Невозможная возможность (гет)

Он ненавидел Рождество! Всей душой, в наличии которой сомневался, всем сердцем, которое предательски продолжало биться и, может быть, надеяться… вот только на что? На рождественское чудо? Вряд ли! Но почему тогда он с упорством мазохиста каждый год ставил рождественскую ель сам? Сам выбирал, покупал, тащил, наряжал без всякой магии… Потому что она любила все эти предпраздничные хлопоты, рождественскую суету.

Она всегда с таким трепетом готовилась к этому празднику лицемерия и показушничества. Для неё это было волшебство, время подведения итогов, возможность насладиться обществом только близких людей. И его она заставляла участвовать во всём этом мракобесии. Он, конечно, ворчал, но почему-то именно в этом не мог ей отказать. Наверное, из-за её горящих глаз, озорной улыбки, нескончаемого оптимизма и веры, что следующий год принесёт им только счастье и радость. А ещё он не мог ей отказать из-за того, что в это время она всегда излучала энергию, энергия переполняла её, била ключом. Чего нельзя было сказать об остальном времени. Нет, конечно, она не постоянно пребывала в унынии. Как говорится, были чёрные полосы, были и белые, но именно Рождество всегда совпадало с отличным настроение и бурной деятельностью.

Если бы он сразу обратил внимание, если бы придал всему этому значение, всё сложилось бы иначе. Вряд ли он теперь сидел бы на холодном полу, оперевшись спиной о диван, пил огневиски, смотрел на наряженную ель и ненавидел Рождество! Да точно бы не сидел!

А сейчас ему остались боль и злость. Он практически научился жить, ненавидя себя, он даже смирился с подлостью и эгоизмом отца, даже убедил себя, что родитель ни в чем перед ним не виноват, что это не он испортил жизнь своему сыну, что каждый несёт ответственность только за свои решения и поступки. Но тут в его жизни появилась ОНА… как раз под Рождество.

Его мать традиционно устраивала пышное торжество, а в свете падения Темного Лорда, судов над Пожирателями, недоверия магического общества празднество должно было пройти на высшем уровне по всем направлениям. Предполагался благотворительный вечер, высокопоставленные гости, герои Второй магической войны.

Конечно, Драко не имел никакого желания присутствовать на этом приёме, он устал от постоянных косых взглядов в свою сторону, от шепота за спиной. Жить с этим он научился, ведь всегда умел скрывать свои истинные эмоции, за это уж точно можно сказать спасибо его воспитанию. Но весь этот фарс вызывал приступы тошноты. Он с большим удовольствием закрылся бы в своей комнате и напился, как делал это обычно. Драко Малфой ненавидел, когда его жалели, он был сам себе противен, и его левое предплечье всегда будет напоминанием о собственной никчемности, о малодушии, о чудовищных убеждениях, так любовно взращённых в нём с самого младенчества. Но, повзрослев, Драко абсолютно четко понял, что всегда придётся отвечать за свои поступки и решения, и к этому нужно быть готовым. Малфой готов не был. Его мир разрушился, а новый построить не получалось. Он, наверное, даже предпочёл бы свободе Азкабан, если бы не Нарцисса. Её он бросить не мог. Она единственная любила его безусловно, просто за то, что он есть на этом свете.

Конечно, великодушные гриффиндорцы проявили сострадание к нему. Святой Поттер! И тут он нашёл причины оправдать своего школьного врага. Хотя были ли они по-настоящему врагами? Пожалуй, Драко просто ему завидовал, но никогда всерьёз не желал ничего плохого. Пустое соперничество и ребячество. И, конечно, невозможная всезнайка Грейнджер! Как же она могла не защищать всех сирых и убогих? А именно таким себя чувствовал Малфой. Даже Уизли, кажется, решил, что Драко достоин прощения.

Только сам Драко так не считал. Когда твой мир рушится, когда всё, во что ты верил, оказывается фальшью, когда ты оказываешься один на один со своими демонами и осознаёшь все ужасы собственных поступков и неправильность суждений, остаётся только пустота, зияющая дыра где-то там, где должно было быть сердце. Жить как раньше ты не можешь, а по-другому — не умеешь.

