Родная (джен)

г. Сергач Горьковской области, май 1941 г.

— Са-по-ги мои то-го, пропускают аш-два-о, — брызги разлетаются во все стороны. Марусенька прыгает по лужам. Она очень любит химию и… физкультуру. Брат, конечно, пожурит её за новые яловые сапоги — такие мягкие, с вытисненными на коже узорами, но ей, младшенькой, всё можно. Простится, забудется…

* * *

склад боеприпасов, Горьковская область, ноябрь 1943 г.

«Хруп… хруп, хруп», — та же вода, только замёрзшая, под ногами. Снег. Теперь не хочется топтать его. Каждый звук выдаёт и предаёт. Воздух смёрз, но не от холода — от напряжения. Он обжигает, но не лицо, а сердце — слёживается в камень где-то за грудиной.

Хочется отвлечься, забыться, но нельзя. Смерть.

* * *

— Татары едут! Татары! — в своих воспоминаниях Маруся срывается с места и весело бежит навстречу повозкам.

Она красавица, а значит…

— Майрам, — знакомый татарин подхватывает её на бегу и усаживает к себе на возок. Маруся смеётся и болтает ногами: «Ох-ох, не дай бог с татарином знаться, незнакомая душа лезет целоваться», — в голове звучат слова недавно придуманной частушки. Марусенька — поэтесса.

Татарин уже ножом срезает горбушку с буханки белого, ещё тёплого хлеба и щедро укладывает на неё неровный кусок медовых сот. Маруся, благодаря за угощение лукавым взглядом, откусывает любимое лакомство.

Сегодня, после ярмарки, будет праздник. Вернувшиеся из Горького братья наверняка привезли ей новые платья в подарок. Этим летом ей будет шестнадцать.

* * *

Маруся поправляет на плече винтовку и приглаживает ткань новой шинели. Ткань английская нетяжёлая, приятная на ощупь: «Не то бы из неё сшить». От приклада у Маруси на плече отметина, на ладонях — мозоли. Это всё равно. И в шинели она красавица. А значит, никто не сможет отказать, если она попросит.

Маруся просит, но этот глухой не слышит.

— Тревога! Тревога! — крик раздаётся на секунду раньше того, как доносящийся издалека привычный гул самолётов становится угрожающе близким. Маруся бежит — нет, не прячется.

Полукругом выстроились зенитки. Подносить снаряды к ним — её задача. Каждый по восемнадцать килограммов. Будучи младшей из одиннадцати детей, Марусенька помнит, что ни один из её племянников ещё не дорос до такого веса. Снаряд за снарядом на руки, будто ребенка, — тяжесть разливается болью по плечам, предплечьям, груди... Плохой, неправильной болью. Нет страха, нет ярости, нет и адреналина, чтобы эту боль не замечать. Осталась только привычная изматывающая работа. Снаряды... Один за другим.

Усилия кажутся бессмысленными — на какую скорость ни поставь, а зенитка бьёт мимо. Несколько вспышек в небе, и кажется, будто снаряды падают обратно. Фугаски. Маруся бежит к складу: если один найдёт его крышу, сгорит всё. Нет, они не промахнутся. Фугаска за фугаской, на руки — и тащить, пока не взорвалась.

Удар за ударом. Взрывы наполняют уши, проникают глубже, каждый откладывается шрамом на сердце. Первый, второй, третий…

Сколько этих шрамов осталось? Никто не считал. Маруся и рада бы убежать в воспоминания — к счастливой матери и отцу, которые за всю жизнь не сказали друг другу ни одного грубого слова; к любящим и щедрым на нежности братьям.

Маруся замирает на мгновение, чтобы кожей почувствовать фотокарточку во внутреннем кармане. Ей бы вернуть тот день, такой беспечно длинный, заснуть, разморившись, на покосе под стогом, чтобы её потеряли дома, как сестрицу, а мать бы сказала: «День долга, косим да косим», — так спокойно, без надрыва, уверенная в том, что с ней ничего не случится.

Только время понеслось с угрожающей скоростью и неотвратимостью, ржавчиной вымарывая чувства, разъедая воспоминания.

* * *

Фотокарточка давно перекочевала в семейный альбом. Родительский дом пуст. Братья не вернулись с войны. Вырытый ими пруд зарос, и карпов там больше не наловить. В птичнике чисто и тихо. Мать умерла от голода, истаяла свечкой без слёз и жалоб. Маруся, сжимая кулаки, клянётся себе уехать отсюда с первым встречным. Даром, что она красавица. Злоба закипает в груди, самая худшая, чёрная, — она победила, но не спасла, не добилась ничего.

Будь они вместе под бомбёжкой, дели они один паёк… Она должна была забрать мать с собой, держать возле сердца, как фотокарточку, сейчас это кажется таким простым. Тысячи упущенных возможностей ложатся глубокими шрамами на сердце, вылезают наружу, лопается кожа на ногах…

* * *

Поволжье, февраль 2005 г.

Она больше не узнает ни стен, ни вида из окна, ни живущих с ней людей, которые называют себя её детьми. Забываясь в бреду и возвращаясь к реальности, думает об одном: «Я должна забрать с собой маму».