История Роберта Ловеласа (гет)

От мистера Р. к лорду М., Мадейра, декабрь 1748.

Мой дорогой друг, в вашем последнем письме вы рассказали мне о бесславной кончине Роберта Ловеласа. Признаться, я весьма опечален, ведь когда-то я знал его и его почтенных родителей. Но я не удивлен, ибо наш конец всегда венчает наш земной путь, и то, как жил Роберт, увы, не давало повода надеяться на иной исход. И все-таки мне его искренне жаль. Я знал его резвым и веселым, жадным до жизни ребенком, потом мне, как вам известно, пришлось покинуть Англию, и доныне я, полный надежды на возвращение домой, довольствуюсь только письмами. Моя переписка чрезвычайно обширна — не буду лукавить. Надеюсь, мои архивы однажды помогут потомкам лучше понять, как мы жили, и, возможно, извлечь уроки из наших ошибок.

Так вот, мой друг, среди прочих писем у меня есть письма к одной особе, которая в какой-то мере, полагаю, повинна в том, что стало с Ловеласом. Есть еще несколько писем, в которых та давняя история, произошедшая с ним, освещена с самых разных сторон. Не сочтите за дерзость, позвольте мне рассказать вам, как было дело — не для потворства любопытству, не ради распространения сплетен — я знаю, насколько вы щепетильны, когда дело касается сохранения тайны — а только для того, чтобы вы, возможно, отнеслись к тому, что натворил Роберт, с большим снисхождением. Хотя я понимаю ваше возмущение, но позвольте, позвольте мне побыть его адвокатом!

* * *

От мистера Ловеласа к леди Гленморрис, Мелтон-парк, июнь 1730.

Дорогая кузина!

Итак, мы с миссис Ловелас решились взять под свое покровительство малютку Эмили, дочь нашей несчастной опозоренной родственницы. Не думаю, что ваши опасения, будто девочка унаследует дурные наклонности своей матери, оправданы. Ей всего пять лет, и должное воспитание, наставление в добродетели и надлежащий пример, полученный ею в благочестивом семействе, дадут свои плоды. Пока же она вовсе не кажется испорченной — это прелестный, послушный ребенок. Вы говорите, что девушка, получившая благородное воспитание, должна быть и обеспечена, как пристало благородной даме, иначе участь ее будет жалкой. Что ж, смею заметить — я не только не промотал отцовское наследство, но и приумножил его. Если Господь благословит мои неусыпные труды и в будущем, то я смогу уделить Эмили скромное, но достойное приданое, не обделив при этом Роберта.

Преданный вам Ричард Ловелас.

* * *

Из письма миссис Ловелас к леди Гленморрис, Мелтон-парк, август 1730.

Вы спрашиваете о крошке Эмили — она чудесное, милое дитя, пленившее всех. Всех — с одним исключением. Увы, наш Роберт сразу ее невзлюбил. Может быть, если бы он был старше, то отнесся бы с большим равнодушием к появлению маленькой девочки, но ему всего девять и он, кажется, считает ее обузой. Представьте, он сказал мне, что Эмили вовсе не так смиренна, что она лгунья и притворщица! Я даже подозреваю, что он всячески ей досаждает, когда их никто не видит, но девочка так кротка, что сносит все молча. Надеюсь, со временем он полюбит ее, как сестру.

* * *

От мистера Ловеласа к леди Гленморрис, Мелтон-парк, апрель 1739.

Дорогая кузина!

Не думал я, что Эмили, уехав к вам на Рождество, не только загостится до Пасхи, но может и вовсе к нам не вернуться! Что ж, я не удивлен, что вы настолько очарованы этой юной девицей. Ей, кажется, тоже пришлось по вкусу ваше общество и уклад дома, в котором жизнь течет так размеренно и благочестиво. Ежели вы будете счастливы в обществе друг друга, не стану препятствовать. Тем более, ваши намерения обеспечить ее будущее и найти ей хорошую партию крайне великодушны.

