Полет колибри (гет)

Гремящая радостью волна оваций прокатилась по залу. Долли казалось, зрители слились воедино в порыве восторга. Их глаза сияли ярче, чем огни хрустальных люстр, чем бриллианты дам, занимавших ложи. Общая радость захватила Долли, и так разгоряченную последним танцем. Она улыбалась залу, посылала поцелуи, готовая запеть, закружиться, взлететь. Чего не отдашь за такие минуты!

На поклонах ей подарили букет из алых и белых роз, но она и не заметила — кто.

Легкая грусть настигла, когда со сцены все же пришлось уйти. Сразу ощутилась усталость. наливавшая все тело, а еще захотелось помолчать хоть пару часов, пусть в памяти еще веселились скрипки и собственный голос сливался с другими в финальной песне.

В гримерке Долли привычно прыснула, увидев в зеркале свое лицо: грубые сценические краски уродовали его, делая смешным. И как только оно может нравиться зрителям такое? Ведь за всеми этим белилами и помадой совсем не видно настоящую Долли — изящную двадцатилетнюю девушку, которую в группе называли Колибри за яркие краски облика: за горящий румянец и алый веселый ротик, за копну волос цвета жженого янтаря и блеск зеленых кельтских глаз.

Ужасно захотелось умыться и вернуть себя обычную, но Долли сначала развернула записку, приложенную к букету, которую не сразу заметила. Сердце забилось чуть быстрее.

"Я буду ждать у входа в театр. Дж. Б."

Долли слегка нахмурилась. Она не могла понять, рада или нет.

Джерри Баттлер, избалованный, но обаятельный мальчишка из богатой семьи, вторую неделю не давал ей прохода. Слал букеты, которым и примы завидовали, к одному такому приложил роскошные изумрудные серьги, как-то заявился прямо в гримерку и потребовал, чтобы Долли поехала с ним кататься. Она терялась, смущалась, не зная, как и быть.

Прежде за ней ухаживали, конечно: художник Джо, живший по соседству в родном Луисвилле, черноглазый Гай, взявший над Долли шефство, когда она только еще появилась в труппе, а еще застенчивый клерк из дома напротив, имени которого Долли не знала, каждое утро, встречаясь с ней во дворе, бросал долгие грустные взгляды. Всех их легко было держать на расстоянии, они помнили о приличиях. А Джерри как будто не понимал, что на свете существует слово "нет". Но на холодных богачей, глядящих на весь мир, точно на пыль под ногами — такие поклонники были у Беренис и Кэтти — Джерри тоже похож не был. Кого угодно могла покорить его искренняя улыбка, а обожание в его глазах, когда он смотрел на Долли, было прямо трогательным. Так, может быть, к ней пришла та самая любовь, которая случается лишь раз, и стоит уже шагнуть навстречу?

...Он действительно ждал ее на ступеньках, нервно-веселый, может быть, немного пьяный.

— Мисс Гарленд, Долли, вы пришли... — как он склонился перед ней, как трепетно припал губами к ее руке!

— Вы ведь не откажетесь подарить мне этот вечер? Всего один ужин в ресторане, потом я отвезу вас домой! Я сегодня с шофером, меня одного не отпустили!

Его лицо стало шутливо-виноватым. Долли, конечно, устала после спектакля, да и не была уверена, правильно ли согласиться на подобную просьбу. С другой стороны, жаль человека, который так влюблен, да и шофер, наверное, удержит его от глупостей.

— Хорошо, пойдемте. Но я не хочу задерживаться надолго, я сегодня устала.

Джерри просиял, приосанился и предложил ей руку с мальчишески-гордым видом. В свете вечерних огней его тонкие черты казались щемяще-красивыми, высокая, худая, узкоплечая фигура — по-особенному изящной. "Может, я все-таки влюблюсь в него?"

Все-таки иногда здорово получить как будто по мановению волшебной палочки то, о чем и мечтать не смела! Может, только Кэтти или Беренис катались когда-нибудь в автомобиле, и то наверняка не в таком шикарном и удобном. В рестораны актрис приглашали часто, но обычно Долли старалась подобных приглашений избегать. Глупая: ведь так приятно угощаться изысканными блюдами, слушать оркестр и чувствовать, как тобой любуются, как счастливы, что тебе хорошо.

Долли робко смотрела на устриц, не решаясь притронуться, а то обводила взглядом зал, освещенный приглушенно, так что узорные листья растений между столиками бросали причудливые тени на лепнину и бронзовые украшения. На нее, проходя, бросали небрежные взгляды нарядные дамы и расфранченные господа, но это не обижало, а лишь раззадоривало. Сдерживая дерзкую улыбку, Долли следила за их движениями, запоминая — а вдруг кого-то такого ей вскоре суждено сыграть? Она невольно подражала то осанке молодой леди в бархатном черном платье, то вертушке в розовом, шелковом, явно прошедшем через третьи руки. Она-то здесь явно потому же, что и Долли, только со спутником повезло куда меньше: ужасно противно, должно быть, терпеть масленые взгляды толстяка, похожего на склизкую жабу.

Джерри выпил, но не сказать, чтобы сильно напился: просто совсем развеселился. Откинувшись на спинку стула, он любовался Долли с шальной улыбкой.

— Какая же вы отчаянная, что из Луисвилля махнули в Нью-Йорк! Значит, любите рисковать?

— Не знаю, — Долли беззаботно пожала плечами. — Я почему-то совсем не думала, что рискую. Просто отчим мне всегда говорил, что узнать себе настоящую цену можно только очень далеко от дома.

— Ну, тогда вы могли бы уехать и дальше. В Европу, например.

Он еле сдерживал смех, когда перегнулся через стол и зачем-то зашептал Долли на ухо:

— А хотите туда отправиться первым классом?

Долли рассмеялась и замахала руками.

— Да что вы, где же я возьму столько денег!

Он подмигнул.

— Вам не потребуется ни цента. Вы поедете со мной. Я выдам вас за свою невесту. Спорим, вы сможете изобразить девушку из высшего общества так, что ни один богатый остолоп ни о чем не догадается?

У Долли быстрее забилось сердце. Конечно, Джерри просто так фантазирует, но... Если бы довелось... Неужели она бы не рискнула?! Только чтобы проверить, на что способна.

— А если меня все-таки разоблачили бы...

Воображение увлекло ее, и она уже представляла, как сначала триумфально появляется на вечерах в первом классе, вызывая у всех зависть, а потом кто-то выдает ее. Отличная сцена для кино!

— Если бы меня все-таки разоблачили, меня бросили бы за борт, как мошенницу?

Джерри расхохотался.

— Я не знаю, какие сейчас порядки. Но если бы вас бросили за борт, я нырнул бы следом.

— Лучше бы вам было угнать спасательную шлюпку. Тогда мы добрались бы до необитаемого острова и жили там...Ох, нет, я умерла бы со скуки! Ведь там не было бы сцены.

Джерри прижал ее руку к губам, а сам не сводил с нее глаз, ясных и сумасшедших.

Долли не сомневалась, что Джерри отвезет ее домой. Так что когда вместо редких фонарей и тусклых окон Манхеттена за окном замелькали совершенно не знакомые улицы, особенно пугающие в темноте, сначала даже себе не поверила.

— Вы, кажется, забыли, что мне нужно домой. Я устала после спектакля.

— Так мы уже отдыхаем, — лениво улыбнулся развалившийся на сидении Джерри.

— Куда вы меня везете?

— Сейчас увидишь. Выходи, детка, тебе понравится.

Долли выглянула в окно машины и различила вывеску небольшой гостиницы.

— Я никуда не пойду. Отвезите меня домой!

Джерри растянул губы в пьяной, безумной улыбке и провел по колену Долли.

— Ну что ты упрямишься. Не набивай цену. Ты ведь тоже этого хочешь, ну?

— Я хочу, чтобы вы вели себя прилично! Оставьте меня в покое!

Но окрики Долли только распалили Джерри: он упорно лез на нее, вдавливал в сидение, подминал под себя.

— Не надо! Пожалуйста, не...

Рот наполнила чужая слюна, чужой язык затолкался во рту. Боясь задохнуться, Долли извивалась, пытаясь вырваться, но все было тщетно, покуда она пальцем не ткнула Джерри в глаз. Он отшатнулся, схватившись за лицо.

— Ах ты сука! Убью!

И прежде, чем Долли успела открыть дверь, ее рванули назад, по затылку разлилась тупая боль, от тошноты и головокружения она уже ничего дальше не смогла поделать.

Слепящая боль удара отупила, сделала покорной. Угрозы, которыми сыпал человек, который смог так ударить, казались более чем реальными. Долли все-таки молила — безнадежно, зная, что нависающий над ней человек так же неумолим, как силен и богат. А дальше — притиснутая. раздавленная, проткнутая — просто старалась не унизить себя криком — не боли, а отчаяния, потому что все это было невозвратимо и она думала, с ней будет совсем не так.

...Когда все закончилось, Долли не сразу решилась выпрямиться. Джерри, оправив одежду, откинулся на спинку.

— Хотите покурить, сэр? — лениво спросил водитель, ни разу за все это время даже не обернувшийся к ним.

— Потом, — хрипло ответил парень. Долли молчала, не зная, куда ей теперь идти, как заговорить с этими чудовищами: один только что надругался над ней, другой не вмешивался. Она с удовольствием убила бы обоих. Но в то же время понимала: она не решится никому даже пожаловаться. Она ведь сама поехала с Джерри, а до того принимала его подарки; она не звала на помощь, толком не сопротивлялась, хотя могла уколоть Джерри любой булавкой! Кто же поверит, что все случилось без ее согласия? Да и что она, ничтожная мошка, значит по сравнению с семьей Джерри?

Джерри обернулся к ней. Теперь в его взгляде смешались доля стыда и брезгливость: растрепанная, зареванная Долли, видимо, уже казалась ему безобразной.

— Я не сдержался, но ты сама виновата. Зачем ты меня ударила? Мне пришлось быть грубым.

Долли протяжно всхлипнула, не решаясь притронуться ни к одному из ноющих ушибов.

— Мы отвезем тебя домой. Скажи адрес.

Когда Долли вернулась домой, ее соседки по квартире давно спали. Она аккуратно сняла туфли, прокралась на цыпочках к себе в комнату. Там удалось бесшумно раздеться. Потом Долли присела на постель, отупело глядя на прямоугольник тусклого света на полу — прямо напротив ее окна светил фонарь.

Ужасно хотелось смыть с себя следы случившейся гнусности, но шум воды мог разбудить соседок — Эффи и Роуз. К тому же слишком гудела голова, слишком хотелось спрятаться под одеялом и зажмуриться. Усталость все сильнее наливала тело, ломило каждую косточку. Долли легла, закрыла глаза и почти сразу уснула.

Утром Долли проснулась от того, что Эффи стучалась к ней и звала завтракать. Обычно они начинали утро все вместе, но сегодня Долли не могла встать. Еще одолевала тяжелая сонливость, веселые и звонкие голоса Роуз и Эффи, даже приглушенные стенами, давили на уши. Лишь когда стих веселый перестук каблучков на лестнице, удалось кое-как разлепить веки.

Чувствовала она себя отвратительно. Виски ломило, глаза резало, на ногах она стояла нетвердо. Ушибы болели. К тому же тошнило — не то от боли, не то от того, что произошедшее вчера вновь и вновь вставало в памяти с ужасающей ясностью, будто Джерри снова терзал ее тело. Весь ее мир, жизнь, прошлое точно залили гноем, захаркали той чужой слюной, что вчера обильно влилась ей в рот; перемазали липкой дрянью, засохшей на бедрах. Пересиливая себя, она все же доплелась до ванной комнаты, долго намыливала тело, оттиралась мочалкой, пока снова не обессилела. Надо было съесть хоть что-нибудь, пусть после душа стало даже хуже. Долли доплелась до кухни, заварила себе какао. Прожевала пару бисквитов, не чувствуя вкуса.

Тяжело было сознавать, что впереди новый день, бесконечная вереница новых дней, когда придется жить со случившимся, смотреть людям в глаза, зная, какая она теперь. Ей хотелось вырвать саму себя из этого мира, этого города, где никто за нее не вступился бы, где над ее откровениями бы только посмеялись. Она была уверена в этом, потому что стыдно ей было до мучительного крика, а значит — было, чего стыдиться.

Ну, как теперь жить дальше? Оставаться в той же комнате, приходить в театр — и везде держаться, будто ты прежняя, будто это не над тобой надругались! А как выступать на сцене, если зал полон таких Джерри, юных или повзрослевших, и все они смотрят, как легкую добычу?

Паника окатила ледяной волной. Кто сказал, что и сам Джерри теперь исчезнет из ее жизни, не будет преследовать ее? Что же делать, куда бежать, где спрятаться?

И тут Долли осенило. Действительно, надо бежать. Только не в Луисвилль — она не сможет такой вернуться в родной дом, пусть отчим наверняка ее не осудил бы. Она купит билет до любого города подальше отсюда, станет там швеей, продавщицей или выучится на чертежницу, на машинистку, но на сцену больше не вернется. И прежняя жизнь станет воспоминанием.

Долли выдохнула и уже куда более бодрым шагом вернулась к себе в комнату, решив сразу начать собирать вещи. Но раскрыв чемодан, снова остановилась.

Для начала ей надо уволиться из театра. Но как быть с неустойкой... Может, договориться, чтобы позволили выплачивать ее по частям? Долли высылала бы с нового места. "А если передадут адрес Джерри?" Долли затошнило при одной мысли о том, что он ворвется в ее новую жизнь, мечты о которой уже сейчас прибавляли ей сил. Но где зять денег, у нее ни одной ценной вещи? Назанимать? Потом придется отдавать, высылать деньги в Нью-Йорк, а она так хотела оборвать все нити, связывающие с этим городом.

Нет, одна ценная вещь все же у нее была: те самые изумрудные серьги, что недавно подарил ей Джерри. Пожалуй, заложив их, она не только покрыла бы неустойку, но и на остаток могла бы позволить себе на новом месте более тщательно поискать работу. Но это же его подарок — мерзость, которую она с удовольствием выкинула бы в канаву или швырнула ему в лицо! А если она их заложит — как будто согласится с тем, что он сделал.

Поколебавшись, Долли достала из тайника зеленую бархатную коробочку. Серьги лежали на шелковой подложке — золотые, цветочной формы, с камнями чуть темнее ее глаз. Как это возможно, что мужчина дарит такую красоту, а несколько дней спустя втаптывает в грязь? Чтобы напомнить себе, что случившееся было реальностью, не приснилось в кошмаре, Долли нарочно дотронулась до ушибленного затылка.

Выхода, кроме как заложить серьги, у нее не было. "Может, считать это компенсацией?" — мысленно пошутила она с горечью и тут же скривилась от омерзения: кто же берет деньги за свое бесчестье? "Выходит, я из тех... Кто берет. И все-таки надо жить дальше".

В ломбарде Долли выручила за серьги даже больше, чем рассчитывала. Теперь ее путь лежал в театр на Джон-стрит*, где она служила. Идя по обсаженной можжевеловыми кустами дорожке к претенциозному и нелепому, но по-своему все же прекрасному зданию, Долли оглядывалась, точно все вокруг видела впервые. Полтора года она бегала сюда на репетиции и спектакли, еще вчера летела, как на крыльях, предвкушая выступление — сегодня же плелась, точно в дом к людям, которые предали. Хотя кого и в чем она могла обвинить? К Джерри ее никто не подталкивал.

Крыльцо она преодолела поскорее — на ступеньках здесь вчера стоял Джерри, поджидая ее — но в дверях столкнулась с Гаем. Она не смогла проскользнуть мимо человека, который с самого начала поддерживал и наставлял ее, взглянула ему в лицо. чтобы запомнить напоследок — и Гай точно понял что-то, удержал ее за руку.

— Долли, что-то случилось? На тебе лица нет.

Долли, уже ругая себя, что замешкалась, отвела глаза, но Гай сам догадался.

— Это вчерашний молодой хлыщ, да? Я видел, как ты садилась к нему в машину. Он плохо с тобой поступил?

Она не нашла в себе сил даже кивнуть, но Гаю и не требовался, видимо, ее ответ.

— Пойдем-ка, поговорим...

Взяв Долли под руку, он спустился с ней с крыльца. Лет за тридцать, рослый, плотный — без грима, в повседневном костюме он был похож на служащего банка, и только блестящие темные глаза, подвижная мимика и выразительные руки выдавали, что это он по вечерам играет Отелло или Карла Моора.

— Бедная маленькая Колибри, — заговорил Гай, когда они отошли довольно далеко. — Мне так жаль, что это с тобой случилось.

Он хотел потрепать Долли по щеке, но она инстинктивно дернулась в сторону: почему-то теперь любое прикосновение мужчины было ей ужасно. Гай явно погрустнел.

— Это пройдет, детка, поверь. Гадко так говорить, но не ты первая, не ты последняя, и все живут дальше. Ты, главное, поменьше думай. Сосредоточься на ролях. А с ним ты будешь продолжать?

Долли вздрогнула всем телом от одного предположения о таком. Гай пуще нахмурился.

— Ну не воевать же ты с ним собралась? Послушай, это плохая затея. На твоей стороне никого не окажется, а его семья еще и выставит тебя виноватой. Ты только погубишь себя.

— Я знаю, — наконец смогла выдавить Долли. — И воевать я ни с кем не собираюсь. Я уеду, вот и все.

Гай опешил.

— Куда уедешь? Тебе предложили другое место?

— Нет. Я еще сама не знаю, куда отправлюсь. Но в Нью-Йорк я больше не вернусь. И на сцену тоже.

Гай с упреком покачал головой.

— Зачем так кипятиться! Я же тебе говорю, это пройдет. А без сцены ты не сможешь жить. Мы все, в ком есть искра — не можем. А в тебе целый фейерверк.

Долли с удивлением вспомнила себя еще вчерашнюю, когда она танцевала от счастья играть самые ничтожные роли. Сейчас же хотелось сжаться в комок при одной мысли о том, чтобы выйти на сцену.

— Мой фейерверк погас. И потом, ведь это не последний такой хлыщ, правильно?

— Не последний, — согласился Гай. — Но такова изнанка дела, увы. Играть — это счастье, но за счастье надо платить.

Его темные глаза смотрели ласково, просительно. Нового прилива гадливости Долли выдержать уже не смогла.

