Английские розы (джен)

Резкий толчок сотряс кузов грузовика, и я проснулась. Несколько секунд мне понадобилось на то, чтобы понять, что произошло. За эти мгновения ко мне вернулись все прежние ощущения — холод, голод, смертельная усталость и шок, который никак не хотел меня отпускать.

Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Снаружи слышались какие-то голоса, всё на том же непонятном языке, на котором говорили всего пару часов назад мои мучители — ныне уже отправленные на тот свет, а точнее, прямиком в ад. Машинально я попыталась сесть, но тело не слушалось. Я всегда гордилась своей худобой, но сейчас, казалось, превратилась в ходячий скелет. От голода у меня кружилась голова, и я опять опустилась на пол и съёжилась в комочек, обхватывая руками свои костлявые коленки. На мне до сих пор была надета та жуткая чёрная роба, так что я бы наверняка окоченела, если бы кто-то не укрыл меня тёплым шерстяным одеялом.

Кто-то. Воспоминание, озарившее мой разум яркой вспышкой, отогнало подступивший было сон, так что я почти забыла даже о сковавшей всё моё существо всепоглощающей усталости. Кто-то. Он. Всё-таки пришёл. Я так ждала, так надеялась, и он всё-таки пришёл. Несмотря ни на что. Какое же отчаяние владело мной, когда я отправляла ему то сообщение. Я думала, он бросил меня умирать. А он пришёл.

Странно — сейчас, когда я могла хотя бы попытаться осмыслить случившееся, моё сознание принесло мне воспоминание из далёкого прошлого. Это было в Париже, лет пятнадцать назад, и я тогда жила с одним впечатлительным философом, моим первым любовником. У него была квартирка на чердаке одного старого дома — совсем как в романах Виктора Гюго, — и он часами мог декламировать мне отрывки из книг своих любимых мыслителей. Я помню, он обожал Сартра — все французы тогда его обожали, это увлечение философами-бунтарями всегда пьянило жителей этой прекрасной страны — и как-то прочитал мне его рассказ «Стена». Ад в душе приговорённого к смерти. Я была потрясена. Потом, когда прошли годы, и я стала, как мне казалось, гораздо мудрее и опытнее, я начала с иронией относиться к пережитому тогда восхищению, считая его едва ли не ошибкой незрелой молодости. А сейчас, оказавшись ровно в таком же положении, как и герой этого рассказа, я поняла, что слишком рано уверилась в своей мудрости.

Возможно, в этом и состоял мой главный изъян. В излишней самоуверенности. Когда-то мне показалось, что мне открылся главный секрет людской природы. Кто-то сказал, что человечеством движет желание. Нет, не без желчи усмехнулась я про себя — это вовсе не так. Человечеством движет похоть. Не желание, не любовь, не власть, а то, что их объединяет — похоть. Ради её удовлетворения большинство готово на всё. Нет, конечно, есть и такие люди, которых этим не проймёшь, но их меньшинство, так что на мой бизнес их существование никогда не влияло. Да, я очень быстро поняла, что на этом можно зарабатывать деньги. Можно сказать, я стала своеобразным «чёрным исповедником» — если в церкви люди каялись в своих грехах, то в моей спальне они им поклонялись, обнажая передо мной всю подноготную своей порочной, а вообще-то просто жалкой натуры.

Играла ли я с огнём? Конечно. Постоянно. В этом и был смысл. Ибо мной, в отличие от моих клиентов, двигала вовсе не похоть. Мною двигала страсть. Страсть к подчинению. Поэтому я и придумала это изящное, немного вычурное и бесконечно соблазнительное латинское название моей уникальной профессии. Доминантка. Доминантка, потому что доминирую — не над убогими потребностями моих высокопоставленных клиентов, а над законами человеческой природы, что движут мир.

Внезапно наступившая снаружи тишина прервала мои размышления. Пережитые несколько часов назад потрясения заставили меня с подозрением относиться к тишине. Я заворочалась под одеялом, пытаясь выровнять внезапно участившееся дыхание. Прошло ещё несколько тягостных мгновений, а затем грузовик снова тронулся с места. Я не смогла подавить вырвавшийся из моей груди вздох облегчения, крепче закуталась в одеяло и тут только заметила рядом с собой какое-то движение.

