Как Вейдер сына искал (джен)

“Я должен выбраться. Выжить. Вспомнить.”

“Ты — никто. Все — никто, кроме Падме, а Падме больше нет”

“Я убил детей”

“Палпатин виновен в смерти Падме. Это была его война”

“Дети”

“Я устал”

“Я клялся служить и защищать”

“Я... я... я...”

Над головой был огромный купол, и вокруг — куча всякого хлама, целая гора, увенчанная ярко-желтым джедайским истребителем. И на этой горе сидели пятеро: худой мальчишка с выгоревшими на солнце волосами, нервный, взъерошенный пилот в чёрной кожанке, строгий и благостный джедай с бородой как у Кеноби, молодой мужчина в набуанском костюме и лысый, покрытый коростой урод, укутанный в нелепый чёрный плащ, в руках — не менее нелепый шлем, похожий оторванную голову вратикс. И все они были на одно лицо.

На его лицо.

— Кто вы?

“У меня убили Падме”. (Произнёс урод.)

“Мою Падме” (Уточнил набуанин.)

“Нынешний я утратил понимание себя и самоконтроль.” (Мастер спрыгнул с истребителя.) “И провалился сюда без ритуала и концентрации. Полагаю, сейчас этот я — никто”

“Я должен жить, но нынешний я на это не способен” (Мальчик — мальчик Эни! — почти плачет от страха и боли.)

“У меня убили Падме” (В голосе Четвёртого не было даже интонаций.)

Теперь Энакин знал, как выглядит без доспеха. Премерзкое зрелище.

“Если бы это был я, всё было бы в порядке” (Стриженый парень в куртке пилота-дальнобойщика обнял мальчика, прижимая к себе, закрывая ему глаза ладонью.) “Но это не я. Нынешний я потерял себя. Моё сознание...”

...Рушится...

* * *

Дарт Вейдер всегда относился к видениям с почтительным трепетом — не то, что этот бесполезный дурак Энакин, который потерял мать и жену из-за своего нежелания поверить в увиденное и действовать незамедлительно. Тем более, что видения у них обоих были неизменно мрачными.

В тот день, во время очередного зависания в бакта-камере, он увидел своего сына. Люк — его звали Люк — смотрел на него с ненавистью, голубые глаза на залитом кровью лице, и нырял в бездонную пропасть с какой-то ржавой антенны. Нырял, лишь бы не признавать себя его сыном, потому что быть сыном ненавистного человека хуже, чем просто умереть.

Это было страшно — снова и снова видеть его ненависть, видеть кровь на родном лице, искажённом яростью и криком, чувствовать его решимость умереть, но не принять помощь, не принять отцовство Вейдера. Снова и снова видеть и не иметь даже возможности проснуться — бакта-сон не зависел от его воли, только от электронного устройства, включавшего и выключавшего мозговые процессы. Ничего нельзя было поделать — только смотреть, снова, снова и снова.

* * *

“Проклятье, мы опять зависли.” (Магистр Скайвокер недовольно сморщил нос.) “Сколько мне раз повторять, что если мы не находимся в синхронизации, мы не можем управлять собой? Смотрите, однажды зависнем посреди поля боя, то-то будет радости...”

“Зануда.” (Удалой контрабандист Ник лихо сплюнул сквозь зубы.) “У нас три года ушло на то, чтобы хоть как-то начать пилотировать это тело, и ещё три на нормальный доступ к вокодеру. А ты хочешь, чтоб мы ещё и синхронизировались постоянно?”

“Высокая синхронизация — шанс на то, что мы сможем снова образовать нормальную личность.” (Напомнил магистр Скайвокер.) “Жить, а не имитировать жизнь потому, что нам страшно исчезнуть насовсем”.

“Давайте просто опять запрём этих двоих в истребитель?” (Малыш Эни с надеждой посмотрел на взрослые субличности.)

“Это не конструктивно. Мы не сможем собраться воедино, пока не примем себя. Даже... такого себя.”

“Джедай, смотри на вещи трезво. Эти двое — источник наших проблем, а не их решение. Падме, Падме, Падме... они безнадежны.”

“Никто не безнадёжен.”

(Смерть Падме была последней каплей. Энакин мог выдержать падение во Тьму, предательство лучшего друга, мучения в огне, но рано или поздно любой ломается. Даже Энакин. И нельзя винить некоторых субличностей в том, что именно им досталась большая часть его травмы. Любой джедай понял бы это — но увы, Ник был не джедаем, а мечтой Энакина о свободной и весёлой жизни. А Малыш Эни был просто ещё слишком мал.)