— Правом себя уважать я не буду платить ни за что. Прости, мне нужно к директору.

* На самом деле этот театр был закрыт в 1798 году.

Выйдя из здания вокзала в Новом Орлеане, Долли оглянулась по сторонам, оценивая, где же она все-таки решила остановить свой панический перелет чуть не через всю страну. Двухэтажные дома с большими балконами и верандами тонули в мареве теплого и душного вечера. Долли за дни дороги никак не могла привыкнуть, что вокруг становилось все жарче, и чувствовала, как страшно утомилась. Она вообще слишком быстро уставала в последние дни, а вместе с усталостью приходила апатия. Сейчас ей бы следовало поискать гостиницу, пока не опрокинется на город внезапная южная ночь — но сил хватало только на то, чтобы заставлять себя кое-как тащиться с чемоданом.

Однако, видно, сама судьба сжалилась над ней на сей раз. Не успела Долли и на десять шагов отойти от вокзала, как ее аккуратно дернули за рукав, и тонкий голосок осторожно спросил:

— Мисс, вы не хотели бы снять комнату?

Долли оглянулась: к ней обращалась девушка примерно ее лет, пониже ростом, пожалуй, миловидная, но на какой-то непривычный лад. На румяном, пикантно-неправильном личике поблескивали карие с празеленью глаза — лукавые и загадочные из-за длинных ресниц, маленькие изящные ручки в довольно поношенных митенках сжимали ручку парасольки. Копну черных кудрей, как будто слишком тяжелую для маленькой головки и хрупкой шейки, венчала дешевая, но симпатичная шляпка, отделанная винного цвета лентами. Поверх легкого серого платья с вишневыми рюшами девушка накинула винного оттенка шаль.

— Хорошее место, рядом с благотворительной больницей, — девушка просительно улыбнулась. — И возьму я совсем недорого, стол общий, если вы не против.

Долли понимала, что разыскивать гостиницу сейчас не в состоянии, но все же кое-что должна была уточнить.

— С кем вы живете? В доме есть мужчины?

— Постоянно нет, — помотала головой девушка. — В основном я живу одна. Изредка наезжает брат. Он матрос и плавает по всему свету.

Последнее немного смутило Долли, но она все же решилась согласиться хотя бы на первое время.

По дороге они как следует поболтали — точнее, Долли изредка спрашивала, а новая знакомая неустанно отвечала, изредка притормаживая себя, когда начинала тараторить. Звали ее Одри Марвуд, она была ученицей в парикмахерской, ужасно хотела открыть свое дело, вот и решила сдавать комнату. Отец Одри когда-то приехал из Лондона, мать была дочерью каджуна и эмигрантки-парижанки. Последняя, как поняла, в основном и воспитывала Одри и ее брата Гектора — по крайней мере, была виновницей того, что Одри отлично шила, знала, вместе с английскими и американскими, множество французских песен, а еще одинаково хорошо готовила как гамбо, так и бриоши с круассанами. По крайней мере, она сама считала именно так. Бабушка Пелажи заразила Гектора, которого называла Эктором, мечтой увидеть Париж, с этого и начались его бесконечные странствия. Но он был заботлиивым братом, всегда присылал сестре если не деньги, так подарки.

Дом оказался совсем маленьким, его и не было видно сразу из-за пальмовых листьев. Вечерний ветерок играл с кисеей, занавешивавшей окна. Долли услышала странный звон, очень тихий, прямо над входом, подняла голову и заметила, что с балкончика мезонина свешивается длинная нитка разноцветных бус.

— Это от привидений, — серьезно пояснила Одри. — Гек постоянно присылает мне новые. У нас ведь, вы знаете, живые не так страшны, как мертвые. Давайте зайдем, пока не стемнело, и я вам расскажу.

Войдя, она зажгла свечу, передала Долли и, покуда запиралась, а потом провожала в комнату, служившую столовой и гостиной, пока накрывала на стол, рассказывала о ведьмах, проводящих кровавые ритуалы, о мертвецах, встающих по ночам из болот, о людях с волчьими головами — ругару, о местном кладбище и французском квартале, кишащем вампирами. Долли, изображая, что вежливо слушает, в свете керосиновой лампы, о которую бился случайный мотылек, рассматривала заставленную старой разномастной мебелью комнату, где по стенам вперемешку с веерами, несколькими фотографиями и открытками висели амулеты, и только удивлялась, что можно, как дитя, верить в такие россказни. Да Одри и была дитя — как и Долли еще месяц назад.

— Э, да вы меня не слушаете, — прервала себя Одри, наливая Долли полную тарелку густого супа. — Небось, не верите мне? А вы не из врачей ли? Я слышала, сейчас и женщины-врачи бывают.

— Бывают, но...

— Ну вот в благотворительной больнице доктор Морган и доктор Крейл оба не верят ни во что. Даже, представляете, предлагали как-то прогуляться целой группой ночью по кладбищу. Только, мол, пусть джентльмены взять револьверы не забудут, а то там бродяги ночуют, они-то вампиров поопаснее. Вот уж глупости! Будто обычный человек может сделать то же, что вампир, дух или оборотень, а тем более ведьма.

— Человек и много хуже может сделать... — протянула Долли.

— Это вы приезжая, оттого так и говорите! А хотя доктор Морган и доктор Крейл оба местные, у доктора Моргана так очень влиятельная семья, все их уважают. А он вот бедняков лечит. Хороший человек, но, видно, очень уж гордится тем, что умный и образованный. А с виду и не скажешь, такой простой, добрый со всеми. Вот мистер Крейл, тот сразу видно, что гордый: идет по улице — не смотрит ни на кого и здоровается-то редко с кем, да и почти не улыбается, а ведь молодой такой. Но им обоим, говорят, в ответ предложили ночью на болота отправиться, тут-то и струсили оба. Мол, в темноте точно в самую топь свалишься, там аллигаторы в два счета съедят. Как будто в них дело! А вы, значит, тоже врач?

— Нет, — слабо улыбнулась Долли. — Я была актрисой.

— Вот как, — Одри сделалась чуть озадаченной. — Поступите в наш театр?

Долли покачала головой.

— Я была актрисой. Но больше не буду.

— Вот как, — повторила Одри, заметила наконец несчастного мотылька, который уже совсем обессилел, схватила его и выпустила в окно. — Ну, пожалуй, так правильно. Вы ешьте, суп очень свежий.

Суп действительно оказался свежим и ароматным, немного острым и очень сытным, пусть Долли так и не смогла определить, из чего же он приготовлен. И постель, куда она вскоре отправилась, была чистой, с немного жестким накрахмаленным бельем, но удобной. Долли так устала, что даже местные насекомые не помешали ей уснуть, хотя Одри предупредила, что с непривычки они могут показаться невыносимыми. Но Долли очнулась от забытья лишь на следующее утро, в предрассветный час.

В комнату проникала прохлада, за окнами стелился густой туман, пахнущий болотной затхлостью. Где-то кричало воронье. Хорошее самочувствие в первые минуты после сна сменилось тяжестью в висках и нарастающей тошнотой. Долли, поспешно встав, высунулась из-за кисейной занавески в раскрытое окно, думая, что свежий воздух ей поможет, но едва вдохнула туман с болот, как ее жестоко вывернуло.

После приступа, упав грудью на холодный подоконник, Долли тяжело дышала, смаргивая струившийся по лицу пот. Она отругала бы себя, что вчера съела столько острого супа, но понимала: дело не в нем. Утренняя тошнота донимала ее третий день.

Неделю спустя после приезда в Новый Орлеан Долли окончательно уверилась в своем положении. Она носила незаконного ребенка от человека, который над ней надругался. Ну что ж, она и тут не имела права впадать в отчаяние. Колибри должна постоянно бить крыльями, чтобы не упасть. Не с ней одной такое, наверняка есть в Новом Орлеане какое-нибудь общество, помогающее женщинам в беде. Придется крутиться, зарабатывать любыми честными способами, покуда сможет. И приучить себя любить этого ребенка, который не должен отвечать за отца.

Она старалась больше не думать о случившемся, чтобы не терзаться виной, стыдом и гневом. И вскоре приступы ярости и отчаяния действительно прекратились, но на смену им пришло отупение, преодолевать которое удавалось с огромным трудом. Порой Долли казалось, что она сама себя тащит за шкирку, заставляя каждый день подниматься с постели, умываться, выходить из дому, справляться о вакансиях в агентстве, покупать газеты и просматривать объявления — или озираться по сторонам, разглядывая город, который пыталась заставить стать своим новым пристанищем. Увы, она видела его глазами, но не сердцем.

Конечно, здесь всё было другое. Причудливый Новый Орлеан, где в разгар осени плотный воздух пропитывало влажное тепло, где во дворах росли пальмы, на балконах звенели цветные бусы, отгонявшие призраков, а на улицах трубил джаз и курлыкала французская речь, на деловитый Нью-Йорк походил не больше, чем спектакль на урок математики. Будь Долли такой, как прежде, она носилась бы по новому для нее город с утра до ночи, пока не изучила все улицы, куда может без опаски заглянуть молодая девушка. Но Долли уже не любила этот мир, не любовалась им — она всего лишь последовательно заставляла себя делать, что должно.

Так она заставила себя написать отчиму, что оставила сцену и переехала.

Он, конечно, был удивлен и разочарован. Он сам был музыкантом, когда-то играл в каком-то театральном оркестре в Нью-Йорке. Он поддерживал Долли в ее мечтах, пестовал в ней актрису, а теперь оказалось, что трудился он зря. Оставалось надеяться, что со временем он сможет ее понять.

Одри — они с Долли на третий день стали обращаться друг к другу по именам — положение квартирантки заметила, но только спросила, не хочет ли та обратиться к старой Присси, повитухе.

— Зачем? — нахмурилась Долли. — Избавляться от ребенка я не хочу. Если ты боишься, что мое положение как-то тебе повредит, я съеду, когда станет слишком заметно.

— Перестань! — Одри замахала руками. — Я совсем не о том, чтобы ты куда-то съезжала. А тем более, плод травить — грех какой! Присси этим не занимается, она не какая-нибудь... — Одри прикусила язык, потом боязливо выдавила. — Ну, она не ведьма. Она просто очень опытная повитуха, и не смотри, что черная, она дело знает, еще у бабушки Пелажи принимала младших детей. Так вот, тебе стоит ей показаться, просто проверить, все ли хорошо, а то... Ты какая-то не такая. Я, конечно, не то, чтобы много беременных видела — ну только когда у них живот уже большой — но по-моему, что-то с тобой не так.

Долли не была уверена, нормально ли при беременности, когда живот потягивает слева, но обращаться ни к кому сейчас не хотелось. А услышав наивные рассуждения Одри, она не сдержала улыбки, такой горькой, что Одри осеклась и продолжила не сразу.

— А... Отец ребенка? Он... как? Женится на тебе?

— Я ненавижу его, — отрезала Долли. — Не говори о нем никогда.

Одри очень понимающе кивнула.

Ей самой явно некогда было крутить шашни с парнями. Пусть Одри и не говорила, но Долли стала скоро догадываться, а разговоры соседей и много численной родни, которая то и дело заглядывала, это подтвердили: брат подруги если высылал деньги ей, то чаще — в возмещение того, что она высылала ему. Одри не только работала в парикмахерской и сдавала комнату, но и чинила одежду, а порой ходила в порт или на какую-нибудь стройку продавать кукурузные лепешки, которые в редкий выходной пекла с утра пораньше — только бы заработать лишний доллар и послать брату раньше, чем он снова проиграется. А еще к ней иногда заходили пообедать сиделки из благотворительной больницы — то одна, то другая. Долли почти разучилась запоминать новых знакомых.

Только двое из посетителей врезались ей в память, потому что разительно отличались от прочих.

В тот день к ним на обед явилась миссис Карриган, дюжая старуха с рубленым лицом — явилась в весьма странной для нее компании двух очень приличных на вид джентльменов. Высокие, крепко сложенные, с продолговатыми лицами — могло показаться, что эти двое состоят в родстве. Одри, расплывшись в самой приветливой улыбке, даже слегка раскинув руки, точно для объятий, которые были бы явно неуместны, громко представила Долли "двух самых замечательных людей в городе" — доктора Эндрю Моргана и доктора Арчибальда Крейла.

Доктор Морган, старший из гостей — ему было на вид лет сорок — потупился и скромно улыбнулся.

— Надеемся, вы простите, что мы явились без предупреждения. Стало очень уж любопытно, где наших сотрудников так хорошо кормят.

— Гумбо-то у тебя хватит сегодня на всех? — пролаяла миссис Карриган.

— Ну разумеется, — Одри послала гостям новую очаровательную улыбку.

Вообще в тот час в ней будто заново воплотилась бабушка, парижская гризетка — настолько отточенно-грациозными стали обычно непринужденные движения, столько игривости проступало за нарочитой скромностью. Что ж, у каждого своя маска, за которой он скрывает растерянность. Доктор Морган, кажется, охотно вступил в игру, задорно болтая и отпуская шутки, а вот доктор Крейл как будто не замечал никого и ничего, кроме миски с гумбо.

И это нравилось Долли, потому что успокаивало ее. На докторе Крейле, его золотистом шлеме густых волос, заостренном к низу лице, еще молодом и свежем, и светло-голубых, как зимнее небо, глазах она могла задержать взгляд без смущения. А вот доктор Морган заставлял ее насторожиться. Было ли дело в том. что его глаза, казавшиеся еще темней из-за бледности его лица, напоминали ей глаза Гая или в том, что они — неподвижные, без тени веселья — контрастировали с ласковой, почти елейной улыбкой, но ей стало не по себе, когда она заметила его заинтересованный, изучающий взгляд, устремленный на нее.

Долли понимала, что беременность еще не успела отразиться на ее привлекательности. Волосы были еще густыми и блестящими, глаза еще не запали, фигура сохраняла стройность. Только движения стали медленнее, да побледнели щеки и губы. Но внимание мужчин теперь внушало ей ужас. Тем не менее, Долли помнила о приличиях и сохраняла сдержанную приветливость.

Расплачиваясь, доктор Морган вручил Одри целый доллар и решительно запретил ей искать сдачу.

— Но я не могу принять столько, сэр, — Одри сразу стала серьезной. — Я беру за обед десять центов с человека, а тут выходит в пять раз больше.

— Давайте не будем такими дотошными, — подмигнул ей доктор Морган. — Просто однажды, если мы забудем деньги, вы ведь сможете накормить нас в долг, правда?

— Лучше бы я не взяла этот доллар и просила их тебя осмотреть, — ворчала Одри, когда они ушли. Долли похолодела при одной мысли о том, что до нее дотронулся бы мужчина, и решила теперь. если кто-нибудь из докторов к ним зайдет обедать, сразу уходить под любым предлогом.

Но как обычно, судьба распорядилась иначе.

Через день Долли, войдя утром на кухню, чтобы помочь Одри с завтраком, упала в обморок от кинжалом пронзившей боли.

Дальше сознание возвращалось урывками, тут же мутясь от боли и тошноты. Долли помнила, что кто-то нес ее на руках, и каждый камешек отдавался в несчастном теле; помнила, что в холле больницы Одри гладила ее по волосам, обнимая, от ее рук пахло лавандовым мылом и специями, а вокруг была целая толпа, и воздух ужасно спертый. Потом были прохладные мягкие руки, которые касались деликатно и все же делали больно.

В последний раз Долли пришла в себя на страшно гремевшей каталке, которая как раз проезжала мимо больничного окна. Взгляд успел зацепить кусочек умытого, радостного неба и лист пальмы, точно великолепное перо на шляпе. Боль то ли отпустила, то ли Долли свыклась с ней, а может, просто не осталось сил, чтобы ее чувствовать. Да и вовсе ни на что не осталось.

Долли не могла бы сказать, сколько прошло времени. Сознание вроде бы возвращалось — все так же, приливами, но лица, фигуры, предметы обращались в причудливые цветные пятна. То порхали вокруг огромные белые бабочки, то пестрое привидение возникало у постели и о чем-то спрашивало, но Долли не разбирала слов. Смутно она понимала, что на животе повязка, под которой что-то временами жгуче болит и чешется; иногда повязку снимали — что за рывок боли! — и горящую кожу трогали все те же бережные руки, но лицо их обладателя расплывалось, белое, как луна.

Наконец однажды днем Долли проснулась и почувствовала, что мыслит ясно. В первую минуту, правда, она поняла, что ничего не помнит, даже своего имени, возраста, кем была раньше и почему попала сюда. Ей понадобилось немного напрячь память, чтобы сказать себе: зовут ее Мэри Долорес Гарленд, она родилась в Луисвилле, ей двадцать лет, сейчас примерно ноябрь 1911 года — и так далее. Перебрав в памяти все, что казалось ей важным, она решила посмотреть, где находится.

Приподнявшись на локтях, она огляделась. Ее положили в большую палату с бесконечным, как ей показалось, рядом коек; кажется, все или почти все из них были заняты. Долли пока не могла надолго приподниматься, раны под повязкой заныли, и она легла. Но кровать заскрипела от ее движений, и сестра, сидевшая за столом совсем рядом. обернулась.

Вскоре Долли узнала, как называлось то, что с ней произошло. На следующий день в палате появился недавний знакомец, доктор Морган — оказывается, это он оперировал ее и теперь наблюдал. Он и объяснил подробнее, что значит "внематочная беременность".

Ребенку Долли в любом случае не суждено было появиться на свет: он зародился не в утробе. Это было очень опасно, и чтобы спасти пациентку, доктору Моргану пришлось провести операцию, которая оставила ее бесплодной.

Когда Долли услышала все это, ей стало на удивление, по-детски обидно. Она так и не успела полюбить будущего ребенка, но все же его было жаль, а главное — горько, что у нее никогда не будет маленького. Она ведь мечтала, что однажды, встретив того самого человека, подарит ему сына или дочь.

Но на смену обиде тут же пришла насмешливая горечь. Кому она собиралась подарить ребенка? Разве хоть кому-то из мужчин она сможет доверять? Образ Джерри встал перед глазами, в груди стиснуло яростью и ненавистью, смешанных с каким-то циничным любопытством. Ей зачем-то захотелось поточнее узнать, насколько именно Джерри виноват перед ней, и прежде, чем она успела себя остановить, с губ сорвался вопрос:

— А скажите, это... Это бывает, когда женщину берут силой, да? Я просто так спрашиваю, со мной этого не было! — добавила она поспешно. Но по взгляду, который бросил на нее доктор Морган, она поняла, что выдала себя.