Может быть, я и не была столь мудрой, как считала раньше, но не понять, кто это был, на моём месте умудрился бы лишь глупец. В грузовике было абсолютно темно, но свет мне и не требовался. Я смутно помнила, как попала сюда — от шока и перенапряжения я почти потеряла сознание, — а затем я совершенно точно заснула, но теперь, окончательно проснувшись, поняла, что не он был водителем грузовика. Нет, он сидел рядом со мной, охранял меня, пока нас везли в безопасное место. И пусть скоро, совсем скоро мы расстанемся, сейчас он был рядом. О, одна лишь эта мысль способна была возродить меня к жизни, сделать так, чтобы пережитый мною кошмар навсегда стёрся из памяти!

И я ведь даже не вспоминала о том, что это из-за него я и попала в плен к террористам, из-за него я и лишилась своей единственной страховки. То, что я испытывала к нему, было сильнее меня, было сильнее той, кем я привыкла себя считать. Из-за этого чувства я рискнула всем — и в одну секунду всё потеряла. Но почему-то сейчас, дрожа от холода в трясущемся на дорожных ухабах грузовике, в Богом забытой азиатской стране я поняла, что ничуть об этом не жалею. Не жалею и никогда не пожалею, потому что такого чувства в моей жизни больше никогда не будет.

Всю жизнь я отдавала себе отчет в том, что живу в жестоком мире. Я выбрала себе столь неприглядную с точки зрения многих моралистов профессию, потому что доминирование давало мне ощущение контроля и безопасности. Подчиняя других людей и используя их грязные секреты, я выстроила вокруг себя защитную стену, за которую никому не удавалось пробиться. Никому, кроме него.

Я не сразу смогла, говоря моим же языком, «осознать своё поражение». Наверное, смутно, где-то глубоко в душе я с самого начала знала, что он никогда не поддастся моим чарам. Он и его старший брат, они были другие. Ими двигала не похоть, а что-то ещё, это я поняла сразу же, но что же это было?.. Это вечное мужское желание покрасоваться, добиться власти и успеха? Нет, это было бы слишком просто. Давняя детская травма, неуверенность в себе, боязнь других людей? Нет, это слишком глупо. Ими двигало что-то иное, и, кажется, теперь я наконец поняла, что это было. Боязнь одиночества. Страх уйти из этого мира, не совершив ничего великого. А также смутный ужас перед лицом перспективы остаться наедине с самим собой.

Я лежала, не шевелясь, и слушала, как грохочут снаружи колёса старого грузовика. Он сидел рядом, неподвижный, бесстрастный, словно не замечающий моего присутствия. Как же сильно мне хотелось схватить его за руку, вцепиться в него пальцами, ощутить, что он действительно здесь. И как же сильно мне хотелось его. В мире, который я знала, было так мало настоящей любви. А он… Боже, если я когда-нибудь встречу женщину, что сломает его сопротивление, я расцарапаю ей лицо. Он любит меня, я это точно знаю — если бы не любил, то не поехал бы на край света, чтобы меня спасти. Но это не та любовь, ради которой он готов идти на жертву. Жертва. Да, близость для него — это жертва. Он никогда не отдаст себя женщине, способной пробудить в нём то непреодолимое чувство одиночества, которого он так боится. А я… Что ж, в этом он прав — как был прав и во всём остальном. Моя любовь не ищет покоя, и я никогда не перестану рисковать.

Мы ехали ещё около часа — всё такие же неподвижные, безмолвные, бесстрастные. Я ни о чём не думала и ни о чём не волновалась. Он уже всё предусмотрел. Каким бы ни был его план, я знала — изъянов в нём нет. Теперь, что бы ни случилось, я снова была под защитой.

Когда мы расставались, я всё же не смогла сдержаться. Переполнявшие моё сердце эмоции словно выплеснулись через край. Я схватила его бледное, тонкое запястье и, притянув его к себе, хотела коснуться губами его губ — но он повернул голову, и я всего лишь поцеловала его в щёку. Провожая взглядом его тонкий силуэт, я почувствовала, как мои губы невольно трогает улыбка. В конце концов, у меня всё ещё был его телефон.

