Ямумато, бог вранья (джен)

Давным-давно, когда космонавты росли на берёзах, а гаттерии летали по небу, как птицы, молодой японский бог Ямумато учился в божественном японском университете Камидайгаку на профессионального японского бога. Он был смышлёным малым, считался одним из лучших студентов на курсе, был на хорошем счету у преподавателей, и вообще его ждало перспективное будущее и невероятный карьерный рост. Недаром же Рёри, первая красавица университета, положила на него глаз!

Но вот однажды после гулянки со своими друзьями-однокурсниками Фудзином, Суйдзином и Цукиёси Ямумато вернулся в свою комнатушку, затворил сёдзи, расстелил футон, сел по-турецки, налил себе тёплого безалкогольного саке в чашечку, чтобы расслабиться после тяжёлого похода по барам, и вдруг его пронзила мысль:

Экзамен завтра.

Не выучил ничего.

Делать нечего.

И так она ему понравилась, что он начал вертеть её в голове и рассматривать со всех сторон. Мысль немножко повертелась, поприхорашивалась, засмущалась вдруг и попыталась прикрыться лапками (или что там у мыслей вместо лапок?), а потом встрепенулась и улетела в неизвестном направлении, оставив на душе у Ямумато кисловатый осадок нежданного счастья.

“Я, наверное, поэт!” — подумал он, отчего засветился нежным розовым цветом, и, напрочь забыв про экзамен, тут же сочинил следующее хокку:

По склону Фудзи

Скромно ползёт улитка

К бабушке в гости.

“Какой слог! Какая обманчивая простота! Какой тонкий и неожиданный смысл!” — восхитился он своим творением и правильно сделал, ведь если бы он себя не хвалил, то кто бы его похвалил, когда все ушли готовиться, а он один сидит на футоне посреди холостяцкой комнаты в общежитии божественного японского университета? Видимо, Ямумато пришёл к тому же выводу, поэтому он поднялся, подошёл к окну и, взглянув прямо в око полной луны, продекламировал:

Я гениален;

Только сегодня узнал,

Честно признаюсь.

Луна подмигнула ему.

— Да, ты права, — вздохнул Ямумато. — Эта система, эта излишняя строгость лишь ограничивают меня в свободе самовыражения. Настоящий поэт должен творить без всяких рамок!

“Без всяких?” — хотела уточнить луна, но вовремя вспомнила, что тот её всё равно не сможет услышать сквозь триста восемьдесят пять тысяч километров безвоздушного пространства. Как бездушно с его, пространства, стороны!

Ямумато же взял первый попавшийся под руку листок рисовой бумаги, кисть тончайшей верблюжьей шерсти и вывел благородным каллиграфическим почерком:

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о бродяге и поэте.

— Нет, не то, — пробормотал Ямумато себе под нос. — Много рифмы, мало смысла.

Следующее его творение не отличалось ни простотой, ни изяществом:

Богоподобный слон пронзает небо

Осколками своей слоновьей страсти.

Он полетел на юг, взмахнув ушами,

И…

Ямумато прикусил губу. Летающий слон — это красиво. Сердце подсказывало, что это важно; гораздо важнее, чем завтрашний экзамен! Но вместе с тем его что-то как будто сдерживало, как будто не давало взлететь, как слону, как космонавту, созревшему и готовящемуся упасть со своей берёзы.

— Я должен найти свой стиль, — сказал себе Ямумато. — К чёрту учёбу. У меня свой путь!

И широкими мазками кисти вывел:

На борт самолёта в Мумбаи

Был взят пассажир экстра-класса.

Кто сказал, что слоны не летают?

Луна моргнула и скрылась за облачком.

— Форма почти совершенна, — пробормотал Ямумато. — Но чего-то всё ещё не хватает. Маленького. Неуловимого. Незначительного, но меняющего всё.

Мысль цеплялась, вертелась, не давалась в руки, но молодой японский бог вспомнил приёмы с университетских занятий физкультуры, и накинулся на неё подобно броску кобры и схватил за хвост.

— Эврика! — похвастался он знанием иностранных языков, и мысль сдалась. — Мне нужен художественный вымысел.

И, вдохновлённый безмерно, он вывел первое из своих великих творений:

Проснулся на голой равнине

Был весь в синяках и ушибах.

Нет, больше во сне не летаю.

На экзамен он не явился.

— Милый, я всё могу понять, — проговорила Рёри, теперь уже не только боевая подруга, но и верная жена бога вранья, ой, то есть художественного вымысла. — Но зачем ты вместо дипломной работы принёс экзаменаторам томик своих стихов?

Ямумато скромно улыбнулся.

— Всё просто, Люля, потому что это лучшее, что я создал.

Маленькая японка закатила глаза.

— О, если б у тебя было хоть на толику больше здравого смысла! И я же просила тебя не коверкать моё имя!

— Здравый смысл, кхе! — возмущённо кашлянул Ямумато. — Кому нужен этот ваш здравый смысл, когда в мире художественного преувеличения можно всё?

— Ничто не истина, всё дозволено, — каркнул в окно пролетавший мимо тенгу.

— Именно! — согласно воскликнул Ямумато. — Видишь, Люля, я прав!

Жена вздохнула.

— Прав-то ты прав. Но что ты теперь будешь делать на этой должности? Никаких карьерных перспектив. Так нам и на ипотеку не хватит… Хоть бы издался, что ли!

— И променял свою индивидуальность на великое усреднённое, которое только что и по нраву публике, в угоду редактору?! — взвился Ямумато. — Да ни за что!

— Вся твоя индивидуальность — это ложь! — храбро сказала маленькая японская женщина.

— Не ложь — а художественный вымысел! — отрезал Ямумато. — Не спорь! Если я захочу, я превращу нашу лачугу в роскошный дворец, а микроволновку — в огромную кухню, выложенную мрамором…

— Не надо мрамором, — быстро поправила его Рёри. — Мрамор скользский.

— Можно гранитом, — покладисто согласился Ямумато. — Всё для тебя, Люля.

— Но это всё будет неправда, — сказала жена. — И хватит меня так называть. Воображаемым гранитом желудок не набьёшь.

— Может, и не набьёшь, — снова согласился бог вранья. — Зато его не так тяжело грызть…

И он сел писать хокку о трудностях поедания воображаемого гранита. Люля посмотрела на своего увлечённого мужа, вздохнула ещё раз и ушла на кухню готовить рисовые лепёшки. Что-что, а на рис им всегда хватит. А счастье, оно не в деньгах.