Семьдесят два (джен)

Сириус обещал, что не станет праздновать семнадцатый день рождения Джеймса: забудет про гостей, откажется от шумной и эксцентричной вечеринки в своем любимом стиле и даже приглашения на гербовой бумаге, что приготовил заранее, порвет и выбросит.

Сириус всегда делал то, о чем просил Джеймс, и никогда не нарушал обещаний. Но, пожив в доме Блэков, да еще с такой матерью, как Вальпурга, мастерски научился обходить запреты, если считал это по-настоящему нужным.

А если совершеннолетие лучшего друга не повод — то что тогда? И что он вообще за друг, если тихонько подарит ему часы или какое-нибудь еще барахло и успокоится?

Нет, Сириус хотел другого — особенного и волшебного, о чем будет стыдно вспоминать и годы спустя, когда они состарятся, подурнеют и обзаведутся внуками, сожалениями и болезнями из латинских букв.

Сириус никогда не даст ему забыть.

Пусть Джеймс злится сколько пожелает и рассказывает, как было здорово — до самого смертного одра.

Что-то настолько долгое Сириуса вполне устроит.

Переговоры вел Люпин.

Из всех четверых только он мог понятно изложить самую сумасбродную их идею, не вызвав у Лили приступа истерического хохота, возражений или острого желания забраковать все на этапе плана и принять меры.

— Это мы и хотим устроить, — закончил он. — Но нам нужна твоя помощь. Будет нечестно, если Джейми останется без праздника в такой важный день рождения.

С трудом сдерживая улыбку, Лили посмотрела на Ремуса, а затем — на Сириуса, державшегося на почтительном расстоянии и будто вовсе их не замечавшего.

Всегда рядом и с рукой на пульсе. Иногда ей это даже нравилось. Все они — нравились.

— Ясно, значит, вам нужна приманка, — сказала Лили.

— Я бы так это не назвал…

Кто все придумал можно было и не спрашивать: фантазия и почерк автора — налицо и видны за милю.

— А почему он сам меня не спросит? — уточнила Лили, буравя спину Блэка взглядом и отчаянно желая, чтобы он обернулся и улыбнулся так, как умеет только он один.

— Боится, что превратишь его в мышь после той шутки на зельеварении.

— Так это была шутка?.. И как это я не догадалась?

Люпин в отчаянии заломил руки и обернулся к другу, но тот только выразительно посмотрел на него в ответ и поднял большие пальцы вверх, призывая продолжать. На обеих руках сразу. Для верности, видимо.

Не вздумай, мол, останавливаться, все отлично идет.

Лили прыснула.

И как только у этого мальчишки всякий раз получалось ее рассмешить?

— Ладно, я помогу, — сдалась она. — Но скажи Блэку, что это только ради Джеймса.

Питер запутался в конфетти, лентах и флажках.

Хотел сотворить простое заклинание и подвесить шарики с буквами к потолку, как попросил Сириус, но снова напортачил и сделал все не так, перепутав буквы местами и написав вместо поздравления что-то невразумительное и почти обидное. Жестокое. Хорошо, что рядом оказался Ремус и, взмахнув палочкой, исправил все раньше, чем кто-то еще заметил.

— Си-си-сириус припоминал бы мне это вечно, спасибо, — запинаясь, поблагодарил он.

— Ерунда, — улыбнулся Люпин. — Зал — просто блеск, Хвостик. У тебя точно талант к декорированию. Не думал пойти в какое-нибудь лондонское ателье после школы?

Прозвучало искренне и по-доброму, но Питер все равно напрягся и сжал руки в кулаки.

Конечно, Сириус никогда бы не доверил ему что-то ответственное. И Ремус тоже.

Убери зал, Хвост, и укрась его как следует, пока взрослые заняты делом — готовят подарки, варят зелье и отвлекают Джеймса. И только попробуй сделать что-то не так.