Примечания:

Единственная в этом фанфике глава, действие которой происходит в альтернативной реальности, где Молли и Майкрофт начали встречаться после событий второго сезона (см. также фанфики "Первое Рождество" и "Шерлок Холмс и дело о трёх женщинах" из цикла "Сага о Холмсах")

Лучи утреннего солнца ласково коснулись закрывавших окно тюлевых занавесок, и я не смогла сдержать улыбку. Я не помнила, когда последний раз в Лондоне светило такое яркое солнце, и не помнила, когда последний раз чувствовала себя такой счастливой. Наверное, никогда.

Под белым пуховым одеялом, которым я была накрыта почти с головой, мне было очень тепло, несмотря на то, что на мне не было никакой одежды. Стараясь не шевелиться, чтобы не выдать факта своего пробуждения, я прислушалась к ровному дыханию спящего рядом мужчины. Он ещё не проснулся, и его руки мягко прижимали меня к себе — словно с того момента, как он обнял меня ночью, не прошло и минуты.

Я не хотела просыпаться первой этим утром и, надеясь, что скоро снова засну, закрыла глаза, стараясь вернуться в мир грёз, не думая о том, что сегодня произошло. Но чем больше я уговаривала себя об этом не думать, тем больше мне хотелось заново всё пережить, и тем сильнее начинало стучать сердце у меня в груди. Это же неправда, верно? Не по-настоящему? Ведь со мной такого никогда бы не произошло. Я бы никогда не нашла свою вторую половинку, и на меня никогда не обратил бы внимания такой мужчина, как он.

Всю свою жизнь, уже с ранних лет, я привыкла считать себя самым обыкновенным человеком. У меня были подружки, но их шумные забавы и бесконечные переживания из-за парней были мне чужды, и поэтому я чувствовала себя немного одинокой. Я любила учиться и уже в пятнадцать лет поняла, что хочу быть врачом. Медицина (и особенно анатомия) очень легко мне давалась. У меня была хорошая память, а мой аналитический ум позволял мне схватывать на лету химические формулы и законы, полезные в моей профессии. Я не была затворницей — ходила на вечеринки, путешествовала с друзьями, даже заводила какие-то лёгкие, ни к чему не обязывающие романы. Но всё это меня не трогало. Я никогда не придавала большого значения материальным вещам, понимая, что на свете есть нечто гораздо более важное.

Наверное, поэтому из всех возможных медицинских профессий я выбрала профессию патологоанатома. Да, все эти бесконечные шутки и анекдоты — сначала они меня смущали, но со временем я просто перестала обращать на них внимание. Я не выбрала эту работу, потому что она была «легче», чем работа с живыми пациентами (предубеждение, которое, несмотря на мой спокойный характер, всё же несколько меня задевало). Я выбрала её, потому что кто-то должен этим заниматься. Кто-то должен воспринимать смерть как нормальную составляющую человеческого бытия. Кто-то должен приходить в морг и видеть перед собой не бездыханные куски плоти, некогда бывшие их любимыми людьми, а нуждающиеся в проводнике человеческие души, отправляющиеся в свой последний путь. И я понимала, что мне суждено было стать этим проводником, этим кем-то, кто будет рядом с умершими, пока они ещё не готовы были окончательно перейти в иной мир.

Некоторые мои знакомые не переставали удивляться моему выбору и восхищались, как они говорили, моей выдержкой — словно для выполнения этой работы мне требовались какие-то особые умения. Нет, я никогда не испытывала никакого психологического давления или стресса, работая патологоанатомом и проводя весь свой рабочий день в морге. Просто таковой была моя судьба, и я приняла её без всяких возражений. Моя работа была чрезвычайно важной, и я очень её любила. Да, конечно, я понимала, что она вряд ли принесёт мне некие захватывающие эмоции, но я ведь в этом и не нуждалась, ведь верно?

На этой мысли поток моих размышлений задержался, и я невольно вздрогнула. Задумавшись, я не заметила, как начала легонько водить кончиками пальцев по его обнажённой спине. Нет, сразу же сказала я себе, от этого движения он не проснётся. Я ведь уже хорошо его знаю и должна понимать, что это скорее его успокоит, чем взволнует.

