Бабочка (джен)

Тишина. Сопение. Библиотека — во все стороны, вверх и вниз, бесконечная, светло-пустая… И шорох. Скрежет. Растекшиеся по столу черные пряди…

Грифель карандаша оставил рвано-лоснящийся след — и еще, еще!.. — следы поверх него, около него. Они ложились трепетом. Восхищением. Теплым светом лампы из-под пыльного абажура — такого же гриба из бумаги и металла, как и полсотни вокруг него. А в нагромождении карандашных линий проступала мягко-живая челка, проступала бело-тонкая шея и полоска черной ткани на ней ("чокер" — рваное слово, ненужное слово). Проступали аккуратные брови, глаза. Глаза, чуть беспокойно дрожавшие сном под бледными веками — глаза, на месте которых карандаш размазывался в тень…

— Спи, Марк, спи… — сорвалось шорохом, прошло сквозь зубы. Натаниэль сдвинул с белого лба артериально-алую челку. Вдавил руку в лакированно-липкую столешницу, смял угол листа: словно бы пытаясь схватить, пытаясь удержать не бумагу, не дерево, но само время. Время, которого мало!..

…но так было нельзя. Но это было невозможно. И на белой шее, — той, дышащей и теплой, такой реальной, — вдруг проступили нитями жилы, легли тени, обрамляя судорожный вздох: Марк проснулся. Быстрая рука Ната судорожно перелистнула альбом, порвав и смяв его у переплета, бессознательно разглаживая бумагу, так же бессознательно листая альбом все дальше, дальше, все мелькая и мелькая уже бело-пустыми страницами… Марк поднял веки: в воздухе изумрудной влагой разлились глаза. Мутно-заспанные. Вечно грустные. Чем-то обеспокоенные. Он моргнул, фокусируя взгляд. И еще раз.

— Ба-боч-ка, бабочка... — Марк говорил все еще сонным тягучим голосом. Он потряс головой, приходя в реальность, — Ой, прости, я… Я сам не знаю, что сказал. Нат, ты... Что-то рисуешь, да? Я не хотел засыпать, правда, прости…

На щеке Марка остался красный горячий след: квадратное плетение ткани, выплавленное сном в коже. Он провел по нему. Как-то наивно. По-детски.

— Прости, правда, оно как-то нечаянно, и с чего бы…

Нат мотнул головой: "Не надо". Его руки сунули альбом в сумку — быстрее, чем надо бы; его руки собирали со стола листы, измазанные карандашом, накладывая их друг на друга, совмещая загнутые углы. Натаниэль говорил — тихо, против воли складывая аккуратные губы в улыбку:

— Брось. За что извиняешься-то, а?

— Ну, я, я не хотел… — мир (лак стола, пыль лампы, бумага) по краям его глаз начал виновато и жгуче размываться. Марк опустил голову: машинально, по давней привычке.

— Знаешь, а ты довольно милый, когда спишь.

Марк поднял голову, глядя доверчиво и удивленно. Но ничего не сказал. Натаниэль с пластмассовым жужжанием застегнул замок на сумке. Закинул ее на плечо. Кивнул в сторону выхода: "Идем". Но Марк не понял. Или не увидел.

— А?.. — кажется, даже не слышал. Он искал что-то. Небрежные мазки его глаз беспокойно обводили комнату, не находя чего-то, конечно, не находя… Марк выдохнул со странной смесью облегчения и разочарования: — Нет ее. Пока нет.

Натаниэль обернулся. Не нашел. Не увидел.

— "Нет"? Кого еще нет, Марк, скажи, о ком ты?

Марк молчал. На лице: "Не бери в голову, ни о ком".

— Да ладно тебе, мне-то ты можешь сказать, ну что ты в самом деле, — слова Ната слетали и смешивались с воздухом крупными хлопьями из его дыхания, его запаха, следов его кожи и крови под ней. Эти слова наполняли чем-то теплым такую светлую, такую пустую библиотеку. В раскрытое окно дышал ветер: сладкий, в который раз новый, с разбавленным счастьем в нем…

…столб осевшего на пыли света у потолка разрезали маленькие суетные крылья. Крылья бабочки. Марк видел их, снова, мучительно снова:

— Прости, Нат, я сейчас, — слова остались смазанным сипом.

