Английские розы (джен)

Детские голоса и звуки ребячьей возни вывели меня из размышлений. Я подняла голову и увидела двух малышей, что играли на детской площадке ярдах в двадцати от моей скамейки. Мальчику на вид было лет пять, а девочке года три. Они оба громко смеялись, держась за руки, словно радуясь какому-то событию, кажущемуся столь важным в их ещё слишком короткой жизни.

Странно — в такие моменты я словно покидала собственное тело и могла посмотреть на себя со стороны, полностью осознавая всю мощь своего интеллекта, но при этом дистанцируясь от его негативных влияний. Это происходило довольно редко, и поэтому каждый такой случай вызывал у меня массу любопытства. Я знала, что ощущения, чувства и переживания являются следствием происходящих в моём организме химических реакций, а потому научилась полностью их игнорировать. Но иногда система давала сбой, и на несколько мгновений, словно сквозь небольшую трещину в стене, в мой мир холодного рассудка врывались какие-то совершенно посторонние частицы, затуманивавшие мой взор и мешавшие здраво мыслить.

Я несколько раз моргнула, прогоняя наваждение, и вновь вернулась к занимавшему меня предмету. Необходимо было подвести итоги дня, а они были весьма удовлетворительными. Всё прошло так, как я и рассчитывала. Вечно падкий до женского внимания доктор Ватсон не устоял перед моими чарами, но на что-то серьёзное так и не решился, почувствовав муки совести. Бедный-бедный доктор. Что бы он делал без своей совести и без своей морали. Наверняка его жизнь была бы гораздо проще, не смогла я подавить лукавой улыбки. Джима бы это повеселило. Он ведь предсказывал, что так всё и будет. Милый, милый Джим. Как всё-таки хорошо быть мёртвым, не правда ли?

Я поднялась со своей скамейки и медленно, прогулочным шагом, мечтательно потупив взор, пошла к выходу из парка. Сегодня у меня было ещё одно дело, но оно не потребует от меня никаких усилий. А завтра можно будет возвращаться в «Шеррингфорд». Добрый управляющий отпустил меня всего на неделю и очень, очень настоятельно рекомендовал придерживаться графика. Какими внимательными становятся эти люди, когда их близким угрожает смерть. Но нет, мне не в чем было его упрекнуть. В конце концов, он был прав. Я ведь не хочу, чтобы мой добрый старший братец раньше времени начал о чём-то догадываться и испортил мне всю мою замечательную игру. Поэтому в старый-добрый «Шеррингфорд» нужно вернуться вовремя и вновь изобразить перед дорогим братишкой послушную, покорную узницу.

Удивительно, подумала я, продолжая улыбаться себе под нос и рассматривать погружающийся в вечерние сумерки Лондон, не обращая никакого внимания на его примитивную красоту. Я ведь никогда ни в чём его не винила. Бедный грустный Майкрофт. Он так боялся огорчить маму и папу, что во всём послушался нашего доброго дядюшку. Он ведь просто не понимал, что ещё можно сделать. Умненький, хорошенький Майкрофт — слишком недалёкий, чтобы разгадать самую простую загадочку. Нет, милый братец, с тобой я играть не буду. С тобой всегда было слишком скучно — ты ведь такой занудный и предсказуемый. Нет, мне нужен кто-то совсем другой. Тот, кого мы оба любим больше всего на свете.

Любим. Сознание споткнулось об это слово, и я замерла как вкопанная, не замечая никого вокруг. Вспышкой в моём мозгу снова возникли те двое детей из парка. Двое радостных, смеющихся, счастливых детей. Мальчик и девочка. Брат и сестра.

Словно по щелчку я резко привела сознание в порядок и сдвинулась с места, на время выключая всякие мысли и рассуждения — сейчас они не были мне нужны. Через десять минут умеренной ходьбы я добралась до торгового центра, заранее выбранного для самой простой операции. Поднявшись на лифте на третий этаж, я зашла в женский туалет, где уже была приготовлена сменная одежда. Запершись в кабинке, я скинула с себя неудобную джинсовку, стянула дурацкое жёлтое платье и затолкала их в рюкзак. Освободившись от браслетов и колец, я наконец-то с наслаждением сняла парик и распустила свои прекрасные чёрные кудри. Дав голове немного отдохнуть, я собрала волосы в пучок, натянула джинсы и свободную белую рубашку. Спрятав всё лишнее в рюкзак, я вышла из кабинки и умылась. Яркий, лоснящийся макияж, делавший меня похожей на неваляшку, уступил место моему настоящему лицу с его резкими чертами, длинным прямым носом и выразительными глазами.

