойдем, профессор, дойдем до конца. Мы переживем это, ведь мы уже выбрались из самого страшного — застоя и отчаяния. Никакая вечность не сможет остановить нас, потому что мы вместе!

Я улыбаюсь, несмотря на то, что улыбка совершенно неуместна в этом месте. Я уверен, что Гермиона поддержала бы меня в этой борьбе…

* * *

Идти холодно и зябко, несмотря на то, что Поттер заставил меня надеть меховую зимнюю мантию, теплая ладошка Лили в моей руке приносит мне гораздо больше тепла. Ветер пробирается сквозь слои ткани, обжигает лицо и неприкрытую шею.

За всю дорогу не сказано ни слова. Но сейчас и ненужно говорить, сейчас необходимо только чувствовать. Я стою где-то в центре большого кладбища, пытаясь силой своего воображения восстановить в мозгу картинку происходящего.

Я чувствую холодные осенние запахи, аромат духов Лили, слышу шорох травы, хруст промерзшей грязи под ногами, громкие крики воронов и сбивчивое дыхание спутников. Я точно могу сказать, где сейчас находится Поттер, вот он, стоит возле могилы своей лучшей подруги, погруженный в свои мысли. Но я уверен, что он справится со всем этим и, пережив сегодняшний день, спокойно шагнет в завтра, оставив пережитое позади.

Я горжусь им, как никогда и никем не гордился. Рука крепко сжимается на его плече, давая понять, что я рядом и всегда буду здесь. И он это знает, и благодарно принимает мою поддержку, даря в ответ свою.

* * *

Мягкие, сладостные звуки струятся по комнате, проходят сквозь меня, наполняя душу гармонией и светом. Они легкие, но мне кажется, что я чувствую прикосновение каждого из них. Я закрываю глаза и вижу картины, которые рисует мое воображение под влиянием этой нежной мелодии: дом, наполненный светом и любовью, добром и счастьем, детскими переливчатыми голосами и тихими разговорами у камина. Мелодия простая, легкая, безыскусная, и все же такая близкая. Она то взлетает ввысь, заставляя сердце бешено подскакивать в груди, устремляясь следом, то неожиданно падает вниз, напоминая, что в любом свете есть оттенки тьмы.

Лили полностью захвачена звуками, которые рождают ее тонкие маленькие пальчики, и не слышит, как осторожно открывается дверь. Едкий запах зелий резко ударяет в нос, заставляя поморщится и сощурится. Это Альбус, я уверен в этом. Мальчик замер, не решаясь пройти дальше, остановившись в нескольких метрах от меня. И мы вместе дослушиваем до конца странную мелодию, рождающую такие сильные эмоции.

— Альбус! — радостный голос Лили кажется самым верным дополнением к прекрасной музыке.

Мальчик замирает на некоторое время, и я представляю себе, как он с ужасом рассматривает мое лицо, почему-то именно его отношение для меня особенно болезненно важно. Но он пересиливает себя и решительно шагает ближе.

— Мистер Снейп, — я с удивлением не нахожу в его голосе ни капли отвращения, — вы обещали нам помочь.

— Конечно-конечно, Альбус, веди меня к вашей лаборатории, — я, незадумываясь, протягиваю ему ладонь с молчаливой просьбой помочь подняться, и мальчик решительно сжимает ее.

Лаборатория оказывается совсем рядом с музыкальной залой, я чувствую ее по запаху задолго до того, как Альбус открывает тяжелую дверь. Скорпиус тут же начинает возбужденно пересказывать рецепт зелья, которым лечат ее мать и те модификации, которые они придумали вместе с Альбусом. Да, мальчики действительно вырастут очень хорошими зельеварами, уже сейчас они интуитивно чувствуют правильное сочетание компонентов и дозировку.

— Почему ты считаешь, что лучше знаешь, какое лекарство необходимо матери? — перебиваю я мальчика.

Я знаю ответ, но мне важно услышать его именно от него. Он замирает на некоторое время и отвечает уже абсолютно другим голосом. Голосом взрослого человека, который хорошо знает, чего хочет от жизни, и который может добиться от нее всего.

— Врачи отказались лечить ее, они считают, что ей не сможет ничего помочь… а я знаю, что можно.

Я улыбаюсь:

— Ну, если ты так считаешь, то почему бы не попробовать?

Скорпиус видимо обижается:

— Вы тоже не верите, да?