— Если честно я хотел с-с-с-сдать экзамены на аврора в сентябре, — тихо сказал Петтигрю, словно боясь, что его услышат и засмеют раньше, чем он успеет оправдаться. — Хочу быть как отец.

Пауза и удивление в глазах Люпина ударили его больнее, чем все шутки Сириуса и Джеймса разом.

И как он мог подумать, что кто-то поймет? Поверит в него? Зачем рассказал об этом?

— С твоим «Превосходно» по зельям будет легко, а в заклинаниях и защите от темных искусств, если хочешь, я тебя потренирую, — улыбнулся Ремус, и Питер улыбнулся в ответ.

От чего-то совсем не чувствуя радости.

Лили подарила ему поцелуй, и это было лучшим, что Джеймс мог получить — в особенный день рождения и вообще.

— Спасибо, — выдохнул он, не в силах отступить от нее, убрать руки с талии или дать вздохнуть в ответ.

Он любил ее — отчаянно, сильно и по-настоящему, наверное, всегда, с самого их незадавшегося знакомства. Но понял и осознал, каково это, только теперь, когда она наконец обратила на него внимание и ответила любовью на любовь.

— Какой же ты дурачок, — улыбнулась Лили, сбрасывая его руки и увлекая за собой. — И я тоже.

Джеймс сделал бы все, о чем она попросила: прыгнул со скалы без метлы и палочки или спустился в геенну огненную без магии, защищающей от жара. Но ее просьба оказалась скромнее.

Иди следом и ни о чем не спрашивай.

Так просто, сладко и… Соблазнительно до дрожи.

Эта девчонка каждый раз сводила его с ума.

Он забывал об учебе, семейном деле, что навязывал отец, даже о тех жутких происшествиях с магглами, из-за которых и отказался праздновать — забывал. Так что оставалась она одна: горячие губы, поцелуи украдкой, объятия при любом удобном случае (и неудобном тем более), мечты о целой жизни после — одной на двоих.

За школьными стенами ведь все только начинается, и их непременно ждет прекрасное и долгое после, как в сказках, что она так любила и которые он сам терпеть не мог — за приторность и ложь.

— Хочу показать тебе тайну.

Грешным делом Джеймс решил, что Лили наконец осмелилась на что-то большее, чем поцелуи.

И, конечно, ошибся.

Она привела его не в свою спальню, а в коридор восьмого этажа, где, пошептав что-то, напоминающее детскую считалку больше, чем заклинание, открыла дверь в Выручай-комнату.

К последнему секрету, что замок хранил от него.

Удивив Джеймса в который раз.

Ремус читал «Ежедневный пророк» и знал об убийствах магглов.

Это причиняло ему боль.

Казалось гадким и неправильным сидеть в стенах замка — под защитой старой магии и под теплым крылом Дамблдора — пока остальные умирали просто так. Из-за того, что кто-то отчаянный и злой решил, что лучше остальных и вправе выбирать, кому жить, а кому — умирать.

Ремус понимал, почему Джеймс не хотел праздновать — на костях и крови — но и Сириуса с его стремлением повеселиться и устроить вечеринку, как в последний раз — тоже. Ремус всегда был из понятливых.

Потому Дамблдор и позвал его поговорить первым из учеников — о новом ордене, сражающемся с теми, что назвались «Пожирателями смерти» и их темным лидером. Об ордене, способном принять даже такого, как Ремус.

Слова Питера об аврорате так удивили и расстроили его, потому что в глубине души — за всей привычной рациональностью и морем очевидных «нет» — он сам хотел того же. Но никогда бы не получил.

Оборотень на службе Министерства — и представить страшно — другим, да и ему самому тоже.

— Я хочу поговорить кое о чем, — шепнул он Сириусу, выловив его у стола с напитками. — Думаю, вам с Джеймсом будет интересно.

— Давай потом, — покачал головой тот. — Они скоро будут здесь. Хочу, чтобы в этот раз все прошло как надо.

— Это о тех случаях с магглами, кое-что важное.