А он сорвался, он побежал: туда, к маленьким крыльям.

— Эй, ты куда, подожди, Марк! — Нат схватил воздух за тонкой рукой. Но только воздух.

Марк знал, куда ему нужно: стеллаж, еще стеллаж, за ним — седой мужчина: белая рубашка, толстая оправа очков, ручка с красными чернилами, съехавший с пореза на руке бинт. Стол, заваленный рукописями в красных линиях и стрелках, перечеркнутыми и обведенными строками слов… Но ноги Марка вязли в густой полуяви, — опять, снова, в очередной раз, — а акума, напротив, легко и плавно резала крыльями воздух. Механически-четко молния на крыльях дергалась в судороге полета — все дальше и дальше от почему-то снова слабых рук Марка… Натаниэль уже не бежал вслед: он застыл в полуметре от него с широко распахнутыми глазами.

— Месье редактор! — тихий голос Марка перешел в крик. Седой мужчина вздернул голову: в глазах дрожали азарт и ярость. Снова. — Месье, не позволяйте себя обмануть, не поддавайтесь, это все ложь, не!..

Но в легких кончился воздух. Акума легко и плавно опустилась на тяжелую мужскую руку, скользнула под бинт — и растворилась в проступившей на свежей ране крови. И обратила красное в черный. Было уже слишком, было непоправимо поздно — в очередной раз.

— Месье, ну зачем же… — тихо сказал Марк.

Мужчину обволокло нечто темное и вязкое, вздыбилось пузырями — и прилипло к нему, легло по четко-изящному контуру: плавные, такие живые и плотные изгибы мышц спины, бедер, рук… Он стал Тенью. Раскрылись лишенные цвета глаза, губы разомкнулись, открыв черный провал рта:

— Вы… Все… Мои…

И Тень залил тонким слоем своей плоти пол, стол, забрал в себя листы рукописи, лизнул мертвым холодом кожу Марка, коснулся алых волос Ната… И исчез в никуда.

Натаниэль нервно-резко поднял руки к волосам, сжал их — они были такими, как всегда. Ни холода, ни мрака. Ничего. Это вернуло его в реальность: несколько шагов вперед, и вот — он сжал холодную руку Марка в своей.

— Откуда ты знал про акуму? — тихо спросил он.

Марк виновато втянул голову в плечи, глаза вновь смазывались и растекались соленой влагой... Он выдернул руку из руки Ната.

— Я сам не уверен… Но, кажется… Мне кажется, я сам написал это, мне кажется, я сам придумал это, Нат. Наверное, это ничего страшного, да? Наверное, все и так будет хорошо в конечном итоге, правда ведь? — Марк говорил тихо. Марк тонкими ладонями обвил, прижал к своей красной кофте тонкую руку Натаниэля. Тот кивнул: "Конечно, все будет в порядке". Потому что всегда все было в порядке — в конце концов.

Вчера был легкий летний день. Может, последний четкий, не смазанный бесчисленными повторениями день. Синяя ручка тихо шелестела по бумаге где-то между пустым небом и смешанной с корнем кипариса травой.

— Может, ты уже покажешь, что ты там пишешь? Ну пожалуйста, ну Ма-а-арк… — Нат тянул его имя вязко-медово, положил руку на блокнот. Но Марк резко выдернул его, прижал к груди. Белая кожа залилась красным возмущением, стыдом.

— Эй, я не разрешал! Еще нельзя смотреть, совсем ничего не готово, ну что ты как ребенок, Нат, — он закрыл блокнот, оставив между его страниц ручку, попытался отодвинуться, но Натаниэль вновь прижался гладко-теплым бедром к ноге Марка, навалился на него весом и смехом, прижал к мягкой земле.

— Ну что тебе, Марк, жалко, что ли? Все равно же узна-аю… — Нат тянулся к блокноту, но Марк упирался руками в его узкую мальчишескую грудь, отталкивая его.

