Мысль в абстракции (джен)

Миллард часто и резко барабанил пальцами по столу, но даже этот постоянный ритм не помогал прогнать навязчивое беспокойство, поселившееся в его голове, сбивающее с толку, не дающее сосредоточиться. Ему нужно чем-то заняться. Заполнить холодящую пустоту.

Все давно разошлись по комнатам после перезапуска петли. Смех и шутки, разносившиеся по коридорам, затихли, и вместе с этим исчезла успокаивающая домашняя атмосфера. Миллард сидел один в своей комнате и смотрел в потолок, пытаясь ухватить ошмётки мыслей, дразнящих своей близостью, но ускользающих. Если бы ему удалось поймать одну, может, всё стало бы ясно, водоворот мыслей обрёл бы порядок, как обычно.

Он последовал за ними, догоняя вёрткие мысли, но ускользая при этом всё дальше от реальности. Действительно ли это он? Действительно ли эта комната его? Есть ли кто-то ещё в этом доме, или здесь только он блуждает призраком, просто абстракция?

Он потряс головой, попытался выдернуть себя обратно в настоящее. Взглянул на свои руки. Не помогло.

Он подумал, что надо встать. Встать и пойти… куда-нибудь. Разве мысли недостаточно для того, чтобы это произошло? Он хотел встать. Он думал об этом. Как заставить ноги двигаться?

Он снова стал ускользать, погнавшись за осколком цвета, кусочком того, что может оказаться вдохновением. Нет. Он вернулся, и наконец-то, наконец-то, почему нужна целая вечность, чтобы заставить тело слушаться. И когда оно наконец двинулось, и он не знал, в какую сторону, хватит ли ему силы остановиться?

Шаги невидимки отдавались мягким далёким шорохом. Не успев опомниться, он уже стоял в конце коридора, рядом с лестницей и перед большим зеркалом. Никто обычно не замечал этот элемент декора. Горацио любил прихорашиваться перед ним, это да. Странно, что он с трудом мог оторвать от гладкой поверхности взгляд, ведь из зеркала на него никто не смотрел. Знакомый феномен казался таким чужим. Он же должен видеть хотя бы пустую пижаму? Наверное, забыл надеть. Но шорох ткани по коже доказывал обратное. Странно, почему ему так всё равно?

Он моргнул. Из зеркала на него смотрело лицо, слегка растерянное, размытое по краям, но в целом ничего не выражавшее. Оно моргнуло вместе с ним, и вновь перед ним пустое зеркало. В груди внезапно закипел гнев. Как оно смеет так жестоко дразнить и Миллард, это всего лишь зеркало он хотел ударить его, представил, как замахивается, как разлетается под костяшками стекло, но рука даже не шевельнулась.

Он оторвал взгляд от обманчивого зеркала, направился дальше. Ноги привели его в классную комнату.

Что он здесь делает?

Он не мог читать, не в таком дрейфующем состоянии, но всё равно подошел к полкам, взял пару книг, пролистал страницы, поставил их на место, снова забарабанил пальцами. Отчаяние и беспокойство постепенно возвращались, он хотел сделать что-то, написать, но ничто не могло выразить то, что он хотел сказать, потому что он не мог даже закрепить это в абстрактной мысли, не говоря уж о том чтобы написать на бумаге.

Он провел пальцем по корешку, вверх, вниз, вверх. Может, если он возьмется за что-то, всё прояснится, он к чему-то придет. Но из пустоты нельзя никуда прийти, нет ничего, что заставило бы его двигаться дальше, он будет лишь продолжать погружаться в беспокойство. Миллард взял ручку, покрутил в руках, но ничего. Из беспокойства он перешёл в разочарование, а затем в раздражение, его движения стали отчаяннее, яростнее, пока не появилось желание швырнуть ручку куда подальше, вырвать с корнями волосы. Ему нужно было действовать. На грани его мыслей висело осознание существования, иллюзорное, невесомое, словно паутина, и он хотел схватиться за него, пока оно не исчезло. Осознание не собиралось, но он всё равно не мог ухватиться за него, вытянуть его из расплывчатой абстракции. Он захотел, чтобы оно исчезло.

