Шоколад (джен)

— Ба, ты чего не угощаешься? Немецкий. Вкусный. Папа из командировки привез. Бельгийский, конечно, лучше, но и этот ничего.

Слава зашелестел оберткой, смял "золотинку", и Анна Матвеевна почувствовала, как по комнате поплыл приятный шоколадный дух. Сладкий, насыщенный и как будто знакомый.

Неужели тот самый? Сколько лет прошло, а она все помнит. Словно с тех пор ни разу не ела сладостей.

— Попробуй, бабуль. Не оторваться. Это тебе не "Дунькина радость".

Вера разломила плитку, один кусок тут же отправила в рот, аппетитно причмокивая, а второй протянула Анне Матвеевне.

Та взяла осторожно, задержала на ладони чуть подтаявший осколок и глянула внучке в лицо. В больших синих глазах — ни облачка, на носу — озорные веснушки, улыбка до ушей. Как мало ребенку нужно для счастья!

— Ты чего, бабуль? — спросила Вера, вытирая испачканные шоколадом губы. — Смотри, растает.

— А я пальцы оближу, — засмеялась Анна Матвеевна. — Как в детстве.

— Разве в твоем детстве был шоколад? — удивленно вскинул брови Слава и потянулся за очередным куском.

— Не поверишь, Славушка. Был. Кто бы мог подумать. Я впервые увидела шоколад в августе сорок первого, когда в нашу деревню пришли немцы...

* * *

Пыльная нагруженная провизией трехтонка сломалась прямо возле Аниного дома. Шофер попытался завести машину, но та лишь тяжело посопела-повздыхала и, наконец, заглохла.

За последнюю неделю в деревне побывало столько немцев, что жители уже перестали реагировать на любые звуки. Сначала появились танки, позже прошла пехота, расстрелявшая по пути несколько еврейских семей, затем настал черед грузовых автомобилей.

Аня играла во дворе, когда хлопнули дверцы машины. Оторвавшись от тряпичной куклы, она увидела, как из трехтонки вышли двое немецких солдат. Один — тот, что постарше — выглядел хмурым и нелюдимым. Размяв затекшие ноги, он недовольно пробурчал что-то себе под нос и полез под капот.

Второй — молодой светловолосый немец — приветливо улыбался и щурился от яркого солнца. Заметив стоящую на крыльце Аню, он помахал ей как ни в чем не бывало, словно приехал не на войну, а в гости к давним знакомым.

— Эй, киндер! — позвал солдат чуть хрипловатым голосом и зашагал навстречу.

Солнце слепило глаза. Ане почудилось, что немец вот-вот остановится и замолчит, подобно трехтонке.

Так не бывает, чтобы враг улыбался и разговаривал. Он наверняка приехал ее убить.

Аня попятилась, прижав куклу к груди. На ум тут же пришла семилетняя Сусанна с соседней улицы, которую вместе с семьей расстреляли три дня назад. Говорят, она не успела даже закричать. Только беспомощно охнула, подняла руки, как щит, и упала на землю, пропитанную летним дождем.

— Аннушка, иди сюда.

Это была мама. Она неслышно спустилась с крыльца и обняла Аню за плечи.

— Мам…

— Иди в дом, детка.

Увидев новое лицо, немец добродушно закивал. Мама лишь склонила голову в ответ на приветствие и сжала тонкие губы.

Аня не ушла. Она с любопытством — вперемешку со страхом — глядела в голубые, почти прозрачные глаза солдата. Таким прозрачным бывает небо после грозы. И дождевая вода в кадке возле старого сарая.

— Мамка… не бойся, — произнес немец и сел на корточки перед Аней. Интересно, мама Сусанны то же самое услышала перед смертью? — И у меня… киндер. Кляйн.

Солдат порылся в кармане, вынул крошечную фотокарточку и показал маме. Со снимка улыбалась девочка лет шести со светлыми, как спелая пшеница, кудряшками вокруг лица.

— Кляйн, кляйн, — повторил немец, переведя взгляд с фотокарточки на Аню. Прозрачные глаза наполнились влагой, словно решили совсем раствориться.

— Маленькая, — понимающе кивнула мама и перекрестилась. — Сохрани Господь всех детей.

Немец спрятал снимок дочери, скривив пухлые губы, и сказал, с трудом выговаривая слова:

— Гитлер… Сталин… Война… Пусть сами! Пух! Пух!

Он опять сунул руку в карман, вытащил оттуда жестяную банку и, открыв ее, протянул Ане. Подтаявшие от жары темно-коричневые кусочки, уложенные в два слоя, приятно пахли. Как слипшиеся карамельки в деревенском магазине, только намного лучше. Хотелось взять кусочек, но Аня не решалась.

— Шоколад, вкусно, — пояснил солдат и отдал Ане всю банку. — Не бойся, киндер.

В эту минуту загудела трехтонка. Немец поднялся, услышав звучный голос напарника. Тот прокричал что-то на немецком языке и бросил тяжелый взгляд в сторону крыльца.

— Поехали, — солдат с улыбкой пожал плечами и пошел к машине.

— Езжай, хлопец, — чуть слышно пробормотала мама, — от греха подальше.

Глядя вслед удаляющейся трехтонке, Аня попробовала шоколад. Он оказался сладким и ароматным и таял на солнце, как сливочное масло.

Шоколад был похож на чудо. Даже не верилось, что кругом война.

— Хочешь, мам? — сказала Аня, облизывая шоколадные пальцы.

Мама молча смотрела на дорогу, где, поглотив немецкую машину, клубилась пыль. В такую же пыль, полную тайны, в конце июня уехал отец. Вестей от него не было.

— Ешь, Аннушка, — мама устало покачала головой. — Ешь сама. Я… не хочу.

Аня взяла кусочек и снова вспомнила Сусанну. Вряд ли она ела что-то слаще карамелек. В деревенском магазине никогда не продавали шоколада.

А еще Ане не давала покоя мысль: «Что, если у немца, пустившего пулю Сусанне в сердце, тоже есть дочь?»

— Ба, ну как тебе шоколад? — с горящими глазами поинтересовался Слава.

Анна Матвеевна вздрогнула, услышав звонкий голосок, прервавший ее воспоминания. В груди защемило, но она сдержала слезы.

— Вкусный, правда, бабуль? — спросила Вера.

Кусочек уже давно растаял во рту, оставив после себя терпкий привкус.

— Горький, — улыбнулась Анна Матвеевна.

Ничего похожего. Это был совсем другой шоколад.