Дамблдор хотел, чтобы Ремус убедил их, так почему он не в силах показать, как это важно? Почему Сириус, без вопросов хватающийся за любую идею — если обещают беготню и драки — и слушать не желает?

— Тем более подождет, — отмахнулся Сириус. — Важное никуда не денется и точно не сбежит. А наш общий друг, если все-таки догадается, к чему все идет, непременно попытается.

— Но…

— Один день, Ремус, пожалуйста. Я не прошу больше.

— Ладно.

Сириус жестом подозвал Питера и протянул им обоим склянки с синеватым булькающим зельем. Не сговариваясь, они втроем чокнулись — словно внутри было не магическое варево из забытой библиотечной книжки, отвратительное на запах и вид, а настоящее огневиски, что они собирались, но так и не успели попробовать — и выпили залпом.

Вкус Люпину совсем не понравился.

Он поморщился, задрожал, изменился.

Сириус рассмеялся, увидев его нового, и он ответил ему тем же.

Такое Джеймс точно оценит.

Отсмеявшись, Ремус взмахнул палочкой и приглушил свет, как они условились раньше.

Через минуту тягучего ожидания, показавшуюся Люпину вечностью, Джеймс с Лили шагнули с зал.

Взгляд Джеймса — сначала удивленный, а потом — озорной и веселый — и его смех, напоминающий ржание волшебной ламы больше, чем человека, искупили все старания.

Сириус обожал, когда лучший друг смеялся так: заразительно и искренне.

— Я обещал не праздновать твой семнадцатый день рождения, — торжественно произнес он своим новым скрипучим голосом. — Поэтому отметим сразу семьдесят второй.

В комнате вспыхнул свет, озарив море шариков, цветных лент и букв, сложившихся в предательски неправильное: «С семьдесят вторым днем рожения, Джейм!»

Сириус пообещал себе убить за эту ошибку Хвоста, но как-нибудь потом, не в такой прекрасный день.

— Ну вы и идиоты, — беззлобно огрызнулся Джеймс, отряхиваясь от разноцветного конфетти, которыми успел окатить его Люпин.

— Поднимешь руку на стариков? — ужаснулся Сириус. — Вот уж, правду говорят, молодежь не та пошла…

Зелье обратило их в стариков — таких, какими они станут через много-много лет. Сириусу показалось, что так будет смешнее и правдоподобней, раз день рождения — семьдесят второй.

— А нам своего чудо-напитка оставили? — спросила Лили, выпуская руку Джеймса и подходя ближе.

Очень близко.

Красивая настолько, что Сириусу понадобились все его силы, чтобы отвести глаза и улыбнуться. В бок и будто бы совсем не ей.

— Точно хочешь знать, какой станешь в семьдесят два? Вдруг зубы выпадут или еще что для вас, девчонок, важное изменится.

— Конечно, хочу, — ответила Лили. — Плевать.

За это Сириус ее и любил — страсть к жизни и всему ей сопутствующему.

Лили с Джеймсом на брудершафт выпили свое зелье и тоже стали старше: он — приятным пожилым мужчиной с живыми глазами и знакомой прической, а она — элегантной и будто совсем не старой леди с очаровательными морщинками вокруг глаз.

Такими Сириус их и представлял.

Радостными, счастливыми и влюбленными — друг в друга и в мир.

— Вау, — изумился Джеймс, рассматривая свое новое отражение в зеркале. — А в семьдесят два я буду ничего.

— Жду не дождусь, — хмыкнул Сириус. — Давно хотел посмотреть на тебя красивым.

Сцепившись в объятии, напоминающем бойцовский захват, они направились к столу с едой — пить лимонад из «Сладкого королевства», есть фрукты, украденные с кухни, и радоваться как в последний раз.

Или правда — в последний.