Моей жизни было суждено измениться из-за того, что на одной из лондонских улиц — в самом центре города, недалеко от здания парламента — нашли чей-то неопознанный труп, судьбу которого полицейские Скотланд-Ярда оказались неспособными установить самостоятельно. В помощь им был вызван некий молодой человек, по его собственному определению, «единственный в мире» детектив-консультант. И пусть в моей жизни было много знакомств, только эта встреча изменила её навсегда.

Конечно, я сразу же в него втюрилась. «Втюрилась», наверное, звучит слишком по-девчоночьи, но сейчас я понимаю, что именно так это и называлось. Он показался мне пришельцем с другой планеты. Высокий, эффектный, с очень нетипичной внешностью и ещё более нетипичным поведением — таких людей в своей жизни я ещё не встречала. Конечно, я сразу же начала терять в его присутствии всякую сообразительность и рациональность, и, конечно, он не обращал на меня никакого внимания. Таков уж он был — слишком умный для этого мира, чтобы замечать таких незначительных персон, как я.

И вот год назад ему понадобилась моя помощь. Собственно, моя помощь ему была нужна всегда — кто-то ведь должен был беспрепятственно пускать его в морг — но этот случай был исключительным. На сей раз ему нужно было исчезнуть — и сделать это так, чтобы никто ни о чём не догадался. Задача была непростой, но мы всё-таки справились.

И только через пару недель после его исчезновения я поняла, что не одни мои усилия сыграли решающую роль в успехе нашего заковыристого плана. На самом деле я была лишь винтиком, небольшим звеном. Главным организатором оказался его старший брат. И это именно он, если довести сказанное мною до конца, навсегда изменил мою судьбу.

Конечно, они никогда этого не признают, но они были очень похожи. Оба очень умные, оба очень красивые (хоть старший, конечно, был чуточку симпатичнее), оба такие необычные. Но привлекло меня в нем именно отличие. Отличие от его младшего брата, который — по крайней мере, рядом со мной — никогда не был вдумчивым и рассудительным, никогда не вслушивался в то, что ему говорят, и, по сути, никогда не обращал на меня внимания (если не считать того случая, когда ему действительно понадобилась моя помощь). А старший был именно таким. Стоит ли удивляться, что очень скоро я в него влюбилась — именно влюбилась, так, как влюбляются на всю жизнь. Нет, стоило удивляться другому — тому, что он влюбился в меня.

И я удивлялась этому ровно до сегодняшнего дня. До того момента, когда, после нашего очередного свидания у него дома, он спросил, не хочу ли я остаться на ночь. Он всегда был очень сдержанным и держался с большим достоинством, но сейчас я могла поклясться, что в его голосе слышалась робость. Он боялся, что я откажусь. Боялся, потому что это был очень серьёзный шаг. Он не хотел идти на него, если я не была к этому готова. Но я, сама того не зная, уже давно этого хотела. Хотела стать частью его жизни, чтобы отныне никогда с ним не расставаться.

Машинально я прижалась к его плечу, вслушиваясь в стук его сердца. В тот момент мне захотелось плакать, и я знала, что если я поддамся этому желанию, это будут вовсе не слёзы счастья. Нет, это будут слёзы облегчения, наступившего оттого, что сегодня ночью умерло наше одиночество. Из-за него мы и полюбили друг друга. Я была одинока, когда сопровождала людей в последний путь, а он был одинок, когда пытался разобраться с их земными слабостями. Я знала, что он работал на правительство, и понимала, что эта работа связана не столько с политикой, сколько с преодолением человеческих страстей, с бесконечными попытками разобраться с последствиями их необдуманных поступков и решений. Стоило ли удивляться тому, что он нашёл во мне родственную душу и пригласил разделить с ним его жизнь. Только я и смогу его понять — другой человек, который видит людей неприкрытыми и обнажёнными и, несмотря на это, остаётся с ними до конца.

Я почувствовала, как он легонько вздрогнул во сне, и, чуть приподнявшись, коснулась губами его щеки. Слегка повернув голову, прячась от ярких солнечных лучей, я приготовилась встретить его взгляд в это наше первое новое утро.