“У меня убили Падме, а мой сын меня ненавидит.”

“Ты убил Падме. Конечно он ненавидит тебя.”

(Что-то новенькое. Раньше эти двое останавливались на Падме — нет, не так. Не останавливались. Кружились вокруг Падме, так точнее.)

“Точно, у нас же есть сын! Здорово, можно будет с ним играть!” (Малыш Эни аж подпрыгнул.)

“Не сможешь, мы ж не знаем, где он. И если верить этим вот, он по-любому нас ненавидит.”

(К сожалению, их пророческий дар — пророческий дар Энакина — достался именно наименее адекватным субличностям. Магистра Скайвокера это огорчало безмерно.)

“Но это возможность. Может быть благодаря сыну мы сможем снова стать единым целым. Само его существование вырвало проблемные субличности из замкнутого круга, общение с ним может повлиять на них — на нас — ещё лучше!”

“Тц, джедай, не беги поперед омнибуса. Мы не знаем, кто он, не знаем, где он и он нас будет ненавидеть, напоминаю. Вот что тут можно сделать?”

“Найти виноватого?” (Малыш Эни огорчился достаточно, чтобы разозлиться.)

“А что его искать, это наверняка Кеноби ему мозги промыл.”

“Увы, вынужден согласиться. Кеноби бросил Энакина погибать в огне — следовательно, джедай или нет, он мог подучить нашего сына нас ненавидеть. Но это тоже неконструктивно, искать виноватых. Надо искать выход. Надо искать варианты.”

“Можно его найти и воспитать самим, без Кеноби. И вот тогда мы точно сможем с ним играть!”

“Найти... и воспитать...”

“Малой, это гениально!” (Ник радостно подхватил Эни и закружил его.)

“Гениально. Осталась самая малость.”

“Какая?”

“Найти.”

* * *

Палпатин смерил взглядом Вейдера и задумчиво покачал головой:

— Ты хочешь взять себе ученика? Не рановато ли?

— Я боюсь, что будет поздно, владыка, — ответил тот, как всегда, туманно.

Тёмная сторона странно повлияла на Энакина. Если раньше он говорил быстро, чётко, зачастую даже цветисто, то теперь от него было сложно дождаться больше пары слов, и те скорее намекали на что-то, чем что-то означали.

— Тем не менее, я не могу позволить тебе взять ученика именно сейчас, — потому что с учеником надо будет общаться, ученика надо будет учить — а Вейдер на это был не совсем способен.

— Но мне очень нужно, владыка, — по-детски плаксиво сказал тот. — Назначьте мне дедлайн, срок, к которому я смогу его завести. Поставьте условие. Я выполню его, — уже более деловым тоном прибавил он.

Палпатин задумался. Учеников он давать Вейдеру не собирался — и потому, что он был плохо коммуникабелен, и потому, что ученики могли позволить Вейдеру создать собственную фракцию и использовать её в неизбежной однажды попытке устранить учителя.

Но если ему отказать прямо, он или продолжит ныть и требовать, или, того хуже, заведёт ученика втайне. Значит, необходимо поставить ему такое условие, которое невозможно выполнить, и срок, который сделает выполнение ещё более невозможным.

— Изучи датомирскую магию за два года, мой ученик, и тогда я позволю тебе заняться обучением молодёжи, — сказал он, гордый своей прекрасной идеей.

* * *

“Датомирская магия поможет нам найти сына, это прекрасная идея — изучить её. Мы сможем просто вызвать его, используя магический круг. Надо будет только поставить правильную задачу.”

“Два года, хех... спорим, мы справимся вдвое быстрее?”

“Учитель такой крутой, он о нас так заботится!”

“Попытка номер один. Инициатор эксперимента: магистр Скайвокер. Заданные параметры: сын джедая и сенатора, восемь лет, блондин. Где проблемные?”

“Заперты и не помешают, начальник!”

“Отлично. Эни, Ник, синхронизируемся. Активируем магический круг — три, два, один... призыв!”

* * *

Сенатор Бана Бриму была счастливой, спокойной и рассудительной женщиной.