Должен признаться, что испытываю некоторое облегчение от разлуки Эмили и Роберта. Он вошел в опасный возраст, Эмили обещает расцвести в прелестнейшую девушку, и они настолько дальние родственники, что его пылкий нрав может довести его до беды. Даже не знаю, кто более воспламеняет его воображение: земные девицы или поэты с их идеальными богинями. Однако, в свое время Роберт, как вам известно, станет наследником не только моим, но и нескольких родственников — богатых, но, увы, бездетных. Ему уже пора уделять больше времени материям основательным: постигать премудрости управления капиталом и распоряжения имуществом, у него же на уме только светский блеск, охота до упаду, барышни и стихи.

Глубоко уважающий вас Ричард Ловелас.

* * *

От герцогини Д. к леди Гленморрис, Лондон, сентябрь 1741.

Дорогой друг!

Разумеется, я буду очень рада видеть у себя вашу хорошенькую воспитанницу. Замечу без ложной скромности, что мой прием открывает сезон, и на нем будут все — все, кто стоит внимания. Мы введем барышню в свет самым блистательным образом и представим ее обществу.

Остаюсь преданной вам etc.

P.S. Приглашение на прием получил еще один ваш юный родственник — мистер Ловелас. Должна признаться, я питаю к нему слабость! Ему охотно прощают шалости, столь свойственные молодым людям, и видят в нем достойного продолжателя дел его отца. К тому же он так хорош собой, галантен, так изящно музицирует и танцует! Он обходителен со всеми дамами — вне зависимости от их возраста и природной красоты, умеет ухаживать, но никогда не переходит рамки дозволенного, умело балансируя иногда на самом краю приличий и все-таки каждый раз удерживаясь от тех поступков, которые могли бы поставить под удар его репутацию. Многие молодые особы мечтают понравиться мистеру Ловеласу и поймать его в шелковые сети. Сколько глаз сверкает и щек румянится в борьбе за его внимание, сколько вееров было изломано от досады! Словом, все это чрезвычайно забавно.

* * *

От мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, октябрь 1741.

Не упрекай меня, Том, что я покинул общество друзей и провожу целые дни у престарелой родственницы. Отнюдь не почтенная старушка привлекает меня в этот дом. Я уже упоминал, что встретил на балу у герцогини свою кузину, мисс Дарси, о которой давно и думать забыл. Ее появление на том балу наделало немало шума. Ах, как она была прекрасна! А ведь я помню ее ребенком, бедной родственницей, взятой в наш дом из милости, и заранее был готов отнестись с высокомерной снисходительностью к этой деревенской дворяночке, проникшей в лондонский beau monde! Однако, увидев ее, я потерял дар речи, хоть и нашел в себе силы не показать этого. Подойдя к леди Гленморрис и Эмили и героически нацепив на лицо скучающее выражение, я поприветствовал дам самым формальным образом. Леди Гленморрис, напротив, встретила меня очень тепло, а щеки Эмили вспыхнули милым румянцем. Она потупилась, протягивая мне руку, и на все вопросы отвечала скромно, только раз подняв на меня глаза. И этот единственный взор проник в самое мое сердце и зародил чувство, повлиять на которое не в силах ни один человек. Смогу ли я описать внешность этого ангела? Мягкий взгляд, который то и дело вспыхивал весельем, оттеняли пушистые ресницы, белоснежная кожа, кажется, светилась изнутри, а губы — такие изящные, что, казалось, их нарисовала рука самого Буше, то и дело изгибались в улыбке. Безупречно подобранный наряд подчеркивал ее несомненную красоту. Золотые локоны были убраны в высокую прическу, но один из них так кокетливо, но при этом невинно падал на шею, что заставлял сердца всех мужчин, находящихся рядом с Эмили, трепетать от восторга и желания...

Признаться, я покинул бал необычайно рано — встреча выбила меня из колеи, и потребовалось время, чтобы снова прийти в ровное расположение духа. Я не понимал, что со мной. Впервые женщина взволновала меня настолько, что я позабыл покой и сон. Как больной, бродил я по улицам, не замечая ничего вокруг. Я искал рациональных объяснений — даже заподозрил у себя лихорадку, памятуя о купании в холодной реке после недавней охоты. Позже я хотел вернуться к своим любимым занятиям, но не мог сосредоточиться на чтении, а фехтуя, пропускал самые простые удары. Меня тянуло куда-то, сам не знаю куда. Должен признаться, что если бы кто-то из моих друзей так страдал, я нашел бы сотню способов отвлечься и излечиться, я бы смеялся, уверенный, что с такой «болезнью» покончить можно легко и просто. Но сам с собой я справиться не мог.