На секунду задержав дыхание, я прижалась к холодному кафелю, вслушиваясь в утреннюю тишину, которую сама только что нарушила. Через несколько мгновений я с облегчением выдохнула, опускаясь прямо на пол и слегка запрокидывая назад голову.

Нет, это никуда не годится. Нервы нервами, но не до такой же степени. Неужели я начинаю стареть? Как же это ужасно. Раньше меня никогда не тошнило, даже перед самыми ответственными заданиями. Видимо, всё-таки подсознательное чувство меня не обмануло — свадьба не идёт с ними ни в какое сравнение.

Съёжившись в комочек между унитазом и корзиной для белья (как-то это унизительно, честное слово), я попыталась выровнять дыхание и понять, стоит ли ожидать очередного приступа. Вроде бы нет. Какой же всё-таки конфуз. Слава Богу, мой жених (да уж, слово это с его образом никак не вязалось) не проснулся от моих утренних «похождений». Вообще-то, конечно, надо бы было отправить его провести ночь перед свадьбой в какой-нибудь гостинице, но, зная его — благодарю покорно. Отправившись с лучшим другом на мальчишник, они вдрызг напились уже спустя два часа, а ночью устроили дебош на чьей-то квартире, из-за чего, к вящей радости одного инспектора Скотланд-Ярда, угодили до утра за решётку. Страшно представить, что бы они ещё выкинули, оставь я их без присмотра на ещё один вечер.

Так, кажется, всё обошлось. Картинка перед глазами перестала расплываться в разные стороны, а тело постепенно покидала внезапно нахлынувшая слабость. Да уж, учудила. И с чего бы это? Я ведь действительно никогда не волновалась, и нервы у меня были железные. Неужели…

Снова закрывая глаза, я прикусила губу, подавляя невольно вырвавшуюся горькую усмешку. Конечно, своё тело, как и свои нервы, я ещё могла обмануть. А свою совесть — это уже вряд ли.

Да, ведь сейчас, когда до свадьбы оставалось несколько часов, у меня ещё сохранялся шанс пойти на попятную и во всём признаться. Точнее, всё рассказать. Я ведь фактически не лгала — я просто не договаривала, а это было совсем другое. Впрочем, нет, почувствовала я в груди предательский укол. Конечно, это было то же самое. Брак, основанный на обмане и полуправде, действительным считаться не может.

Сколько времени я провела, взвешивая все за и против? Наверное, за этот год с небольшим не было ни минуты, когда я не думала о том, стоит ли открыть ему всю правду. И сколько раз я убеждала себя в том, что ничего страшного в этом не будет, что он, человек, который так много пережил, наверняка меня поймёт. Что мы с ним так друг другу подходили, что он не сможет меня осудить, не вынесет мне приговора и не будет считать меня виноватой — как не считала себя виноватой я сама.

Да, и не нужно было удивляться — я никогда не испытывала угрызений совести или чувства вины из-за того, что когда-то решила стать профессиональной убийцей. Я никогда не лишала жизни невинных. На моём счету были сотни террористов, наркоторговцев, бандитов и сутенёров, но невинных людей я не убивала никогда. Конечно, нам — мне и остальным ребятам из «Агры» — много раз предлагали такие задания, но я всегда стояла на своём и твёрдо говорила «нет». Я отправила в ад множество преступников — и скатертью дорога — но я никогда не лишила жизни ни в чём не повинного человека.

Наверное, только это твёрдое убеждение в собственной правоте и не лишило меня рассудка за все эти годы, позволив сохранить холодную голову и непоколебимую беспристрастность. Я наказывала преступников и делала это гораздо быстрее, чем на то было способно обычное государственное правосудие. Да, иногда это была очень грязная, неприглядная работа. Но кто-то должен был её делать.

А потом случился Тбилиси, и я разом всё потеряла. В какой-то степени, всё что ни делается… Нет, отогнала я от себя эту мысль. В тот день я потеряла всех своих друзей. Я и сама должна была погибнуть, но почему-то выжила. Я долго не могла понять причины этого, пока в прошлом году мне всё не стало ясно. Я выжила, чтобы встретить его.