Конечно, в её жизни были неприятные моменты — конфедераты уничтожили её родную планету Хумбарин, "Вечерний Излучатель" опубликовал её домашние видео, Амидала затащила её в "Комитет 2000" — но всё это осталось в прошлом вместе с Республикой. Новая, имперская, сенатор Бриму была одной из приятнейших фигур корускантского большого света, неизменной участницей благотворительных приёмов и ярмарок, образцом сдержанности, хорошего вкуса, грации и осознанного материнства.

Именно последнее приносило ей столько неприятностей.

Рожать от абы кого она не собиралась, даже когда была моложе и глупее. Отец должен был быть генетически оптимален, не слишком молод или стар, не заинтересован в скандале или деньгах и достаточно симпатичен, чтобы зачатие можно было произвести без особенного отвращения. (Потому что производить его предстояло старым дедовским способом — любое медицинское вмешательство могло стоить драгоценной анонимности.)

Тщательно оценив все перспективы, она остановилась на несколько неожиданном кандидате: рыцаре-джедае Квинлане Восе. Как киффар, тот был способен зачать ей ребёнка с первой-второй попытки. Как джедай, он не станет искать ни денег (поскольку джедаям запрещено иметь деньги), ни скандала (поскольку он ударит в первую очередь по нему и его Ордену). Ну и конечно, любой джедай находится в отличной физической форме и обладает прекрасной генетической картой. Единственным недостатком её плана было то, что ребенок должен был родиться киффаром, так уж они устроены, но Бана не была видисткой — а в случае чего, такие мелочи легко исправляла косметическая хирургия.

И всё было бы замечательно, если бы эти несносные джедаи не устроили покушение на канцлера-ныне-императора и не навлекли на себя неизбежные последствия.

Если бы в итоге Бана не осталась с любимым, но генетически неудачным ребёнком на руках. Ребёнком, который самым своим существованием обличал её в сношениях с государственным преступником. Сношениях в самом буквальном, вульгарном смысле — но право, иногда этого смысла более, чем достаточно.

Она, конечно, не планировала избавляться от сына. Это было опасно и могло привлечь ненужное внимание — даже самые надёжные наёмники ненадёжны и всегда готовы продать и перепродать любого нанимателя и тем более его секреты. Нет, она переносила эту муку, несла эту неподъёмную ношу с гордо поднятой головой, не забывая объяснить сыну, насколько тот счастлив, что его мать женщина разумная и благородная и никогда не опустится до детоубийства.

Бана Бриму, несомненно, была праведницей, потому что её тайные молитвы были услышаны.

Одним утром её сын исчез — исчез у неё на глазах, просто растворился в воздухе — и хотя, конечно, Бана очень скорбела и не забыла произвести все положенные в таких случаях действия, в глубине души она была счастлива.

* * *

— Люк, — выдохнул Вейдер, когда зелёный огонь, наполнявший круг, угас и оставил после себя перепуганного мальчишку с длинными светлыми волосами и голубыми глазами.

— Сет, — поправил тот; у него был очаровательный корускантский выговор, неимоверно пафосный для такого малыша. — Сетхар Йасс Бриму.

— Не Люк? — Вейдер удивлённо замер, вглядываясь повнимательнее.

Глаза не-Люка из голубых постепенно стали зелёными, затем оранжевыми. И у него было шесть пальцев. Шесть пальцев и глаза, которые меняют свой цвет — это примета киффаров. Бриму — это фамилия сенатора.

Они неправильно сформулировали запрос.

“Попытка номер два. Инициатор эксперимента: магистр Скайвокер. Заданные параметры: сын джедая и убитого Дартом Вейдером сенатора. Где проблемные?”

“Заперты и не помешают, начальник!”

“Отлично. Эни, Ник, синхронизируемся. Активируем магический круг — три, два, один... призыв!”

* * *

Кенто Марек медитировал.

Вчера не стало Малли — его сестры, его ученицы и друга, человека, который всегда его поддерживал. Даже когда она была с ним не согласна, даже когда они были в ссоре, Малли его поддерживала. Своим существованием, своим присутствием в Силе.

Вместе они пережили столько всего: детство в анклаве Зелёных Рыцарей и юность в Ордене, Войну Клонов и Приказ 66. Даже когда обезумевший от горя (или, возможно, глиттерстима), покрытый шрамами и больше почти ничем рыцарь Вос заявился к ним в дом и начал требовать отдать ему ребёнка, они это пережили. Во всём этом, всегда, они были вместе и вдруг — какая-то мелкая банда трандошан, провинциальных бандитов без идей или организации, и он остался один.

