Последний же враг истребится (джен)

— В чем именно состояли ваши обязанности?

— Я была секретарем… Бумажная работа, протоколы суда.

— Итак, вы были секретарем в Комиссии по учету маггловских выродков?

— Да.

— Вы пытались отказаться от этой работы?

— Нет.

— Вы поддерживали режим Волдеморта?

— Не знаю.

— Как это вы не знаете, миссис Хопкирк?

— Я просто работала.

* * *

— Девочки, Скримджер убит. Его место займет Пий Толстоватый, — сообщает заглянувший к нам Аббот и тут же захлопывает дверь, и мы слышим его удаляющиеся шаги.

Я знаю, что Толстоватый был ответственным сотрудником и вообще на хорошем счету, но он никогда бы не стал министром, если бы все не изменилось.

Мы с Кристой, моей напарницей, снова закрываемся в своем кабинете на Коллопортус. И ждем. Чего? Не знаю. Криста расхаживает из стороны в сторону вдоль столов и стопок бумаг, заламывает руки. Кажется, что сегодня такой день, когда не известно, проснемся ли мы завтра. Наступит ли для нас второе августа?

— Криста, хватит! — впервые, наверное, в своей жизни, на работе повышаю голос, когда ее мельтешение становится совсем невыносимым и она задевает бедром пачку бумаг.

Я собираю бумаги и аккуратно вручную складываю их снова в алфавитном порядке. Бумаги должны быть всегда в порядке, иначе потом концы с концами не сведешь. Уж я за пятнадцать лет работы в этом отделе успела это понять.

— Да как ты можешь быть такой спокойной, Муфалда! — взрывается Криста.

Она моложе меня, ее недавно определили сюда. Она не помнит прошлую войну. Да кому я лгу, я ее тоже не помню, хотя застала ее во взрослом возрасте. В то время я училась в Хогвартсе. На одном курсе с милой Лили Эванс, нашим лучиком света, старостой, девушкой, которая, казалось, всегда знала, что есть справедливость. Знала ли?

В отличие от меня, Лили Эванс могла быть сразу в нескольких местах одновременно, быть, как будто, сразу двумя или тремя людьми. Жена Джеймса, мать Гарри, член Ордена Феникса. Мы никогда не дружили. И тогда все это не имело никакого отношения к происходящему.

— Криста, мы ничего не можем изменить.

— Но что нам делать?

— Наверное, жить дальше.

* * *

— Так, в новый отдел я перевожу Муфалду, Криста, ты остаешься тут!

— Но…

— Никаких “но”, Криста. Амбридж сказала выделить ей человека, и не дай Мерлин, этот человек накосячит. Зная эту суку, мы все огребем немало дерьма. Муфалда внимательная, знает свое дело, — ты остаешься.

— Я не справлюсь одна!

— Пришлю стажера, разберешься. Или ты сама хотела пойти работать к Жабе?

Меня никто не спрашивает, а Криста еще эгоистично смеет возмущаться, что ее оставляют работать тут в одиночку. Не тебе, милая, предстоит каждый день лицезреть мерзкую рожу Амбридж. Комиссия по регистрации маггловских выродков. Представляю разговор из школьных будней, как на шестом курсе милая Лили Эванс спрашивает:

— Муфалда, а ты где будешь работать после школы?

— М-м-м, даже не знаю, Лили, дай-ка подумать. Наверное, это будет комиссия по регистрации маггловских выродков.

Я истерично хихикаю и тут же замолкаю под строгим взглядом Джеймса Аббота, начальника нашего отдела по контролю за магией несовершеннолетних.

— Все, Муфалда, иди к Амбридж, она ждет тебя.

И я иду на негнущихся ногах, поправляя по дороге выбившиеся из пучка пряди волос. Амбридж не Аббот, она не простит прегрешений. Подойдя к кабинету, вижу торчащий из двери глаз. Присматриваюсь, и что-то есть в этом глазу знакомое, но я так и не могу понять, что именно. Вздохнув, стучу в дверь.

— Входи, дорогая.

На Амбридж, как обычно, розовый костюм, а лицо ее приторное, как сладкая, только что растопленная карамель. И вместо сладости чувствуешь, как она обжигает язык, но и выплюнуть ее не можешь, потому что она уже во рту, она уже прилипла к небу.