Промаявшись с две недели, я направился с визитом в дом леди Гленморрис, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение.

Как обходителен и мил я был, с каким поистине христианским смирением слушал рассказы леди Гленморрис о ее далекой молодости и даже не зевал, когда она принималась рассказывать одну историю по третьему кругу! Эмили сидела тут же, со стороны могло показаться, что она полностью увлечена своим вышиванием, однако от моего зоркого взгляда не укрылось, что ее щеки тронул румянец, что она не осмеливается поднять глаза и что она несколько раз прикусывала губу, словно стремясь, но не решаясь что-то сказать. Назовешь ли ты меня слишком самонадеянным, если я сделаю вывод, что и она ко мне неравнодушна и что ее поведение всецело свидетельствует об этом? Да, я тщеславен, признаю, но разве не имею для этого некоторых оснований? По крайней мере, я не лицемер, который напрашивается на комплименты, а потом притворно их отвергает. Милые дамы избаловали меня своим вниманием, отчего же мне и сейчас опасаться отказа?

С тех пор я провожу у леди Гленморрис столько времени, сколько позволяют приличия, и моя робкая красавица становится все смелее и принимает все больше участия в разговорах. Однажды она даже решилась заметить, что боялась снова столкнуться с проявлениями нетерпимости с моей стороны, хорошо помня мои детские выходки, и была приятно удивлена, насколько сильно я изменился. Мой прелестный ангел! Моя любовь вознаградит ее за все страдания, которые она кротко переносила от меня когда-то.

Р. Ловелас.

* * *

От Томаса Белтона к Роберту Ловеласу, Лондон, ноябрь 1741.

Что и говорить, Роберт, увидев мисс Дарси, твой выбор невозможно не одобрить! Но неужели у тебя серьезные намерения и ты действительно собираешься остепениться и изменить всем прекрасным дамам с одной-единственной? По крайней мере, надеюсь, ты не настолько пал духом, чтоб отказаться от нашего визита в дом мадам Синклер. У нее новая... племянница, говорят, весьма свеженькая девица.

Т. Белтон.

P.S. На твоем месте я не стал бы трактовать любой жест и взор мисс Дарси в свою пользу, но боюсь, что этот добрый совет пропадет втуне.

* * *

От мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, ноябрь 1741.

Поди ты, Том, с добрыми советами! Теперь я уверен, что мне отвечают взаимностью. Я наслаждаюсь каждой минутой, проведенной с моей богиней. Она не только прекрасна, но и умна, и остроумна, и весьма начитана. Вечера наши проходят самым невинным образом — я читаю дамам вслух, Эмили вышивает... Мы вместе смеемся над новыми пьесками. Бедняжка леди Гленморрис подвержена частым головокружениям и без всяких опасений иногда удаляется отдохнуть, оставляя нас наедине. Хорошо бывать в доме на правах родственника! Однако я ни разу не воспользовался ее отсутствием, чтоб нарушить покой моей очаровательной недотроги. Я изнываю от желания обнять и поцеловать Эмили, но терплю. Да, ты прав — я все больше мечтаю назвать ее своей женой. Все в ней прекрасно — ее милый облик, ее кроткий нрав, ее скромность и готовность слушаться своего супруга и повелителя, все в ней сулит райское блаженство. Откровенно говоря, иногда я позволяю себе взять ее руку и целовать пальчики, и она закрывает глаза, прижимая другую ладонь к своей груди, едва слышно вздыхая. Когда я читаю ей сонеты Шекспира, она склоняет прелестную головку к плечу, и я вижу, как слеза тихонько течет по ее щеке. Ее невинность вкупе с расцветающей красотой завораживает меня, и я грежу лишь об одном — владеть всем этим безраздельно.