Нет, не один.

Он остался с Галеном, и это было куда хуже, потому что Кенто совершенно не представлял, что с ним делать. О ребёнке всегда заботилась Малли, она знала, что делают с маленькими. Кенто только показывал фехтовальные приёмчики и иногда готовил завтрак, который был съедобен ровно настолько, чтобы не быть несъедобным. Кенто любил племянника всем сердцем, он ни секунды не размышлял, когда сестра попросила помочь спасти его из арестованного пентхауса сенатора Фанга Зара. Он даже не спросил её, откуда и зачем у неё и сенатора есть ребёнок.

Потом узнал, конечно.

Простая история, старая как мир: охранная миссия, глубокое взаимопонимание, разговоры заполночь про демократию и пацифизм, плавно перетекающие в поцелуи и объятия — а от поцелуев до детей не так далеко, как может показаться. Старая как мир история, которая повторяется снова и снова, потому что люди не меняются с течением времени, меняется только итог. Кто-то уходит из Ордена, кто-то уходит из отношений, кто-то ни того, ни другого не делает и постоянно врёт себе и другим... а кто-то, получается, не успевает ничего сделать, потому что мир рушится и превращается из нормального в уродливую Империю.

Одна вечная история, разный финал.

А теперь Малли была мертва, и Кенто нужно было учиться заботиться о ребёнке. Кормить, учить, укладывать и что там ещё делают с маленькими детьми. Он был готов и не готов одновременно: готов морально, не готов физически. Необходимо было узнать много новой информации и научиться применять её на практике — и неясно, откуда эту информацию брать.

Может быть, у вуки? Они ведь как-то воспитывали своих щенят. Наверное. Кенто плохо представлял повседневную жизнь вуки.

Почему Малли выбрала именно Фанга? Он ведь не был ни молод, ни особенно красив, и одевался как ситхов клоун. Неужели для таких отношений достаточно просто взаимопонимания и болтовни про политику? Кенто никогда в жизни не влюблялся, он не был хорошим джедаем, но никогда не влюблялся. Его грехи лежали в области других страстей — страсти к славе, приключениям, сражениям. Страстей, которые полностью заменяли плотскую похоть. Печально, что эти страсти стали словно бы нормальными, допустимыми для джедая в последние годы, а те остались осуждаемыми и позорными.

Внезапно Кенто вздрогнул всем телом и вынырнул в реальность. В своей медитации он ощутил странное: словно его племянник, который только что лежал в своей кровати... пропал. Вскочив на ноги, Кенто прибежал в детскую и обнаружил, что племянник действительно пропал.

Не ушёл, не убежал, а просто исчез, как не бывало.

Он судорожно потянулся в Силу, но та была спокойна.

Галену ничего не угрожало. Галена воспитают и он будет любим.

Кенто улыбнулся и вернулся к своей медитации. Если мальчик в хороших руках, то зачем волноваться? Лучше отпустить и смириться.

* * *

— Люк, — Вейдер склонился над спящим ребёнком и немедленно разочарованно вздохнул.

Мальчик, спавший на полу, был смуглым и черноволосым, и черты его лица скорее напоминали клона, чем Энакина или Падме.

— Не Люк, — заключил он.

Они опять ошиблись. Опять задали неверные параметры.

“Попытка номер три. Инициатор эксперимента: магистр Скайвокер. Заданные параметры...”

“Почему нельзя просто заказать нашего сына?”

“Потому что у нас нет сына. Он есть у Энакина, но Энакина теперь нет. Приходится обходиться косвенными запросами. Сейчас хочу попробовать "Внук Шми Скайвокер". Где проблемные?”

“Заперты и не помешают, начальник!”

“Отлично. Эни, Ник, синхронизируемся. Активируем магический круг — три, два, один... призыв!”

* * *

У мальчика не было имени. То есть было когда-то, когда папа и мама были живы, но это было давно и неправда, и никто с тех пор не звал его иначе, чем "мальчик", и он забыл.

Мальчик был рабом — не отродясь, не по закону, а постольку поскольку. Ребятки Джаббы убили его родителей и передали ферму в пользование более надёжному арендатору, а мальчик жил на ферме и тоже перешёл в пользование, вот и всё. Не самая худшая участь — конечно, работать приходилось много, а спать и есть мало, но по крайней мере можно было есть и спать.