Выйдя из торгового центра, я не торопясь пошла по улице. Иногда, признаюсь, мне хотелось привлекать к себе внимание нелепыми нарядами, бросающимися в глаза аксессуарами или растрёпанными причёсками, но сегодня был не тот день. Проанализировав своё состояние, я пришла к неизбежному выводу, что операция «Измена» повлияла на меня не совсем благоприятным образом. Раньше, останавливаясь на несколько дней в Лондоне, я никогда не замечала того, что окружает меня вокруг, и никаких брешей в моём сознании я не наблюдала. А сегодня… Сегодня непрошеные мысли лезли в голову сами — как тогда, много лет назад, незадолго до того, как Редберд навсегда покинул этот мир. Я никак не могла сфокусироваться, словно испорченный микроскоп. Наверное, так ощущала бы себя треснувшая лупа, если бы она не была неодушевлённым предметом. В голове сменяли друг друга какие-то искажённые образы, нелепые вопросы, а в душе — если, конечно, она у меня была — зарождались какие-то сомнения. Сомнения. Худшее, что можно себе представить в моей жизни. Идеальный разум не сомневается. И не сожалеет. Ни о чём и никогда. Разве Джим хоть секунду сожалел? Нет. Разве я хоть мгновение сомневалась, когда вершила суд над Редбердом? Нет. И разве он…

Я вдруг остановилась, словно на полсекунды моё сердце перестало биться. Опять. Уже второй раз за сегодняшний день. Сбой системы. Повторяю: сбой системы.

Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, я огляделась и только сейчас поняла, что почти достигла места назначения. Да, вот ведь она, эта улица. Я была здесь уже несколько раз и знала, что разоблачение мне не грозит, но всё равно осторожность была не лишней. К тому же, после сегодняшнего вечера я здесь появляться не буду. Впереди у нас была целая игра, и я не хотела всё испортить одним неловким движением.

Не поднимая глаз, я прошла к дому номер 220. Какие же всё-таки глупые эти люди. Притвориться бедной эмигранткой, что ищет работу (конечно, я могла легко изобразить любой акцент), убраться пару раз в квартире, сделать дубликат ключей и узнать, когда хозяев не будет дома. Небрежных людей легко сломать — всё, как и говорил дорогой Джим.

Я прошла в гостиную на втором этаже. Бросив рюкзак на диван, я выждала несколько мгновений, а затем, двигаясь бесшумно и почти незаметно, подошла к окну. Тюлевые занавески и сама планировка квартиры служили мне идеальным убежищем. Не к чему придраться.

Не шевелясь, я посмотрела в окна квартиры напротив. Всё было так, как я того и ожидала. В камине уже горел огонь. В кухне (было плохо видно, но я и так всё знала) возилась миссис Хадсон, упорно пытаясь создать порядок из хаоса. Мышка Молли сегодня не придёт (у неё была ночная смена), но вчера днём она заскочила на чай, узнать, как поживает страдающее бедро домовладелицы. А вот «мистер и миссис Камикадзе» уже на месте. Она ходит взад-вперёд, баюкая на ходу их маленькую дочку (видимо, колики уже перестали её мучить). Он с кем-то разговаривает… Да, конечно, это инспектор Лестрейд. Опять пришёл с очередным делом. Кажется, на сей раз это случай с картонной коробкой. Элементарно. И вот к нему подходит он.

От напряжения у меня заболели голова и глаза, но я этого не замечаю. Как не замечаю и того, что открывшаяся в стене трещина поглощает меня с головой. Мы так похожи. Те же глаза, тот же нос, те же непослушные чёрные кудри. Мы должны были быть неразлучны, но мы не видели друг друга уже больше тридцати лет. У него теперь была жизнь. А у меня не было ничего. И он даже не знал о моём существовании. Не знал о существовании самого близкого на свете человека. Его родной сестры.

Я отворачиваюсь от окна, до крови кусая губы. Игра не заканчивается никогда. И этот раунд останется за мной.