И тут появилась Грейнджер. На приёме она выглядела такой беззащитной, такой измученной, такой забитой и, пожалуй, грустной. Как дикий зверь в клетке. Её непременно хотелось защитить от всего на свете. Он даже не заметил, как она вошла сначала в его сознание, а потом в сердце и стала частью его новой жизни. С ней даже дышалось легче. И дыра начала потихоньку затягиваться. А его никчемное существование приобрело смысл. Да, общество не понимало их связи, друзья были в ужасе, но со временем все приняли их странные отношения: гриффиндорская принцесса и слизеринский принц.

Но спустя пару лет идиллия начала рушиться. С Гермионой что-то происходило. А он не замечал. Делал скидки на строптивый характер, на усталость от работы, даже на дождливую погоду и магнитные бури. Временами Грейнджер впадала в настолько сильную апатию, что могла неделями не выходить из комнаты. Она практически не ела, ни с кем не разговаривала, даже переставала читать. Драко сначала не обращал внимания, потом злился и, наконец, смирился. Они даже не ссорились в такие моменты: она или плакала, или вообще никак не реагировала. Но такое состояние сменялось каким-то безудержным весельем. Вся тоска и грусть куда-то улетучивались, она снова становилась жизнерадостной, бодрой, порхала по дому, придумывала развлечения, тащила его на выставки, в театры, и секс, секс был потрясающим, сносящим крышу. В такие моменты они наслаждались друг другом, строили планы, клялись в любви. Причём Драко заметил, что чем дольше и тяжелее проходил период тоски и апатии, тем беззаботнее и энергичнее был период веселья. Как качели в двух максимально отдалённых точках. Как волны на море: чем дальше они бьют о берег, тем больше потом затягивают в пучину вод.

Когда они поняли, что это действительно проблема, вернее, понял он и убедил её, что что-то нужно делать, ситуация была уже сильно запущена. Целители только разводили руками и говорили, что физиологически всё отлично, что они не понимают, в чём может быть дело. Драко перелопатил всю фамильную библиотеку, но так и не нашёл ничего, что могло бы помочь. Когда магический мир не смог дать ответов на вопросы, Малфой решил обратиться в мир магловский.

Чистокровный Драко Малфой, воспитанный в идеологии превосходства волшебников, был сильно удивлён, насколько маглы цивилизованы. Даже в чём-то больше, чем маги. Люди в отсутствие магии смогли построить потрясающий мир. Их изобретения были впечатляющими и многообещающими. Воистину, магам было чему поучиться у маглов!

С Гермионой они дошли до психиатра. И там ей поставили непонятный, от того и страшный, диагноз: биполярное расстройство. Всё казалось абсурдом. Понятно, когда болит голова, когда болит рука, даже когда болит душа, а тут проблемы с психикой. Все причины неясны до сих пор. Хотя кого они обманывают? В свои годы они испытали и пережили столько боли, горя и разочарований, что проблемы с психикой были неизбежны. Да и, по сути, причины были не так важны, оставался один трудный вопрос: как с этим справиться? Болезнь была уже настолько запущена, что помочь могло только медикаментозное лечение. Терапия, которая, возможно, восстановит гормональный фон и душевное равновесие. Может быть, лечение продлится пару месяцев, может быть, станет пожизненным. Но это же шанс! Крохотный, но шанс!

Драко прочитал кучу маггловской литературы по психологии и психиатрии. Конечно, информации было очень много, а его знаний и времени на изучение — катастрофически мало. Единственное, что он четко понял, это то, что болезнь будет прогрессировать и может дойти до суицида. А если начать лечение, психическое состояние стабилизируется, душевное состояние Гермионы придёт в норму, но велика вероятность, что ему не найдётся места в её жизни. Что все эти годы Гермиона с его помощью закрывала свою дыру, что её мозг нарисовал себе идеальную картину отношений с бывшим Пожирателем смерти, что если он будет рядом, то больше никто и никогда не посмеет её обидеть. А она, в свою очередь, поможет ему оправдаться в глазах магического общества, что они своим союзом докажут, что чистокровность не имеет никакого значения, что они не зря воевали, что не зря умирали, страдали, теряли близких. Бывший Пожиратель смерти и героиня войны станут реальным воплощением победы над заблуждениями превосходства чистой крови.

У Гермионы появится шанс на нормальную жизнь, но их мечтам и планам не будет суждено сбыться. Драко долго шёл к осознанию этого. И теперь всё встало на свои места. Невозможность их чувств была очевидной. Неосознанно они воспользовались друг другом, позволили зайти их отношениям слишком далеко. Он любил… или хотел любить.