— Да прекрати ты, Нат, я порву тетрадь и больше никто ее не прочтет, если ты не отстанешь, — тихо, капризно-обиженно, но словно бы в шутку…

Натаниэль не ответил — но схватил и прижал к земле руки, отталкивавшие его, он захлебывался смехом, мелко-беспорядочными волнами раскидывались вокруг лица алые локоны. И тот же алый растекся от лица Марка к ушам — и тот же алый набух где-то ниже нечаянной, ненужной опухолью… И вдруг Натаниэль отпустил его и свалился рядом, в ту же пахшую летом и прохладой траву.

— Дурак ты все-таки, Нат, полный идиот, — тихо сказал Марк. Повернулся на бок, подобрал ноги к груди: не решался встать. Зеленые глаза привычно смазались жидким блеском, кровь все никак не отливала от лица.

— У-у-у, а ты такой милый, Марк, такой… — Нат оставил недоговоренное где-то в блаженно-счастливой улыбке. И добавил: — Только ты не обижайся на меня, Марк. Просто, ну, очень забавно дурачиться с тобой. Ты всегда такой жутко серьезный, наверное, поэтому?..

"Ты постоянно дразнишь меня", — такая детская, такая наивная фраза, которую Марк, конечно, не посмел сказать. Только немного обреченно и все-таки снисходительно-счастливо вздохнул.

— Иногда ты просто клинический придурок, Нат, — он немного помолчал. Алые жидкие пряди падали на лицо Натаниэля, тихо дышал его нос, рот, его глаза… На него почему-то было очень приятно смотреть вот так, совсем близко. Было в этом что-то теплое, что-то уютное. Марк разомкнул влажно-мягкие губы, помедлил, снова сжал их.

— Ну, давай: я же вижу, что ты все-таки хочешь мне что-то рассказать, Марк.

Тот кивнул:

— Да, хочу, — быстрый вздох и медленный, нарочито-медленный выдох: он успокаивал себя. Сильнее прижал колени к груди. — Ладно, хотя я и говорил, что еще ничего не готово, но… Если честно, где-то неделю назад я уже прислал кое-что редактору, ну, помнишь, из того журнала комиксов…

— И не сказал об этом мне? — в голосе Ната слышалась соленая серьезность. — Я думал, мы, как минимум, соавторы, почему же ты шлешь ему что-то и совсем не показываешь это мне, а?

Марк быстро провел головой из стороны в сторону, в его матово-черных волосах застревала трава:

— Нет-нет, это не что-то такое, не что-то прям полное! Так, просто идея, черновой набросок… Просто я хотел показать это кому-то до тебя…

— Почему это?

— Потому что я не хочу показывать тебе что-то глупое и плохо написанное, Нат, — зеленые глаза заблестели, но Марк сжал веки, стер виноватый блеск. — Просто именно этот сюжет довольно странный и… Думаю, он не похож на то, какие у нас были до этого. Там даже не будет Иллюстратора. Но помнишь… Помнишь, редактор спросил после сдачи в печать последнего выпуска: "А что, если Леди Баг и Кот Нуар проиграют?", мол, это то, чего не было никогда, это что-то совсем новое! Такое, ну, должно нравиться людям… Да и мне было интересно попробовать.

Натаниэль выдохнул: с пониманием, с облегчением.

— И сейчас я пишу об этом более… Конкретно, что ли. Кажется, почти все. Только я хочу, что все-таки все кончилось хорошо, но как? Как — этого я пока не придумал, но в остальном… Слушай, может… Может, ты сможешь нарисовать по моему тексту? — тихо спросил Марк.

Натаниэль улыбнулся глазами, опустил прохладно-легкую руку на его щеку — и приник лбом ко лбу. Рука Ната фенольно пахла гуашью:

— Давай, мне всегда нравилось рисовать наши истории, Марк. Только тебе все равно придется понять, какой именно конец ты хочешь, а пока… — Нат ненадолго затих. Минута: слышно только его дыхание. Еще минута. И Нат заговорил снова: — Пока, может, оставить в конце временную петлю?

— Петлю?..

— Ну, конец истории вернуть к началу: это ведь приведет к ужасно изящной структуре, структуре вроде спирали, да и… Да и даст возможность тебе додумать "настоящую" концовку чуть позже, а? — Натаниэль говорил об этом почему-то восхищенно, с подавляемым азартом.