— Нет, одно с другим не связано, — ответил он медленно. Долли съежилась от стыда, и прошла. наверное, минута, прежде чем он поспешно стал расспрашивать ее о самочувствии.

Ей не нравилось его присутствие, она поеживалась при мысли, что его мягкие холодные руки скоро на осмотре снова дотронутся до нее — а еще хуже было, что он не сводил с нее участливого взгляда. Врач не должен быть слишком уж добр к всего лишь одной из многих пациенток. Так что стало даже легче, когда она наконец услышала действительно опасный вопрос:

— Скажите, мисс Гарленд, вы ничего не делали, чтобы... Избавиться от ребенка? И не планировали сделать? Не покупали ни у кого никаких настоек, например?

Долли покачала головой.

— Я вас не выдам, мисс Гарленд, — доктор Морган успокаивающе накрыл ее руку своей крупной белой ладонью. — Мне только нужно знать, нет ли в городе человека, который наживается на том, что подвергает опасности жизни женщин, и без того попавших в беду.

— Я собиралась выносить и родить этого ребенка, доктор Морган. — Долли сама удивилась, как хрипло и сухо прозвучал ее голос. — Если я была актрисой, это еще не значит, что я дурная женщина.

— Разве я вас так называл? — нахмурился доктор Морган. — Я вообще считаю, что спрос всегда должен быть с мужчины. А уж в вашем... О, простите. Извините, что задал вам такой вопрос; я не хотел вас обидеть.

И добавил, мягко улыбнувшись:

— Мисс Марвуд навещала вас, но вы были без памяти. И справлялась, когда я заходил к ней обедать.

Что ж, Долли была бы рада снова ее увидеть. Но предстояло еще вытерпеть вечер, когда снова, уже при ясном сознании, пришла злая, режущая боль в шрамах. Долли не знала, куда деться, ни о чем не могла думать, не могла толком повернуться, чтобы лечь поудобнее. Она попыталась прислушаться к происходящему в коридоре, но оттуда доносились громкие крики, кажется, одновременно из нескольких мест.

Долли чувствовала, что сама вот-вот закричит. Шрамы разрывались. Искусав губы, она застонала. Вцепилась в простыню одной рукой, закусила другую, но подавить крик все же не смогла. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем сиделка сделала ей укол, и боль сменили цветные, абсурдные сны.

На следующий день явилась Одри, уже откуда-то узнавшая, что Долли очнулась, принесла баночку джема, круассаны и кукурузные лепешки, поделилась ворохом новостей со всего города. Старший Морган, местный богач, брат доктора Моргана, кажется, внезапно заболел, потому что доктор Морган спешно уехал еще ночью, а еще куда-то исчезла старуха Присси — как ветром ее сдуло.

— И куда она могла деться? Считай, полвека тут прожила! Может, к внучке, у нее внучка-мулатка у старшего Моргана служит, горничная его дочери. Но сдается мне...

Одри понизила голос и загадочно подмигнула. Тут ее как раз настоятельно попросили уйти. В больнице поднялась суматоха: одну из палат — к счастью, хотя бы не ту, где лежала Долли — закрывали на дезинфекцию.

К вечеру боль возникла снова, доводя до исступленного крика. Мотая головой и глотая слезы, хрипя, Долли надеялась в глубине души, что ей вот-вот сделают укол. Но вместо этого, выйдя, медсестра привела с собой доктора Крейла.

Он спокойно и твердо взял ее за плечи — и удивительно, его прикосновение не оказалось неприятным — глянул ей в глаза и отчетливо проговорил:

— Послушайте, мисс Гарленд. Вы не можете все время принимать обезболивающие. Они вредны. Вы привыкнете к ним, и вам станет много хуже, чем сейчас. Вы должны научиться справляться с болью сами.

— Не могу... — пролепетала Долли, задыхаясь.

— Можете и должны. Учитесь отвлекаться. Вы ведь актриса? Вспоминайте роли, читайте стихи! Здесь, при мне, начинайте.

Ни одной своей роли сейчас Долли не смогла бы вспомнить. Она зашептала было про Аннабель Ли⁽¹⁾, но перед глазами встало лицо Джерри, и она перебила себя на полуслове. В любовь она больше не верила, любовь ее не спасла бы. Ей нужны были те, с кем она могла быть заодно. И вдруг решение пришло: ей протянули руки те, кому пришлось хуже, и она повисла, раскачиваясь над бездной.

— Убил он ту, кого любил он,

И должен умереть.

Отчим, веселый и добрый, почему-то любил "Балладу Редингской тюрьмы" Уальда, и Долли заучила ее наизусть с его слов — почти всю. И теперь она бессвязно бормотала отрывки, чувствуя, как боль переливается в слова и точно становится немного меньше — так под январским солнцем немного тает снег.

— Но убивают все любимых, —

Пусть знают все о том, —

Один убьет жестоким взглядом,

Другой — обманным сном,

Трусливый — лживым поцелуем,

И тот, кто смел, — мечом!⁽²⁾

Доктор Крейл вдруг ободряюще коснулся ее руки.

Уже много позднее, после выписки, Долли узнала, что из-за нее и из-за обезболивающих доктор Морган и доктор Крейл сильно поссорились. Ей рассказала об этом Одри, которая узнала от столовавшихся у нее сиделок, что доктор Морган попытался отчитать доктора Крейла, но получил отпор.

— Доктор Крейл ему прямо заявил: мол, вы сами знаете, что от этих обезболивающих больше вреда, чем пользы. Лучше, мол, перетерпеть боль, чем потом отвыкать. А доктор Морган ему: вы палач, говорит, а не врач, если позволяете пациентам мучиться. А доктор Крейл ему: вы тоже, бывало, осторожничали, что ж теперь-то на одну пациентку столько тратите? Только погубите ведь ее.

Одри потрясенно и восхищенно покачала головой:

— Все-таки доктор Крейл смелый, что с начальством спорит. Но так ведь правильно, да? А то молодым вечно внушают, чтобы они рта не раскрывали. Может, в большинстве своем тем, кто старше и выше, лучше знать, а все же и они могут ошибаться.

— Ну, они же за это и ответят, — протянула Долли, откровенно сомневаясь в том, что говорит.

— Да разве дело в том, кто ответит? А как же то, что можешь другим навредить? Совесть-то как же?

Долли прыснула: какой все же Одри была наивной!

— Совести, думаю, давно ни у кого нет.

— Даже у Иуды была, — ответила подруга серьезно. — Только он ею неправильно воспользовался.

— Ну вот когда-то она и у Иуды была, а сейчас ее и у лучших людей нет, пожалуй.

В самом деле, неужели совесть упрекает Джерри или его водителя? Хотя, конечно, их лучшими людьми назвать нельзя. Вот доктора Крейла можно, пожалуй. И он не ответил бы за то, что она привыкла бы глушить боль лекарствами. Ему просто было не все равно, что с ней станется после выписки. Стало быть — и тут в душе точно солнечный зайчик промелькнул — насчет совести Долли была неправа?

Одри призадумалась:

— Но, с другой стороны... Тебе, наверное, боль-то терпеть каково было...

Долли пожала плечами:

— Главное, что я вытерпела. И всё прошло.

1) Имеется в виду стихотворение Э.А. По.

Вернуться к тексту

2) пер. К. Бальмонта.

Вернуться к тексту

Долли выписали за неделю до Рождества; доктор Морган, правда, пообещал, что подарок она все-таки получит. Он же через день после выписки прислал Долли цветы и корзиночку с фруктами. Одри потрясенно возмущалась, что он их "компрома... компромен... словом, что люди скажут!", однако фрукты они с Долли разделили пополам.

Долли отдыхала от больницы, радовалась тому, что может свободно прогуливаться и что не вдыхает больше воздух, спертый, несмотря на постоянные проветривания, пропахший лекарствами, потом и гноем. Наконец она засыпала в тишине, которую не грозил вот-вот прорезать очередной крик боли; могла побыть у себя одна, не ожидала каждую минуту, что ее заставят вставать и уходить, оставив все — а так было дважды, палаты часто приходилось закрывать на дезинфекцию. И могла не бояться, что на соседней койке окажется больная без памяти, с бредом или что утром кого-то, с кем она вчера разговаривала, увезут на гремящей каталке в морг.

Болезнь и больница так ее измучили, что для переживаний не осталось сил. Долли овладело оцепенелое спокойствие, изредка сменявшееся слабой, глухой тревогой или тихой радостью. Она ценила теперь самые простые удовольствия и видела что-то хорошее даже в том, на что другие жаловались. Ее не пугали часто налетавший ветер, временами переходивший в ураган, и постоянные дожди, от которых улицы превращались в реки — напротив, она чувствовала нечто родственное с непогодой, приободрялась, когда стекла дребезжали от шквала и града. Но ей было дико, что даже не приходится доставать теплое пальто, и она никак не верила, что Рождество действительно наступит.

Накануне Сочельника к ним зашел пообедать доктор Морган. Принес две коробки — с марципанами и отличными пирожными — и клялся, что это и есть обещанный рождественский подарок. Долли сильно сомневалась в его словах, да и Одри, судя по тому, как на мгновение строго сложились ее губы, разделяла ее сомнения. Однако подруга тут же встряхнулась и послала доктору Моргану самую парижскую из своих улыбок.

— Merci beaucoup, Monsieur. Joyeux Noël.*

— Joyeux Noël, мисс Марвуд.

Ответив ей доброжелательной улыбкой, доктор Морган обратился к Долли:

— Как ваше самочувствие, мисс Гарленд? Жалоб нет?

— Благодарю, я чувствую себя прекрасно, — сдержанно ответила Долли.

— А работа? Вы нашли что-нибудь? — спросил доктор Морган чуть быстрее, чем следовало. Долли с удивлением заметила, что он волнуется: пальцы его белых рук чуть вздрагивали.

— Пока еще нет, сэр. Да я и не искала. Хочу начать после Рождества.

Доктор Морган точно приободрился.

— В таком случае я могу вам помочь. Собственно, за этим я сюда и пришел. Не хотите ли вы попробовать выучиться на сестру милосердия? А заодно вы могли бы работать в нашей больнице. У нас есть много и несложной работы: скатывать бинты, переписывать квитанции на перевязочные материалы, читать пациентам письма от близких. Вот это у вас точно должно хорошо получиться!

В первый момент Долли чуть ли не вздрогнула при мысли о том, что придется вернуться в это царство боли, пусть теперь и не в качестве пациентки. Потом на секунду задумалась. Ей ведь уже очень срочно нужно было обзавестись работой. Может, должность, о которой говорил доктор Морган, ей бы подошла?

Он ждал, просительно глядя на нее темными, с непонятным выражением глазами. И тут Долли явно ощутила: она не хочет возвращаться в больницу именно из-за него. Она боится проводить с ним в одном помещении целые дни.

С чего, собственно, Долли взяла, что доктора Моргана ей стоит опасаться? Она сама не знала. Привлекательной сейчас ее никто не назвал бы. В зеркале в ее комнате отражалась отражалась невысокая исхудалая женщина с бескровным лицом, с поредевшими, тусклыми волосами, с кругами под впалыми глазами, которые казались теперь бесцветными. Казалось бы, такой Долли была защищена от дурных намерений и могла доверять мужчинам. И все же в больнице она каменела, когда доктор Морган осматривал ее, а его чрезмерные заботы только усиливали ее страх перед ним.

Но отказывать ему грубо не было повода. Тем более, она могла сказать правду, пусть и не полную:

— Простите, сэр. Спасибо за предложение, но я не хотела бы возвращаться в больницу. Дела. о которых вы говорите, действительно несложные, но... Сама обстановка... боюсь, действует угнетающе.

Он понимающе кивнул.

— Слишком много страданий, не так ли? Но ведь страдания наполняют нашу жизнь. Меньше ли их в школе, где не прекращает свистеть розга? А на заводах? А как в нашу страну едут эмигранты — в трюмах, в тесноте, духоте, с крысами... Люди всюду страдают и гибнут, мисс Гарленд. Но у нас два пути: отворачиваться, прятать голову в песок, говорить, будто это не наше дело, или протянуть руку помощи, облегчить их участь. Это благородное дело, мисс Гарленд, я зову вас на достойный путь!

Долли сперва возмутилась в душе, что он прикрывает свои желания подобными словами, но, взглянув в его лицо, она изумилась. Глаза доктора Моргана впервые согрелись, он даже раскраснелся — на щеках выступило по розоватому пятну, точно следы от несильных пощечин. "Зачем же я так дурно думаю о нем?" И все-таки он не мог изменить ее решения, осторожность пересиливала.

— Я понимаю вас, сэр, и очень вам благодарна. Но все-таки мне было бы это слишком тяжело.

Пятна на его щеках стали ярче, он опустил взгляд.

— Да, я понимаю. Понимаю. Простите.

Оба успели позабыть про Одри. Между тем она стояла в дверях с подносом и слушала, взволнованно моргая. Лишь через минуту после того, как оба замолчали, она растроганным голосом обратилась к доктору Моргану:

— Ваш кофе, сэр...

Он рассеянно поблагодарил и выпил, вряд ли ощутив вкус, хотя, судя по запаху, Одри ради праздника и подарков расстаралась.

Одри была католичкой, так что на Полуночную мессу они с Долли отправились в разные церкви. Долли, пожалуй, была этому рада: ей хотелось во время службы побыть наедине с собой.

У нее не было сил вспоминать, как она встретила прошлое Рождество в Нью-Йорке. В памяти воскресали далекие детские годы: когда маленькая Долли готовилась петь в церковном хоре, отчим советовал ей представлять, будто она дочь одного из тех самых пастухов и идет с отцом поклониться Младенцу — и петь именно так. Долли вспоминала, какой ее тогда охватывал восторг, и удивлялась, что была на него способна. Но все же, столько вынеся в последние месяцы, так что душа ее точно омертвела, она и не думала роптать. Что ей выпало, то и выпало, значит, так было нужно — пусть сил простить Джерри и его водителя она никак не могла найти. Но она будет продолжать держаться в воздухе, бить крыльями.

Пение гимнов подошло к концу. Пастор стал читать проповедь, Долли, сидевшая с краю, повернула голову — и увидела среди прихожан доктора Крейла.

Он сидел, чуть потупившись, склонив голову немного набок; кажется, закусил уголок рта. Долли жадно впилась в него взглядом. Она сама не могла объяснить, почему ее пребывание в больнице скрашивал именно этот человек, обращавшийся с ней и другими пациентками одинаково ровно, с прохладным спокойствием, невозмутимый, даже не слишком бережный на осмотрах, но именно с ним почему-то чувствовала себя сильной, способной преодолеть что угодно, справиться с любой бедой. Он, в отличие от доктора Моргана, никому не пытался понравиться — напротив, его улыбку надо было заслужить — зато уж если хотя бы смотрел одобрительно, человек точно знал, что сделал все правильно.

После выписки Долли еще не видела доктора Крейла и его появление в церкви ощутила, как подлинный подарок, как дар — сама не зная, почему. Минуту. наверное, она лелеяла пробудившуюся в душе смиренную радость, а после ей захотелось большего: заговорить с ним. И на смену смирению сразу пришла решимость. Служба кончилась, но Долли не сразу поспешила к выходу — подгадала так, чтобы доктор Крейл столкнулся с ней в дверях.

Она запоздало испугалась, что он уйдет, может быть, даже не узнав ее, растворится в тихой темноте праздничной ночи, но он поздоровался и спросил про самочувствие. Долли отвечала, стараясь запомнить каждую ноту его голоса.

— Мисс Гарленд, если я вас провожу, вы не возражаете? Мне нужно с вами поговорить.

У нее почему-то быстрее забилось сердце.

— Конечно, не возражаю... Говорите.

Они двинулись по ночной улице, такой нарядной и пустынной. Звенели бубенчики в венках, бились алые ленточки. Где-то в черном небе мерцали звезды, но из-за фонарей их было не разглядеть.

— Доктор Морган предлагал вам работу сестрой милосердия?

— Да, сэр. Но я отказалась.

Долли со страхом ждала, что доктор Крейл поинтересуется причиной, но ему как будто уже и так всё было ясно.

— Вот как? Ну что ж, вы правильно сделали, мисс Гарленд. Доктор Морган вообще-то просил меня поговорить с вами о том, чтобы вы устроились в больницу. Я отказался, и ему пришлось действовать самому.

"Даже так? Выходит, доктор Морган понимает, что я ему не доверяю? И как я отношусь к доктору Крейлу — тоже. Я ведь, пожалуй, согласилась бы, если бы доктор Крейл меня попросил. Получается, доктор Морган заманивал меня, и когда говорил те высокие слова, тоже заманивал самым подлым образом"

— Спасибо, что вы отказались, доктор Крейл, — Долли с благодарностью на него посмотрела.

— Не стоит. Терпеть не могу людей, которые высшей мудростью считают идти окольными путями. Точнее, ползать.

Долли прыснула, представив доктора Моргана с телом ужа. И почему-то вспомнила то, что ей рассказывала Одри.

— А я думала, вы дружите. Вы ведь вместе, — она снова фыркнула, — устраиваете охоту на ведьм.

Доктор Крейл невесело усмехнулся.

— Возможно, я неправ, мисс Гарленд, но я считаю так: если нет выбора, лучше уж в союзниках подлец и трус, чем вовсе никого. Он, конечно, может всадить нож в спину, но до того вы вместе сможете больше, чем в одиночку. А дело наше, мисс Гарленд, очень важное, напрасно вы смеетесь.

— Я смеюсь не над вами, доктор Крейл. Я просто не понимаю, как в это вообще верят.

— Невежество, мисс Гарленд. А эти твари, которых тут зовут ведьмами, наловчились собирать сплетни и запугивать. Самая известная из них держала парикмахерскую с обширной клиентурой. Представляете, сколько у нее было знакомых? Она потихоньку вытягивала у них сведения друг о друге, а потом представала всеведущей. И знаете, это не касается нас, врачей, ровно до тех пор, покуда к нам не поступает парень, отравленный приворотным зельем, девушка, которая пыталась настоем неизвестного состава вытравить плод, или ребенок, болезнь которого запустили, водя к разным шарлатанкам. А местная полиция то ли подкуплена, то ли сама в них верит и опасается последствий, если одну из них арестуют за то, что она творит. Если честно, мисс Гарленд, иногда я прихожу в отчаяние. В моем положении любому союзнику будешь рад, даже такому, как доктор Морган.