Драко никто и никогда не любил по-настоящему, искренне, кроме матери. Его всю жизнь учили чувству долга и внушали ощущение превосходства над всеми. Он всё время старался заслужить похвалу и уважение отца, ради этого он был готов из кожи вон вылезти. Но всё это оказалось пустым звуком. Девушки обращали внимание не на него, а на его семейный счёт в Гринготтсе и на то, что он Малфой. Только Гермиона, казалось, полюбила его не за что-то, а вопреки всему! А сейчас получается, что и это всё было неправдой, игрой больного разума, и он снова один в этой тьме, боли, ненависти, разочаровании. Нет! Он не может отпустить; отпустить — это значит вырвать сердце, она нужна ему, нужна как воздух. Ну, жили же они до этого, они обязательно найдут другой выход. «Трус! Ты — подлый трус и эгоист, Драко Малфой! — кричала ему совесть. — Она подарила тебе свою любовь, отдала тебе себя, научила заново жить, дышать, ценить жизнь, а ты так подло хочешь с ней обойтись?» Любить — это всё-таки уметь ставить чужие приоритеты выше своих. Но разве не подло принимать решение за неё? Кто он такой, чтобы решать, как будет лучше ей? Салазар, как же сложно! Разум кричит: «Отпусти! Без тебя ей будет лучше!», душа шепчет: «Ты не сможешь без неё…»

Завтра, они поговорят и решат всё завтра. Мерлин, как же трудно озвучить своё решение. Решиться сложно, а озвучить практически невозможно. «Завтра» складывались в дни… «Ты трусливый хорёк! Соберись! Легче и проще уже не будет. Если бы только вернуть всё назад, до этого страшного диагноза, до момента принятия сложнейшего в моей жизни решения… если бы у нас был шанс, хотя бы маленький шанс быть вместе, я бы отдал всё на свете!» — как мантру, он повторял перед зеркалом.

«Какое дежавю: шестой курс, Хогвартс, туалет для девочек, — думал Драко. — Не хватает только Поттера с его Сектумсемпрой. Как же жаль, что Снейп меня тогда спас, сейчас бы не было проблем… Мерлин, что за мысли! Смерть — это не выход. Гермиона подарила мне несколько чудесных лет, все мои раны затянулись, она достойна тоже быть счастливой и свободной!»

На самом деле он был ей за всё благодарен и ничего бы не изменил в своей жизни, если бы точно знал, что судьба приведёт её к нему и свяжет тугим узлом линии их жизни. Он готов страдать и сгорать ежедневно, лишь бы знать, что она улыбается.

То проклятое Рождество.

— Драко, дорогой, ты же не забыл попросить Тинки испечь его знаменитый яблочный штрудель? — Гермиона небрежно чмокнула его в щёку и продолжила придирчиво рассматривать гирлянду на ели. — Кажется, нам нужно добавить ещё красных огоньков.

— Как скажешь, любовь моя! — он взял её за обе руки и повёл к дивану.

— Драко, куда ты меня тащишь? Я ещё не закончила! — фыркнула Гермиона.

— Нам нужно поговорить.

— Прямо сейчас? Это не подождёт до вечера?

Драко на секунду заколебался, но, покачав головой и отогнав от себя эгоистичные мысли, твёрдо сказал:

— Нет, дальше оттягивать этот разговор уже нельзя.

— Малфой, ты меня пугаешь, — сказала Гермиона, нахмурив лоб.

— Не бойся, всё хорошо, — он крепко сжал её в объятиях и украдкой вдохнул грейнджеровский аромат, уткнувшись в копну непослушных волос. — Всё будет хорошо.

Так они простояли несколько мгновений, Гермиона боялась пошевелиться. А Драко, собрав в кулак всё своё мужество, продолжил:

— Помнишь мистера Харрисона?

— Да, психиатр из больницы Святого Иосифа, у которого мы были на приёме, — настороженно ответила Гермиона.

— Думаю, что тебе стоит согласиться на терапию, — на одном дыхании выпалил Малфой, боясь снова передумать.

Глаза у девушки расширились, в них отражались одновременно и удивление, и страх, и обида.

Она разорвала объятия:

— Ты предлагаешь начать мне пить таблетки? — всё ещё недоумевая, прошептала Гермиона.

Драко принял бесстрастное лицо и ответил:

— Да, так будет лучше.

— Для кого? Для тебя?!

— Так будет лучше для нас.

— То есть ты предлагаешь мне начать пить какую-то гадость, которая изменит моё сознание и, возможно, отношение к тебе?

— Да.