— Ты Хопкирк… Матильда, да?

— Муфалда, — поправляю Амбридж.

И тут же натягиваю на лицо улыбку, будто извиняясь за свою дерзость, что позволила себе ее поправить. Ну что мне стоило быть Матильдой? Какая к Моргане разница?

— Верно. Чистокровная, муж?

— Чистокровная, мадам Амбридж. Муж полукровка.

— Дети?

— Двое. Оскару шестнадцать, он на шестом курсе, Оливии тринадцать, третий курс.

— Факультет?

— Мой или детей?

— Твой.

— Гриффиндор.

— А детей?

— Тоже.

— И зачем тогда уточняла, чей факультет, если нет разницы? — улыбается Амбридж.

Расплавленная карамель снова обжигает щеку, ни выплюнуть, ни холодной водой запить. Натянуто улыбаюсь в ответ ее шутке.

* * *

— Круцио!

Прихожу в себя от мучительной боли, будто каждую мельчайшую частичку моего тела проткнули раскаленными иглами. Самое страшное, что кажется, будто боль идет изнутри, во всех органах сразу, будто кто-то вывернул тело наизнанку, прежде чем эти раскаленные иглы воткнуть. Извиваюсь и кричу, даже не пытаясь сдерживать себя. Я уже умерла? Что произошло? Мой мучитель прерывает заклинание спустя бесконечно долгую минуту, а может, три или целую вечность. И у меня нет сил ни попытаться подняться, ни даже открыть глаза.

— Еще один проступок или любая оплошность с вашей стороны, миссис Хопкирк… У вас дочь учится в школе, верно? Оливия?

Открываю рот, чтобы ответить, но не могу произнести ни слова. Губы беззвучно шевелятся в попытке воспроизвести звук, но тишину так и не прерывает мой жалкий голос. Перед глазами расплывается фигура в темной мантии, и я не знаю, кто меня пытал. Я должна что-то сказать! Должна что-то сделать! Что с моей дочерью, почему я здесь? Помню лишь, что шла утром на работу. Собираю всю волю в кулак, но мне удается только перевернуться на спину и бессильно опустить руки вдоль туловища.

— Сегодня она получит дисциплинарное взыскание у Кэрроу и такую же порцию боли, миссис Хопкирк. В качестве приятного бонуса, отрабатывать на ней Круциатус будет ваш сын, как его? Оливер, Оскар? Надеюсь, больше вы не доставите проблем министерству.

Фигура в темной мантии удаляется, и в поле зрения возникает уже более знакомое лицо, хотя в глазах по-прежнему мутно. К губам подносят флакон, в нос бьет сильный запах сушеных трав.

— Пей, Муфалда, полегчает.

— О… Оливия… Джон…

— С ней все будет хорошо, они не убивают никого в Хогвартсе.

— Ее… ее накажут?

— Будем надеяться, что твой сын не самый умелый студент и его заклятие Круциатуса будет довольно слабым.

Довольно слабым выглядит это утешение, а вот Круциатус, который я испытала, не пожелала бы ни себе, ни тем более дочери. Джон Долиш помогает мне подняться, в ногах слабость, и я не чувствую себя так, будто могу свободно идти. Будто вообще могу идти.

— Где я, Джон? Что произошло?

— Тебя ударили Ступефаем, вырвали волос и использовали твою личность, чтобы проникнуть в Министерство. У Амбридж что-то украли, и ходит она злая, как три Фенрира Сивого. На твои поиски лично отправили Пожирателей, если бы оказалось, что все спланировано при твоем участии…

— Я ничего не планировала, Джон!

— Они знают, в твоем сознании уже покопался Яксли.

— И что он сказал?

— Ты точно хочешь это знать, Муфалда?

— Джон…

— Сказал, цитирую: «Более жалкого зрелища не видел в своей жизни», что бы он ни имел в виду. Тебе сегодня не нужно идти на работу, давай я помогу тебе вернуться домой. Отоспись, и будем надеяться, что Амбридж завтра не будет такой злой, как сегодня.

* * *

— Герберт Хопкирк, — Амбридж поворачивается ко мне. — Он твой родственник, Муфалда?