Они тем временем дошли до дверей домика Одри. Свет там еще не горел.

— Спасибо, что проводили, доктор Крейл, — Долли, растроганная, чуть сжала его руку и посмотрела в лицо, такое ясное, в чистые голубые глаза. — Послушайте, я не знаю, чем я могу помочь, я если вдруг понадобится, то я сделаю всё...

— Всё делать не нужно. — прервал ее доктор Крейл. — Только то, что не идет вразрез с вашими принципами. Но спасибо, я к вам обращусь. Доброй ночи, мисс Гарленд. С Рождеством.

* Большое спасибо, мсье. Счастливого Рождества.

После Рождества Долли повезло. Одри замолвила за нее словечко одной своей клиентке, жене адвоката, и Долли взяли мыть полы сначала в его контору, а после и в соседнюю. Конечно, с непривычки было тяжело: ломило спину, болели шрамы, кожа на руках быстро пришла в ужасный вид. К тому же Долли поначалу боялась и адвоката, мистера Шарпа, человека слишком уж ироничного, к тому же редкого аккуратиста, и даже его красавицу-секретаршу, которая точно боялась сказать хоть словом больше, чем ей предписывалось контрактом. Долли казалось, они оба наблюдают за ней, презирают ее, смеются. Но она заставляла себя не думать об этом, и скоро стало все равно.

Зато больше не приходилось слишком много о том, надолго ли еще хватит денег, которые Долли выручила в Нью-Йорке за серьги. Да к тому же оставалось достаточно свободного времени.

Ближе к февралю нашлась еще одна подработка, причем совершенно неожиданная. Начался традиционный городской карнавал, и к Одри все чаще стали забегать друзья, соседи, знакомые, друзья знакомых и знакомые друзей, чтобы она сделала им прическу, помогла превратить будничное платье в карнавальный наряд или как следует загримироваться. Платили за это почти символически, иногда вовсе оставляли только угощение. Долли сперва держалась в сторонке, потом стала помогать шить, потому что Одри уж слишком никому не отказывала. Но как-то, когда подруга, договорившись заранее, у себя в комнате сооружала прическу очередной "направленной по знакомству", к ним заявилась не кто иная, как Руби Уорлинг — племянница патронессы Одри и, насколько могла судить Долли, редкая вредина и сплетница.

— Я думала, Одри поможет мне загримироваться, — пролепетала она, входя. — Я ускользнула из дома и иду танцевать с одним парнем... Хи-хи! Он просто душка. Одри мне поможет или... Она занята?

Раскосые глазки Руби блеснули любопытством, лисий носик дернулся. По непонятной Долли причине Руби терпеть не могла Одри и постоянно наговаривала на нее тетке. Так что определенно не стоило показывать, что Одри принимает клиентов сама.

Ну что ж, иногда Долли приходилось играть и бесстрастие.

— Одри срочно вызвала соседка. Она даже плаща не успела накинуть, — за взглядом Руби, метнувшимся к вешалке, тоже пришлось следить.

— Ну я могу подождать. Время еще есть.

Этого еще не хватало! Но как заставить ее уйти? Или...

— Может быть, я сама помогу тебе загримироваться? Ты же знаешь, я в этом разбираюсь. У тебя все с собой — белила, румяна, краска для бровей?

Узкое личико Руби чуть вытянулось.

— А я не буду выглядеть, как уличная женщина?

— Ты будешь выглядеть, как актриса на сцене. Идем.

Грим, с одной стороны, как помнила Долли, крадет красоту у тех, кто ею обладает от природы. С другой — он преображает невзрачное лицо, делая его по крайней мере броским. Конечно, важно не переборщить, и понятное дело, Долли не была большой мастерицей, ведь раньше гримировали только ее саму. Но Руби, кажется, вполне устроила белая маска с чахоточными пятнами на щеках.

— Погоди, — Долли спешно достала из гардероба длинную лиловую вуаль. — Одолжу тебе, покуда карнавал не кончится. Довершит образ.

Руби оставила десять центов и ушла, очень довольная. Одри, к счастью, успела услышать ее голос и не шумела, а клиентку выпроводила через черный ход.

Вскоре они договорились распределять работу: шили вместе, Одри причесывала, Долли гримировала. Однажды, накануне общего для обеих выходного, подруга выгребла из сундука какие-то лоскутки, бахрому, ленты и заявила, что им нужно нашить масок, а еще напечь булочек: завтра отправятся торговать на улицах вместе, сколько ни продадут — прибыль пополам.

— Понимаешь, мне побольше денег нужно сейчас, Гек обещал приехать, — пояснила Одри. Заметив, что Долли насторожилась, серьезно прибавила:

— Бояться его не нужно. Он почти джентльмен, а главное — хороший человек.

Что ж, может, и тот, про кого все говорили, как про игрока и гуляку, мог оказаться хорошим человеком.

Перед завтрашним нем Долли волновалась. Толпа — это ведь почти то же, что было в театре, и тоже будет музыка — она и так весь карнавал почти не смолкала — и это явное ощущение сотен взглядов, устремленных на тебя... "Но вы же там будешь не одни такие. Не глупи. Тебе нужны деньги, и Одри следует помочь — к чему все эти волнения?" Наверное, Долли не смогла бы уснуть, но возня с масками и булочками ее ужасно утомила.

Наутро Одри распустила по спине черные кудри, лишь слегка подколов их, надела крупные, тяжелые серьги, накинула на плечи шаль, голову повязала пестрым платком и велела Долли сделать так же.

— Надо же кем-то нарядиться. Цыганками — проще всего.

Раньше Долли немедленно представила бы, что проснулась на заре в драной кибитке и теперь бродит по ярмарке, предлагая погадать. Сейчас у нее было на это сил, но все же, когда она глянула в зеркало, захотелось улыбнуться. Красота ее постепенно возвращалась, пусть взгляд теперь кололся даже в отражении.

Дожди и пронизывающий ветер давно сменились ясной, теплой, солнечной погодой. Весенние лучи играли на золотых серьгах Одри, заставляли вспыхивать золотом среди зелени и пурпура желтые флажки и одежды прохожих, желтую медь духового оркестра, проезжавшего в повозке. Уже распускались цветы, наряжая клумбы и палисадники; птичий гомон то и дело прорывался сквозь музыку и оживленный говор — на улицах Нового Орлеана точно вечно говорили все разом. Одри раскланивалась с прохожими, предлагала им товар то по-английски, то по-французски, то вовсе на непонятном Долли языке, то закатывала глаза от аромата булочек, то приближала к лицу очередного покупателя маску, оценивающе щурилась, цокала языком. Торговля шла бойко, а Одри успевала вертеть головой, указывала Долли то на фокусника, то на акробата.

Она была точно сердцем, пульсом кипевшего вокруг праздника, и не верилось, что это была та самая испуганная девушка, которая позавчера, побледнев, рассказывала Долли, что старую Присси нашли мертвой, будто бы уже давно погибшей, и будто бы в этом точно замешан Ку-Клукс-клан. Страх и горе растворялись в празднике, забывались среди него. И вот уже Долли так же принялась вертеть головой, раскланиваться с прохожими и предлагать товар, даже вполне весело улыбаясь.

К трем часам они распродали все булочки и маски, так что отправились домой, еле ступая. Но там отдохнуть сразу же не удалось: явились обедать доктор Морган и доктор Крейл.

Оба они время от времени так и столовались у Одри. Долли была счастлива видеть доктора Крейла, что же касается доктора Моргана, презрение и отвращение к этому человеку, вспыхнувшие после рассказа доктора Крейла, давно угасли. Сейчас он держался очень ровно, а потому стал Долли безразличен. Лишь не так давно он предложил ей несколько книг, и она согласилась: у Одри книг было мало, и по большей части — детективы и бульварные романы.

Сегодня пока ждали кофе, доктор Морган спросил Долли, как ей книги. Она поблагодарила вполне искренне.

— Перечитываю сейчас "Алую букву". Приятно освежать памяти то, что когда-то понравилось.

— Понравилось? — удивилась Одри. — Но там ведь про дурную женщину. Дурную и глупую. Бабушка Пелажи назвала бы ее... — тут она прикусила язык. — Но, конечно, как с ней поступили, всё равно нельзя поступать ни с кем.

Доктор Морган снисходительно улыбнулся ей и снова обернулся к Долли.

— Должно быть, вас больше всего впечатлила Эстер?

— Ну разумеется, — Долли помедлила, но все же решила признаться. — Когда-то я мечтала, что однажды сыграю ее в кино или на сцене.

Одри подняла брови и удивленно покачала головой. Доктор Морган опер подбородок на сцепленные в замок руки.

— Право, я не уверен, что по этой книге вышел бы достойный спектакль или тем более фильм. Как передать никому не видимые муки Димсдейла, его чудовищные угрызения совести?

— Которые, однако, не помешали ему смотреть, как мучают его любимую женщину, — отозвался доктор Крейл, до того листавший принесенную с собой газету.

— Он поступил малодушно, согласен. Однако сам себя наказал за это. Клеймо, позорный столб, тюрьма были всегда с ним, в его сердце.

Доктор Крейл фыркнул.

— По-моему, разглагольствования о муках совести — это отговорки для тех, кто никогда в жизни не рискнет понести настоящее наказание. Добровольно пойти к позорному столбу или в тюрьму. Да что там — вообще не рискнет сделать настоящее дело! Зачем? Он сам от себя откупился, видите, ему стыдно, его совесть мучает, отстаньте от него уже! А то и пожалейте, он же страдает, несчастный!

— Но ведь и вправду страдает, доктор Крейл, — мягко возразила Одри. — И вообще, что же, люди по совести вовсе не поступают? Как раз наоборот. Вот они ошибутся, потом им стыдно станет, они и исправят все.

— При всем уважении, мисс Марвуд, я больше чем уверен, что делом исправляют ошибки именно те люди, которые не тонут в самобичевании. Оно, по сути, такая же жалость к себе. Но вот скажите, доктор Морган, вам ведь случалось терять больных из-за своих ошибок?

Доктор Морган коротко кивнул.

— И что же вы говорили себе при этом? Неужели каждый раз каялись, как в убийстве?

Под взглядом голубых глаз, отливавших сталью, доктор Морган смутился.

— Нет, я не каялся. Не позволял себе. Я спрашивал себя, какой у меня выбор? Или я живу дальше и приношу пользу, или застываю и впадаю в отчаяние. Я не считал, что имею на это право, да и справедливым не считал тоже. Я ведь пытался помочь. Но, возможно, вы все сочтете меня бессовестным и циничным за подобное признание.

— Да что вы! — Одри взмахнула руками. — Кто мы такие, чтобы вас судить? Ну, я имею в виду, мы с Долли. Да и доктор Крейл — извините, доктор, но все-таки вы еще столько не прошли...

— Но доктор Морган сейчас сам подтвердил правоту доктора Крейла, — Долли была рада даже такой маленькой победе. — Людям нужны не наши чувства, а наши дела.

— А Богу? — спросила Одри грустно.

Доктор Крейл пожал плечами.

— Думаю, не зря сказано, что вера без дел мертва.

И вот наступил Марди Гра — Жирный вторник, день завершения карнавала, последний перед Великим постом. Долли и Одри, принарядившись, украсив шляпки живыми цветами, отправились на Бурбон-Стрит смотреть, как проедут король и королева карнавала.

— Эта традиция появилась у нас тех пор, как русский принц приехал сюда за своей возлюбленной, — щебетала Одри, покуда они собирались. — Ради него смастерили платформу и написали на ней "Король". У себя, говорят, королем он так и не стал, но побыл королем у нас⁽¹⁾.

И вот Долли снова стояла с Одри посреди толпы, наблюдая, как проезжают в повозках музыканты, как медленно продвигаются разрисованные платформы в ленах, цветах, гирляндах. Праздник был на исходе, как, в любом представлении, перед развязкой полагалась кульминация, момент наивысшего торжества, и сейчас все его ждали.

— Смотри-ка, — Одри указала ей куда-то вверх. — Вон там доктор Морган с родней.

Точно, он стоял на одном из балконов, рядом с человеком еще выше его ростом, плотным и мрачным, который будто бы совсем не рад был празднику. Чуть поодаль опирался на перила стройный парень, лица которого было толком не разглядеть — как раз падала тень. Сам доктор Морган положил руку на плечо девочке лет десяти, чем-то, кажется, недовольной.

Бледность всех в группе, общий темно-рыжий оттенок волос наводили на мысль, что все здесь родственники, даже если бы Долли не предупредили об этом. Но тогда...

— А где жена доктора Моргана?

Одри удивленно хлопнула глазами.

— А ты не слышала? Ну, ты ведь видела, как он носит кольцо? Не приглядывалась? В общем, он вдовец. Жену похоронил семь лет назад, как раз была эпидемия желтой лихорадки. Стольким жизнь спас, а ей — не сумел. Бедный.

— Кого ты жалеешь? — оборвала ее какая-то женщина, стоявшая рядом — рыжая, с впалыми глазами, с исхудалым лицом. — Кровопийцы они все!

Надо отдать должное, при свете дня в лицах у всей группы было нечто мертвенное, мрачное, заставлявшее поверить в вампиров. Их дорогие одежды казались тяжелыми, пурпурный цвет выглядел мертвенно, воротники словно душили.

Доктор Морган тем временем заметил Долли. Сейчас он смотрел прямо на нее, смотрел с бесконечной печалью, нежностью, любованием и тоской, сверху, но как будто из пропасти. Долли стало неловко до боли, она отвернулась, чтобы не думать о его взгляде — и увидела на другой стороне улицы доктора Крейла.

Он стоял почему-то без шляпы — может быть, снял, ожидая короля и королеву; волосы золотом сияли у него над головой. но вот музыка стала донельзя бравурной, послышались аплодисменты и восклицания:

— Бросьте что-нибудь! Бросьте что-нибудь!

— Едут! — Одри подпрыгнула.

На самой великолепной платформе, запряженной белой парой с пышнейшими плюмажами, стояли король и королева карнавала — прекрасные и совершенно неузнаваемые в диковинных одеждах, пурпурных с зеленью и золотом, они казались духами, пришедшими из иного мира, чтобы люди на время забыли о заботах. Долли в восторге захлопала в ладоши и вскрикнула вместе со всеми:

— Бросьте что-нибудь!

Они раскидывали в толпу монеты, четки, бусы. Одри подхватила две монетки, прижала пальцы к губам и послала поцелуй.

— Наши Роз и Габиэль! Помнишь, я тебе рассказывала, как Габриэль вырвал Роз у дьявола на несколько минут до полуночи? Иначе тот затанцевал бы ее и утащил в ад!

Но Долли уже не слушала ее. Платформа двинулась дальше, и она снова увидела доктора Крейла, который оставался на том же месте. В руках у него были четки — видно, именно их успел схватить.

Он встретился взглядом с Долли, и они бросились навстречу друг другу. Их разделяла плотная толпа, и все-таки доктор Крейл протянул руку поверх голов и вложил четки в ладонь Долли.

Какое-то время они еще шли, не теряя друг друга из виду, но после им пришлось свернуть в разные стороны. Долли положила четки в карман и сжимала их через ткань; Одри хотела отдать ей одну из монет, но Долли покачала головой:

— Отдашь брату, когда он приедет.

Одри вдруг охнула:

— А я ведь не испекла Торт трех королей! Ну надо же быть такой растяпе!

Она не на шутку расстроилась и всю дорогу до дома хмурилась и качала головой. Долли не знала, что и сказать человеку, который огорчился по такому поводу.

Видимо, от расстройства обе и не заметили слабого огонька свечи в одной из комнат. А войдя, сначала обе уловили слабый запах корицы, а уж потом Долли, торопливо пройдя вслед за Одри в гостиную, увидела горящую на столе свечу, а рядом — тот самый Торт трех королей, большой крендель с разноцветной обсыпкой.

— Но кто принес его? — Одри испуганно оглянулась. — Кто здесь?

Выступившая из мрака фигура подхватила ее сильными руками и закружила, зычный голос воскликнул:

— Вот и моя прелестная сестра!

1) Речь о легенде, связанной с именем Алексея Александровича, одного из сыновей Александра II.

Вернуться к тексту

Когда радостные восклицания затихли, Одри, которую незнакомец поставил на ноги, обернулась к Долли и выпалила, сияя:

— Познакомься, это Гектор, мой брат! Лучший брат на свете!

Гектор цокнул языком. Долли протянула ему руку и тихо охнула от крепчайшего рукопожатия.

Он будто бы не осознавал своей силы, этот рослый, плечистый, жилистый человек с лошадиным, дочерна загорелым лицом и коротким ежиком черных волос. Казалось, у него не было ничего общего с его маленькой, нежной сестрой с ее личиком в форме сердца, пухлыми губками и вздернутым носиком, но глаза у них были одинаковые: болотного оттенка, в окружении длинных ресниц, у него совершенно выгоревших.

Долли не была уверена, обмолвилась ли о чем-то Одри в письмах к брату или он сам проявил тактичность, но ненавистных ей оценивающих взглядов она не заметила.

Одри метнулась было на кухню, чтобы заварить чай, но Гектор остановил ее:

— Ты же видишь, все на столе. Я сам все сделал. Посиди, хочу поболтать с тобой. И с вами, мисс, — он приветливо и спокойно кивнул Долли.

Следующий час они поедали Торт королей и пили чай. Одри с чашкой сидела на маленькой скамеечке у ног брата, то и дело заглядывая ему в глаза. Он вытянул ноги, свободно развалился и наблюдал за игрой теней и отсветов, которые отбрасывала керосиновая лампа, слушал шорох кисейных занавесок и мотыльков, явно наслаждаясь каждым родным звуком, настолько далеким от жизни, которую вел теперь.

— Я на неделю, — сообщил Гектор, потягивая чай. — Потом отправлюсь в Европу, думаю. Давно не бывал в Париже. А может, в Ирландию загляну. Там, говорят, что-то новенькое построили, авось матросы потребуются.

— А вы разве не плаваете на одном корабле постоянно? — удивилась Долли.

— Нет, на одном не хожу. Ходил и на местных, и на "Кунардах", а то так на траловые нанимался, но нигде надолго не задерживаюсь. Скучно, да и не уживаюсь. У меня тот еще характер. С детства, если приходилось подчиняться, внутри вскипало всё, и теперь не уймется никак. Ненавижу всех, кто мной командует. Чувствую, кончу тем тем, что утоплю кого-нибудь из начальства.

