Великая... ведьма (джен)

Ведьма.

Да чтоб она провалилась!

Все считают её Великой жрицей, но для него она — ведьма.

Мугван раздражённо косится по сторонам: воины Тэкхан веселятся, набивают животы до отвала, пьют, не просыхая, во славу новой Великой жрицы, а ему кусок в горло не лезет.

Пророчество этой девчонки, брошенное ему в лицо, когда они гнали её племя в Асдаль, осточертевшим колокольным звоном звучит в ушах.

Каждое слово.

«Ты опоздал...» — шелестит змеиным шипением.

«Это последние слова, что ты услышишь...» — стекает по спине ледяным ознобом.

«При свете новой луны рука вырвет твоё сердце из груди», — застывает надрывным хрипом в горле.

Мугван не хочет верить глупым предсказаниям, но почему-то верит. Глядит исподлобья раненым зверем, а через секунду смеётся вместе со всеми. Громко, фальшиво и отчасти истерично. И глушит накатившее отчаяние большими глотками прямо из кувшина, но всё равно не пьянеет.

Потому что горящий ненавистью взгляд девчонки снова всплывает перед мысленным взором. Мугван чувствует его на себе. Каждую секунду. Чувствует, как время, словно песок, утекает сквозь пальцы. Как неумолимо приближается роковой час.

— ... и тогда девчонка без страха взглянула ему в глаза и сказала, мол, при свете новой луны...

— Заткнись, Китоха! — рычит Мугван, обрывая друга на полуслове, и с яростью впечатывает кувшин в стол.

— А что я сказал? — возмущается тот. — Всё равно все уже знают, что Великая Таня прокляла тебя.

— Она — ведьма, — с ненавистью цедит Мугван.

— Значит, тебе стоит быть настороже, — Китоха со смехом хлопает его по плечу.

Мугван хмуро сбрасывает руку под дружный гогот товарищей и в бессильной ярости снова подносит кувшин ко рту, но ловит на себе чужой пристальный взгляд.

Янча.

Лучший воин Тэкхан, собрат по оружию. Невозмутимый и безмолвный.

До Мугвана не сразу доходит, что Янча единственный, кто никогда не смеялся над ним.

Он цепляется за эту мысль, словно утопающий за соломинку. Но Янча неожиданно встаёт и молча выходит за дверь. И Мугван зачем-то идёт следом.

Возможно, потому, что устал от насмешек. Или же понял, в чём прелесть тишины.

— Ты куда, Мугван? — доносится сквозь хохот голос Китохи, но он стискивает зубы и рычанием выскакивает наружу.

Ночь встречает долгожданной прохладой, но Мугван не чувствует ледяного осеннего ветра. Закрывает глаза, подставляет лицо морозному воздуху.

Звук тихо звякнувшей цепи звучит как вопрос.

Мугван нехотя открывает глаза — рядом стоит Янча, смотрит слишком пристально, слишком выжидательно.

— Что? — сглотнув подступивший к горлу ком, сипло спрашивает Мугван.

Янча молча указывает рукой в сторону Великого храма.

— Да ты шутишь! — неверяще усмехается Мугван. — Чтоб я пошёл к ведьме вымаливать прощение? Да кто она такая? Сегодня-завтра она выполнит своё предназначение, и её вышвырнут из Храма, а потом и из Асдаля, — выплёвывает он, с силой сжимая кулаки. — А если я и пойду к ведьме, то лишь для того чтобы перерезать ей глотку!

Осуждение во взгляде Янчи сменяется жесткостью. Мугвану даже кажется, что он переборщил с дерзостью, и неминуемая кара настигнет его прямо сейчас. В таком случае Янча просто сдёрнет с плеча свою цепь, та, подобно ядовитой змее, обовьётся вокруг его лодыжки, и безмолвный воин волоком оттащит его в Великий храм.

Но ещё одного позора Мугван точно не переживёт — сам перережет себе горло. Но как тогда быть с пророчеством?

Янча упрямо ждёт, не уходит, и Мугвану не остаётся ничего другого, как согласиться с его предложением. Всё лучше, чем выслушивать насмешки пьяных товарищей.

Они идут до Храма молча. Точнее, молчит только Янча. Мугван же несёт какую-то несусветную чушь вперемешку с отборными ругательствами. Такими, что порой даже невозмутимый безмолвный воин изумлённо вздёргивает бровь.

* * *

Мугван нервно усмехается перед покоями Великой и вытирает вспотевшие ладони о штаны. Бросает беглый взгляд на Янчу — тот подбадривает, указывая кивком головы на дверь. Мугван сглатывает, облизывает губы, сжимает кулак, поднимает руку...

— Не могу... — сцепив зубы, рычит он и резко разворачивается, чтобы уйти.

Но на пути вырастает непреодолимое препятствие — Янча.

Мугван, конечно, благодарен ему, что тот пошёл с ним: сам бы он ни за что не решился! — но внутри снова закипает пресловутая злоба.

Да, он пришёл за тем, чтобы вымолить у ведьмы прощение. Потому что жить-то чертовски хочется, но...

Двери распахиваются, когда Мугван уже готов сразиться с Янчой, чтобы дать дёру, но его ноги словно прирастают к полу.

Великая жрица, Таня, прокля́тая ведьма.

На её красивом и чистом лице смесь удивления, непонимания и презрения. И только глаза, что сейчас чернее самой ночи, смотрят не на него, а будто бы сквозь. В самую душу, безжалостно раздирая её на тысячи лоскутов.

Надежда — вдребезги.

Мугван чётко и ясно ощущает, как где-то внутри, в области сердца, безудержная ярость сцепляется в смертельной схватке с тлеющей надеждой. И последняя — будь ты проклята, чёртова ведьма! — постепенно одерживает верх.

Вытащить бы меч, полоснуть по горлу — и нет больше ведьмы. Нет проклятия.

Но этот клубок противоречий, что разрывает изнутри, и страх, струящийся по венам, заставляют Мугвана отвести глаза.

Он стискивает зубы и преклоняет колено, вторя действиям Янчи. Прикладывает руку ко лбу в приветственном жесте и проталкивает сквозь сухую глотку одно-единственное царапающее слово:

— Великая...

С почтением, которое едва сумел наскрести. Посыпанным прахом почти истлевшей надежды и веры.

В прокля́тую ведьму.

И хоть какое-то будущее.