Конечно, нас не могло не потянуть друг к другу. Мы оба прошли через ад (разве что его война всё же была немного короче). Мы оба очень чутко воспринимали то, что с нами происходило, и оба каким-то невероятным образом умудрились не очерстветь, не потерять себя в разыгрывавшейся вокруг катастрофе. И мы оба были готовы в любой момент снова стать солдатами, только уже на «гражданской» службе, что подчас таит в себе гораздо больше опасностей, чем самая жестокая война.

Но… Да уж, закатила я глаза, разглядывая белоснежный потолок нашей чистенькой, уютной ванной комнаты — всегда есть это «но», не правда ли? В первые недели, что мы встречались, пока ещё осторожно присматриваясь друг к другу, меня поразило, как он страдал. Нет, я знала, что чувствуют люди, пережившие потерю — я сама к тому моменту уже успела многих потерять, — но то, что случилось с ним… Будто часть его души буквально вынули и обратили в пепел, и теперь он жил лишь с половиной себя. Как в том популярном фэнтези, где жуткие твари высасывали из человека душу. Меня всегда поражал этот литературный образ, а сейчас я встретилась с человеком, с которым это произошло в реальности.

И разве можно было, учитывая это обстоятельство, винить меня в том, что я скрыла от него правду о своём прошлом? Она бы его убила, в этом не могло быть никаких сомнений. После смерти его лучшего друга этот удар добил бы его окончательно, и он наверняка наложил бы на себя руки, даже не став слушать моих жалких попыток оправдаться.

Поэтому я промолчала. Я не могла его потерять. Я так сильно его полюбила, столь сильным было моё желание навсегда соединить наши жизни в одну, что я промолчала, сочтя это утаивание высшим благом, которым были способны одарить нас небеса. Я уже представляла себе, как мы вместе начнём новую жизнь, как он забудет о своей потере, а я забуду о своей прежней жизни. И пусть на это уйдут годы, в конечном итоге всё обязательно будет хорошо, как в тех детских сказках, неизбежно заканчивающихся словами «и жили они долго и счастливо».

И тут моим радужным планам почти пришёл конец. «Пришёл конец», потому что несколько месяцев назад «умерший» друг внезапно «воскрес», озарив своим появлением ужин, который должен был стать самым незабываемым в нашей жизни. Я была поражена. Поражена, надо признать, скорее в хорошем смысле — отсюда и слово «почти». Интуитивно я сразу же почувствовала, что он не только не сможет меня раскусить — слишком уж часто эмоции и любовь к театральным эффектам вносили корректировки в его логические рассуждения — но и станет моим хорошим другом. Не стоит понимать это неправильно — мне искренне захотелось с ним подружиться. Он был очень умным, забавным, немного ранимым и бесконечно впечатлительным. Под воздействием его обаяния я даже позволила себе расслабиться и, словно глупая тетеря, дала ему повод подозревать меня в неких экстраординарных способностях («Это что-то вроде кода!..»), но, поскольку его разум оказался затуманен эмоциональным выбросом, он, несмотря на всю свою гениальность, повёл себя как ещё более глупая тетеря, совершенно ничего не заподозрив.

Сделав глубокий вдох, я посмотрела на висящие в ванной комнате часы. До его пробуждения у меня оставалось ещё около десяти минут — для шокирующих признаний срок более чем достаточный. Если сейчас я промолчу, назад дороги не будет. Если сейчас я ничего не скажу, то потом, если — не приведи Господь! — правда всё же откроется, я всё потеряю. И некому будет встать на мою сторону. Потрясение будет слишком тяжёлым для них обоих, и они оба меня растерзают.

Поднявшись с пола, я быстро умылась и посмотрела на себя в зеркало. Сегодня был день моей свадьбы. Мой любимый человек наконец-то дождался начала своей новой, счастливой жизни. Его лучший друг будет говорить трогательную речь, которая, конечно, вызовет слёзы на глазах всех гостей, а потом сыграет на скрипке. Самый счастливый день в нашей жизни. Выходя навстречу этим незабываемым мгновениям, я уже знала, какое нужно было принять решение.