Он рассуждал об этом совершенно беззаботно, так что непонятно было, шутит он или всерьез однажды возьмет и скинет за борт какого-нибудь офицера за самое пустяковое замечание. Одри нахмурилась:

— Не вздумай! На кого ты меня оставишь?

— Будто от меня тебе много толку. Если бы ты сменила замки, я бы тебя понял. Вот ты назвала меня лучшим на свете братом, а рассказывала ты мисс Гарленд, почему никак не можешь открыть свое дело? Родители, мисс Гарленд, оставили нам чуть-чуть, я решил это приумножить, среди друзей мне всегда везло в карты... Но видно, я нарвался на шулеров. Еще и должен остался.

Гектор рассказывал спокойно, но без бахвальства, скорее с легким сожалением.

— И все равно ты лучший, — серьезно возразила Одри. — Другой и переживать бы не стал, что проигрался, сказал бы: "Я мужчина в доме, тут все мое, и что хочу, то и делаю!" Это ведь действительно так. Но мне было бы спокойнее, если бы ты остался на каком-нибудь одном пароходе. Ну вот хоть из нынешних, таких больших...

Она раскинула маленькие ручки, пытаясь показать возможные размеры парохода, на котором предполагалось остаться Гектору. Он расхохотался.

— Ну, сестренка, такая лодочка и тебя саму не выдержала бы!

— Но ты же меня понял, — смущенно пробормотала Одри.

— Конечно. Но знаешь, эта нынешняя гонка за размерами до добра не доведет. Помнишь, что говорила бабушка Пелажи, если дедушка Рауль приходил подшофе и не ладил с дверным косяком?

Одри рассмеялась.

— Quand la maison est trop haute, il n’y a rien au grenier. Когда дом слишком высокий, на чердаке ничего нет, — пояснила она Долли.

— Она сама была, как Одри, ну а я весь в деда, так что можете представить... Большой — значит неповоротливый. А они еще пытаются разгоняться. Это в большую беду выльется, помяните мое слово.

— Ну ты уж эту беду не накликай на людей, — проворчала Одри.

Долли вспомнилось, как в тот самый вечер Джерри обещал ей поездку на огромном корабле. Что ж, если на подобных кораблях плавают Джерри — пусть беда откликнется на зов.

В Торте трех королей не оказалось фигурки Младенца, чему подруга снова огорчилась. Впрочем, брат тут же после чая достал из кармана кастеньеты, которые давно ей обещал, Одри тут же принялась осваиваться с ними и через минуту уже снова стала весела, как ребенок. Гектор попросил ее принести гитару из мезонина, где была его комната, и когда Одри вернулась с инструментом, брат с сестрой вдвоем запели развеселую французскую песню. Пусть гитара хрипела и присвистывала, но Гектор бодро наигрывал, качая в такт головой и носком ботинка, а Одри, стоя у кресла брата, приплясывала, притопывая каблучками и щелкая кастаньетами почти в такт.

Наигравшись, Гектор попытался показать сестре, как танцуют танго: по его словам, он отлично выучился в Буэнос-Айресе, где почти всю зиму. Увы, у Гектора оказались слишком длинные ноги, Одри не поспела за ним и путалась в юбке, так что Долли не удержалась от смеха. И тут взгляд ее упал на кастаньеты, оставленные на столе.

Когда-то ради спектакля она училась обращаться с ними. Надо же, навык не потерялся: Долли взяла их в руки, умело прихватила, щелкнула несколько раз. Захотелось топнуть каблучком хоть раз, вспоминая испанский танец — и Долли встала, приподняла край пурпурной юбки, закрыла глаза, качнула ножкой — и каблук звонко стукнулся об доски пола. Другой раз, и третий... Хрипло вздохнула гитарная струна, Долли открыла глаза и обернулась — Гектор, обнимая гитару, одобрительно кивнул ей. Но она уже смутилась, не смогла танцевать дальше. Волнение в душе, желание вколотить в пол все беды прошедшего года — уже ушло.

Одри тем временем взглянула на часы.

— Половина двенадцатого. Давайте-ка спать, а то как раз нечистый утащит.

На следующее утро Долли поразила удивительная тишина. Она точно открыла глаза в другом месте. Ей вспомнилось первое пробуждение, осеннее, туманное — сейчас точно снова воцарилась осень, хотя цветущий сад дышал весной.

Но даже цветы будто бы стали скромнее, и птицы пели тише. Новый Орлеан разом лишился ярких красок, точно бабочка после дождя, и смолк, как ребенок, пойманный на шалости. По улицам после мессы шли, опустив глаз, люди с нарисованными пеплом на лбу крестами. Такими вернулись домой и Одри с Гектором, оба притихшие. Гектор, который вчера сам признавался, как в чем-то само сбой разумеющемся в бешеной гордыне, сегодня перед обедом молился, опустив глаза, и задумчивая печаль в его лице, кажется, была искренней.

Одри сама соблюдала в этот день строгий пост, но ради брата, изголодавшегося в море, Долли и тех, кто мог зайти пообедать, приготовила постный гумбо и рис. Гектор уплетал за обе щеки и взял добавки.

— Да, сестренка, — заявил он, наконец наевшись, — когда у тебя снова будет свободный день, может, съездим на болота? Давно не бывал. А я ведь не вылезал с них и с кладбища, когда был мальчишкой, — пояснил он Долли. — А эту трусиху и вытащить-то удалось, только когда бабки не стало. Та здорово в них верила. Как и родители с дедом, но тех холера да желтая лихорадка еще раньше забрали.

Долли с горечью представила брата и сестру, еще подростков, оставшихся одних доме, опустошенном болезнью. Новый Орлеан — это она успела узнать от доктора Моргана и доктора Крейла -был как яблоко, гниющее изнутри, его нарядную жизнь отравляли ядовитые испарения болот, плодящие комаров, разносящих заразу. Может, потому жители и предпочитали верить в вампиров и ведьм, что от тех уберечься было легче, чем от холеры, желтой лихорадки и малярии.

— Ты не думай, что у нас строгая бабушка была, — заверила ее Одри. — Нас никто в семье пальцем не тронул ни разу, не то, что других. Но мы все знали, что нужны друг другу, поэтому береги себя. А как никого не стало, я решила, что с ума сойду, пока Гек по болотам один шатается. Но все равно я до сих пор боюсь. Пусть он и днем туда ходит, когда опасны только аллигаторы, а все равно...

— А можно мне с вами? — неожиданно для себя спросила Долли. Гектор удивленно кивнул. Долли понимала, что рискует. Но ей вдруг захотелось самой увидеть, откуда ветер приносит туман, окутывающий город по утрам.

Болота Манчак Долли могла бы назвать мертвым лесом. Лодка скользила по заболоченным протокам, в которых поднимались из воды искривленные деревья с кряжистыми ветвями. Мох прядями свешивался с них — точно старые горбуньи распустили седые космы и купали в воде. Временами раздавались точно глухие стоны, непрерывно звенел гнус, но не было слышно голосов птиц, шороха шагов животных. Между кучами бурелома будто бы плавали сухие коряги, которые, однако, шевелились, когда лодка проплывала мимо. У Долли мурашки побежали по спине, когда она поняла: это аллигаторы.

Гектор не слишком налегал на весла, но взмахи его были сильны и легко посылали лодку вперед. Долли как будто видела зеленоватое свечение, исходившее от стоячей воды и отражавшееся в глазах Гектора и Одри, сидевшей на корме, у руля. Выглянув за борт — один локон, выбившийся из прически, свесился, восковой в тени — Долли с непонятным ей самой удивлением разглядывала и свое лицо, отражавшееся в темной зеркале, среди пятен ряски, зеленой, как ее глаза, кажущееся бескровным и чужим.

— А вы вылитая русалка, — усмехнулся Гектор. Долли хихикнула — глупо, по-девичьи, так же, как хихикала в Нью-Йорке над шутками Гая.

— Вы много русалок видели?

— Случалось. И чудищ морских. Только не подумайте чего, я был трезв, как стеклышко!

Одри напряженно дышала, оглядываясь, прислушиваясь.

— Ну и трусиха у меня сестренка, — ласково подмигнул ей Гектор. — Сама-то знаешь, чего боишься больше — аллигаторов или утопленников?

Одри прижала палец к губам.

— А ты не слышишь, как идет кто-то? Прямо бежит.

Гектор прислушался и тревожно нахмурился. Наконец и Долли услышала, как хрустят под быстрыми шагами ветви. Сложно было поверить, что человек мог так глубоко забежать по бурелому.

Секунду спустя кто-то с шумом свалился в воду рядом с ними. Поднялась такая волна, что лодку качнуло. Гектор выругался, Одри отшатнулась, Долли вытянула шею, пытаясь разглядеть упавшего. Сквозь мутную воду она различила только холщовую куртку и нагнутую голову.

— Он топится, — выдохнула Долли. В следующую секунду она и Одри одновременно перегнулись через борт, старясь схватить незнакомца за волосы или одежду.

— Назад! — скомандовал Гектор. — Обе назад, лодку перевернете!

— Он же тонет... — прошептала Одри. По воде шли пузыри.

Гектор схватил утопающего за волосы и за куртку, потянул к себе. Ему это оказалось легко с его длинными сильными руками. Вместе они втащили его в лодку, хотя у Долли стучали зубы при мысли, что один из аллигаторов, до того поджидавших в отдалении, стал стремительно приближаться к ним.

Гектор, перегнув утопленника через колени, давил ему на спину. Долли и Одри напряженно следили за ним: им казалось, что все уже кончено, но парень вдруг закашлялся, шумно задышал и сел на дно лодки.

Он был страшно худ — кожа натурально обтягивала кости; в запавших, как у умирающего животного, глазах не было проблеска не единой мысли, лишь отупение. Левое запястье охватывал обрывок веревки. Куртка была наброшена прямо на голое тело — Долли заметила бледную грудь и впалый живот. Гектор между тем схватился за весла и быстро погреб, стараясь отплыть подальше от аллигатора. Тот, однако, следовал за ними, Долли видела эту обманчиво-неподвижную, темную, продолговатую спину. Сто раз девушка успела проклясть себя за глупый риск. Наконец, когда они уже приближались к месту, откуда начали плавание, страшной рептилии надоело преследовать их.

— Вроде оторвались? — Гектор огляделся. — Переодеть его сразу.

Он скинул куртку и натянул на плечи утопленника вместо прежней, насквозь мокрой, которую легко стащила Одри. Гектор с сомнением посмотрел на штаны парня, плотно облеплявшие худые бедра.

— Хм, да... Сестренка, дай-ка шаль. И закройте глаза обе.

Сидя с закрытыми глазами, Долли услышала, как Гектор вновь выругался. Когда он разрешил им открыть глаза, утопленник сидел, мелко дрожа, тихо всхлипывая; вместо штанов его кое-как прикрывала шаль Одри.

— Il est castré⁽¹⁾, — бросил сестре Гектор. Она ахнула и прижала к себе голову несчастного парня.

1) Он кастрирован

Вернуться к тексту

В вестибюле благотворительной больницы, конечно, на них косились. Хотя Долли тоже отдала свою шаль, и бедра парня теперь были полностью прикрыты, все же выглядел он столь странно, что она удивлялась, как их не арестовали за непристойное поведение.

Он покорно следовал за ними, но, кажется, по-прежнему не осознавал, что с ним происходит. Между тем Долли успела приглядеться к нему и заметить много разных мелочей. Например, волосы его, хоть к ним и присохла ряска, не выглядели жирными и не сбились в колтуны; их причесывали и пусть грубо, но стригли; на щеке парня виделся даже порез от бритвы. Между тем на правом запястье виднелся след от веревки, а на подушечках пальцев левой руки Долли нащупала небольшие мозоли, напомнившие ей что-то знакомое. Вообще в его облике глаз за что-то цеплялся — малозаметное, так что Долли и не могла толком сказать, но что-то останавливало ее внимание. Еще Одри, лучше других разглядевшая спину парня, обронила, что там "живого места нет". На его груди и животе Долли сама заметила синяки.

Сейчас подруга бросилась к дежурной сестре, требуя, чтобы к ним вышел врач, а Гектор и Долли, сидя на краю одной из деревянных лавок, держали парня под руки. Долли время от времени успокаивающе поглаживала его по руке, но в этом, кажется, не было необходимости. Он по-прежнему напоминал больное, отупелое животное.

Сестра вернулась с доктором Морганом, Одри вприпрыжку потащила его к скамье, где они сидели. Доктор Морган, как всегда, посмотрел сначала на Долли, а потом перевел взгляд на того, кого она привела... И если бы потом Долли понадобилось сыграть человека, который застыл, точно громом пораженный, то она, конечно, вспоминала бы лицо доктора Моргана в ту минуту.

Глаза его почернели — так расширились зрачки; от лица точно отхлынули последние кровинки; губы посинели. Впрочем, замер он лишь на несколько мгновений, а потом многолетняя привычка сдерживать чувства, видимо, взяла свое.

— Что тут у нас? — доктор Морган склонился к ним, и Долли ясно различила крупные капли пота, выступившие у него на лбу.

Гектор помог парню подняться, и доктор Морган с сестрой увели его. Долли посмотрела им вслед, вспомнив вдруг, что и сама не так давно ждала здесь для себя помощи — ждала умирающая от боли, обезволившая, ничего не замечающая вокруг себя. Это парень уже стал таким, какой ей тогда -только предстояло; и даже хуже, пожалуй. Кто же учинил над ним такое зверство? И — за что?

Долли мрачно усмехнулась, снова вспомнив про Джерри. Хотела бы она, чтобы с ним сотворили подобное? Пожалуй, какой-то худшей частью себя — да, как желала утонуть кораблю, на котором он поплывет. Но имела ли она право давать худшему в себе волю?

Допустим, кто-то дал... Но ведь доктор Морган узнал этого парня и испугался — почему? На кого угодно, но на мстителя доктор Морган никак не похож. Но тогда что же могло случиться?

Между тем сестра с непроницаемым лицом вынесла им куртку Гектора и обе шали. Значит, парня уже раздели. Долли пожалела, что не присутствовала, когда доктор Морган увидел его раны и увечья. Возможно, вопросов бы у нее осталось меньше.

— Он пока остается у нас, — сообщила сестра ровным голосом. — Мы дадим знать в полицию. Если захотите, в любой из дней вы сможете его навестить. Но советовала бы вам подождать немного, вдруг окажется, что у него заразная болезнь.

Нерешительно, оборачиваясь, все трое двинулись к выходу. Гектор мял в руках куртку и шали, и не сразу он и девушки накинули их снова.

Долли видела: на сердце у Одри и у Гектора так же неспокойно, как и у нее. Тень, набежавшая на лица брата и сестры, наконец сделала их похожими. Оба нагнули головы и обменивались обеспокоенными взглядами. А между тем на город быстро спускались сумерки, потянуло болотной затхлостью, перила балконов и ветви пальм казались вырезанными из черной бумаги, и цветные бусы, раскачиваясь над головами прохожих, жалобно звенели на ветру.

Долли подумала, что ей с самого начала казалось, пожалуй: в этом городе возможны любые преступления. "Как и везде", — одернула она себя, вспомнив Нью-Йорк. Но то, что там с ней произошло, было хоть и омерзительно, но, пожалуй, обыденно и объяснимо. А вот решения нынешней загадке она пока не видела. Между тем — и она была уверена, Одри и Гектор тоже это понимали — они теперь не имели права умыть руки, сдать несчастного парня на попечение врачей и полиции и забыть, будто бы его не было. Но кто знает, не означало ли это опасности и для них самих?

Впервые она осознала, как тонки и ненадежны стены дома, куда они вернулись — ему впору было быть лишь временным пристанищем, от опасностей он не укрывал. И снова Одри и Гектор тревожным молчанием словно бы соглашались с ней. Гектор высказался первым — уже за ужином, который ели, несмотря на бурно прошедший день, с большой неохотой.

— Да, ну и прогулялись мы сегодня. Что-то сердце не на месте от таких ужасов. Как тебя, сестренка, тут оставить... Может, отправишься со мной? И мисс Гарленд тоже! Найметесь стюардессами, например. Только, боюсь, из-за таких красавиц экипаж и пассажиры шеи посворачивают.

Одри только руками развела.

— Ну что ты, братец! Куда я поеду? Как всё брошу? Не только дом... Саму жизнь! Я тут своя, а кроме этого места, и не знаю ничего.

Долли легко могла вообразить, как подруга, приветливая и проворная, порхала бы по кораблю, даря всех улыбками и звездным блеском глаз, но сама Одри вряд ли представляла, как вырвется из мира ведьм и болот, карнавалов и постов, гумбо и цветных бус, алых или изумрудных ленточек в волосах и у вороничка, лавандового мыла и блестящих ножниц. Да и порхала бы она до первого негодяя из пассажиров или команды, который с общего одобрения решил бы растерзать эту райскую пташку.

Гектор мрачно поковырялся вилкой в тарелке. Доли подумала, он продолжит уговаривать сестру, но вместо этого он обратился к ней самой.

— А вы, мисс Гарленд? Я бы с вами, как с Одри, обращался. И вы не бойтесь: я понимаю, что приличные мисс не для таких, как я, созданы. Девочки в порту меня любят — и хватит с меня.

Он смотрел в упор, спокойно, и кажется, не врал ни в одном слове. Долли на миг представила, что действительно отправляется с ним, нанимается стюардессой, работает на корабле... "Да, незаметной тенью, угождающей капризным пассажирам". Её передернуло.

— Не хватит, раз вы сами о себе так думаете. Но я... Не хотела бы стать почти что горничной. Угождать всяким... Смешно, наверное: вы ведь знаете, где я сейчас работаю.

Глядя ему в глаза, она чувствовала, что он понимает ее. Тот же дух, что заставил ее покинуть Нью-Йорк и не давал теперь гнуть спину перед пассажирами на кораблях, приказывал и ему грубить начальству, не подчиняться и всем на удивление и ужас бродить по кладбищам и покорять на лодке гиблые болота. Дух, не желающий смиряться ни перед кем, кроме Бога.

— Нет, вы молодец, — признал Гектор. — Можно хоть улицу мести, да себя человеком чувствовать, а можно начальствовать и быть лакеем.

