В гости (джен)

— В гости приехала? Молодец! — Нина-кривая кивает мне, и убегает дальше, не дожидаясь ответа. Сколько себя помню, она всегда говорит одно и то же.

Я достаю из багажника сумку и иду к родне. В гости.

У деда едва заметные лучистые морщинки в углах глаз. У папы они куда заметнее. Поэтому у папы всегда смеющиеся глаза. И всегда наготове шутка, даже когда всем не до шуток. Зато моя вечно суровая бабушка сегодня смотрит с ласковой улыбкой. Я даже оглядываюсь. Может это не мне? Но за спиной никого нет. Маша всё еще у машины, её окликнул какой-то колоритный дядька, теперь они оживлённо беседуют.

— Здравствуйте, дорогие. Вот и снова свиделись, — говорю я бабушке с дедушкой.

Сколько наших встреч я помню? Они все смешались в один яркий клубок воспоминаний.

Вот бабушка выбегает на крыльцо, всматривается в темноту позднего вечера и всплескивает руками.

— Приехали!

Пока все суетятся, выгружая из машины сумки, а перепачканный в машинном масле папа с прибаутками рассказывает, что на этот раз сломалось и как он это починил, я поднимаюсь на крыльцо. Дверь та самая, из сказки про Красную шапочку: «Потяни за верёвочку, дитя моё...» И я тяну.

В доме полумрак. Электричество бабушка до смешного экономит, поэтому лампочка горит только в кухне. Но мне это нравится. Тикают ходики. Потрескивает огонь в маленькой белёной каменке. Едва заметно мерцает огонёк лампады у почерневших от времени икон в углу. Значит, бабушка уже перестала надеяться, что мы приедем сегодня, и встала на вечернюю молитву. Мне, советской пионерке, молитва и иконы должны казаться совершенно неправильными — но не кажутся. Это мир бабушки. И лампада, и вышитый рушник, и нездешние лики святых здесь абсолютно реальны и естественны. На столе, покрытом чистой-чистой, вытертой до белизны клеёнкой, стоит розовая пластиковая мисочка. Там сырой резаный лук. Солёный и сбрызнутый уксусом. Значит, у бабушки пост. А это — утешение. Вытягиваю одно колечко лука, пока никто не видит. Горько, солёно, кисло, но неожиданно вкусно. Забираюсь с ногами на лавку. Смотрю на фотографии родни на стенах, слушаю тикание часов, начинаю дремать. Но дверь распахивается, и на пороге в клубах морозного пара стоит дед. Я соскакиваю с лавки, бегу к нему, а он показывает мне «козу рогатую», которая тянется пощекотать мой живот. Громко визжу — и воспоминание расплывается, не успев зафиксировать лицо. Так и остались лишь валенки в снегу, ватные штаны, «коза рогатая» и визг… Или это было в другой раз? Конечно. Тогда я была намного младше. Но какая разница? Сколько было встреч? Не так уж и много. И воспоминаний детских немного: тихий разговор на полатях, ворчливое, протяжное «на-а вот!», которое заменяло бабушке городское: «да ладно», и смешное «пошто?» вместо «почему», белый ситцевый платок с синим узором, бабушкина ладонь со спелыми ягодами земляники…

Когда отец поехал к деду с бабушкой в последний раз, меня с ним не было. Так вышло. И теперь я приезжаю сразу ко всем.

Фотография бабушки смотрит на меня ласково и внимательно. Сестра с большим букетом цветов тихо подходит сзади и удивлённо говорит:

— Ну надо же, она сегодня улыбается, правда?

Я молча киваю. Кошусь на деда. Наверное, он тоже был балагур и весельчак, как и папа. Не зря же эти морщинки? А папа весело смеётся глазами, будто говорит:

— Сейчас твоя очередь шутить, Танька, не подведи!

А на могиле у бабушки растёт большой куст земляники.