— А — б — аба... аба-жур, — прошептал он. — Интересно, что такое абажур? Или кто?

Его золотое сокровище, его главная тайна: крохотный печатный словарик таскенского языка трёхсотлетней давности. Размером меньше ладони, с золотистыми красивыми страницами и чётким шрифтом. Он откопал его в песке, когда искал водяные тыквы для хозяйки — неожиданная удача, волшебный подарок Матери-Пустыни.

Иногда мальчик думал: как словарик попал в песок? Он придумывал историю за историей: о глуповатом и рассеянном республиканском учёном, который пошёл изучать туземцев и по дороге потерял всё необходимое, о храбром рыцаре, погибшем от рук таскенов, о дипломате, потерпевшем крушение — одна история удивительнее другой.

Таскены убили его бабушку, это мальчик хорошо помнил. Папа так сказал: это могила бабушки, её убили таскены, а твой дядя потом убил всех таскенов. Дядя молодец, таскены — зло. Папа жил в простом и понятном мире, пока его не убили. Впрочем, и его смерть (мамина смерть) тоже укладывалась в понятия: сильный находит слабого и забирает его жизнь вместе с его вещами. Если бы здесь был кто-то другой, кто-то извне простого мира — мальчик знает это пугающе чётко — папа и мама были бы живы, потому что кто-то извне мог их защитить. Но ценой их жизни было бы существование мальчика, который просто не родился бы — значит, наверное, всё к лучшему?

Своя жизнь дороже чужой.

И всё-таки, что значит "абажур"? На таскенском это слово звучало точно так же, значит, это что-то из Большой Галактики. Может быть, корабль. Может быть, инородец — "абажур" звучало как что-то с длинным хоботом и множеством тонких ножек или щупалец... но сначала надо разобраться с работой, а то хозяйка побьёт.

Он спрятал словарик за пазуху, так что пояс крепко прижал книжечку к животу, и занялся гидропонными грядками. Нужно было выполоть сорняки — несъедобные или просто слишком вонючие грибы-самосейки — потом настроить температуру и влажность и подбросить белкового субстрата в поддон. Ну и конечно срезать десяток созревших трупоедок на ужин.

Один случайный знакомый, агитатор из Церкви Силы, объяснил мальчику, что на самом деле гриб — это огромная сеть корней, спрятанных внутри субстрата, а то, что торчит снаружи — это грибовая писька. Он это объяснял, пытаясь завербовать мальчика в свою религию, но мальчик не очень хотел быть писькой невидимых мидихлориан или чего-то такого.

Он в принципе не хотел быть писькой.

Он человек, и ничего, что не помнит своего имени — у всех свои недостатки.

— Куй — банта, ку-зя — телёнок, — с работой он закончил и снова достал словарик. Почему тогда банта называется бантой, если таскены называют её куй? Столько вопросов и никаких ответов!...

— Эй, мальчик! Мальчик! — пронзительный голос хозяйки ни с чем не спутать, и если срочно не откликнуться, будут проблемы. — Мальчик, ты нам нужен, иди сюда срочно!

В руках у хозяйки было девчачье платье, розовое, украшенное — или, скорее, изуродованное — оранжевым пластиковым кружевом.

— Надевай и не кобенься, — скомандовала она, — и если всё пройдёт хорошо, получишь конфету.

* * *

— Люк!

На сей раз это должен был быть Люк, мальчишка выглядил почти копией малыша Эни.

Но тот только недоумённо нахмурился.

— Не Люк? — осторожно уточнил Вейдер.

— Не знаю, — ответил может-быть-Люк. — А ты кто? Похож на чувака из новостей.

— Возможно, я чувак из новостей. Но кто ты?

— Я мальчик, и моя фамилия Ларс, — ответил ну-может-всё-таки-Люк. — Я раб хозяев фермы Ларсов.

(За четыре года у фермы сменилось не меньше семи хозяев.)

— А кто твои папа и мама?

— Папа Оуэн. Мама Беру. Они меня родили, чтоб не скучать, когда от них съехал Кеноби, — это мальчик тоже хорошо помнил, хотя не знал, кто этот съехавший Кеноби и куда он съехал.

“Мы помним Оуэна. Мы думали, он просто сын этого фермера, который купил маму, а он наш брат? Это логично, очень логично. Тогда мама просто вернулась к своему бывшему. Тогда мама была правда счастлива до того, как... как.”