— И где тут «нас»? — Грейнджер просто кипела, её зрачки сузились, плечи начали дрожать, а из ноздрей, казалось, сейчас повалит пар. Она была похожа на закипающий чайник, и Драко мысленно улыбнулся такому сравнению.

— Хорошо, так будет лучше для тебя, — Малфой собрал всю выдержку. — Ты просто губишь себя, ты же умная ведьма и понимаешь, что долго так не протянешь. Гермиона, невозможно усидеть на двух стульях. Хватит уже строить из себя спасительницу! Твои жертвы угробят тебя! Я не хочу и не могу в этом участвовать! Мне больно смотреть на то, как ты загоняешь себя в угол, мучаешься, страдаешь, и если, чтобы помочь тебе, мне придётся рискнуть нашими отношениями, я готов.

— Трус! Снова думаешь только о себе, — уже перешла на крик Гермиона. — Решил он! А меня ты спросить не хотел? Эгоист! Мне будет лучше! Откуда ты знаешь, как мне будет лучше?! Ненавижу! Ненавижу!

Она начала остервенело бить его в грудь кулаками, и из её глаз хлынули слёзы. Он не пытался её остановить или увернуться, он заслуживал эту боль, он хотел её прочувствовать, чтобы заглушить боль душевную. Драко дал Гермионе выплеснуть все эмоции, и, когда удары стали слабее, а всхлипы — реже, снова обнял её.

— А я тебя люблю! Так сильно люблю, что больше не могу смотреть, как ты себя изводишь и мучаешься. Ты подарила мне надежду, ты вытащила меня со дна безнадеги и разочарования, я благодарен тебе за каждое мгновение, что ты была рядом, за каждую улыбку, которую мне подарила, за каждую ночь, которую провела рядом, за каждое твоё «люблю!» и «мы справимся!». Я никогда не мог подумать, что заслуживаю такого отношения и способен на такие чувства, я не жалею ни о чём! Ты самое светлое и радостное, что было в моей жизни! Ну, кроме разве что квиддича, — Драко почувствовал её улыбку и услышал, как Гермиона слегка хрюкнула.

Он нежно коснулся её подбородка, аккуратно приподнял заплаканное лицо и взглянул, может быть, последний раз в большущие, слегка покрасневшие шоколадного цвета глаза, разглядел все веснушки на её щеках, хоть и так знал их все наизусть, чмокнул в слегка курносый нос.

— Я никогда тебя не забуду! И вечно буду тебе благодарен!

— Я тоже не хочу тебя забывать, — практически шепотом сказала Гермиона. — Не вынуждай меня.

— Так, может, и не забудешь, — с надеждой в голосе ответил он.

— Ты же знаешь, что забуду, не тебя, но свои чувства к тебе, — с болью в глазах и обидой в голосе прошептала она. — Не отталкивай меня, не позволяй забыть.

— Ты навсегда останешься моей любимой ведьмой, без вариантов, — нежно сказал он. — Плаксивой, но самой умной и красивой ведьмой. Ты достойна жить счастливо. Ты научила меня отдавать, если любишь. Я люблю и готов отдать всё на свете, чтобы ты была счастлива, даже если без меня.

— Но тебя нужно любить! Кто, если не я? Ты без меня пропадёшь!

— Ох уж это гриффиндорское благородство, — Малфой попытался улыбнуться, но вышло как-то скомканно. — Я не пропаду, обещаю, только и ты мне пообещай, что не передумаешь, что закончишь лечение, что доведёшь всё до конца, несмотря ни на что и ни на кого! И, возможно, судьба даст нам ещё один шанс.

Он сам не верил в свои слова, но надеялся. Ему оставалось только надеяться.

— Драко Люциус Малфой, знай, я люблю тебя и тоже ни о чем не жалею!

— Я люблю тебя, Гермиона Джин Грейнджер.

— Давай оставим нам это Рождество, не могу так легко отпустить тебя… — с мольбой в голосе попросила она.

— Конечно! Это Рождество только для нас двоих.

И они провели эти несколько последних дней вместе. Просто смотрели рождественские фильмы, ели рождественскую еду, обнимались и наслаждались мгновениями нежности и спокойствия, приправленными горьким чувством неминуемого расставания. А потом она ушла, подарив ему дракона. Она сама его зачаровала, он был абсолютно несуразным: совершенно белый, со смешными рожками, угольного цвета глазками, толстым пузиком и маленькими крылышками, которые позволяли ему не очень высоко парить над землей, издавая при этом странные, но милые звуки.