— Отец… — вздыхаю и собираюсь с мыслями, лишь мельком взглянув на Герберта. — Отец моего мужа. Мой муж полукровка.

Амбридж снова карамельно улыбается, переводя взгляд на Герберта, а я больше не решаюсь смотреть ни на кого. Перо в руке дрожит, и капля падает на пергамент, палочкой пытаюсь стереть кляксу, но у меня ничего не выходит. Вздыхаю, пытаюсь собрать мысли воедино. Муфалда, спокойно. Ты сильная, ты гриффиндорка, в конце концов!

— Ге-герберт Хопкирк, — голос дрожит, а моя собственная фамилия, которую ношу уже семнадцать лет, кажется такой чужой в моих устах. — Родился девятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать пятого года в Кардиффе в семье маггла-сапожника. Мать была гувернанткой, тоже маггла. В возрасте одиннадцати лет получил письмо из Хогвартса, поступил в школу в сорок шестом году, был распределен в Хаффлпафф. Окончил школу с семью ЖАБА, работал в лавке зелий в Косом переулке. Вскоре стал заниматься выращиванием трав, в настоящее время имеет аптечные сады, поставляющие травы в аптечные лавки Косого и Лютного переулков, в Хогсмид, Хогвартс и клинику Святого Мунго. Обвиняется…

Муфалда, ты должна. Должна это сказать. Эти суды — фарс, никаких коллегиальных решений, всем заведует Амбридж, но сегодня сюда специально пришло несколько человек, посмотреть, как добрая, милая Муфалда будет зачитывать эти строки. Развлечения для убогих. Цирк уродов для уродов. Соберись, Муфалда. У них твои дети!

— Обвиняется в краже магии и присвоении себе волшебной палочки. Яблоня, волос единорога, одиннадцать дюймов ровно, — произношу наконец, не поднимая взгляд.

— Вы признаете себя виновным, мистер Хопкирк? — спрашивает Амбридж.

И я впервые поднимаю голову, чтобы встретиться взглядом с Гербертом. В глазах его жалость и презрение ко мне, ну как же иначе. Хотелось бы гордо вскинуть голову, да только вот взгляд этот его — заслуженный.

— В чем? Как я мог украсть магию? За свою волшебную палочку я заплатил Олливандеру.

— Тем не менее, вы признаете, что родители ваши магглы и волшебной палочкой вы владели? — слащаво уточняет Амбридж.

Интересно, ее карамельная сладость обжигает всех окружающих?

— Выходит, что так.

— Что ж, вы признаны виновным в краже магии и волшебной палочки, которая будет сломана немедленно. Вам предстоит провести год в Азкабане, после чего вы вольны покинуть мир волшебников и никогда в нем не появляться. Вас обязуют прекратить все связи с волшебным миром, общение со своей семьей. Общение с вами для них так же будет являться преступлением и будет рассматриваться министерством как поощрение маггловской ереси. Уведите его.

Авроры подходят к Герберту с наручниками, чтобы надеть их, но Герберт, несмотря на возраст, проворен. Он всегда был таким, сколько я его помню. В игре в квиддич на заднем дворе его дома с аптечными садами он мог задать жару даже Оскару с Оливией. Герберт резво перепрыгивает через скамью, сбивает Долиша с ног, толкает второго аврора и бежит к двери.

— За ним! — тут же командует Амбридж. — Дементоры тоже! Ты знала, знала, что он так сделает?

— Нет, я с ним не общалась с лета! — оправдываюсь, как обычно.

— Если он сбежит… — грозит мне Амбридж, но тут авроры снова врываются в зал заседаний, волоча за собой побитого Герберта.

Нос его сломан, губа рассечена и из нее течет кровь, а он ухмыляется одним уголком губ и смотрит на меня смело, не боясь. Шляпа, как ты делаешь свой выбор? Почему я была в Гриффиндоре, а он — в Хаффлпаффе? Поднимается Яксли, пришедший специально на это заседание. Он до сих пор зол на меня за тот случай с Грейнджер и Поттером.

— Полагаю, за неповиновение властям приговор должен быть пересмотрен на более жесткий, верно, миссис Хопкирк? — говорит он, но в отличие от Амбридж, без сахара в голосе.

Опускаю голову, предпочитая не отвечать.