Сириус мог спрятать свои мысли — об убийствах, магглах и собственной семье, выбравшей неправильную сторону — от других, но только не от самого себя. Он думал и думал о том, что нахальное небо собирает тучи над самой его головой, чтобы ударить молнией в темя и оглушить громом в момент, когда он совсем не будет ждать. Лишить чего-то дорогого, нужного.

Сможет ли он справиться и собрать себя заново? Один — едва ли, но с такими друзьями шанс есть. А значит, Сириус должен сделать все, даже отдать жизнь, если придется, чтобы с ними — единственной его семьей — все было хорошо.

Повязав на лоб гриффиндорский галстук, Сириус танцевал, во все горло орал песни, вторя таинственному и потустороннему голосу Селестины Уорлок, льющемуся из магических динамиков, и отчаянно притворялся пьяным, хоть и капли в рот не брал.

А потом, неожиданно даже для самого себя, оказался на розовом диване с рюшами — тихий, выжатый до капли и совсем потерянный. Игрушка-клоун, у которой посреди пьесы кончился завод.

Без сил. Без мыслей. Безумно уставший от липкого страха, который давно с ним и в нем. Даже во снах.

— Мне бы твою бодрость.

Джеймс возник рядом, будто привидение, так что ни одна старческая косточка не хрустнула. Улыбнулся тепло, сел рядом, заставив Блэка потесниться, ободряюще сжал его плечо, будто уловив, как все плохо. Как ему, Сириусу, гадко внутри.

Джеймс всегда знал, когда с другом происходит что-то не то, и это всегда виделось Сириусу покруче всякой магии.

— Спасибо за это.

— А зачем делал вид, что ничего не хочешь? — усмехнулся Сириус.

Они оба посмотрели на Лили, безбожно обыгрывающей Ремуса в плюй-камни. Внутри у Сириуса — где-то под сердцем, о котором он старался, но никак не мог забыть — защемило от нежности.

И грусти.

— Я хочу сделать ей предложение сегодня, — признался Джеймс и, занервничав, взвихрил волосы.

Привычный жест, обыденный.

И решение такое же. Правильное.

Сириус кивнул.

— А я вступлю в орден, о котором третий день пытается рассказать Лунатик, — сказал он, помолчав.

— Мы тоже.

Он боялся, что Сохатый скажет так, но ждал этого. Разве мог кто-то из них выбрать иное?

— Что я буду делать, если с вами что-то случится? Действительно плохое? Ты об этом подумал? — Сириус с силой пихнул Джеймса в бок, но тот выдержал удар, даже не охнув.

Значит, все для себя решил.

— Жить, — рассеянно отозвался Джеймс. — Просто живи, ладно?

Они помолчали, и это молчание Сириусу совсем не понравилось: в бессильной ярости он заскрежетал зубами и глухо зарычал, на миг забыв, что на вечер примерил свою человечью форму вместо собачьей.

— Балда, — обозвал он Джеймса.

Тот только покачал головой и достал из кармана часы, подаренные родителями на магическое совершеннолетие. Но посмотреть время не смог.

— Хм, встали, кажется.

Десять тридцать один.

Даже в магическом мире вставшие часы — плохая примета, страшная.

Может, пронесет?

— Шафером сделаешь? — спросил Сириус и прервал молчание, мигом разогнав собственные страхи и превратившись в привычного беспечного себя. — А потом крестным?

— Спрашиваешь!

Сириус съел тонну конфет, станцевал с Лили что-то быстрое и последнее, и только потом повел Джеймса пробовать главное блюдо.

— Загадывай желание, — приказал он, зажигая семьдесят две крохотные свечки, превратившие торт в подобие маленького истекающего глазурью костра.

— Но только пусть будет хорошее, — попросила Лили.

— И счастливое, — добавил Ремус.

— Для нас всех, — закончил Питер.

Джеймс улыбнулся, задул все свечи разом, но что загадал — так и не рассказал.

— Иначе не сбудется.

Они позволили ему оставить секрет себе.

За семьдесят две попытки он и без них отлично справится.