“Это хорошо. Значит, бывший ушел не навсегда, а заработать на выкуп любимой и матери ребёнка. Значит, Клигг хороший человек. Значит, мама выбрала хорошего человека.”

— Не Люк, — вздохнул Вейдер.

Опять не Люк.

Опять ошибка.

“Попытка номер четыре. Инициатор эксперимента: магистр Скайвокер. Заданные параметры...”

“Давай попробуем заказать сына Амидалы.”

“Хорошая мысль. Главное не говорить сами знаете какое имя, а то мало ли что. К слову об имени, где проблемные?”

“Заперты и не помешают, начальник!”

“Отлично. Эни, Ник, синхронизируемся. Активируем магический круг — три, два, один... призыв!”

* * *

Когда всё это началось?

Почему всё это началось?

Может быть, прав был учитель Квай-Гон, и всё дело в страсти Оби-Вана к облечённым властью женщинам. Может быть, прав был ученик, и всё дело в его неумении пройти мимо расстроенного человека и не помочь (особенно если этот человек — женщина). Может быть, правы были оба — расстроенная королева, нуждающаяся в поддержке и утешении, оказалась слишком сильным искушением.

Но как бы то ни было, всё началось на корабле, на Татуине, когда они остались одни посреди пустыни на три невыносимо долгих дня. Три чудовищно длинных, унылых дня, в которые каждый сходил с ума по-своему.

Рик Олие смотрел кореллианские сериалы — бесконечно длинные, с пёстрыми костюмами, песнями, танцами, абсурдно героическими героями и абсурдно злодейскими злодеями, блондинка из служанок домогалась до Оби-Вана, Панака снова и снова прокручивал сообщения из дома, пилоты разорили минибар и устроили оргию... и только королева каждый день с утра и до вечера сидела на своём троне, равнодушная и отстранённая, похожая на статуэтку из фарфора.

Поэтому он приходил с ней говорить. Она слушала, улыбалась ярко-алыми губами — и он постепенно замечал, что она очень красивая, несмотря на клоунский грим, странный головной убор и вычурное платье.

— Раньше вы постоянно меняли одежду, а сейчас каждый день в этом, чёрном. Это что-нибудь значит?

— Нет, нет, — королева улыбнулась (чуть лукаво, ощутил он). — Просто у меня сейчас осталось только две служанки, а для полной смены наряда нужно не меньше трёх помощниц.

Это было так просто и так неожиданно-понятно, что он рассмеялся. Никаких древних традиций, никаких загадочных символов — просто очень сложный костюм, который может и удастся снять без полной команды, но не удастся надеть другой.

— У меня есть специальная кровать, вы знаете, — прибавила королева. — Не стоит волноваться.

Оби-Ван смутился. Ну вот, она догадалась, что он уже навыдумывал себе невозможность заснуть ради сохранения одежды в приличном состоянии. Надо же быть таким идиотом. Надо же так опозориться. Но королева снова улыбнулась ему, и он ощутил её тепло и мягкую поддержку. Она не смеялась над ним; она его понимала и просто пыталась... поговорить? Потому что больше не с кем. Потому что Панака нон-стопом проигрывает сообщения с Набу, Олие смотрит сериалы, а пилоты разорили мини-бар.

И они говорили.

Оказалось, Амидала тоже любит смотреть политические обозрения и мультики о приключениях героических мышей-джедаев и терпеть не может современные сериалы наподобие "Одиссеи Дарагонов", где количество голых сисек и кровищи ради кровищи превышает количество сюжета в сотни раз, что они оба любят одни и те же книги и даже один сорт чая. Они говорили несколько часов, пока не пришла пора обедать... и не пришла неожиданная новость.

Или, скорее, весьма ожидаемая новость.

Падме, девочка-служанка, которую отправили в город с Квай-Гоном, была застрелена неизвестным во время ссоры на базаре. Случайный выстрел, неудачно срикошетивший от стены во время бандитской разборки.

Тогда Оби-Ван впервые увидел королеву напуганной.

Она всё ещё сидела на троне, но всё её тело было напряжено, взгляд нервно метался по комнате, зрачки расширены, а губа закушена так, что по нарисованной алой полосе стекала более тёмная настоящая. И в Силе — паника, паника, паника, отчаяние, безвыходность. И не только она — Панака и две оставшиеся на корабле служанки тоже источали ужас. Как будто гибель случайной девчонки от случайного выстрела обрекала на гибель их самих. Может быть, суеверие? Или следствие запредельного напряжения, в котором они находились с самого начала побега?