— Но… почему бы миссис Хопкирк не показать всю глубину собственных заблуждений относительно своих промаггловских взглядов в прошлом и общения с подсудимым?

Поднимаю взгляд, Яксли смотрит на меня своими ястребиными глазами, как хищная птица на мышь-полевку. Щурится, слегка наклонил голову, будто прикидывая, каким же будет мое следующее действие. Да никаким оно не будет!

— Предлагаю оставить наказание подсудимому прежним, что является весьма гуманным с нашей стороны, учитывая все совершенные им преступления. При одном условии. Миссис Хопкирк продемонстрирует нам, как она заблуждалась всю свою жизнь. Или же, если она этого не сделает, заменить наказание на более суровое. Смертная казнь за неповиновение власти и попытку побега.

— К-как продемонстрирует? — хорошо, что я сижу, не так заметно, что я дрожу, словно пожелтевший скукожившийся осенний лист на ветру.

— Думаю, минуты-двух проклятия Круциатус будет достаточно.

— Я… я не умею, мистер Яксли.

— Очень жаль, миссис Хопкирк, очень жаль. Что ж, вы сделали свой выбор.

— Стойте! — кричу раньше, чем успеваю подумать.

Выбор без выбора.

Яксли поднимает бровь, выжидая.

— Я могу попробовать, полагаю. Никогда не изучала эту магию, не знаю, что…

— Подойдите.

Кладу перо в сторону, встаю. Ноги трясутся, я подхожу, делая мелкие шаги, будто стараюсь оттянуть неизбежное, и знаю, что выгляжу нелепо для человека, вознамерившегося кого-то пытать. Деловой костюм, юбка-карандаш, белая блузка и туфли-лодочки. Подхожу к Яксли, он кладет мне руку на плечо. От него пахнет каким-то деревом и красным перцем, как от специй на моей кухне.

— Чтобы вышло заклинание, нужно искреннее желать причинить боль, миссис Хопкирк. Нужно наслаждаться причиняемой болью, наслаждаться своей властью над чужой жизнью, — объясняет Яксли, шепча эти слова на ухо, и подталкивает меня к Герберту, закованному в цепи.

Смотрю на Герберта, и, Мерлин, как я могу хотеть причинить ему боль? Хоть бы одно чертово воспоминание, где он мне сделал что-то плохое, но нет. Нет у меня таких воспоминаний, ни единого! Герберт был хорошим человеком, отличным травником, у него были друзья, он любил своих детей, он обожал внуков и каждому уделял внимание. Он уважал выбор своих детей и меня уважал. И если бы мне пришлось выступать свидетелем перед высшим судом, и меня спросили, что он за человек, я бы, не сомневаясь ни секунды, ответила: «Он самый добрый и порядочный человек из всех, кого я знала».

— Круцио!

С такими мыслями боль не причинить, и ничего не выходит. И Герберт улыбается, тепло так, понимающе, как отец своему ребенку. А в глазах моих другая картина, свидетелем которой я не была, но получила письма и промочила пергамент своими слезами. Где Оскар писал, как его заставили тренировать Круцио на Оливии, пока у него не получилось. Кэрроу говорила, что не отпустит их обоих с отработки, пока у него не начнет получаться. А если уж совсем ничего не выйдет, то на Оливии будет отрабатывать это проклятие седьмой курс Слизерина, у которых, в отличие от Оскара, с этим проблем нет. И Оскару пришлось представлять на месте Оливии саму мерзкую Кэрроу.

— Круцио! — заклинание вырывается из палочки: представить вместо Герберта рожу Яксли с ястребиными хищными глазами — это помогает.

Заклинание прекращается через секунд семь, Герберт даже кричать не начинает. Оно вообще, по слухам, зависит от силы мага, а я хорошим магом никогда не была, всю жизнь только с бумагами и работала.

— Круцио!

Ничего. Самообман больше не работает.

— Ну, вы пытались. Однако мы здесь не общество благородных начинаний, ценящее попытки. Нам нужен результат, миссис Хопкирк, нам всегда нужен результат. И в работе, в том числе. — Говорит Яксли, глядя на меня, как на пустое место. — Уводите его для поцелуя.

Я падаю на колени, закрывая лицо ладонями. Авроры уводят Герберта, пришедшие посмотреть на это забавное зрелище люди расходятся, Амбридж, проходя мимо меня, как будто даже успокаивающе хлопает по плечу.