Р. Ловелас.

P.S. Новая девочка Синклер действительно весьма недурна.

* * *

Из письма мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, январь 1742.

Ты спрашиваешь, почему я медлю с предложением. Нет, дело не в меркантильном интересе — леди Гленморрис намерена дать за Эмили неплохое приданое, да и мои родители добры и великодушны, они не будут заставлять меня жениться на деньгах. В этом и нет необходимости — дела нашего семейства в полном порядке благодаря попечениям отца, а я наследник всем своим бездетным дядюшкам и тетушкам.

Возможно, все это бред воспаленного воображения, но я нет-нет да и вспоминаю мать Эмили... Не знаю, слыхал ли ты о ней, короче говоря — это женщина безрассудная, порочная, ведущая греховную жизнь и опозорившая семью. Не передались ли эти пороки Эмили, не станут ли они влиять на нее? Одна мысль о том, что однажды Эмили предаст меня, заставляет мое сердце биться чаще, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Я мечтаю верить Эмили всей душой, я мечтаю сделать ее своей, но пока ничего не могу поделать с призраком ее матери, стоящим между нами.

* * *

От леди Гленморрис к Роберту Ловеласу, Лондон, май 1742.

Дорогой племянник!

Простите, что я не смогла принять вас вчера. Мы обе здоровы, не беспокойтесь, но на нас нынче навалилось множество хлопот. Под большим секретом могу вам сообщить, как родственнику, что милая Эмили просватана за виконта Фалмута. Сколь справедливо, что ее красота и чудесные душевные качества будут увенчаны пэрской короной!

Ваш преданный друг Энн Гленморрис.

* * *

От мистера Роберта Ловеласа к мисс Эмили Дарси, Лондон, май 1742.

Возлюбленная моя Эмили! О, как давно я мечтал назвать вас по имени, с каким трудом с моих уст слетало это холодное «мисс»! Но сейчас отчаяние придало мне смелости. Я уверен, что вас, мой дивный и нежный цветок, выдают замуж насильно за этого отвратительного толстого старика. Подумать только — ведь он старше вас почти на двадцать лет, ему уже тридцать шесть! Я не позволю принести вашу юность и красоту на алтарь корысти. Одно слово — я вызволю вас из этого дома и мы обвенчаемся. Я посвящу вам всю мою жизнь без остатка.

Обожающий вас Роберт Ловелас.

* * *

От мисс Эмили Дарси к мистеру Роберту Ловеласу, Лондон, май 1742.

Не знаю, сударь, чем я подала повод обращаться ко мне со столь вольными речами! Меня глубоко оскорбило ваше легкомысленное и непристойное предложение тайно покинуть дом моей благодетельницы. Прошу вас более не писать мне.

Э.Д.

* * *

Из письма мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, май 1742.

Нет, Том, я не верю, что она сама написала это, что по доброй воле идет под венец с человеком, который ей в отцы годится! Не может же она, с ее утонченностью, с ее возвышенной душой, оказаться обычной кокеткой, гоняющейся за титулованными женихами. Уверен, что мое письмо перехватили и ответ был продиктован леди Гленморрис. Я непременно найду способ избавить мою Эмили от жестокой тирании.

* * *

От мистера Ловеласа к мистеру Роберту Ловеласу, Мелтон-парк, май 1742.

Сын мой!

Дела настоятельно требуют моего присутствия на Мадейре. Обстоятельства сложились непростые, и мы можем потерять значительную часть нашего состояния. Я прошу тебя ехать со мной — мне потребуется твоя помощь, да и пора ввести тебя в курс дел. Жду тебя в Мелтоне как можно скорее.

Неизменно любящий тебя отец.

* * *

Из письма мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, февраль 1743.

Да, Том, наконец-то мы с отцом вернулись в Англию. Дела неожиданно задержали нас почти на год, и, должен признаться, все это время я жил надеждами на встречу с моей красавицей. Что ж, она замужем, но время не исцелило меня — я набрался терпения и готов смиренно ждать, когда виконт, по слухам страдающий от множества болезней, отправится в лучший мир. И тогда!.. О, наконец-то я буду счастлив.