Он стал напевать. Музыка помогала избавиться от дрейфующих кусочков мыслей, или, по крайней мере, заставить их замолчать. Он едва дошел до третьей строчки знакомой песни, как вернулось желание что-то бросить. Звук врезался в череп ржавым гвоздем; ужасно неприятно. Музыка она успокаивающая, отвлекающая. Она не должна так делать.

Невидимка снова уставился на ручку, повертел её в пальцах, прежде чем бросить её что есть мочи. Та стукнулась, треснула, почти бесшумно упала на пол, но сила за этим броском доставляла удовольствие, даже ненадолго заполнила холодную пустоту. Он снова почувствовал руку, напряжение в плече, на мгновение мир приобрёл чёткие очертания. Он насладился этим чувством, но оно ослабело и исчезло слишком быстро. А сделал ли он что-то вообще? Ручка лежала на полу у дальней стены, но он чувствовал себя так размыто, словно не шевелился вовсе. Он попытался вспомнить, как бросал её. До воспоминания невозможно было дотянуться. Оно казалось ненастоящим. Прямо как он сам.

Рука нашарила книгу, Миллард бросил и её со всей силы в стену. Она упала на пол гораздо громче, с глухим стуком. Это утешало, перед ним забрезжила память о звуках. Он снова настоящий, и почему внезапно так захотелось плакать?

Погружаясь обратно в абстракцию, он больше не хотел порядка мыслей. Он может вернуть покой, посеяв вокруг хаос. Это не имело смысла, он почти засмеялся, настолько глупо и внезапно это было. Он понял, что мог бы. Его никто бы не увидел. Всё будет в порядке, только если порядка не будет.

Одной рукой он сгрёб книги с полки. Они посыпались на пол тяжелым дождем. Так абсурдно. Он начал неудержимо смеяться, прерывистым смехом, едва ли не плача, и, ох, это уже не смешно, ему стоит перестать смеяться, это уже не смех, просто шум, но он не мог остановиться.

— Милл?

Голос Эммы звучал нерешительно, с явной растерянностью и тревогой. Смех Милларда превратился в полузадушенное хихиканье, он повернулся к ней, прошёл, спотыкаясь, пару шагов, ударился об край парты и тяжело упал на колени.

— Эмма! Привет! Ты знала, что я не существую? — невидимка вцепился пальцами в бок, которым сейчас ударился, в попытке сохранить ускользающее чувство существования, но сладкая боль исчезала, и вместо неё в голове непрерывным потоком проносились одни и те же слова: я не существую, я не существую, я не существую, я не существую.

Девочка нахмурилась и шагнула к нему.

— Миллард, ты в порядке? Что значит, ты не существуешь?

— Забавно, правда, Эмма? Всё это фальшивка, ничто не имеет значение, мы все размоемся, растаем, пока не потеряем весь смысл, пока нас не поглотит абстракция.

Я не существую, я не существую, я не сущеСТВУЮ, я нЕ сущеСТВУЮ.

Эмма сделала ещё шаг и села на колени рядом с ним, пытаясь поймать его взгляд, но понимая, что это невозможно. Она взяла его за руку, и Миллард дёрнулся от прикосновения, ведь он не должен чувствовать, он ненастоящий, он нЕ сущеСТВУЕТ.

— Миллард, когда ты последний раз спал?

Я нЕ сущеСТВУЮ я НЕ СУщеСТВУЮ Я НЕ СУщеСТВУЮ слова смешались вместе и потеряли значение, просто ещё одна абстракция. Пальцы дрожали от возбуждения, чего-то не хватало, и без этого он проваливался всё глубже.

янесуществуюянесуществуюянесуществуюянеянеянеянеяне он был готов закричать.

— Милл. Миллард. Посмотри на меня. Пожалуйста, ты меня пугаешь.