— Сегодня больше нет заседаний, бумаги оформишь завтра. Можешь быть свободна, Муфалда.

И я остаюсь одна в огромном зале, где раньше судили Пожирателей, а теперь судят магглорожденных за факт их рождения. Где раньше собирался только Визенгамот, а теперь он собирается раз в два месяца, если удается поймать кого-то из Ордена Феникса и других сопротивляющихся, но чаще всего здесь проводят свои рабочие часы Амбридж, два дежурных аврора, я и дементоры. И я позволяю себе лечь на пол, свернувшись калачиком, словно младенец, и реветь навзрыд. Мои рыдания эхом разносятся по огромному залу судебных заседаний, и кажется, будто их может услышать все министерство, но сейчас это не имеет никакого значения.

* * *

Обнимаю Оливию на платформе, глажу ее по волосам. Оскар не спешит расставаться с друзьями, смеется, переговариваясь о чем-то с Джаспером. Они медленно подходят, и Оскар тоже позволяет себя обнять. Улыбаюсь, глядя на них, и холод, копившийся несколько месяцев где-то под сердцем, отступает.

Сегодня к чаю у нас пирог с патокой. Кевин будет дома поздно, как и обычно в последние дни, ведь ему пришлось взять на себя заботу об аптечных садах. Расставляю тарелки, Оливия о чем-то спорит с Оскаром.

— Ну, как школа? — сажусь на свое место, положив каждому по куску пирога.

— Кэрроу — отстой, — говорит Оливия.

— Амикус еще ничего, а его сестрица совсем поехавшая, — добавляет Оскар.

— Это точно. Амикус даже почти нормальный, — соглашается Оливия, говоря с набитым ртом.

— Что там вообще происходит? Снейп не зверствует?

— Не, он тоже адекватный, как профессор он был хуже, баллы вечно снимал с Гриффиндора, а теперь только на Невилла Лонгботтома и его компанию зуб точит.

— Что с ним? — мне не слишком интересна судьба чужих детей, но я пытаюсь поддержать разговор.

— Ну он же за Поттера, все дела, — поясняет Оливия. — А это сейчас непопулярная точка зрения, сама понимаешь. Прикинь, он сказал Кэрроу на уроке, что нежелательное лицо номер один — это его рожа в Хогвартсе. Вот это был номер!

— Полагаю, ему сильно досталось?

— Еще бы, мам. Ему назначили неделю отработок на уроках и все шестые и седьмые курсы тренировали заклятия на нем.

— Надеюсь, у вас больше не было проблем, и вы держитесь подальше от неприятностей?

— Конечно, мам.

— С того раза, когда нам с нифига назначили отработку, больше ничего не было.

— Они не сказали, в чем причина?

— Неа, — говорит Оскар. — Но с тех пор все хорошо. Слизнорт не зверствует, МакГонагалл так же задает свои длинные эссе, Снейпа не видно особо, как до этого Дамблдора, все нормально, не парься.

— Но вас учат Круциатусу? — осторожно спрашиваю.

— Да не только, всякому, конечно же. Но упор у Кэрроу на борьбу с магами, а не с животными, как до этого было в программе. Дуэли там всякие постоянно проводят, учат и защите, и нападению.

— И темной магии?

— Ну да. Теперь она в программе. Адское пламя только для седьмого курса, несовершеннолетних ему не учат. Я спрашиваю: «но мне же семнадцать в начале декабря исполнилось, может, я тоже попробую?». А Кэрроу говорит: «да мне похрен, сколько тебе лет, на следующий год приходи, не буду тебя отдельно учить». Империо и Круцио для всех, кто СОВ сдал.

— Ты сам подходил к Кэрроу, чтобы попросить его научить тебя Адскому пламени? — кажется, я начинаю терять нить разговора.

— Ага. Ну он же сказал, что несовершеннолетним нельзя, ну я и подошел на следующий день после дня рождения, как только семнадцать исполнилось. Вообще Кэрроу говорил, что просил Снейпа отправлять осужденных на смерть преступников им для тренировок Авады семикурсниками, но Снейп отмахнулся и сказал, чтобы убивали кроликов.