Я качаю головой:

— Неправда. Я уверен, что вы все правильно сделали, только…

Память неожиданно легко возвращает воспоминания, связанные с моим преподаванием. Это не больно, наоборот, я почувствовал легкую дрожь возбуждения от предчувствия, что мои руки сейчас коснуться древнего искусства. Да, я уверен, что смогу доделать это зелье, потому что это важно для Скорпиуса, для Гарри, для моей семьи…

* * *

Уже вечером, когда покончено со всеми делами и проблемами, я обнаруживаю себя в своем кабинете в глубоком кресле. Комната освещена только ярким пламенем камина, но от этого она становится только теплее и уютнее. Малфой развалился на диване, разглядывая причудливую лепнину потолка и болтая о какой-то бессмысленной, никому не нужной чуши.

Я его не слушаю, но он и не ждет. Он это делает специально, чтобы я не чувствовал себя одиноким или покинутым. А я не знаю, как объяснить ему, что мне этого больше не требуется, потому что я смог перевернуть страницу.

В руке карандаш… что может быть сейчас лучше рисования? Четкие штрихи легко ложатся на белую поверхность листа. Снова отчет, и Малфой это прекрасно видит, но сегодня он не сделает мне ни одного замечания. Он все понимает…

Чуть сильнее нажим и грифельный стержень рождает жирную линию, которую можно слегка растушевать пальцем, подправить легкими штрихами, едва касающимися листа. И вот уже готова тень. Немного чувства и сосредоточения и это уже часть большого объемного портрета, состоящего из нескольких сотен таких движений, штрихов, черточек. Как и любая человеческая жизнь.

Малфой замолчал, погрузившись в свои темные мысли. Его лицо мгновенно вытянулось, побледнело. Несмотря на то, что он хорошо сдерживает свои эмоции, не позволяя им прорваться, я привык читать их в жестах, едва заметных движениях ресниц. Я знаю, о чем он сейчас думает.

Повинуясь желанию сердца, переползаю к нему, усаживаясь прямо на ковер перед диваном. Сидеть неудобно, но я практически сразу чувствую, как расслабляется Малфой. Я не скажу никакой сентиментальной чуши, вроде «Она выздоровеет, надо просто верить». Это было бы слишком неправильно, слишком опасно, потому что подобный вариант развития событий практически невозможен, и Малфой это знает лучше меня. Просто быть рядом, показывая, что он не один и всегда может рассчитывать на дружеское плечо, это так просто и естественно.

Приподнимаю рисунок, чтобы еще раз внимательно вглядеться в черты знакомого лица. Снейп не улыбается, его губы презрительно сжаты, словно, он скрывает что-то очень важное и необходимое. Но глаза… рука сама придала им легкую уверенность, стойкость, стерев грусть и горечь, которые жили там много лет назад. Наверное, так выглядел бы профессор сейчас, если бы мог видеть. Если бы за его плечами не было стольких лет Азкабана. Хотя кто знает, как сложилась бы тогда его, да и наша жизнь… но сейчас мне хочется верить, что он был бы таким.

— Не ожидал, что он так быстро сможет оправиться, — тихий голос Малфоя спокоен, но в нем мелькает легкий оттенок заинтересованности, который я спешу поддержать.

— Он сильный человек, — вздыхаю я, — если уж смог выдержать в Азкабане столько лет…

— Его здоровье вне опасности? — Малфой прерывает меня, не давая себе возможности вспомнить страх и холод подземелий.

— Если не считать зрения, то он вполне здоров…

Малфой усмехается, скорее своим мыслям, чем моим. И я рад, что сижу спиной к нему и не вижу его лица. Можно закрыть глаза и скользнуть в теплое ощущение кабинета, позволяя эмоциям самим решать, что отвечать.

— Думаешь, он сможет помочь Астории? — и я слышу надежду в его словах, она есть глубоко внутри, едва слышная, но есть…

Я откидываю голову назад, удобно устраивая ее у него на животе.

— А почему бы нет? Он ведь лучший из зельеваров, которых я встречал в своей жизни.

— А ты многих встречал? — улыбается Малфой, но я чувствую, что он позволит себя убедить. Как бы больно ему не было впоследствии…

— Неважно, Снейп — лучший!

Малфой сжимает мое плечо:

— Я не хочу ее терять…

От неожиданности открываю глаза, испугавшись этого незнакомого горького тона. Малфой не должен так говорить!

— Они со Скорпиусом самое дорогое, что есть в моей жизни…

Я понимаю, Малфой. Поэтому ты и рассказываешь все это мне, потому что знаешь, что я через это уже прошел.