Марк кивнул и сильнее прижал колени к груди.

Тени сгустились до дегтя, стянулись к центру комнаты, вздыбились бугром, приняли очертания человека. Он ленно опустился в кресло перед журнальным столиком. В свое собственное, родное ему кресло. Тень повел плечами, вдавил их в потертую упругость… Он не чувствовал веса. Он не чувствовал себя. За него здесь был кто-то иной — кто-то прекрасный, кто-то безмерно сильный.

Перед его лицом вспыхнула маска из фиолетового света — контур мотылька. С ним говорил Бражник:

— Тень, мир для тебя — лишь отражение рукописи, ты способен изменять его, ты способен на многое. Что ты собираешься делать с силой, подаренной тебе акумой, редактор? — голос был знакомым, почти родным. Голос его хозяина.

Черное пятно рта исказилось — почти неуловимо, как-то противоестественно:

— О, у меня есть много, много дел, Бражник, — его рука поднялась с кресла, стянула тени комнаты в стопку грязно-белых листов. Это были черновики. Конечно, это могли быть только они. — Много дел, ведь я хочу… Интересный исход. Ведь герои становятся только лучше, когда проигрывают, не так ли?

— Делай, как знаешь… Но ты же помнишь, какова плата за мою маленькую помощь твоей мечте?

Кольцо и серьги. Безделушки. Такая ерунда, ерунда!..

— Не сомневайся во мне, Бражник. Я ведь всего лишь твой слуга, не так ли?

…и свет потух. И он остался один. Все-таки кое о чем Тень не сказал: не хватало материала. Катастрофически не хватало материала. Черт!..

— Текст, все пустой неконкретный текст! Этот мальчишка всегда писал общими фразами, если бы не второй, так он… — и Тень замер во внезапном озарении. Второй. Двое. Конечно, нужно двое.

Нужно. И чтоб двое. И скоро, скоро, как можно более скоро!.. Но как?

— Скоро, скоро… Но как?.. Как?.. Как?.. — эхом эха: секунды, минуты, часы. Кто знает, сколько. — Скоро, скоро, скоро…

…механически и с намеком загудел факс, вытягивая из себя грязно-белые листы. Восхитительные, прекрасные листы! — конечно, он их ждал. Само собой, ждал.

Бумага была еще теплой. Лоснились еще свежие контуры Кота Нуара, Леди Баг, Бражника и, конечно, Тени, конечно, Тени — они двигались из фрейма во фрейм, над ними нависали окна диалогов, их теснили кое-как раскиданные, небрежно начерканные реплики: "бам", "скрип", "удар", "вспых", "взрыв"… Такая банальность. Банальность, единственно в которой была его, Тени, сила.

Внутренности стола были вынуты через ящик: канцелярский нож, маркер, несколько ручек — конечно, красных. Ему всегда нравились именно красные чернила. Но сейчас их, пожалуй, придется немного смешать — до грязно-бордового. Потому что тонкое угловатое лезвие легло на большой палец изящно-сильной руки: и под ним проступила вязко-черная, как нефть, жидкость. Тень сжал в пальцах одну из ручек — и его кровь кольцом обняла пластик корпуса, впилась в него, пройдя куда-то к сердцевине, куда-то вглубь… После — сам канцелярский нож, маркер. После — он подошел к шкафу у стены: со стоном раскрылись створки, открыли аккуратно подшитые стопки черновых и итоговых рукописей. Их — в квадраты, на отдельные фреймы, фреймы…

Приготовления были закончены, маэстро. Он опустил ручку на белый лист, разметил общий план из точек и линий — поверх него легли силуэты, общие планы: и в вечерне-чистом небе над ним шел трехдневный ливень, черно-густая паутина лежала на еще недавно идеально чистых окнах Лувра, и ветер тащил сухие листья во вчерашней середине июня… Леди Баг и Кот Нуар стояли у дверей Лувра. Скорей всего. Тень очень на это надеялся, Тень верил в это.

— Что ж, думаю, это будет интересно.

Красный с черными пятнами костюм маняще и недоступно облегал юные, изящные движения тонких рук и бедер: Леди Баг шла в полутьме и подавляла чувство какой-то категоричной неправильности вокруг. Необъяснимой неправильности.