Голос девочки звучал настойчиво, но ему правда не хотелось отвечать — таким лёгким было осознание, что ему это делать и не нужно.

Поняв, что невидимка не ответит, Эмма взяла его за плечи и потрясла, словно её друг провалился в страшный сон, и она пыталась его разбудить. Миллард напрягся, хотел вырваться из хватки, но девочка держала крепко.

— Эй. Эй, Милл, — в её голосе читались нотки тревоги, но тон был заботливый и тёплый. — Миллард. Ты на полу в классе, ты дома. Ты здесь. Я здесь. Мы настоящие, — она стиснула его плечи крепче. — Уже почти утро. Ты существуешь.

С её словами напряжение постепенно покидало тело Милларда. Водоворот мыслей замедлился, он сосредоточился на руках, словно тиски, сжимающих его плечи, но от них шло тепло, настоящее. Бесконечная мантра превратилась в шёпот и затихла от одного присутствия Эммы. В ней не было абстрактности. Он медленно моргнул, фокусируя взгляд на девочке, и волна адреналина, которая поддерживала его до этого, схлынула, оставив лишь усталость. Эмма не отпускала его и всматривалась в его лицо. Конечно, она не могла его видеть, но явно ожидала какой-то реакции. Когда напряжение полностью ушло, Миллард покачнулся. Ничто больше не держало его, он стал заваливаться назад.

Эмма вовремя поймала его. Вроде того. Получилось как-то неловко. Она приобняла невидимого мальчика, положив его голову себе на плечо. Миллард казался очень уязвимым, он держался за неё, за её реальность, боясь снова перестать существовать. Изнеможение давало о себе знать. Он прижался к Эмме и внезапно заплакал, давясь всхлипами. Эмма почувствовала, как горячие слёзы пропитали её ночную рубашку. Ей было страшно видеть друга в таком состоянии.

Она провела рукой над пустой пижамой, пока не нашарила голову, и мягко погладила волосы.

— Всё хорошо. Я здесь. Я никуда не уйду. Ты здесь. Ты настоящий, — шептала она.

Миллард прерывисто вздохнул, не отпуская её.

— Я так устал, — хрипло прошептал он в ответ. Невидимка почувствовал, что соскальзывает обратно в абстракцию, и вжался в прикосновения руки Эммы.

— Я знаю, Милл, я знаю. Когда ты в последний раз нормально спал?

— Не уверен, — его голос надломился. — Я честно не помню.

— Ничего, всё нормально. Мы странные дети. С нами такое бывает. Столько лет в петле… — Эмма отвернулась и негромко сказала. — Ты никуда не исчезнешь. Ты самый что ни на есть реальный. Мы не позволим тебе это забыть, — она окинула взглядом кучу книг на полу и, кашлянув, чуть серьёзнее добавила: — Ну и беспорядок ты тут навел.

Ответом ей было хриплое дыхание. Она вздохнула.

— Пойдём. Надо положить тебя в кровать.

Миллард поднялся вслед за Эммой по лестнице, ни на секунду не отпуская её руку. В душе он всё ещё боялся, что может исчезнуть. Он споткнулся пару раз, но Эмма терпеливо ждала и помогла ему восстановить равновесие.

Миллард боялся смотреть в зеркало по пути к своей комнате, но всё же мельком взглянул на него и увидел Эмму, а рядом с ней знакомую пустую пижаму, парящую в воздухе. Он устало улыбнулся, позволив чувству существования охватить себя всего.

Когда они дошли до комнаты, Эмма помогла ему улечься. От неё исходило тепло. Почти идиллически. Какая-то фальшивка не может содержать так много реальности, как Эмма.

Сон это абстракция. Сон это страшно, ведь абстракция может захватить его и не покинуть, или ещё хуже, последовать за ним после пробуждения. Миллард не хотел засыпать.

— Я буду здесь, когда ты проснешься, — пообещала Эмма.

Успокоенный её словами, Миллард позволил сну одержать верх.