Прошло пять лет. У Гермионы всё было хорошо, терапия ей помогла. Однажды они виделись мельком, но ничего, кроме неловкости, друг к другу не испытали. Он был готов к этому, и о, Салазар, как же он был не готов к этому!

А сейчас он сидел на полу в одних пижамных штанах, смотрел на красные огоньки рождественской ели, пил огневиски прямо из бутылки; на плече у него примостился дракончик, её дракончик, а по щеке текла слеза… Драко Малфой так и не смог выполнить обещания: он пропал! Он существовал, а жить без неё так и не научился. Огромная рана на месте, где когда-то билось сердце, которое она исцелила, кровоточила. Глупцы, кто считает, что время лечит: оно не лечит, оно калечит ещё больше, оно выворачивает тебя наизнанку, оставляя пустоту и тьму.

В его доме не осталось ни одной вещи, которая не знала бы Репаро. Он разбивал кулаки в кровь, пытаясь заглушить боль. Драко не мог смотреть на себя, всем своим существованием он презирал себя, считал монстром, заслуживающим этого ада. Ночами ему снились кошмары, он просыпался то в холодном поту, то от собственных криков. Все ужасы его прошлой жизни бродили за ним по пятам, демоны вернулись и намертво обосновались в его голове. Драко Малфой оказался слабым и беспомощным. Единственное, что грело его израненную душу и не давало сдаться окончательно, было осознание, что хотя бы раз в жизни он всё сделал правильно.

Драко знал, что не мог поступить иначе. Она должна была жить полной жизнью, он обязан был её отпустить. А сам заслужил эти мучения. За всё в этой жизни нужно платить и, только осознав, что мы готовы принимать ответственность за свои поступки, мы принимаем и все их последствия. Вся жизнь Драко Малфоя была сплошным обманом, его окружали сплошь лицемеры и лизоблюды, но он уже никого не винил в своих неудачах, он всех простил.

Не мог простить только самого себя.

До Рождества оставалось пятнадцать минут. Ещё один год без неё. Он ненавидел Рождество! Он всеми остатками своей загубленной душонки любил Рождество…

Драко смотрел на ель и всерьёз подумывал сжечь это ненавистное напоминание о счастливых моментах его прошлой жизни, но тут он услышал, что сработал камин.

— Мам, я же сказал, что не хочу никого видеть, — даже не оглянувшись, крикнул он и сделал ещё один глоток огневиски.

Нарцисса очень переживала и пыталась вытащить его из этого состояния. Иногда ей удавалось его отвлечь, конечно, не без помощи тетушки Андромеды и племянника Тедди, но не сегодня.

— Ма, не сегодня.

— Даже меня?

Драко оцепенел, его сердце пропустило пару ударов. Сколько он уже сегодня выпил? Бутылки три? Что за галлюцинации? Он нервно сглотнул и медленно обернулся. У камина стояла Гермиона. Драко зажмурился и больно ущипнул себя, открыв глаза, убедился, что видение никуда не делось. Там у камина стояла Гермиона Грейнджер. Она переминалась с ноги на ногу, но была полна решимости. Малфой вскочил, уронив бутылку, дракончик на его плече кувыркнулся и едва успел пошевелить крыльями, чтобы не упасть на пол.

— Смотрю, ты всё-таки добавил красных огоньков, — прошептала Гермиона, опустив глаза на свои руки, в которых была коробка, перевязанная серебряной лентой.

— Грейнджер, — только и мог вымолвить Драко.

— Малфой, — отзеркалила девушка.

Стряхнув с себя оцепенение, Драко в три шага долетел до камина и сгрёб Гермиону в объятия. Она только и успела, что ахнуть. Мысли в голове Малфоя неслись галопом, но он не мог ни за какую из них зацепиться, да это было и не важно. Сейчас важно было, что она здесь, в его руках, он чувствует её тепло, её запах, он не отпустит её больше никогда и ни за что на свете.

— Драко, ты помнёшь пирог, — возмутилась девушка. — Я сама его готовила.

— К черту! Это действительно ты!

— Это действительно я, — улыбнулась Гермиона, а за окном раздался салют, комната озарилась множеством разноцветных огоньков, на улице стали слышны веселые голоса. Наступило Рождество.

— С Рождеством, Драко!

— С Рождеством, Гермиона! Мы же попробуем?

— Да, — тихо сказала она.

Он обожал Рождество!