— Кот, тебе не кажется, что на этот раз что-то не так? — она говорила вполголоса. Она напряженно вглядывалась в колонны и стены, в затянутую мелко-черной паутиной, но все еще прозрачную пирамиду, нависшую над полом. И все вокруг было похоже на то, что она видела раньше, видела много раз — но все же… Все же. Что-то было не так.

— Разве, моя леди? — Кот говорил протяжно, и впрямь уподобляясь коту. Свет собирался белыми полосами бликов на черном латексе его кошачьих ног, на черном латексе его спины, черном латексе… Он кот. Сущий кот. — Если тебе страшно, то ты всегда можешь спрятаться за широкой спиной своего преданного напарника, Букашечка…

Ее нос недовольно вздернулся: "Букашечка", вот же!.. Но на это сейчас не было времени.

— Нет, Кот, ты не понимаешь… Тут все как-то слишком… странно, что ли? Как-то неестественно. И мы ведь даже не знаем, в кого вселился акума. Да и… — Леди Баг остановилась перед стеклом пирамиды, тянувшей вершину книзу. Всегда изящной, всегда легкой, сегодня затянутой паутиной. Нити лежали беспорядочно, но в то же время как штрихи с одним навязчивым паттерном, одним…

Она положила руку на стекло — паутина под ее рукой рассыпалась сажей.

— Кстати, все же странно, да? Леди Баг — хранительница силы Творения, но я часто все только разрушаю, — смешок, короткий, нервный.

— Ты не договорила: да и? — переспросил Кот, перехватывая металлический жезл: его оружие, его защиту.

— Да и мы не можем быть уверены, что это дело рук Бражника, — она оторвала взгляд от паутины, повернулась к нему: ее синие глаза встретились с его кошачьими. — Если подумать, мы не видели почти ничего…

Она потянулась вновь к стеклу, конечно, желая стереть паутину и сажу, зачем-то желая — но ее руку перехватил Кот Нуар. Перехватил аккуратно, быстро, сжал с любовью и желанием:

— Сколько бы мы ни знали, трогать это не лучшая идея, моя леди. — Она вырвала руку, но все же отошла, вглядываясь во что-то под паутиной. Кот продолжил: — Мы знаем, что изменилась погода, как и в тот раз, помнишь? Мы знаем, что из ниоткуда здесь возникла эта паутина, куда-то пропали люди, которые были здесь...

— Но это не похоже на похищение, Кот. Все так, словно сегодня здесь никого и не было, никто и не приходил сюда, — она говорила уверенно. — Все произошло внезапно, но будто бы… Может, не по-настоящему? И как-то бессмысленно, что ли… Мы не можем сражаться неизвестно с кем неизвестно за что, Кот. И… Слушай, может, мне только кажется, но… Отойди, быстро!

Последнее она выкрикнула — это был приказ. И он исполнил его: оттолкнулся от пола — и этот пол под ним растрескался от тысяч тел угольно-черных мотыльков, лезших откуда-то снизу. Они — кусок скрежета и хаоса, кусок самой темной, псевдо-живой и неоформленной до конца тьмы, тьмы… Они заполоняли все вокруг.

— Оу… — кошачьи глаза расширились в удивлении.

Фрейм — губы сжаты в сосредоточенности. Фрейм — привычное движение плавно-сильной руки, металлический всполох его жезла, растянувшего себя в шест, упершего концы в стены. Фрейм — Кот когтями и тонко-мягкими пальцами сжал талию своей леди: плоть, мягкую, теплую плоть живота под равнодушно-плотным костюмом Леди Баг… Фрейм — она в его руках в полутора метрах от кишащего жизнью пола. И Кот Нуар, по-кошачьи легко сидящий на тонком металле шеста.

…восхитительно-резко-витальный разворот — его маэстро собрал из многих, многих кусков его Новой Реальности. Это была хорошая, по-настоящему хорошая работа. Тень сжался от восторга и азарта — взял нож, обновил разрез на пальце и вновь смешал чернила ручки со своей тягучей кровью: еще не все. До развязки еще были страницы — лишь бы хватило рукописей. Лишь бы изменить, создать заново мир так, как жаждет, страстно жаждет его сердце!..