Гектор уехал спустя три дня. Отправился рано утром, когда Долли еще спала, так что проводить его она не успела. Одри, хлопоча на кухне, вымученно улыбалась и судорожно моргала красноватыми веками.

— Может, навестим сегодня того мальчика? — спросила она Долли, покуда обе мазали тосты джемом, и тут же шмыгнула носиком. Долли кивнула: все эти три дня ее тяготило ощущение тайной опасности, ожидающей за углом. Уж проще было кинуться злу навстречу.

Вернувшись к вечеру домой, они собрали в корзину кукурузных лепешек, фруктов, Одри еще на всякий случай достала чистое белье. Сердце у Долли колотилось беспокойно, она почему-то ожидала неприятных известий.

К несчастному парню их не пустили. Все та же сестра с непроницаемым лицом заявила, что "доктор Морган еще не считает посещения больного возможными". Фрукты и лепешки, правда, разрешила оставить.

— А полицию насчет этого человека уже известили? — как бы невзначай поинтересовалась Долли.

— Да, доктор Морган сказал, что займется этим лично.

Долли с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть. Вспоминая лицо доктора Моргана, когда он увидел утопленника, она все сильнее осознавала: они кинули жертву обратно хищнику в клетку. В больнице он во власти доктора Моргана, он беззащитен, он в западне. Как же теперь его вытащить? Им нужен хотя бы союзник в этих стенах, который мог бы за ним присмотреть.

И тут ее осенило.

— Простите, а доктор Крейл дежурит сегодня? Меня попросили ему кое-что передать. Лично, с глазу на глаз.

Одри воззрилась на нее, а сестра окинула презрительным взглядом, но Долли тоько задорно вскинула голову. Пусть думают, что у них интрижка — так еще и безопаснее.

— Доктор Крейл собирался уходить, — ответила сестра довольно ядовито. — Возможно, он уже ушел через черный ход. Он порой так делает. Но ведь вы, мисс, знаете его домашний адрес?

Одри залилась краской, а Долли спешно прикидывала ответ, который помог бы выпытать адрес доктора Крейла у вредной сестры, но в это время в вестибюле показался сам доктор Крейл в легком пальто и шляпе. Долли кинулась к нему и слегка придержала за рукав.

— Мне нужно кое-что вам рассказать, — быстро прошептала она. Доктор Крейл кивнул, небрежно попрощался с сестрой, взял Долли под руку и повел к выходу.

Долли приходилось рассказывать шепотом: она инстинктивно не хотела, чтобы ее слышала даже Одри, тактично вставшая поодаль. Доктор Крейл слушал внимательно, что-то изредка беззвучно пришептывал, точно запоминал. Потом достал из кармана блокнот и карандаш.

— Правильно сделали, что рассказали мне. Но делайте вид, будто ни о чем не догадываетесь. Даже перед мисс Марвуд не выдавайте себя, слишком она наивна. Сейчас я напишу вам свой адрес, можете туда обратиться, если понадобится. И если вам удобно встретиться завтра, я бы хотел поговорить подробнее об этом парне. Я тоже осматривал его и кое-что заметил.

— Завтра мне удобно.

— Тогда жду вас в двенадцать у подножия Канал-стрит, знаете, где паромная переправа.

…Всю дорогу до дома Одри мялась, видимо, сомневаясь, стоит ли заводить разговор. Переступив порог, она заметно погрустнела: наверное, за неделю привыкла, что дома ждет брат. Долли и сама привыкла к Гектору, он был на удивление тих и обходителен, хотя и другим она с легкостью могла его представить. Куда-то его теперь забросит судьба?

Они с Одри поужинали, как прежде, наблюдая в окно, как быстро спускается на город ночь. В Нью-Йорке были другие закаты, долгие, то усеивавшие дома лепестками шиповника, то кропившие каплями крови. Новый Орлеан почему-то лишили подобного зрелища — возможно, решили, что поэзии тогда в нем будет переизбыток.

И вот, уже убирая тарелки, Одри решилась сказать:

— Это, конечно, не мое дело… Но ведь доктор Крейл вряд ли женится на тебе, — и добавила, нахмурившись от напряжения, — вы разные.

— Я знаю, — ответила Долли спокойно. — Но между нами и нет ничего, почему он должен был бы жениться.

— Я понимаю.

Одри явно хотелось продолжить, но она снова долго колебалась, прежде чем выдавить:

— И… доктору Моргану ты тоже нравишься. И если честно, мне он нравится больше. чем доктор Крейл. Он добрее, по-моему.

Долли вспомнила искалеченного парня и мысленно усмехнулась. Одри вздохнула:

— Но, боюсь, он тоже жениться не будет. Семья у него очень уж важная.

— А что ему семья? — Долли не могла скрыть яда в голосе. — Он давно самостоятельный человек, как ему могло бы что-то помешать поступить, как он хочет?

Одри подперла рукой подбородок и всерьез задумалась.

— Наверное, он сам бы себе мешал. Говорят, у него был очень жестокий отец. Из плантаторов, в войну, еще мальчиком, натерпелся, потом снова встал на ноги и разбогател, но сделался совсем тираном. Сложно быть храбрецом, когда за всё грозят плеткой. Должно быть, кому-то плеть мерещится всю жизнь. Но однако, доктору Моргану хватило храбрости выбрать свой путь… Видимо, у каждого свой порог.

— По-моему, он не из храбрости настоял, чтобы стать врачом. Ему просто хотелось казаться хорошим.

— Кому же не хочется? — удивилась Одри. — Но можно, наверное, за это и меньше терпеть.

Да уж, против доктора Моргана Одри ей была не союзница. Но союзник у нее уже был.

Чем ближе был час, когда Долли предстояло увидеться с доктором Крейлом, тем она почему-то сильнее волновалась. И что особенно раздражало ее саму — в голову стали лезть глупости, совсем не касающиеся дела, о котором она хотела бы поговорить. Она вдруг решила, что непременно должна выглядеть как можно лучше, так что потуже затянулась в корсет, надела новую юбку и одну из двух парадных блузок — фисташковую, с прекрасной кружевной отделкой — и начесывала волосы, покуда они не заблестели. Одри, по счастью, давно ушла на работу и оценить степень безумств Долли не могла.

Пусть самой Долли казалось, что она провозилась ужасно долго, она все же явилась к паромной переправе без двадцати минут двенадцать. И пожалуй, так вышло даже лучше: Долли не была готова сию секунду увидеть доктора Крейла, потому что волновалась, как не бывало с ней давно. Как раньше волновалась только перед спектаклями.

Скрестив на груди руки, чтобы немного успокоиться, Долли присела на скамейку и постаралась отвлечься, глядя по сторонам. Миссисипи раскинулась, точно спящая Венера, и вся искрилась на солнце; паром полз по ней, точно муха, неспособный нарушить покой великих вод. Долли вспоминалось, как отчим катал их с матерью по Огайо на лодке; вода так же сверкала тогда, и пусть лодок вокруг было с десяток, река все же оставалась безмятежной. Отчим греб, скинув пиджак, распустив галстук и расстегнув воротничок; лишь теперь Долли понимала, что ему, к тяжелому труду не привычному, гребля давалась нелегко. Его рубашка тогда взмокла от пота, шея покраснела, так что на ней стало почти незаметно обычно ярко выделявшееся «клеймо скрипача» — застарелая натертость от скрипки.

Долли как током ударило, она резко встала. Вот почему в несчастном парне было что-то, смутно ей знакомое! Она заметила у него «клеймо скрипача», правда, изрядно побледневшее, и мозоли на пальцах левой руки, такие же, как у отчима — такие, как она привыкла ощущать лет с пяти, вкладывая ему в руку свою ладонь.

Выходит, парень — скрипач? Пожалуй, это кое-что, хотя вряд ли сильно сузит круг поисков. Скрипачей тысячи. И все-таки именно с одним стряслась такая беда.

Из-за гудка подходившего парома Долли не сразу услышала, что ее зовут. Обернулась, только когда ее тронули за плечо, и увидела доктора Крейла — пожалуй, немного более беззаботного, чем обычно.

— Как дела, мисс Гарленд? За ночь ничего не случилось?

— Нет, но я предположила кое-что…

Доктор Крейл снова очень внимательно ее выслушал. Азарт, охвативший Долли, пока она рассказывала, о волнении ее заставил забыть.

— Да, пожалуй, вы правы. Я заметил, мускулы рук у парня неразвиты, но пальцы сильные. Моргану, кстати, очень не понравилось, что я осматриваю бедолагу. Хорошо, что у меня талант безнаказанно игнорировать начальство.

Они вместе рассмеялись, и у Долли потеплело на душе.

— Как там этот мальчик, доктор Крейл? У него что-то серьезное?

Он посуровел.

— Его держали в плену нелюди, которых я бы повесил за ноги. Мучили его… — доктор Крейл махнул рукой. — Он молчит сейчас, будто и не понимает, что с ним происходит. Боюсь, как бы Морган не отправил его к сумасшедшим. Вот этому помешать я вряд ли смогу.

— Все-таки как он тут может быть замешан? Допустим, он дурной человек, но…

— Да, вы правы, не зверь, — доктор Крейл криво усмехнулся. — А вот отец его был зверь, о чем, наверное, вы уже слышали. Да и более дальние предки не лучше. Легенды ходили о том, как они еще до войны запарывали рабов. У отца его рабов отобрали, когда он был еще мальчишкой, а наклонности остались…

Долли похолодела: ей и в голову не приходило, что может скрываться за мягким тоном и ласковыми улыбками доктора Моргана. Потом она вспомнила всю семью на балконе, на Марди-Гра. Но всю ли? Ведь покойная Присси, старая повитуха, была бабушкой горничной у дочери нынешнего главы клана. Но на празднике на балконе девушки не было. Интересно, почему…

— А старший брат доктора Моргана…

— Про него темные слухи ходили, не лучше, чем про его отца. То он кого-то на лошади задавит, то швырнет в Миссисипи… Впрочем, полиция давно ими прикормлена, так что до разбирательств дело никогда не доходило. Так что, конечно, в полицию доктор Морган зайдет, но лишь затем, чтобы предупредить их не делать лишних движений.

— Но если это связано с его семьей… Чем им мог насолить какой-то скрипач? И вы знаете…

Долли рассказала про Марди-Гра, не забыла и Присси. Доктор Крейл кивнул, поджав губы.

— А про саму горничную слышно что-нибудь? Я вообще-то родственников Моргана знаю плохо, так, разок они заявлялись к нам в больницу, на бедность подать. Омерзительно было смотреть, как он стелился перед братцем.

— И дочь с ними была?

— Была. Я бы сказал, в этой семье она выглядела белым голубем среди воронья, но ведь внешность обманчива…

Доктор Крейл потер подбородок.

— В общем, надо действительно разузнать и про нее, и про ее горничную. Разумеется, окольными путями. В особенности сам Морган ничего не должен знать. Ведите себя с ним, как обычно. Но обо всем, что кажется вам подозрительным, пишите мне.

— Спасибо вам, доктор Крейл.

Он ответил поклоном, точно и сам понимал, как важна его помощь. Они распрощались, и он ушел, а Долли осталась стоять, глядя ему вслед. Ее угнетала странная досада, точно она ожидала чего-то другого от их разговора.

«Что он заметит, как я старалась принарядиться? Поведет меня гулять под ручку? Покатает на лодке, угостит чем-нибудь? А может, потащит танцевать? Какая пошлость, и…» Долли почувствовала, что ей действительно стыдно до слез. А еще обидно, что в спешке разговора она не успела налюбоваться им вдоволь, как следует запечатлеть в памяти, как блестят золотые завитки его волос, выбившиеся из-под шляпы, как синева речных вод и неба отражается в зеркале его глаз.

В пустой дом идти не хотелось, так что еще пару часов Долли болталась по улицам. Сначала бесцельно бродила среди толпы, наводнявшей Канал-стрит, даже подумала, не вернуться ли к подножию и не сесть ли на паром — но передумала и вместе этого села на трамвай. Это все же почти поезд: кажется, будто куда-то едешь, меняешь что-то судьбе, и это порой помогает ощущать власть над нею.

Расчет Долли более чем оправдался: к ее возвращению Одри была дома, да не одна. К ним зашел пообедать доктор Морган.

Долли впервые увидела его после того, как он принял в больнице несчастного мальчишку. После всего, что она успела узнать о прошлом доктора Моргана, ей было странно видеть его, как обычно, вежливого и веселого. Сквозь его одежду словно просвечивали застарелые отметины от плети; она пыталась представить — пусть ей это и нелегко было с ее свободным, счастливым детством — его липкий страх оступиться, возразить, повести себя не так, как требуется, и ей бы это почти удалось, вот только в голове все равно звенел крик: «Почему же он теперь не борется с такими извергами, как его родственники, а защищает их?» В конце концов, сама она только раз поступилась совестью, когда продала подарок от насильника, чтобы заплатить неустойку и поскорее сбежать, и чувствовала, будто вся извалялась в грязи, а доктор Морган продолжал стелиться перед родней, от которой, получается, видел гораздо больше зла — и не только сам.

— Доктор Морган нам кое-что предлагает, — сказала тем временем Одри. — Это касается того мальчика. Я согласна, но не знаю, что скажешь ты.

Доктор Морган чуть подался вперед.

— Если коротко, мисс Гарленд, я предлагаю вам забрать его и, м-м, некоторое время побыть пи нем сиделками. Это несложно, поверьте, он очень спокойный и всему подчиняется. Кроме того, я убежден, его состояние временное. Его нет смысла подвергать жестокому лечению, как других сумасшедших. В спокойной обстановке он скорее оправится. Я готов оплатить расходы.

— Вам, наверное, много раз говорили, что вы хороший человек, доктор Морган. — Одри улыбалась сейчас совсем не в парижском духе, восхищенно и растерянно.

— Определенно чаще, чем стоило бы, мисс Марвуд, — ответил он с грустной улыбкой.

— Но сейчас вы просто добрый самаритянин!

Он цокнул языком и посмотрел на Одри с упреком. Долли тем временем быстро думала, что ей ответить. Спорить, конечно, бессмысленно: это поставит Одри в крайне затруднительное положение, да и к чему? Куда лучше, если они смогут присматривать за парнем сами. Но зачем доктор Морган забирает парня из больницы? Хочет спрятать? Но зачем? И если он причастен к тому, что сотворили с несчастным, ему выгоднее залечить того среди других сумасшедших.

— Я согласна. Я готова уйти с нынешней работы и присматривать за ним. Одри не стоит бросать свое занятие.

Подруга поцеловала ее, а доктор Морган просиял:

— Я знал, что у вас доброе сердце, мисс Гарленд.

Одри поспешила принести им обед, почти уже остывший. На некоторое время воцарилось молчание. Долли тянуло спросить кое-что, но она не была уверена, что это будет разумно. Однако все же она рискнула, стараясь придерживаться самого невинного тона:

— Знаете, доктор Морган, там, на болоте, я успела заметить, что сделали с этим несчастным мальчиком… Кто мог такое сотворить, как вы считаете?

Лицо доктора Моргана стало суровым, он ответил не сразу:

— Полагаю, ведьмы, мисс Гарленд. Они способны на любую жестокость и гнусность, чтобы поддерживать в местных жителях страх.

— И как же это вы их не боитесь все же, доктор Морган? — спросила Одри с запинкой, смущаясь.

— Почему же, мисс Марвуд? Я боюсь их, как всякого, кто способен на зло. Но это зло причиняют человеческие руки, оно рождается в сердцах таких же людей, как мы с Вами, и Бог знает, насколько ужасные вещи творят такие люди. Не думайте, будто без помощи духов и магии мы слабы. О нет, только решимости хватало бы. Вот вы и мисс Гарленд восхищаете меня своей решимостью. Вы точно маленькие колибри — знаете, что этих птичек древние индейцы считали душами воинов, летящими за солнцем?

Долли припомнила свое старое прозвище и улыбнулась совпадению. Но забываться было нельзя, да и поощрять даже самый невинный комплимент с его стороны она не хотела.

— Доктор Морган, пожалуйста, не нужно красивых слов.

Он как будто погас.

— Мисс Гарленд, но я хотел бы говорить красивые слова двум самым прекрасным созданиям, каких только знаю.

— После вашей жены и дочери, разумеется? — она пристально посмотрела ему в лицо, но он спокойно выдержал ее взгляд.

— Именно так.

Долли уже знала, что едва доктор Морган уйдет, она кинется писать доктору Крейлу.

Ответ доктор Крейл прислал на следующее утро. Долли, прежде чем вчитаться, с жадностью присмотрелась к буквам, ее почему-то трогало, что у него такой особенный почерк — буквы крупные, вытянутые, заостренные на концах, точно кинжалы и копья. Потом она все же заставила себя сосредоточиться на тексте. Вот что доктор Крейл ей писал.

«Морган ведет какую-то хитрую игру. Не сбрасывайте его с счетов: помните, что он узнал парня. Но ведьм проверить стоит: может, это их хоть припугнет. Точнее, ведьму: у меня на подозрении только одна. Наш скрипач, не забывайте, был босой. Приди он издалека, его ноги были в куда худшем состоянии. Я собираюсь предложить вам один план, но он требует личного обсуждения. Буду ждать вас на том же месте сегодня вечером, около семи». Долли поцеловала письмо и чуть не благословила доктора Моргана за то, что дал ей повод встретиться с доктором Крейлом снова.

После завтрака они с Одри отправились в комнату напротив комнаты Долли, до того остававшуюся запертой. Закипела работа: вооружившись швабрами, скребками, тряпками, они принялись вместе отмывать пол, стирать пыль, смахивать паутину. Долли взялась вешать занавески, а Одри притащила из кладовки недавно просушенные тюфяк, подушку и одеяло, застелила постель чистым бельем. Потом принесла из сада роз и жасмина, поставила по углам, и наконец принесла из комнат несколько ярких открыток и пару книг.

— Будет ему повеселее. А книжки мы с тобой будем ему читать. Мне кажется, надо с ним говорить побольше, он привыкнет и придет в себя.

Доктор Морган привел Скрипача — так Долли решила называть парня про себя — в обеденное время. Одежду тому, вероятно, спешно собрали по благотворительным организациям, многое было не по размеру, но зато — полный комплект, даже шляпа, ботинки, носки и галстук. Доктор Морган придерживал Скрипача за локоть, а тот смотрел в пространство, так что со стороны могло показаться, будто ведут слепого.