* * *

Из письма мистера Роберта Ловеласа к мистеру Томасу Белтону, Лондон, март 1743.

Месяц тому назад, трепеща от нетерпения, я отправился на прием к одной из своих тетушек, леди Бетти Лоуренс, куда, как мне было известно, должны были явиться и виконт с виконтессой. Признаться, цветущий вид виконта весьма меня огорчил — тот не выглядит ни изможденным, ни больным, и явно не собирается оставлять в ближайшее время свою жену молодой вдовой. Этот громогласный, румяный и довольный жизнью мужчина вызывает во мне самую жгучую ненависть, но ради того, чтобы иметь возможность бывать в их доме, я смог скрыть неприязнь и получить приглашение на обед в особняк молодоженов. Любезный мой новоиспеченный родственник даже отнесся ко мне с поистине отеческой чуткостью! Но я готов терпеть его — так сильно, почти невыносимо желание видеть Эмили любой ценой!

Как бы то ни было, я получил возможность бывать в доме молодоженов на правах родственника и, конечно же, воспользовался им. Но Эмили, милая и нежная Эмили все время словно ускользает от меня. То в доме слишком много гостей и поговорить с хозяйкой с глазу на глаз невозможно, то муж усядется в гостиной и не собирается уходить, а Эмили сидит рядом и даже не желает выйти подышать воздухом на балкон! Но при этом она весела и учтива и вовсе не отталкивает меня, строя из себя неприступную матрону. О, нет, уверяю тебя, Том, она манит меня, в ее фразах, вроде бы невинных, всегда есть подтекст, взгляды, которые я ловлю, заставляют вскипать кровь. Каким глупым видится мне теперь мое намерение терпеливо ждать, когда Эмили станет свободной, как наивно осуждал я связи с замужними женщинами! В конце концов, не я давал ее мужу клятву верности, а если женщина рискнет своим добрым именем ради искренней любви, можно ли ее за это порицать!

* * *

От мистера Роберта Ловеласа к виконтессе Фалмут, Лондон, апрель 1743.

О, моя божественная Эмили!

Мы расстались менее часа назад, но сердце мое уже изнывает от разлуки с тобой. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу твой облик. Снова и снова я вызываю в своей памяти эту картину: я открываю дверь и вижу тебя, моя богиня. Твои волосы золотом льются на спину, ты неторопливо расчесываешь их, будто не слыша моих шагов, будто не видя моего отражения в зеркале, которое стоит перед тобой. Тонкая батистовая сорочка не скрывает красоту твоего тела... О, стоит моей памяти воскресить твой облик, как мне хочется презреть все условности и броситься к тебе вновь, видеть тебя, обнимать тебя, вдыхать упоительный аромат твоего тела.

Целовал ли я губы более нежные, чем твои? Ощущал ли страсть сильнее и одновременно чище, чем твоя? Видел ли я женщину, сравнимую с тобой красотой? Нет, божественная моя. Все, что было до тебя — вздор, не достойный того, чтобы вспоминать его. Ты и только ты в моей душе, в моей памяти, в моей жизни навеки!

Об одном могу мечтать, закрывая глаза — снова прикоснуться к твоему прекраснейшему телу, соединяясь с тобой душами, срывать с твоих губ стоны страсти, слышать, как ты шепчешь в забытье мое имя. Твоя страсть делает меня неутомимым, ночь с тобой — как это ничтожно мало! Я готов положить к твоим ногам жизнь.

Твой навеки, Роберт.

* * *

Из письма мистера Роберта Ловеласа к Томасу Белтону, Лондон, октябрь 1743.

Не скрою, пыл, с которым мы бросились в объятия друг друга, несколько поутих со временем. Я был все еще влюблен, но уже не так сильно, когда получил желаемое. Однако и Эмили стала ко мне охладевать. Разум мой, вначале помутненный безумной страстью, несколько прояснился, я стал больше наблюдать за Эмили в те минуты, когда мы в обществе делали вид, что связаны исключительно узами родства. Я заметил, что томные взгляды, которые раньше доставались только мне, теперь предназначались и другим джентльменам. Я не мог не видеть, как кокетливо Эмили ведет разговоры и с каким удовольствием принимает знаки внимания кавалеров. Теперь ревность подхлестнула мои чувства, и я возжелал обладать Эмили с новой силой.