Детские голоса и звуки ребячьей возни вывели меня из размышлений. Я подняла голову и увидела двух малышей, что играли на детской площадке ярдах в двадцати от моей скамейки. Мальчику на вид было лет пять, а девочке года три. Они оба громко смеялись, держась за руки, словно радуясь какому-то событию, кажущемуся столь важным в их ещё слишком короткой жизни.

Странно — в такие моменты я словно покидала собственное тело и могла посмотреть на себя со стороны, полностью осознавая всю мощь своего интеллекта, но при этом дистанцируясь от его негативных влияний. Это происходило довольно редко, и поэтому каждый такой случай вызывал у меня массу любопытства. Я знала, что ощущения, чувства и переживания являются следствием происходящих в моём организме химических реакций, а потому научилась полностью их игнорировать. Но иногда система давала сбой, и на несколько мгновений, словно сквозь небольшую трещину в стене, в мой мир холодного рассудка врывались какие-то совершенно посторонние частицы, затуманивавшие мой взор и мешавшие здраво мыслить.

Я несколько раз моргнула, прогоняя наваждение, и вновь вернулась к занимавшему меня предмету. Необходимо было подвести итоги дня, а они были весьма удовлетворительными. Всё прошло так, как я и рассчитывала. Вечно падкий до женского внимания доктор Ватсон не устоял перед моими чарами, но на что-то серьёзное так и не решился, почувствовав муки совести. Бедный-бедный доктор. Что бы он делал без своей совести и без своей морали. Наверняка его жизнь была бы гораздо проще, не смогла я подавить лукавой улыбки. Джима бы это повеселило. Он ведь предсказывал, что так всё и будет. Милый, милый Джим. Как всё-таки хорошо быть мёртвым, не правда ли?

Я поднялась со своей скамейки и медленно, прогулочным шагом, мечтательно потупив взор, пошла к выходу из парка. Сегодня у меня было ещё одно дело, но оно не потребует от меня никаких усилий. А завтра можно будет возвращаться в «Шеррингфорд». Добрый управляющий отпустил меня всего на неделю и очень, очень настоятельно рекомендовал придерживаться графика. Какими внимательными становятся эти люди, когда их близким угрожает смерть. Но нет, мне не в чем было его упрекнуть. В конце концов, он был прав. Я ведь не хочу, чтобы мой добрый старший братец раньше времени начал о чём-то догадываться и испортил мне всю мою замечательную игру. Поэтому в старый-добрый «Шеррингфорд» нужно вернуться вовремя и вновь изобразить перед дорогим братишкой послушную, покорную узницу.

Удивительно, подумала я, продолжая улыбаться себе под нос и рассматривать погружающийся в вечерние сумерки Лондон, не обращая никакого внимания на его примитивную красоту. Я ведь никогда ни в чём его не винила. Бедный грустный Майкрофт. Он так боялся огорчить маму и папу, что во всём послушался нашего доброго дядюшку. Он ведь просто не понимал, что ещё можно сделать. Умненький, хорошенький Майкрофт — слишком недалёкий, чтобы разгадать самую простую загадочку. Нет, милый братец, с тобой я играть не буду. С тобой всегда было слишком скучно — ты ведь такой занудный и предсказуемый. Нет, мне нужен кто-то совсем другой. Тот, кого мы оба любим больше всего на свете.

Любим. Сознание споткнулось об это слово, и я замерла как вкопанная, не замечая никого вокруг. Вспышкой в моём мозгу снова возникли те двое детей из парка. Двое радостных, смеющихся, счастливых детей. Мальчик и девочка. Брат и сестра.

Словно по щелчку я резко привела сознание в порядок и сдвинулась с места, на время выключая всякие мысли и рассуждения — сейчас они не были мне нужны. Через десять минут умеренной ходьбы я добралась до торгового центра, заранее выбранного для самой простой операции. Поднявшись на лифте на третий этаж, я зашла в женский туалет, где уже была приготовлена сменная одежда. Запершись в кабинке, я скинула с себя неудобную джинсовку, стянула дурацкое жёлтое платье и затолкала их в рюкзак. Освободившись от браслетов и колец, я наконец-то с наслаждением сняла парик и распустила свои прекрасные чёрные кудри. Дав голове немного отдохнуть, я собрала волосы в пучок, натянула джинсы и свободную белую рубашку. Спрятав всё лишнее в рюкзак, я вышла из кабинки и умылась. Яркий, лоснящийся макияж, делавший меня похожей на неваляшку, уступил место моему настоящему лицу с его резкими чертами, длинным прямым носом и выразительными глазами.