— Здесь ночная рубашка, халат и смена белья, — доктор Морган передал Одри узел. — Наш приятель просится по нужде и сообщает, когда голоден. Правда, только мычит и делает знаки. Вопросов не понимает, хотя он глухой, и речь у него должна быть в обычном состоянии — повреждений соответствующих органов нет. Думаю, это всё последствия какого-то потрясения. Мы давали ему карандаш и бумагу, но писать он отказывается, а может, неграмотен. Полиции мы дали знать, однако новостей никаких.

«Еще бы», — с насмешливой злостью подумала Долли.

— Да, раз вы обе раньше не ухаживали за такими больными, вечером я занесу вам подробные инструкции.

— А может, кто-нибудь из сиделок придет и объяснит нам, как с ним обращаться? — Долли надеялась, что подвоха в ее вопросе доктор Морган не заметил.

— Им всем некогда, мисс Гарленд. Работа у них очень тяжелая, времени на отдых мало.

Звучало правдоподобно, Долли готова была рискнуть поверить, но доктор Морган добавил:

— Пожалуйста, не говорите никому о моей просьбе. Если уж кто-то узнает про этого несчастного, скажите, что он ваш больной родственник. Не хочу, чтобы по городу болтали невесть что.

Он не остался на сей раз обедать, помог раздеть и уложить Скрипача и сразу ушел, а девушки вернулись к больному в комнату. Скрипач лежал на кровати в том же положении, в каком его оставили, и смотрел в пустоту. Впрочем, за несколько дней в больнице выглядеть он стал лучше: его вымыли, кормили, он уже не был таким измученным.

— Привет! — Одри придвинула к кровати стул, взяла Скрипача за руку. Он не отстранился, но и не посмотрел на нее. Подруга немного подумала.

— Bonjour! Je m'appelle Audrey. Quel est ton nom?⁽¹⁾

Она сказала еще что-то на том странном языке, про который Долли уже знала, что это каджунский французский. Парень по-прежнему точно ничего не слышал.

— Ты думала, он не знает английского? — удивилась Долли.

— Ну да. У бабушки были знакомые, которые говорили только на местном французском.

Скоро подруга принесла парню поесть. Ложку он держал твердо, ел довольно аккуратно.

Долли жадно наблюдала, подмечая каждую подробность. Она подумала, не стоит ли записывать наблюдения, но отказалась от этой затеи: записи могли попасть на глаза Одри, и им пришлось бы придумывать правдоподобное объяснение, а что хуже — могли выпасть из кармана при докторе Моргане.

…К семи вечера Долли снова явилась на переправу.

День клонился к закату. Алый шар солнца разлил огонь по серебряному зеркалу реки. Скоро должна была спуститься темнота. «Неужели и сегодня мы будем говорить только Скрипаче и докторе Моргане? Ну, может, еще о ведьмах». У Долли горестно сжалось сердце.

По реке проплывал пароход — прекрасный, как огромный лебедь, расцвеченный огнями. Там веселились, Долли слышала музыку — рассыпчатые ноты фортепьяно, плавное пение скрипок. Как бы она хотела очутиться сейчас с доктором Крейлом там, на палубе, кружиться в вальсе или смотреть на закат, обнявшись! Ощущать его сильные руки на своих плечах, провести ладонью по его кудрям, заглянуть в его глаза, холодные и чистые, как зимнее небо…

Ей стало так грустно, что захотелось излить душу в песне, и она тихо-тихо, жалобно-жалобно затянула:

— Несчастная крошка в слезах под кустом

Сидела одна у обрыва.

Затянемте ивушку, иву споем,

Ох, ива, зеленая ива.

У ног сиротинки плескался ручей.

Ох, ива, зеленая ива.

И камни смягчались от жалости к ней.

Ох, ива, зеленая ива⁽²⁾

Гай пытался выхлопотать для нее роль Дездемоны хотя бы в третьем составе, упирая на ее «трагические данные и природный венецианский блонд» — какие он смешные вещи рассказывал о том, как в Венеции когда-то дамы пытались покраситься в золотистый с рыжим отливом! Увы, Долли досталась только Бьянка, но песню она все равно выучила — как-то само вышло. Удивительно, но в первый раз воспоминания о театре, о Нью-Йорке не причинили боли.

Высокую фигуру доктора Крейла она на сей раз, обернувшись, увидела издали. Грусть сменилась тихим счастьем, и Долли пообещала себе ценить каждую минуту предстоящего разговора, ничем ее не отравляя. Они поздоровались, и она принялась рассказывать обо всем, что успела заметить — и радовалась, что он слушает, и любовалась его тонким, точно шпага, профилем.

— Вы умница, мисс Гарленд, — сообщил ей доктор Крейл, и она наделась, что он не заметил в сумерках, ка вспыхнул на ее лице яркий румянец счастья.

— А я пришел, собственно, за тем, чтобы изложить вам мой план насчет ведьм. Сразу говорю, он может показаться вам неприемлемым — в таком случае скажите мне об этом.

— Я убеждена, что вы мне не предложите ничего бесчестного.

— В таком случае слушайте. Вам придется сыграть роль…

На подготовку к тому, что предложил доктор Крейл, ушло две недели. Все это время Скрипач вел себя, как и в первый день: молчал, будто не замечал ничего, но ел аккуратно и ни разу не испачкал белье и постель. Мыла его Одри сама, сразу заявив: «Ты тонкая, а я всего насмотрелась», кормили и причесывали его девушки по очереди, по очереди и заходили к нему, читали, пытались заговорить. Скоро к нему так привыкли, что стали оставлять дома одного, ненадолго, правда.

Доктор Морган регулярно его осматривал — и, как подслушала Долли, пытался разговорить, но тщетно.

Долли в это время по указанию Крейла наблюдала за его кузиной и ее подругами в их любимом кафе и на улицах, где они прогуливались — запоминала манеры. Местному выговору она и так выучилась довольно сносно. У той же кузины, неведомо под каким предлогом, доктор Крейл раздобыл модные платье и шляпку.

— Надо показать старой Бет, что вы при деньгах.

Перчатки он купил для Долли сам и посоветовал не снимать, а насчет ботинок оба договорились, что Долли наденет свои лучшие, да понадеялись, будто ведьма на них не посмотрит или же не поймет, что они дешевые и поношенные.

Конечно, Долли тихо фыркала, представляя, куда отправится. Обращаться к ведьме казалось ей и глупостью, и грехом, извинительным только тем, что она хочет помочь жертве и наказать преступников. Да и не по себе ей было: ведь придется идти одной — кто знает, что там ждет? Но страх щекотал нервы и будил в душе вызов: неужели Долли струсит и не вступит в бой со злой силой, подчиняющей людей страхом и обманом?

И вот в назначенный день около трех пополудни она села в присланный доктором Крейлом к переправе экипаж и отправилась на окраину города. Старая Бет, тщетно пытавшаяся стяжать славу новой Мари Лаво, жила в доме близ болот, что также заставляло доктора Крейла считать, что подозрения по отношению к ней небезосновательны.

Дом ведьмы стоял довольно далеко от остальных, но выглядел вполне обычно — может, чуть более запущенным. Во дворе молоденькая негритянка чистила какую-то большую посудину. На вопрос Долли, дома ли хозяйка, она махнула рукой по направлению к открытой двери.

— Пусть миз войдет, — раздался изнутри голос, не менее зычный, чем у Гектора. Долли пошла на звук. По дороге она пыталась одновременно справиться с волнением и унять все предрассудки, которые сейчас всколыхнулись, как никогда. «На все смотри только своими глазами, — учил когда-то отчим. — Суди о чем угодно так, будто ты впервые это не только видишь, но и никогда раньше не слышала». Что ж, Долли попробовала последовать его совету.

Она увидела просторную комнату — правда, с низким потолком, довольно грязную. Посередине потолок подпирал толстый столб, вдоль стен тянулись полки с многочисленными кувшинчиками и кружками, кое-где виднелись огарки черных свечей. На полу валялось несколько петушиных перьев.

Сама ведьма оказалась действительно старухой, но не такой, какой Долли ее представляла. Желтое домотканое платье окутывало высохшее тело, бусы в несколько рядов болтались на тощей шее, глаза с желтоватыми белками и набрякшими веками подозрительно смотрели с умного изможденного лица. Едва Долли вошла, старая Бет бросила на стол несколько ракушек каури, пригляделась к ним и только после этого обернулась к посетительнице.

— Каури сказали мне, миз, что вы в беде.

— Это правда, — Долли даже не пришлось стараться, чтобы ее голос дрогнул убедительно. — Я не просто в беде, я в отчаянии… На краю гибели.

— Тогда вы правильно сделали, что пришли к старой Бет, миз. Старая Бет может попросить лоа. Лоа помогут, главное — порадовать их.

— За этим дело не станет, — Доли выдержала внимательный взгляд. — Но мне нужно… Мне нужен страшный обряд! Самый страшный из возможных. На человеческой крови.

Лицо ведьмы выразило… Удивление? Недоверие? Во всяком случае, она была явно меньше потрясена, чем доктор Морган — тогда в вестибюле больницы.

— Лоа не принимают человеческой крови, миз. Не верьте клевете.

— Как же не принимают, — Долли наклонилась вперед, жадно втягивая спертый и пропахший чем-то пряным воздух; она отпустила на волю худшую свою часть и пробовала представить, как заносит нож над Джерри, распростертым на жертвеннике. — Как не принимают, если я за этим сюда и ехала? Он должен поплатиться за то, что сделал со мной! Пусть станет евнухом! Я знаю, вы можете оскопить любого бродягу и сделать так, чтобы то же самое случилось с тем, кого вы проклянете. Я заплачу, клянусь!

Если бы в эту минуту Долли увидел любой режиссер, он, не раздумывая, предложил ей роль леди Макбет — даже не собираясь ставить «Макбета». Увы, старую Бет впечатлить было сложнее.

— Миз, — прокуренный голос ведьмы вновь окреп, стал зычным и твердым. — Лоа сами проклянут всякого, кто над другим это сделает! И никакие подношения их уже не задобрят! Это грех, выкиньте из головы!

Она встала — довольно живо для своего возраста — подошла к полкам у стены, порылась среди сосудов, из одного вытряхнула амулет.

— Вот, попросите помощи у мадемуазель Шарлот! Она хранит молодых миз, она пошлет вам другого, с кем вы забудете негодяя! Руку!

Долли, кусая губы с ненаигранной досады, подала руку.

— Перчатку прочь! Пусть кожа живая почувствует!

Долли секунду помедлила: она понимала, что руки выдадут ее. Не потому ли ведьма и требует снять печатку, что заподозрила неладное? Но точно так же Долли выдал бы и отказ подчиниться требованию. Решение пришло само: Долли с негодованием поднялась.

— Мне не нужна помощь от вашей Шарлот! Если вы не хотите проводить обряд, я поищу другую ведьму!

— Ищите, миз, — Бет тяжело усмехнулась. — Проклятья себе никто не хочет. Ступайте теперь, покуда ваши злые мысли не накликали гнев лоа на мой порог.

1) Привет! Меня зовут Одри. А как зовут тебя?

Вернуться к тексту

2) Песня Дездемоны, пер. Б. Пастернака

Вернуться к тексту

— Или какое-то слово вы произнесли не на местный лад, — рассуждал доктор Крейл вечером тог о же дня, когда Долли вернулась к переправе. — Или она заметила ваши ботинки. В любом случае, она что-то заподозрила, и ее отказ ни о чем не говорит.

Он вздохнул. Долли старалась на него не смотреть: ей было стыдно за проваленную попытку, будто бы на спектакле ее освистали — хотя вот такого, к счастью, с ней никогда не случалось. И казалось бы, чего проще — сыграть испорченную богачку, которая взъелась на неверного жениха! И однако, ей не поверила даже негритянка. Впрочем, почему «даже»? Вот она-то наверняка разбирается в том, какие они, настоящие «миз». Беда еще и в том, что второй попытки у Долли не будет. Доктор Крейл тем временем продолжил рассуждать.

— Прямо досада берет, что я не успел толком осмотреть этого парня. Кое-что мне показалось интересным, но доктор Морган как раз прогнал меня из палаты. Придумал мне очень важные поручения. В следах от плети я уверен, а вот если бы мне представилась возможность спокойно осмотреть, м-м, увечье парня еще раз…

Но ждать такой возможности пришлось очень долго. Даже если доктору Крейлу удавалось вырваться пообедать у них и доктор Морган с ним не увязывался, Одри к этому времени была дома, а при ней доктор Крейл интересоваться больным не решался. Она, слушаясь доктора Моргана, оберегала тайну, и всех гостей в доме, в том числе приходивших обедать, они с Долли, как и раньше, встречали вместе.

Скрипач не мешал им в этом, по-прежнему был очень тих и чистоплотен. Одри ставила ему в комнату цветы, притаскивала книги и читала вслух. Вкус в литературе, правда, у нее был такой, что Долли на месте Скрипача сошла бы с ума именно от того, что ей читают эту галиматью. Но он рассудка уже лишился и потому не страдал. По крайней мере, примерно так Долли думала до самой Пасхи.

В Светлый праздник девушки решились хотя бы на часок вместе вырваться на Парад во французском квартале. И хотя снова обеих захватил было дух карнавального веселья, закружилась голова от ряженых, масок, моря цветов, но и тревожились за оставленного в одиночестве Скрипача обе. В какую-то минуту обе уставились друг на друга, борясь с разочарованием и неловкостью.

— Я пойду домой, — решилась Долли, — а ты еще повеселись. Потом вернешься и сменишь меня.

И если занавески в окне на кухне могли шевелиться от ветра, то скрип пола под поспешными шагами и хлопнувшую дверь, вернувшись домой, она услышала со всей отчетливостью.

Сердце замерло, дыхание сбилось. Пусть Долли уже и отперла дверь, но входить ей было до крика страшно. Хотелось побежать к доктору Крейлу и немедленно ему обо всем рассказать.

«Пока я бегаю, вернется Одри, и кто знает, что может случиться. Надо войти сейчас, самой».

Сжимая ручку парасольки, закусив губу, чтобы немного унять дрожь, Долли осторожно открыла дверь, вошла в переднюю, прислушалась. В доме царила тишина. Не снимая шляпки, Долли быстро дошла до комнаты Скрипача и распахнула дверь. Парень лежал на кровати в обычной позе- наб оку, лицом к окну — и, видимо, дремал. Но старые домашние туфли, принадлежавшие еще дедушке Одри, обычно аккуратно задвинутые под кровать, валялись рядом, явно небрежно скинутые.

Долли быстро закрыла дверь, дрожащими руками сняла шляпку и на негнущихся ногах прошла к себе в комнату. Там спешно набросала письмо доктору Крейлу. Ответ пришел тем же вечером.

«Если вы уверены, что не ошиблись, то не выдавайте себя и продолжайте наблюдение».

Больших усилий Долли стоило взять себя в руки и последовать его указанию. Когда прошел первый страх за себя и подругу, его сменили азарт и любопытство. Хотелось еще раз проверить, не почудилось ли ей тогда, но в тоже время она сомневалась. А если выйдет, как с ведьмой — Скрипач поймет, что его проверяют, и не попадется? Прошло больше недели, но он вел себя, как всегда. Тем временем, как написали бы в одном из любимых Одри романов, далеко за пределами их домика злой рок занес меч и обрушил удар.

Однажды, придя из парикмахерской и накрывая к обеду, Одри принялась рассказывать:

— Сегодня я услышала такую ужасную новость! Гектор как в воду глядел. Помнишь, он говорил, что все эти большие корабли — не к добру, что они неповоротливые? Пожалуйста: один такой врезался в айсберг!

Долли оставалось только удивленно поднять брови. Она не видела нужды изображать, будто потрясена или расстроена. Неприятно было слышать о катастрофе, в которой наверняка погибли люди, и странно вспоминать, как она призывала беду на такой корабль. Но если там плыли такие, как Джерри, или те, кто одобрил бы его поступок, кто видел в ней шлюху только из-за того, что она служила в театре — что ей жалеть их? Хотя Джерри на том корабле плыл вряд ли, так милостива судьба быть к Долли не могла. Во всяком случае, ее это всё не касалось, и то, что щебетала Одри дальше — о том, что корабль то ли раскололся, то ли нет, сколько, говорят, спаслось, а сколько погибло — она слушала вполуха.

— Погоди, он ведь шел в Нью-Йорк, — Одри задумалась. — Там ведь очень холодное море, да? Гектор что-то такое говорил. Утонуть в ледяной воде — какой ужас! Я как-то в детстве тонула здесь, в Миссисипи, и то вспоминать жутко.

Пожалуй, действительно, люди на этом корабле погибли ужасной смертью. Но Долли к вечеру уже забыла о них — увы, снова лишь на несколько дней.

Апрель перевалил за двадцатое число, когда к ним однажды вместе заявились обедать доктор Морган и доктор Крейл. Они уже пили кофе, когда в дверь позвонили. Одри отлучилась и вернулась с письмом в руке.

— От Гектора, — с улыбкой сообщила она Долли. — Господа, вы не обидитесь, если прочитаю сейчас. Мне немного… не терпится что-то.

Услышав общее согласие, она, даже не садясь, быстро вскрыла конверт и жадно впилась глазами в строчки. Сперва она укоризненно качала головой, потом лицо вытянулось и застыло. Она на миг выдохнула, точно с облегчением — и тут же побелела сильнее, чем принесенное ею в графинчике молоко. Опустив руку с письмом, она пошатнулась и без чувств упала на пол.

Доктор Морган первый бросился к ней, уложил на диван, стал расстегивать блузку. Долли помогла ему с корсетом, доктор Крейл сдернул со стены один из вееров, чтобы повеять над бедняжкой. Доктор Морган схватил свой чемоданчик, живо вытащил оттуда какую-то бутылочку — по комнате распространился резкий запах — и сунул ее Одри под нос. Дыхание подруги стало ровнее, она разлепила веки, но взгляд был еще мутный.

— Так-то лучше, — выдохнул доктор Морган. — Не стоит вам сильно затягиваться и вообще носить этот ужас под названием корсет. Вы и так худенькая, а эти пыточные приспособления вредны. Прямо хоть лекцию дамам читай об этом. Да, вы позволите, чтобы мисс Гарленд почла вслух письмо, которое вас так расстроило? Мы хотим знать, что случилось и чем мы можем помочь. Ничего не говорите пока, только моргните.