* * *

От мистера Роберта Ловеласа к Томасу Белтону, Лондон, декабрь 1743.

Странно, что я могу спокойно писать тебе, Том, и странно, что прошлая ночь завершилась не чьей-либо смертью, а вполне мирно, как какая-нибудь пошлая комедия о жене, наставляющей рога дураку-мужу.

Нет, виконт не застал нас врасплох. Напротив, я неожиданно освободился от дел и полетел, черт побери, на крыльях любви в домик, где мы обычно встречались. Я надеялся, что смогу вызвать ее и провести несколько счастливых часов наедине. Но, как оказалось, миледи уже прибыла на место и была там не одна. Я с трудом мирился даже с тем, что она делит ложе с постылым мужем, выполняя супружеский долг. Но увидеть ее в постели с розовощеким херувимчиком Уильямом Моубреем, этим никчемным стихоплетом, было поистине неожиданным ударом. Я с трудом удержался от того, чтоб не заколоть его на месте, потребовал натянуть, по крайней мере, штаны, выйти в сад и защищаться, как подобает благородному джентльмену. Но Эмили, вытолкав Уильяма за дверь, набросилась на меня, как разъяренная фурия. Ее возмущает устроенный мною безобразный скандал, заявила она. Подумать только — вызвать бедного мальчика на дуэль! Устроить такой шум, что могла сбежаться вся округа! Оказалось, что ей давно прискучила моя глупая ревность, и ее забавляет моя наивность. Что я зря возомнил, что имею на нее какие-то исключительные права. Миледи снисходительно признала, что наши встречи были довольно приятны и что я действительно так хорош в любовных утехах, как рассказывают. Но еще приятнее было, сказала она, приручить столь свободолюбивого джентльмена, за внимание которого боролись все женщины, и заставить его вести себя, как влюбленный болван. Повергнуть к своим ногам гордеца, который когда-то относился к ней с презрением! Однако, как я мог убедиться, она не испытывает недостатка в обожателях и не дошла еще до такой крайности, чтоб связать себя унылой верностью единственному любовнику, поэтому просит более не утомлять ее своим присутствием.

После этого мне оставалось только вежливо удалиться.

И что дальше? Убить Моубрея? Убить Эмили? Как смириться с тем, что женщина, пробудившая во мне в первый раз истинную страстную любовь, женщина, которую я мысленно наделил всеми чертами идеальных героинь, созданных воображением поэтов, оказалась лживой кокеткой?

Что мне делать, Том?

Р.Л.

* * *

От мистера Р. к лорду М., Мадейра, декабрь 1748.

Был ли Роберт поражен? В самое сердце. Именно тогда, смею предположить, он навсегда утратил способность любить, и даже то чувство, которое он почитал любовью к Клариссе, им не было.

Что было дальше — вам известно, дорогой друг.

Роберт решил, что все женщины — коварные существа, которые лишь притворяются добродетельными, пока им это выгодно. Его разочарование женским полом было глубоко и губительно и для него, и для тех несчастных девушек, которые, поддавшись на его уговоры, пленившись его речами, забывали про добродетель. Представляю, как он был ошеломлен, столкнувшись с непоколебимой верой и силой духа юной Клариссы. Мог ли он помыслить, что добродетель все-таки существует? Хотел ли он, как говорил, вновь обрести цельность своей души и вернуться на путь истинный или хотел разрушить добродетель, чтобы иметь право воскликнуть: «Они все одинаковые! Настоящей добродетели не существует!» Нам не дано этого узнать, увы, друг мой. Остается надеяться, что его душа, благодаря милости Божьей, обрела покой на небесах, и что все те, в гибели коих он был виновен, простили его.

Простим и мы. И пусть потомкам эта история станет уроком: тот, кто, прикрываясь словами любви, идет на грех, однажды предаст и того, с кем грешил. Помните об этом, и пусть беда — подобная или всякая другая — обходит стороной ваш дом.