Не знаю, что на это ответить. Кажется, сейчас не время читать мораль своим детям об использовании темной магии и ее опасности. Ловлю себя на мысли, что немного боюсь Оскара.

— Твоего деда осудили на смерть, — тихо шепчу.

Плечи Оскара как будто опускаются, и он смотрит в тарелку. Тоже молчу, потому что не знаю, что вообще могу теперь говорить своим детям, чтобы это было и правильным, и не привело к проблемам, если кто-то узнает об этом разговоре. Раньше они рассказывали о шутках близнецов Уизли, о квиддиче, о друзьях. А я о работе, о том, кто попался из несовершеннолетних на использовании магии, и какая самая необычная волшебная палочка была куплена и зарегистрирована в этом году. Разговоров о морали и этике у нас ни разу не было, некоторые вещи казались естественными в нашей семье, не требующими дополнительных разъяснений.

— Ты же была на его суде? — слова Оливии острые, как нож. — Ты ничего не могла сделать, чтобы…

— Нет.

Я не рассказывала о том, что произошло на том суде никому. Даже Кевину. Что бы они мне сказали? Раньше мне казалось, что утешили бы, но сейчас?

— Мы пойдем в Косой двадцать четвертого? — спрашивает Оскар. — Джаспер собирался там быть, должно быть весело.

— Публичная казнь — это не весело, — хоть Оливия со мной согласна.

— Да ладно тебе, Оли, там будет фейерверк. Говорят, его заказали у Уизли, ты же помнишь их фейерверк два года назад?

— Я бы лучше сходила на матч “Холихейских гарпий”, будут играть с “Соколами” двадцать восьмого.

— Джинни Уизли говорила, что хочет играть за “Гарпий”, это ее любимая команда.

— Позови ее с нами? — спрашивает Оливия.

— Плохая идея. Она с Лонгботтомом. Вообще ее не понимаю. Поттер кинул ее, сказал, что им нужно расстаться, а она продолжает по нему сохнуть и влезать в неприятности.

* * *

Жизнь становится обычной. Дети снова в Хогвартсе, работы теперь гораздо меньше, потому что почти все магглорожденные зарегистрированы. Несовершеннолетние отправлены к магглам со сломанными палочками, совершеннолетние получили от двух месяцев до трех лет Азкабана. Теперь дела рассматриваются не чаще раза в две-три недели, а я занимаюсь бумажной волокитой по конфискованному имуществу взрослых магглорожденных. Попытки сотрудничества с гоблинами, как обычно, не принесли успеха, так что в активах только недвижимость и бизнес.

— Муфалда! — в кабинет заглядывает Присцилла.

Видя, что я одна, она проходит и садится в кресло. Лицо ее довольное, будто она нашла на улице галеон.

— Мы все утвердили, Толстоватый подписал весь наш план.

— М-м-м, здорово.

— Разумеется, мы месяц все продумывали! Муфалда, нам срочно нужно пройтись по магазинам и выбрать платья для пасхального бала!

— Ну… — Не хочу выбирать платье.

— Идем сейчас, Амбридж ничего не скажет, если ты уйдешь на пятнадцать минут раньше. Давай, тебе нужно отдохнуть.

— Хорошо, уговорила, — улыбаюсь Присцилле.

Она всегда была позитивным человеком. Умела поднять другим настроение в любое время, и даже сейчас смогла уговорить Толстоватого выделить деньги на пасхальный министерский бал.

Мы выходим через камин в “Дырявом котле”, и Присцилла продолжает рассказывать запланированную программу.

— Будут “Ведуньи”, сама понимаешь. Селестина Уорлок согласилась только на три песни. Из иностранцев будет премьер-министр Канады с супругой. О, еще мы позвали ведущую утреннего детского шоу на радио Кассандру Бэсси рассказать… сказку для взрослых, историю в духе таких, знаешь, страшилок со смешным или поучительным концом, — Присцилла, как всегда, полна энтузиазма. Ее работа в отделе магического хозяйства и должность сотрудника по связям с общественностью всегда были для нее всем.

— Ты посмотри на это платье, Муфалда! — глаза Присциллы загораются, когда она замечает в витрине зеленое платье. — Оно создано для тебя, уверяю!