— Не потеряешь, — я стараюсь вложить в свой голос всю свою уверенность, лишь бы заставить его поверить.

Тишина долго не покидает кабинета, давая каждому из нас подумать о чем-то своем. И только слабый сквозняк из приоткрытого окна шевелит листья испорченного отчета. Дверь открывается внезапно, вызывая маленький вихрь, разметавший бумаги на столе.

— Папа! Папа! Папочка!

Я удивленно смотрю на Скорпиуса, у которого от возбуждения горят щеки и радостно сверкают глаза. Альбус вбегает следом за ним, прижимая к груди склянку с какой-то маслянисто-серой жидкостью, словно это самая драгоценная вещь на земле.

Малфой резко подскакивает на диване.

— Что случилось?

Ни Скорпиус, ни Альбус никак не могут отдышаться.

— Они создали зелье, которое поможет тети Асти, — чистый голос дочери, создан, чтобы приносить хорошие новости.

Я, все еще не очень веря ушам, приподнимаюсь, откладывая бумаги в сторону.

— Вы уверены?

Скорпиус счастливо кивает.

— Ваши сыновья станут лучшими зельеварами страны, у них несомненные способности к этой науке.

Снейп доволен. Нет! Не просто доволен, он искренне гордится мальчиками. И я могу только притянуть их к себе, чтобы сжать в своих объятьях, пытаясь этим жестом выразить всю силу своей благодарности и любви.

— Пойдемте скорее к ней в больницу! — требует Лили.

Дети быстро убегают наверх, таща за собой улыбающегося Снейпа. И мы снова остаемся одни. Малфой потрясенно смотрит на огонь все еще не в силах взять себя в руки.

— Я подожду тебя в прихожей, Малфой.

Я поворачиваюсь к выходу, не ожидая ответа.

— Ты тоже изменился, — неожиданно признается Малфой.

И мне ничего не остается, кроме как признаться в ответ:

— Просто, я смог поторопить вечность.

Малфой, кажется, понимает…

Весна прекрасна в своей неповторимой прелести. Птицы счастливо распевают свои необыкновенные, сказочные песни, радуя людей своей детской непосредственностью. Мы стоим в стороне от всеобщего праздника, разместившись под огромным раскидистым дубом, и наслаждаемся солнцем и всеобщим весельем, опьяняющим душу.

— Лили сегодня прекрасна, — тихо рассказываю я Снейпу, неотрывно глядя на дочь.

И пусть только кто-нибудь попробует поспорить со мной, невеста светится ярче солнца, щедро раздаривая вокруг себя добро и ласку, в ее волосах живые лилии, которые утром я сам вплел в них, в ее глазах жажда жизни и сила молодости.

— Скорпиус такой счастливый, — Астория смахивает с ресниц предательскую мокрую каплю, но Малфой все равно замечает ее.

— Астория, возьми себя в руки, мы в общественном месте!

Я улыбаюсь, понимая, что он просто волнуется за нее, что он сам готов расплакаться от счастья, глядя на наших детей, нашедших счастье друг в друге, но по привычке не позволяет себе проявлять чувства, даже среди самых близких ему людей.

— Не будь снобом, — усмехаюсь я.

— Я все равно считаю, что это слишком поспешное решение, — недовольно ворчит мой друг, желая, чтобы последнее слово осталось за ним.

— Малфой, они знают друг друга с пеленок! — возмущаюсь я, — сколько еще необходимо ждать, чтобы пожениться.

— Они прекрасная пара, — соглашается Снейп, он не видит, но я уверен, чувствует эту атмосферу пьянящей радости.

Вон они, наши дети. Все четверо стоят рядом, обнимаясь, целуясь, беззлобно подтрунивая друг над другом. Ими нельзя не гордиться, потому что они выросли сильными и смелыми молодыми людьми. Смотреть на них радостно и одновременно горько, потому что невольно вспоминаешь свою свадьбу, свои мечты, свое счастье. Только я уверен, что они не позволят разрушить их жизни никаким препятствиям и бедам. Они другие… им не надо было бороться, воевать, сражаться, они не теряли близких людей, их никто не предавал, их не ломали холодные стены Азкабана… и я буду счастлив, если они никогда этого не узнают.

Снейп приобнимает меня за плечи:

— У них все будет хорошо, Поттер.

И мне остается только кивнуть, наслаждаясь ощущением счастья, которое я выстрадал всем своим сердцем. И пусть часы продолжают неумолимо отсчитывать время, никто и ничто не сможет отнять у меня моей маленькой вечности.