— Не надо бояться, королева, — сказал он, пытаясь ободрить её, — вы не одна, вы с нами.

И его слова, казалось, развеяли заклятье. Паника, сковывавшая всех в комнате, спала, сменившись целеустремлённостью, верой и надеждой.

— Да, королева, — Панака внимательно и серьёзно посмотрел на неё. — Падме могла умереть, но королева Амидала жива и не позволит остановить себя ни врагам, ни несчастному случаю. Верно?

— Да, мой верный друг, — медленно, словно через силу, произнесла Амидала. — Да, мы не позволим остановить нас, и не позволим поставить нашу Родину на колени. Падме будет оплакана и похоронена в свой срок, но сейчас для этого не время. Мастер Джинн нашёл способ вызволить нас с этой омерзительной планетёнки?

Тогда всё и началось, да.

После смерти учителя уже ей пришлось его утешать, и как-то так вышло, само собой, против их воли, что Оби-Ван попросил Йоду освободить его от обетов и остался на Набу — воспитывать Энакина и поддерживать королеву в её борьбе за пожизненное правление монархов. И как-то так вышло, что они поженились и подарили жизнь очаровательному рыжему малышу, который получил имя Люк — в честь главного героя "Повести о Старкиллере", полузабытого кино, которое любили и он, и Амидала.

Когда всё это закончилось?

Почему всё это закончилось?

Оби-Ван открыл глаза в пустыне на Татуине и прищутился солнца-близнецы. Жизнь, которая могла бы быть, жизнь, которой никогда не было, пришла к нему в предрассветной дымке и сгинула, как забытый сон, не оставив ничего, кроме лёгкой печали.

* * *

И мальчика, стоявшего в колдовском круге — рыжего мальчика с коротко стрижеными волосами и серьёзными карими глазами.

— Не Люк, — убеждённо сказал Вейдер.

— Поверить не могу, — ответил он сам себе. — Она всё же изменила нам с Оби-Ваном?

— Мы не чувствуем в этом мальчике Падме, — возразил он.

— Падме больше нет, — глухо констатировал он.

— Ты убил мою Падме, поэтому её нет, — яростно прошипел он.

Мальчик растерянно моргал, слушая этот диалог-монолог, но тут не мог не сказать:

— Честное слово, я никого не убивал!

Но Вейдеру было не до него.

“Попытка номер четыре. Инициатор эксперимента: магистр Скайвокер.”

“Магистр... но магистр не рыцарь, так? Не рыцарь же?”

“Конечно, не рыцарь, малой, что за странный вопрос. Ща зануда нам все мозги прожужжит!”

“Но если магистр — не рыцарь, то можно же попросить сына рыцаря Скайвокера! И это будет нужный Люк, потому что у нас — у него — других детей нет, верно?”

“А при чём тут рыцарь, Эни? Мы ж были в Совете. Мы магистр, как зануда.”

“Нет, он как ни странно, прав. Кажется, Энакин так и не стал магистром, только я. Мы можем попробовать, по крайней мере. Синхронизируемся и активируем магический круг — три, два, один... призыв!”

* * *

Лео часто задумывался, сколько всего в его жизни не то, чем кажется или называется.

Например, родители. Это от слова "родить", но мама их не рожала — не могла, поэтому попросила свою хорошую подругу. При чём тут был папа, не понял ни Лео, ни его куда более сообразительная сестра.

Или вот его имя. На самом деле Лео звали Люком — в честь персонажа из очень скучного, очень взрослого кино (но истребители там были здоровские, он собрал полный набор моделек). Люк в кино был старый, некрасивый и джедай, и совершенно никак не цеплял душу, в отличие от принцессы Леи, которая была молодая, красивая и разбиралась в машинах не хуже Лео. Хорошо, что сестрёнка была не против поделиться именем!

Но, конечно, на приёме в честь Дня Рожденья все будут звать его Люком. А ещё обнимать, обдавать ароматом пудры и застоявшихся духов, слюнявить щёки и смотреть жалобно-жалобно, будто он умирающий щеночек. Потому что Лео родился мальчиком, а значит не имеет прав на трон Алдераана.

Как будто этот трон ему так уж нужен!

Единственное, что в этих приёмах было хорошего — утро до и вечер после.

Утром был папа.