— Лиш-шь бы, лиш-шь бы… — голос Тени состоял из эха и хрипа.

— Закрой обе двери на замок, Нат.

— Ты думаешь, это как-то поможет? — Натаниэль усмехнулся, но повернул ключ в тугом замке. Металл скользил в пальцах.

Марк провел головой — резко, туда-обратно:

— Конечно нет: бессмысленно прятаться, если он захочет нас найти… Но мне так спокойнее, наверное, — Марк смял ткань штор, потянул их друг к другу: отрезал свой милый дом от незаконного октября снаружи. Капли дождя со стуком приставали к стеклу, скатывались вниз, вниз. — Нат, ты, это, садись, куда хочешь.

— Ага, — он кивнул: короткий всполох алых волос. Марк проводил его глазами, — что теперь, Марк?

— Нат, ты узнаешь антураж? Ветер, листья, дождь — это наш седьмой выпуск, а?.. Ну, тот, где Иллюстратор и…

— Что теперь, Марк? — Нат повторил, настойчиво, упрямо. — Говори.

— Да-да, прости, просто, ну, это же так интересно, наверное, даже важно: узнавать. А вообще… Мне кажется, я знаю, чего он хочет, что он может, — Марк говорил тихо. Марк смотрел в пол. — Конечно, он отдаст Талисманы Чудес Бражнику, но смысл не совсем в этом… Он хочет полного поражения Леди Баг и Кота только потому, что это лишит сюжет закольцованности.

— Закольцованности? "Перемен требуют наши сердца", выходит? — Натаниэль улыбнулся криво, с недоверием.

— Но это правда, Нат, верь мне. Мне кажется я… Я немного его понимаю. Он редактор, конечно, он им и остался: думай что хочешь, но я видел это уже много, много раз… Я не помню сколько. Может, видел во сне, а может, наяву… Это ведь не так уж и важно, если ты веришь мне, правда, Нат? — Марк улыбнулся, влажно-зеленые глаза поднялись к Нату, но тут же вернулись к полу под ногами. — Он меняет реальность, но творит ее только из того, что у него есть, потому что больше не из чего… За окном дождь, о котором писал я, Нат, и он падает только так, как ты нарисовал его, Нат!.. И… И именно поэтому нам нужно как можно скорее закончить с последней рукописью.

К концу Марк почти перешел на шепот.

— Закончить, значит? Чтобы развязать ему руки, чтобы предоставить ему больший выбор, большую свободу действий, да, Марк? — он сощурил глаза в иронии и безусловной злости.

Уши и щеки Марка покраснели от обиды:

— Да что ты такое говоришь, Нат! Ты думаешь, я хочу, чтобы… Я не знаю, что будет, если Бражник получит то, что он так хочет, но я, я этого совсем не желаю, да, знаешь, не желаю в любом случае! — Марк широкими шагами приблизился к Нату, схватил его за ворот футболки, сжал в тонком белом кулаке. — Что ты обо мне вообще такое думаешь, а? По-твоему, я… Я…

Марк задохнулся в словах, не найдя нужного, второй рукой впился в футболку Ната — и тот его перебил:

— Ты, ты, ты, ты… — каждый повтор глухим стуком отлетал от его неба. — Ну, что ты? Ничего такого я о тебе не думаю, просто я правда не понимаю, что ты хочешь сделать…

— Я просто хочу влиять хоть на что-нибудь. Наконец-то влиять хоть на что-нибудь, — жидкий блеск собрался у век Марка. — Ты пойми, на этот раз Леди и Кот внутри этого. Внутри, понимаешь? В его власти, под его волей. И они никак не могут выбраться из тех событий, которые хочет он, наш редактор и наша Тень… Никак. Просто никак. Они — отражение того, что нарисовал ты и написал я. И, слушай…

Натаниэль легко и твердо схватил тонкие руки Марка — убрал их от себя, потянул вниз. Марк опустил голову: по его вороным волосам скользнул блик и исчез. Нат говорил:

— Тогда мы никак не можем допустить, чтобы ему в руки попало того, чего он хочет добиться. Пусть и отправим, но только чтобы в конце…

— "Чтобы в конце все было хорошо", да? Ты это хотел сказать? Глупо. Он просто не включит это в итоговую редакцию. Он начнет искать какие-то обходные варианты, как и… — Марк потряс головой, словно отгоняя от себя что-то, — Понимаешь, у нас совсем, совсем нет времени на все это. И знаешь, Нат… Пожалуйста, можешь просто довериться мне, Нат?