— Присцилла…

— Нет, Муфалда. Идем. Ты должна быть звездой этого вечера. Там будет Курт Джованни из “Скитальцев”, Ребекка лично писала ему приглашение!

Я не люблю игроков в квиддич и даже не помню, как выглядит этот Курт Джованни. Но Присцилла заставляет меня нацепить это зеленое платье, в котором я, без привычного строгого костюма, выгляжу не похожей на себя. Присцилла распускает мои волосы и притаскивает какую-то изумрудную безделицу на шею.

— Муфалда, ты потрясающе красивая женщина, ты знаешь?

* * *

Стою с бокалом шампанского, слушаю “Ведуний” и улыбаюсь. Мне впервые за несколько месяцев не страшно, я не боюсь, что завтра не наступит, потому что кажется, что все начало налаживаться. Смотрю, как женщины и мужчины — работники министерства и их супруги, гости, некоторые иностранные политики — танцуют под эту музыку и чувствую, как тепло и спокойствие растекаются по моим венам.

— Наслаждаетесь музыкой, Муфалда? — Чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

— О, профессор Слизнорт, и вы тут?

— Как я мог пропустить вечер, где собралось столько моих выпускников? — улыбается старик.

Слизнорту нет до меня дела, я никогда не входила в клуб Слизней, но теперь мой муж руководит аптечными садами, и ему приходится работать со многими зельеварами. Этот старый жук всегда ценил связи, и ему было плевать на все остальное. Так и хочется сказать, чтобы на скидку не рассчитывал!

— Слышал, твой сын Оскар хочет быть аврором?

— О Мерлин, я надеюсь, что эта глупость вылетит из его головы за последний учебный год. Наверное, я плохая мать, но порой хочу, чтобы он завалил один из необходимых экзаменов, — пытаюсь шутить, хотя чувство юмора никогда не было моей сильной стороной.

— Он бы стал неплохим аврором в это время, Муфалда.

— В это время?

— Каждому времени свои герои.

Чувствую, будто меня как-то тонко пытаются оскорбить, но не понимаю, чем именно.

* * *

— Муфалда! Идет битва за Хогвартс!

— Что?

Меня будто снова окатило ледяной водой, отчего скрутило все органы. Я словно забываю, как дышать. В Хогвартсе же дети! Там мои дети! Сажусь обратно в кресло и бездумно смотрю в стену. Этого не может быть. Кому в здравом уме придет в голову штурмовать школу?

— Муфалда, — Присцилла подбегает ко мне. — Муфалда, ты в порядке?

Я не в порядке! Максимально далека от порядка. Почему? Почему сейчас? Если с Оливией и Оскаром что-то случится, ничего, вообще ничего не будет иметь смысла в моей никчемной жизни.

* * *

— Вы присутствовали на приговоре, вынесенном восьмидесяти семи магглорожденным, верно?

— Да.

— Что вы делали?

— Вела протокол дел, озвучивала биографии.

— И вы лично сделали запись о приговоре Герберту Хопкирку?

— Да.

— Он был одним из трех магглорожденных, приговоренных к смерти, верно?

— Да.

— Почему?

— Он попытался сбежать и оказал сопротивление, как и двое других.

— Он отец вашего мужа, верно? Дедушка ваших детей? Вы не пытались его спасти?

— Пыталась.

— И что вы сделали?

* * *

— Серьезно, Муфалда?

— Кевин…

Я как будто снова на том суде, только теперь за плечо меня держит не Яксли, от которого пахнет деревом и перцем, а Кевин, запах которого теперь так напоминает тот, что всегда сопровождал приход в дом Герберта. В памяти всплывает картина, как он заходил к нам в гости, с фруктами, которые так же сам растил, но уже не для продажи, а для стола, хобби у него такое было — растить что-то, и кричал с порога: «Ну, кому вкуснейшие груши? Оли? Оскар?»

— Ты могла его спасти, мама? — спрашивает Оскар.

— Я… не смогла…

— Это жалко! — кричит Оскар.