Выйдя из торгового центра, я не торопясь пошла по улице. Иногда, признаюсь, мне хотелось привлекать к себе внимание нелепыми нарядами, бросающимися в глаза аксессуарами или растрёпанными причёсками, но сегодня был не тот день. Проанализировав своё состояние, я пришла к неизбежному выводу, что операция «Измена» повлияла на меня не совсем благоприятным образом. Раньше, останавливаясь на несколько дней в Лондоне, я никогда не замечала того, что окружает меня вокруг, и никаких брешей в моём сознании я не наблюдала. А сегодня… Сегодня непрошеные мысли лезли в голову сами — как тогда, много лет назад, незадолго до того, как Редберд навсегда покинул этот мир. Я никак не могла сфокусироваться, словно испорченный микроскоп. Наверное, так ощущала бы себя треснувшая лупа, если бы она не была неодушевлённым предметом. В голове сменяли друг друга какие-то искажённые образы, нелепые вопросы, а в душе — если, конечно, она у меня была — зарождались какие-то сомнения. Сомнения. Худшее, что можно себе представить в моей жизни. Идеальный разум не сомневается. И не сожалеет. Ни о чём и никогда. Разве Джим хоть секунду сожалел? Нет. Разве я хоть мгновение сомневалась, когда вершила суд над Редбердом? Нет. И разве он…

Я вдруг остановилась, словно на полсекунды моё сердце перестало биться. Опять. Уже второй раз за сегодняшний день. Сбой системы. Повторяю: сбой системы.

Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, я огляделась и только сейчас поняла, что почти достигла места назначения. Да, вот ведь она, эта улица. Я была здесь уже несколько раз и знала, что разоблачение мне не грозит, но всё равно осторожность была не лишней. К тому же, после сегодняшнего вечера я здесь появляться не буду. Впереди у нас была целая игра, и я не хотела всё испортить одним неловким движением.

Не поднимая глаз, я прошла к дому номер 220. Какие же всё-таки глупые эти люди. Притвориться бедной эмигранткой, что ищет работу (конечно, я могла легко изобразить любой акцент), убраться пару раз в квартире, сделать дубликат ключей и узнать, когда хозяев не будет дома. Небрежных людей легко сломать — всё, как и говорил дорогой Джим.

Я прошла в гостиную на втором этаже. Бросив рюкзак на диван, я выждала несколько мгновений, а затем, двигаясь бесшумно и почти незаметно, подошла к окну. Тюлевые занавески и сама планировка квартиры служили мне идеальным убежищем. Не к чему придраться.

Не шевелясь, я посмотрела в окна квартиры напротив. Всё было так, как я того и ожидала. В камине уже горел огонь. В кухне (было плохо видно, но я и так всё знала) возилась миссис Хадсон, упорно пытаясь создать порядок из хаоса. Мышка Молли сегодня не придёт (у неё была ночная смена), но вчера днём она заскочила на чай, узнать, как поживает страдающее бедро домовладелицы. А вот «мистер и миссис Камикадзе» уже на месте. Она ходит взад-вперёд, баюкая на ходу их маленькую дочку (видимо, колики уже перестали её мучить). Он с кем-то разговаривает… Да, конечно, это инспектор Лестрейд. Опять пришёл с очередным делом. Кажется, на сей раз это случай с картонной коробкой. Элементарно. И вот к нему подходит он.

От напряжения у меня заболели голова и глаза, но я этого не замечаю. Как не замечаю и того, что открывшаяся в стене трещина поглощает меня с головой. Мы так похожи. Те же глаза, тот же нос, те же непослушные чёрные кудри. Мы должны были быть неразлучны, но мы не видели друг друга уже больше тридцати лет. У него теперь была жизнь. А у меня не было ничего. И он даже не знал о моём существовании. Не знал о существовании самого близкого на свете человека. Его родной сестры.

Я отворачиваюсь от окна, до крови кусая губы. Игра не заканчивается никогда. И этот раунд останется за мной.