Если я умру на твоих руках (джен)

Робер проснулся среди ночи и понял, что должен немедленно выйти из дома. Ему не пришло в голову задаваться вопросами, почему и зачем, — да и с чего бы? Он уже привык к непонятным чувствам и предчувствиям. Должен выйти — значит, должен.

Наскоро одевшись и прихватив по въевшейся привычке пистолеты и кинжал, он без лишней спешки, но быстро спустился. Дом был тих и беззвучен; дежурные у двери спали, как праведники в Рассветных садах — Робер отчего-то добродушно усмехнулся и не стал их будить, но выговор утром они получат. Отворил дверь и вышел в теплую, почти летнюю ночь.

В небе не было ни звезды (почему темную ночь называют глухой, а не слепой?), но стоящего на крыльце он узнал сразу.

— Альдо, — Робер сам шагнул через порог. Выходцев нельзя называть по имени и приглашать войти, если ты их боишься, но сейчас Робер об этом не думал. И не боялся.

— Здравствуй, Робер.

Робер не услышал ни ставших привычными королевских ноток — от них голос бывшего друга горчил, как пропавшее молоко: делаешь крупный глоток, чтобы утолить жажду, и вместо густой прохлады ощущаешь противную кисловатую горечь; — ни той легкой живости, которая навсегда осталась в Агарисе. Голос был грустным и теплым, каким, наверное, никогда не был у живого Альдо.

Неизвестно каким образом, но Робер понял: Альдо знает о его предательстве. Оттого слышать этот теплый понимающий голос было совсем больно.

— Прости, — глухо сказал Робер. Он знал, что просить прощения поздно и бессмысленно: доведись жить еще раз, он сделал бы то же самое. Не мог не сделать. И не мог не жалеть. — Альдо... почему так?! Куда делся ты — тот, которого я знал? Каким ты был два года назад? Какими мы оба были...

Альдо горько усмехнулся.

— Куда делся?.. В Закат, наверное. Куда меня еще возьмут? — Потом неожиданно взял Иноходца за руку. Пальцы были холодными, как мрамор, но Робер сжал руку в ответ. — У тебя еще есть время. Может, ты что-то успеешь изменить, чтобы не жалеть, как я.

— Ты не останешься... так? — спросил Робер после паузы.

— Нет. Ты же знаешь — не люблю наполовину. Болтаться как Хогберд в Агарисе... Это не по мне. Я просто пришел... посмотреть на тебя.

Последняя фраза прозвучала тихо.

Постояли молча.

— Ладно, будем считать, что насмотрелся. Говорят, перед смертью не надышишься... После — тоже. Скоро рассвет. Окажи мне услугу, друг, — обращение прозвучало немного зло.

Робер взглянул вопросительно.

— Проводи меня в путь. Кинжал при тебе?

— При мне.

— Чтобы уйти, мне нужна горячая кровь.

Робер, вспомнив обряд у ары, оттянул воротник. Протянул кинжал Альдо рукоятью вперед, но тот покачал головой:

— В сердце. Своей рукой. — Увидев, как Робер едва не отшатнулся, добавил, криво усмехнувшись: — Доверши начатое. Неужели откажешь в последней просьбе?

Робер ответил нервной усмешкой. Всю жизнь мечтал заколоть преданного друга!.. Но Альдо был прав, и злился тоже справедливо.

Альдо внезапно признался совсем другим тоном:

— Я бы предпочел умереть от твоей руки... Давай, коли уже.

Занести кинжал было тяжело, вонзить — еще тяжелее. Альдо даже не поморщился, смотрел прямо, открыто — "ему не больно, не больно, не больно", — накрыл его руку своей, мимолетно погладив пальцы, обхватил рукоять, вгоняя лезвие глубже. До самого сердца.

Под ресницами нестерпимо защипало, и Робер зажмурился, а когда открыл глаза — рядом никого не было. И крови на острие кинжала — тоже.