— Я…

— Меня из-за тебя, из-за твоей гребаной тупости заставили пытать Оли Круциатусом! И я знал: чем дольше у меня не получается, тем больше она будет страдать от дурацких попыток. Потому что Алекто Кэрроу, эта тварь, сказала, что пока я не продержу заклятие минуту, она нас не отпустит, и если у меня нихрена не получится, то Оли будет на уроке у седьмого курса Слизерина для отработки! Ее никто не грозил убить, только пытать, и то я…

Закрываю глаза. Вот и настал тот страшный момент в жизни каждой матери, когда ее отчитывает собственный ребенок. В голове снова возник почему-то школьный образ Лили Эванс, которая спрашивает, что самое жуткое может быть в жизни.

— О, Лили, ты знаешь. Тот момент, когда на тебя кричит семнадцатилетний сын за то, что ты не смогла пытать Круциатусом его деда.

— Что теперь? — спрашивает Кевин. — Что будет с нами?

— С вами?

— Да.

— Не знаю. Наверное, все будет хорошо. Думаю, меня отправят на год или два в Азкабан. Или, может быть, предложат заменить наказание крупным штрафом без возможности занимать должности в министерстве. Им сейчас очень нужны деньги.

— Лучше бы это был Азкабан! — кричит Оскар.

Я поворачиваюсь к нему. Боюсь его так же, как на рождественских каникулах. Мой сын, умеющий применять все три Непростительных, которым его научили в школе. Той самой школе, где меня учили, что это проклятия, за применение которых ты сразу отправишься в Азкабан.

— Что я должна была сделать, чтобы меня не судили? Что бы ты сделал? — тихо и устало говорю. Сил и желания спорить больше нет. Никогда не было, если быть честной.

— Да лучше бы ты была нормальным Пожирателем смерти, их хоть судят за дело, а не за то, что они были жалким куском дерьма! Ты хоть представляешь суммы штрафов, которые они накладывают? Может быть, отцу продать аптечный сад, чтобы ты смогла отсидеться дома? Тот самый сад, который создал мой дед, спасти которого у тебя был шанс, но ты оказалась слишком жалкой, чтобы это сделать? — лицо Оскара перекошено от гнева. — Как иронично, что тебя может спасти этот гребаный сад! Мой дед может спасти тебя даже после своей смерти, а ты в этом мире не сделала ничего для него! Для нас!

— Оскар! — строгим голосом пытается осадить его Кевин, только вот на семнадцатилетних подростков такое уже не действует.

— Что Оскар? Я сказал лишь то, что думают все в этой комнате, но не рискнули произнести вслух.

* * *

Но ноге у меня антиаппарационный браслет, чтобы я не сбежала никуда из Британии. Все мои перемещения отслеживаются, и колдовать нельзя, словно я снова несовершеннолетняя. Такие же браслеты на Пожирателях смерти, у них так же забрали волшебные палочки. Люди, которые убили множество других людей, устроили государственный переворот, незаконно захватили власть в стране — и я, Муфалда Хопкирк, теперь уже безработная, пособник режима Волдеморта и жалкая мразь — мы все в одной лодке. И лодка наша идет ко дну.

Нет никаких судов над Джорджем Уизли, который, я точно помню, продавал фейерверки на рождественский праздник в Косом переулке министерству Волдеморта, нет никаких судов над Перси Уизли и Артуром Уизли, которые продолжали работать в министерстве все это время. Никто не судит Кристу, оставшуюся в отделе по контролю магии несовершеннолетних, никто не судит Присциллу, занимавшуюся всегда публичными мероприятиями и готовящую сейчас день памяти жертвам террора Волдеморта. Мне же не повезло быть аккуратным сотрудником, хорошо выполнявшим свою работу, чтобы Аббот вместо меня отправил к Амбридж Кристу, когда его отдел попросили предоставить секретаря для комиссии по регистрации маггловских выродков.

Иду по солнечному Лондону и наслаждаюсь хорошей летней погодой. У реки уже не так жарко, возле воды всегда приятная прохлада. Кто я? Муфалда Хопкирк, теперь уже безработная, пособник режима Волдеморта и жалкая мразь. Ненавистная жена и мать, которая не спасла отца своего мужа. За неудачную жизнь которой будет расплачиваться ее семья, возможно, семейным бизнесом, созданным человеком, признанным жертвой режима Волдеморта. Сажусь на ограждение и сбрасываю туфли в реку. Те самые лодочки, в которых я обычно ходила на работу. Смотрю на ясное небо в последний раз.

Мертвых ведь не судят?