Отложив все дела на потом, он обязательно приходил в спальню близнецов заплетать им косы и рассказывать смешные новости. Что тётенька из партии Экологистов усыновила ратара и назвала Бусинкой, и теперь ищет новых приёмных родителей, потому что сложно заботиться о малыше без руки и обеих ног, или что в университете Бар'лет, через три года усиленных тренировок, научили майнока узнавать на фото императора Палпатина и приветственно орать... папа ухитрялся найти самые невероятные истории, а потом рассказывал их с таким серьёзным лицом, что получалось втрое смешнее.

А вечером была мама.

Мама забирала их из большой залы, где продолжали праздновать взрослые дамы и господа — праздновать повод собраться и попраздновать, ведь на близнецов им было всё равно — и уводила к себе в сад. Там она садилась прямо на траву, расправляла юбку домашнего синего платья и укладывала их головой к себе на колени. Можно было лежать, сколько хочешь, пока не заснёшь. Можно было болтать о пустяках и погоде, или слушать, как мама читает сказку или напевает что-нибудь — но лучше всего было просто молча лежать, слушать тихий гул сервомоторов и смотреть, как перемигиваются под тонкой тканью красные огоньки лёгочного импланта.

Лея засыпала первой, уютно похрапывая, а Лео ещё долго лежал и смотрел, как мигают огоньки и колышутся под лёгким ветерком ленты в маминых волосах, вдыхал аромат земли, травы и синих цветов, название которых никак не получалось запомнить. Иногда — два раза из семи должно считаться за иногда — приходил папа, садился у мамы за спиной и клал ей голову на плечо. И строил рожи, если замечал, что Лео ещё не спит. Папа иногда был ужасно вредный, совсем как сестрёнка.

Но чтобы наступило завтра, надо лечь в кровать и закрыть глаза, иначе завтра не наступит — так говорила мама, а мама знала, что говорит. Поэтому Лео натянул одеяло до подбородка, зажмурился и стал ждать утра, прихода папы и очередных ужасно-смешных (ужасных и смешных) новостей.

* * *

В мерцающем волшебном кругу лежал мальчик — светлые волосы цвета татуинского песка, россыпь бледных веснушек на носу, широкий рот.

Их сын. Их Люк.

Дарт Вейдер осторожно протянул руку, тряхнул сына за плечо: вставай, просыпайся, маленький, вот он мы, твой папа! И распахнувшиеся навстречу глаза были именно такими голубыми, как он видел. И точно как в видении, в этих глазах не было любви и радости — только отчаянный страх.

— Пожалуйста, отпустите, милорд, я хочу к папе! — взмолился Люк.

— Мы твой папа, — возразил Вейдер.

Тот замотал головой, не веря — не желая верить.

— Ты чувствуешь, что мы говорим правду. Не можешь не чувствовать.

Люк одарённый, как и его отец, Люк должен такое ощущать. Но тот только вскочил на ноги и рванулся прочь — влетел в косяк плечом, но даже не остановился толком, продолжил бежать, захлёбываясь слезами.

— Его поймает охрана, — сказал Вейдер.

— Люк ненавидит меня, — прошептал Вейдер.

— Конечно, ведь ты убил Падме, — мстительно усмехнулся Вейдер.

— Да может, это и не Люк вовсе. Мы просто опять ошиблись, вот и всё, — решительно сказал Вейдер.

— Иначе всё как в видении, а мы не хотим, как в видении, верно? — взмолился Вейдер.

— В любом случае, — подвёл Вейдер итог, — с этими экспериментами, увы, надо завязывать.

* * *

— Вейдер, душа моя, не просветишь ли старого человека? Мои гвардейцы тут поймали во дворце аж пятерых малолетних нелегалов. Напуганных, голодных и все свято клянутся, что ты их украл из дому и не пускаешь назад.

— А, эти... неудачный эксперимент. Неудача. Ошибка.

— Это прекрасно, что ты признаёшь свои ошибки, мой дорогой друг, но что с ними теперь делать? Может быть, убить?

— Нет... нет. Нехорошо убивать детей. Энакин убил детей. Это было нехорошо.

— Не могу не одобрить твои высокие моральные стандарты, мой друг, но что же тогда? Оставить их умирать самостоятельно, без нашей помощи?

— Мы что-нибудь придумаем, учитель. Можно сделать из них новую гвардию. Вы же любите гвардии? Гвардии — это хорошо, разные цвета, разные задачи...