И… Марк навалился на него: прижал тонко-теплое тело к нему, сжал его руками, обнял его отчаянно и просяще. Ведь больше не на кого ему было положиться. Натаниэль стоял без движения. И руки Марка истерично дернулись вверх — они провели по мягко-алым локонам Ната, мягко-теплым щекам, обнажили белую, такую белоснежную шею… Губы Марка припали к ней. Полубезумно, в исступлении. Мягкие руки Ната легли на спину Марка, обняли в ответ.

Он говорил тихо:

— Ты скажи, что именно мне нужно нарисовать — и я нарисую, скажешь, что нужно исправить — и я исправлю, хорошо, Марк?

"Да", — осталось паром на шее Ната.

— Вот и хорошо. Только нам нужно сделать это быстро, — и он провел рукой по голове Марка. Его друга. Лучшего друга. — Но сначала сварим кофе, ладно?

— Я не против, — тихо ответил Марк.

Факс методично протягивал сквозь себя листы — конечно, на том конце их ждали. Очень ждали. Остаток механического жужжания — и тишина. Натаниэль сосредоточенно убрал челку за ухо, аккуратно сложил друг за другом страницы их рукописи: угол к углу, по номерам. Эта стопка — все, что они могли сделать, кажется. Это было очень странно, немного смешно.

— Включу телек, ладно? — спросил Нат.

Марк кивнул. Сел на диван, тот услужливо-знакомо прогнулся под его весом. Марк взял холодный пульт. Кнопка — щелчок — до боли знакомая женщина говорила примерно то же, что и многие, многие разы до этого: "Жители Парижа застигнуты врасплох: аномальное изменение погоды, из ниоткуда взявшаяся паутина, и главное — неясно, кто за этим стоит". Резиновая кнопка со стрелкой — "…репортаж с места событий. Леди Баг и Кот Нуар около трех минут находятся внутри, пока все тихо"; кнопка — "наведи камеру, идиот!" — шепотом, интимным шепотом, испепеляюще-нервным шепотом. И уже в полный сильный голос: — "Только что под пирамидой Лувра была замечена какая-то активность, схожая с движениями больших скоплений насекомых…" — другая кнопка, круглая: "Выкл звук".

Вновь настала благословенная тишина. Натаниэль стоял рядом: он мял в руках первый лист стопки, сжимал кончик черной ручки напряженными тонкими губами.

— Ну, что думаешь, Марк? — он аккуратно сел рядом. Под их общей тяжестью диван прогнулся чуть сильнее.

Марк прижал колени к груди, зарыл половину лица в широких алых рукавах кофты:

— Знаешь, Нат, это ведь и впрямь очень похоже на то, что написал я, что нарисовал ты, почти идентично. Это так странно.

— Хм, "почти", — Нат усмехнулся, надорвал листок блокнота, — Он же ведь все-таки редактор, не может все оставить как было. Надеюсь, он пойдет до последней отправленной ему страницы. Хотя, думаю, если он доведет историю до какого-то условного "момента кризиса" и бросит так…

— …то наши Госпожа Удача и Месье Хаос найдут выход так, как находили его всегда, — закончил за него Марк. Они с Натом очень хорошо понимали друг друга. — Надеюсь, он подумает именно так, не будет искать каких-то альтернатив…

— Он получил больше, чем мог мечтать, так о каких еще альтернативах может идти речь, а? — в голосе Ната была гордость. Ведь их творение было прекрасно, действительно прекрасно.

Внутри TV-экрана стекло пирамиды Лувра побурело, рассыпалось сажей и пылью: котаклизм, как он есть. Изнутри вытянулась струна металла, на ней два пятна: черное и красное. Кот и Леди.

— Сейчас должно перейти на следующий фрейм… — Нат говорил вполголоса, не отрывая глаз от экрана. — Все-таки этот эпизод хорош, правда, Марк?

Тот кивнул. И — крупный план: в руках Кота сжавшаяся в позу эмбриона Она, Леди Баг. Исключительная, словно бы не-до-конца-человеческой-природы Она. Леди отцепила от своей латексно-гладкой ноги йо-йо, размахнулась, исчезла из кадра. Струна сложилась в знакомый жезл, тут же вытянулась вновь — исчез вслед за ней и Кот Нуар.

Марк выпустил пульт из рук. Он упал на диван с глухим звуком. И Марк откинулся на спинку расслабленно и умиротворенно: теперь все соответствовало их раскадровке. Фрейм в фрейм… Ну, или было совсем немного лучше, чем задумывалось. Натаниэль придвинулся к нему: бедро к бедру. Он откладывал из стопки листы, события на которых уже произошли. Один, два… На третьем и четвертом был разворот: стены, черные тучи паучьих тел складывались буквами "la colonne Vendome" — и заполняли края страниц непроницаемо-черным…

— Очень красивый разворот, Нат.

— Жаль, что Леди Баг и Кот вряд ли оценили его по достоинству…

Дальше в стопке — ухмылка Бражника, его шаги, затемнение… Он сам на конце Вандомской колонны: перед Наполеоном, вместо него. Солнце слепило, растворяло густые лучи, смешивая две фигуры — из плоти, из камня… И у ее подножия две пары легких сильных ног: Леди и Кот. Конечно, это не мог быть никто, кроме них!..

Марк перевел взгляд на экран телевизора: он отставал от своего первоисточника, но отставал совсем немного — смаковал каждый кадр, наделял его смазанной пластикой движений. Но повторял: точно, как мог.

И снова к стопке — закатные тени оказывались телами существ: мотыльков. Они несли за собой тяжелый трупный смрад, их тела были из волокон, хитина и жира. Они были неизничтожимы, они вытесняли небо, весь мир вокруг — заменяя его туго-живой тучей своих тел… Марк положил руку на шею, прикрывая ее, защищая: привычный жест безусловного страха. Но Нат его не заметил: он сверял рукопись с TV-экраном, он вдохновенно листал дальше. Дальше — мотыльки вцеплялись в кожу Кота и Леди Баг, лишая слуха и зрения. Красная с пятнами, наполовину облепленная тяжело-живой тьмой рука дернулась вверх, подкидывая йо-йо — и красная вспышка бессильно погасла, была пожрана этой тьмой, тьмой… И маленькие лапы лезли под застежки серег на ее ушах — и под кольцо на руке Кота Нуара…

Туча распалась, обнажив двух бездвижных, но живых подростков, лежавших на площади. Подростков, конечно, не имевших, неспособных иметь отношение к Леди Баг и Коту Нуару — и все-таки они были ими секунду назад.

Марк поднял глаза, проглатывая внутреннюю дрожь: экран следовал за бумагой. Детально следовал. Нат тоже заметил это — с радостной гордостью, со стыдом за эту гордость. Но дальше — дальше…

На листе рука из черных штрихов и пятен сжимала серьги и кольцо. Фрейм — эта же рука проталкивала сквозь непроколотые мочки эти серьги, кожа отвечала багровыми каплями. Фрейм — кольцо нанизано на аккуратно-серую перчатку. Фрейм — глаза налиты светом и кровью; фрейм — и он, Бражник, сжигаем, сжигаем изнутри светом — и… Он распался на пламя и свет, на крик и взрыв. И тем же пламенем объяты вокруг него тела, крылья мотыльков…

— Ну вот и все, Нат, — голос Марка дрожал теплом, счастьем, может, освобождением.

И Натаниэль блаженно положил голову на покрытое алой тканью плечо.

Тень отложил ручку и нож:

— Ибо не было в тебе силы, Бражник, к тому, чтобы обладать желаемым, — и он в торжестве эйфории откинулся на спинку стула. С него мутной пеной начало стекать что-то черное, неестественно черное: его сущность Тени.

Конечно, он ничего не вспомнит. Не могло быть иначе! — но оно того стоило. Определенно того стоило.