Одри покорно опустила ресницы. Долли, дрожащей рукой подняв с пола оброненное подругой письмо, стала читать. Оно было короткое.

«6 апреля 1912 года.

Дорогая сестренка! Месяц у меня выдался такой веселый, что, пожалуй, ты умрешь со страху, если описывать тебе все. В общем, мне пришлось срочно удирать подальше (я не напортачил сам, но кое-что увидел, чего не должен был), добрался я так быстро, как еще никогда мне не случалось, до Саутгемптона. Сегодня попросился было на этот хваленый «Титаник», но тамошние чистоплюи меня не взяли, потому что я, понимаете ли, американец, а они даже дерьмо за собой только своим же доверят убирать. Только я был бы не я, если бы их не перехитрил. Если я недостаточно хорош, чтобы гнуть на них спину, то не больно-то и надо: они сами будут гнуть спину на меня. Только что я выиграл у одного парня билет на «Титаник» — в третий класс, правда, но говорят, там и третий класс ничего так устроен. Так что скоро, сестренка, вернусь в Нью-Йорк. Не хочет ли мисс Гарленд, чтобы я кому-нибудь передал от нее привет или тумака хорошего? Куда отправлюсь потом, не знаю, напишу тебе. Любимый внук бабушки Пелажи и твой лучший в мире брат Эктор».

Одри с помощью доктора Моргана осторожно села; он еще придерживал ее. Растрепанная, согнувшаяся, точно ее ранили, она по-прежнему была смертельно бледна.

Некоторое время никто не мог ничего сказать: беда, казавшаяся чужой и далекой, ударила по другу, и это оглушило всех. Наконец Одри прохрипела, глядя в пространство по-прежнему мутными глазами:

— А ведь Гектор говорил: от таких огромных пароходов жди беды… Зачем же поехал на таком!

Спрятав лицо в ладонях, она пробормотала:

— Зачем такие строят! Убить мало тех, кто их придумал, кто их делает!

Доктор Морган погладил ее по волосам, точно утешая маленькую девочку, и грустно заметил:

— Должно быть, эти люди сейчас сами о себе думают так же.

Доктор Крейл, стоявший, скрестив руки на груди, фыркнул:

— Может, скажете, что и у них тюрьма в сердце? А то и целый эшафот — по совести, не там ли их место за полторы тысячи душ? Но давайте не будем обольщаться! Их волнует только то, что люди не захотят теперь ездить на их кораблях, поскольку никому не охота укладываться в многоместный гроб.

Доктор Морган устало вздохнул:

— Крейл, сейчас не время спорить. Мисс Марвуд, если можете, не отчаивайтесь пока. Ведь то, что ваш брат выиграл билет на «Титаник», еще не значит, что он погиб. Он мог не поехать… Ну хорошо, допустим, ему надо было уехать. Но он мог и спастись.

Одри медленно, точно у нее болела шея, обернула к нему бескровное лицо.

— Разве спаслись не только женщины и дети?

— Нет-нет, некоторые мужчины тоже, даже довольно много. Вот что мы сделаем: пойдем с вами на почту и пошлем телеграмму владельцам парохода. У них должны быть списки выживших. Придется, конечно, вам дня два-три подождать ответа… Мужайтесь.

Одри кивнула. Оперевшись на руки доктора Моргана и Долли, она встала с дивана и вышла привести себя в порядок, жестом отказавшись, чтобы Долли шла с ней. Показалась минут через десять — уже с аккуратно уложенными волосами, блузка застегнута, лицо слегка напудрено. Перед зеркалом в передней обычным, но ужасающе-автоматичным движением надела шляпку, набросила на плечи шаль. Долли, наблюдая за ней и холодея, спросила себя: неужели сама она двигалась так же после того, что Джерри с ней сделал?

— Я готова, доктор Морган.

Они ушли. Заперев за ними, Долли вернулась в комнату.

— Ужасный случай, — сразу заговорил доктор Крейл, — но все же мы хотели кое-что сделать, и нам представилась удобная возможность. Пожалуйста, дайте мне знак, если мисс Марвуд вернется, пока я буду занят с нашим больным. Особенно, если она вернется не одна.

Долли, кивнув, тяжело опустилась на диван. Сейчас она не хотела думать о Скрипаче — слишком больно было, ведь его вытащил именно Гектор! — и даже не спросила, когда доктор Крейл вернулся, помог ли осмотр что-нибудь выяснить. Он и сам ничего не стал рассказывать, быстро ушел.

Доктор Морган привел Одри где-то через час; умоляюще глядя на Долли, он шепнул, чтобы она не оставляла подругу одну. Одри еще пыталась держаться молодцом. За ужином она нервно и упрямо улыбалась, но старалась не заговаривать — так дрожал ее голос, а на глаза моментально наворачивались слезы. Только раз у нее вырвалось:

— Гектор наверняка жив! Он сильны, выносливый, смелый. Он справился. Или кто-то ему помог. Иначе быть просто не может. Надо верить. Хотя бы в чудо, но верить.

Ночью Долли уснула лишь ненадолго. Распахнув глаза, она долго лежала, следя за тенями на синем потолке. Она вспоминала море в Нью-Йорке весной, серое, злое, холодное, бурное. Каково очутиться в его пучине, если берега нет на бесконечно много миль вокруг? Каково упасть в воду ночью, когда над тобой и под тобой — чернота и пустота? И неужели это произошло с Гектором, неужели его непокорный дух смирился перед страшной смертью? Долли не могла в это поверить, ей казалось, Гектор выживет хотя бы назло судьбе. Но как бы ему удалось это?

Осознав, что не может уснуть, Долли решила смириться. Поднявшись с постели, накинув платок, она осторожно выглянула в коридор. В комнате Одри сквозняк приоткрыл дверь, виднелась полоска света — горел ночник. Долли поколебалась и заглянула.

В свете лампы Одри стояла на коленях перед распятием. Она, видно, накинула на голову платок, но он соскользнул на пол и валялся рядом, а черные волосы, расстилаясь по белой рубашке, укрывали почти всю сжавшуюся, крошечную фигурку подруги. Одри сжала руки в замок, закусила пальцы и отчаянно рыдала — все ее тело сотрясалось.

Ничего не говоря, Долли встала на коленях с ней рядом, укутала в платок и обняла. Сколько еще несчастных в ту минуту простирались в отчаянной мольбе вернуть им близких хотя бы с самого дна морского? Сколько еще просили, чтобы время повернулось вспять, ледяные воды согрелись, а сердца смягчились и снизошли к тем, к кому никто не снизошел бы? В эти минуты, в эту ночь смертельной тоски Долли видела и слышала их всех.

Утром Одри, как обычно, встала первой. Когда Долли вышла на кухню, подруга возилась с панкейками, как это бывало часто, только движения ее сегодня были вялыми, точно она пересиливала себя. Она даже смогла улыбнуться Долли, но та отвела взгляд, чтобы только не видеть этой жалкой, вымученной улыбки. Оделась и причесалась Одри, как обычно, с долей кокетства, но сейчас яркие ленточки, кружево блузки и изящно уложенные косы придавали ей вид смертельно больной, которую зачем-то принарядили.

— Я позавчера начала читать мальчику "Квартеронку", — сказала она Долли перед уходом. — А там описана гонка на пароходах. Не знаю... Думаешь, можно это выпустить? Боюсь, я не смогу...

— Я прочитаю это вместо тебя, — пообещала Долли.

Вообще она еще раньше решила, что "Квартеронку" прочтет Скрипачу по возможности сама, особенно начиная с середины. Ей хотелось понаблюдать за его реакцией на эту историю⁽¹⁾.Тем более, из переписки с доктором Крейлом она узнала, что Джулия, дочь Моргана-старшего, еще с прошлой осени живет в Атланте у тетки, но хотя считается, что ее горничная Нэтти, внучка старой Присси, отправилась вместе с ней, саму Нэтти там никто не видел. Зато на болотах вроде бы нашли ее рассыпавшиеся бусы и любимый платок с рисунком из оранжевых роз.

Саму Нэтти доктору Крейлу описывали, как девушку очень красивую, бойкую, неглупую, хотя и необразованную.

— Она когда по улицам шла, то будто лебедь плыл, — рассказывала и Одри, которую Долли однажды навела на разговор о старой Присси и ее семье. — Мы в детстве иногда даже играли вместе, это потом как-то стали врозь. Да, она хороша была, настоящая африканская королева! Этак гордо голову несла, сама высокая, стройная, прямая, глаза огромные и ресницы — точно копья. Гордая, на язык острая, хоть кого осадить могла. Побаивались ее даже.

Что касается Джулии, о ней рассказывали, что она девушка тихая, покорная — полная противоположность кузине, избалованной и своевольной дочке доктора Моргана — и увлекается музыкой, хотя так и не выучилась даже играть на фортепьяно: не было способностей. Отец и брат, хотя про них и говорили, что от них сильно страдают местные продажные женщины, а конюхи возмущались их жестокостью пот ношению к лошадям, с ней были вроде бы добры. Но у тетки в Атланте она и раньше гостила по полгода.

Итак, вспомнив обо всем, что узнала в последние дни, Долли едва могла сдержаться, чтобы не начать сразу зачитывать Скрипачу те отрывки из "Квартеронки", где описана Аврора, заглавная героиня, и чувства рассказчика к ней. Но, помня о провале с ведьмой, она не торопилась. Скрипач, видимо, раньше не читал этот роман и текст не узнал — во всяком случае, слушал так же безразлично, как и все, что читали ему раньше.

Одри, придя с работы, подменяла Долли, но вечером отлучалась еще на час — уходила в церковь. Молилась она и дома: полночи в ее комнате не гасла лампа, и Долли, подходя на цыпочках, снова видела подругу перед распятием. Вообще Одри за эти дня изменилась до неузнаваемости: лицо осунулось и совершенно утратило краски, взгляд стал затравленным и обреченным, вся фигурка поникла, а движения оставались страшно механистичными, как у марионетки. Глядя на нее и думая о Гекторе, которым, точно мячиком, играют морские волны, а может, уже и рыбы равнодушно откусывают его плоть, представляя его глаза, недавно живые и лукавые, а теперь остекленевшие и тусклые, его ловкие и сильные руки, теперь бессильно раскинутые, Долли от души желала тем, кто виновен в горе и смерти ее друзей, эшафота и каторги, и кнута, и клейма. Чрезмерным ей это не казалось: ведь не один Гектор погиб, не одна Одри горевала. Полторы тысячи оборвавшихся жизней — а сколько разбитых сердец!

Она уже не радовалась возможной смерти Джерри: теперь ей казалось, что, если он или ему подобные были там, они-то точно спаслись. Если мужчина силой берет желанную женщину, то куда более желанную ему жизнь он уж точно возьмет силой.

Три дня прошли, точно в тяжелой болезни. На четвертый, к вечеру, убедившись, что Скрипач спит, подруги вместе вышли посидеть на крыльце. Одри выглядела обессиленной, даже уже почти не говорила. Казалось, она будто уже и примирилась со своей потерей, но сама угасала вслед за братом.

В конце улицы показалась знакомая фигура, стала приближаться. Долли помахала доктору Моргану и еще издали поздоровалась с ним. Одри подняла измученное лицо, всмотрелась и резко поднялась навстречу гостю, у которого был удивительно радостный вид.

— Был на почте, узнал, что для вас кое-что пришло только что, и решил сам отнести, пораньше, — он достал из кармана конверт и бланк телеграммы и протянул Одри. Вся дрожа, она быстро пробежала телеграмму глазами, вскрикнула, бросилась на шею доктору Моргану и крепко его поцеловала.

Он опешил, бормоча: "Что ты, что ты, девочка", а Одри уже схватила за руки поднявшуюся Долли и кружилась с ней, щебеча, как птичка:

— Жив, жив, жив!

Наконец остановилась, охнула и зажала рот рукой:

— Доктор Морган, простите...

Он рассмеялся, растроганно на нее глядя:

— Да, мисс Марвуд, будь моя жена жива, досталось бы мне изрядно. Но знали бы вы, как вас приятно такой видеть.

Тут он метнул на Долли мгновенно потяжелевший взгляд, который она предпочла не понять.

— Там еще письмо, мисс Марвуд.

— От Гектора! — ахнула Одри. — Неужто он успел... Пойдемте в дом, доктор Морган, я вас чаем напою! Пойдемте, вы же сегодня обедать не приходили, и вообще, наверное, устали!

Одри еще ни разу не металась с кухни в гостиную и обратно так, как в тот вечер; Долли и доктор Морган при всем желании не смогли бы ей помочь — просто не поспевали за ее скоростью. Вместе с чаем на столе появилась и наливка, и засахаренные орешки, и ми лепешки, и джем. Наконец она остановилась — будто юла перестала крутиться — и распечатала конверт, но так дрожала — лист прыгал в руке — что Долли взяла у нее письмо и стала сама читать вслух.

"Сестричка моя драгоценная!

Наверное, новости до тебя уже дошли, и я надеюсь, ты еще не сошла с ума. Но в общем-то, теперь тебе беспокоится не о чем. Пишу тебе с "Карпатии" — помнишь, меня туда года три назад не взяли? Подходим к Нью-Йорку. Как смогу — говорят, через остров Эллис нас не погонят — отправлю тебе это письмо.

Конечно, мы все натерпелись. Тут в основном женщины и дети из богатых; мне, скрывать не буду, конец в ту ночь мог наступить очень легко, но мне дважды повезло. Сначала какой-то господинчик⁽²⁾ вывел нас с ребятами из кают на колодезную палубу и показал путь до шлюпок. С одной стороны парней не сажали, офицер прямо рогом уперся; ну, я спорить не стал и попытал счастья с другой. И надо же, там оказался приличный человек, который позволял мужчинам садиться, если места оставались⁽³⁾. Так я и уплыл. Да, сестренка, я не геройствовал. Какой мне смысл идти на корм рыбам и оставлять тебя совсем одну?

А я бы точно сгинул, если бы не сел. Холод стоял лютый, так что прямо воздух застыл. Но я, если честно, на время даже про холод забыл, потому что нечасто увидишь, как этакая махина под воду уходит. Не так-то скоро он тонул, сестренка; помучился перед смертью. Я все бабушку вспоминал, как она до конца в памяти была, говорила с нами — вот так же и у этой махины, поверишь ли, свет везде горел, да еще музыка играла. Какой-то протестантский гимн — ну, помнишь, Седой Хью все пиликал такой на скрипке..."

— "Ближе к Тебе, о Господи", — припомнил доктор Морган. — Это в газетах упоминали.

Он попробовал напеть, но так перевирал мелодию, что Долли невольно прижала пальцы к ушам.

— Простите, вы фальшивите!

— Извините, — доктор Морган развел руками. — В церкви я обычно только открываю рот, чтобы ничьих душ не смущать адскими звуками, а сейчас забылся.

Долли продолжила чтение:

"А потом, когда он под воду ушел все-таки, наступил ад. Ну, то есть для нас-то, кто в шлюпках, чистилище, потому что мы только мерзли сильно да слушали, а вот для тех, то в воду упал, самый ад и был. Выли они, как звери..."

— Ох, довольно, довольно! — воскликнула Одри и посмотрела на Долли виновато. — Извини меня. Не могу... Дочитаю потом сама.

Она слабо улыбнулась, но по лицу бежали слезы.

— Надеюсь, тот человек, что показал Гектору путь к шлюпкам, и тот, что позволил ему сесть, живы. Бог их благослови за то, что они сделали.

Доктор Морган задумчиво смотрел перед собой, а потом медленно проговорил:

— Мисс Марвуд, скажите... Это, конечно, маловероятно, но все же... Если бы люди, которые помогли вашему брату, как раз и оказались виновниками гибели корабля? Допустим, человек, который вывел вашего брата к шлюпкам, был одним из тех, кто придумал и создал этот корабль. Вы ведь недавно сказали, что их убить мало. Допустим, офицер был тем, по чьей вине корабль врезался в айсберг. Вы все равно благословляли бы их? Ведь они погубили полторы тысячи человек.

Доли поежилась, до того неуместным ей показался этот вопрос. "Зачем он спрашивает? Что ему за дело до этих людей?" Доктор Морган ждал ответа с необъяснимым напряжением. Одри устало провела ладонью по лицу.

— Да, благословляла бы. Они сделали мне добро, и я должна быть им благодарна. А за зло судить не мне.

— Выходит, маленькое добро на фоне большого зла все-таки значимо?

— Для меня жизнь Гектора — совсем не маленькое добро, доктор Морган. — Она потупилась и добавила. — То, что я тогда сказала... Когда получила то письмо, другое... Никому нельзя говорить. У меня это вырвалось, потому что я была не в себе. И даже если бы... Если бы Гектора не спасли, я никому такое бы говорить не стала. Вы сами говорили, они раскаиваются — так зачем добавлять?

— А если не раскаиваются? — спросила Долли. Доктор Морган зябко дернул плечами.

Одри немного подумала.

— Нет, и тогда бы не стала. Я же в душу не загляну, не прочту, что там. Довольно, Долли, доктор Морган, спасибо вам, но пожалуйста, довольно.

— Простите, — он потрепал ее по руке. — Я устал на работе, и ваша превосходная наливка немного на меня подействовала. Я надеялся вас развеселить, а сам расстроил.

— Вы меня к жизни вернули, — Одри с бессильной искренностью улыбнулась ему. — Только я за эти дни устала совсем. Сейчас пойду в церковь... Надеюсь, те люди все же выжили, надо и за них помолиться...

— Ну а потом отдохните, девочка милая.

...Одри и доктор Морган ушли вместе, он пообещал проводить ее до церкви, а Долли осталась дома, оглушенная и ошарашенная новым известием. Пусть оно было добрым, но неожиданность такого рода — когда уже смиришься с бедой — тоже может лишить сил.

У себя в комнате она думала о письме Гектора, пытаясь ощутить своими нервами все, что пережил он и его товарищи по несчастью — и все, что пережили их близкие. Она смотрела в глаза мужу, который оставался на тонущем корабле, осознавала, что больше никогда не обнимет его, его усы не защекочут ей лицо, она не зароется пальцами в его волосы. Она падала в ледяную воду — должно быть, хуже, чем упасть в снег в тонком платье — и сама только удивлялась, как трудно дышать, а над тобой только небо, вокруг лишь океан, и никого, кто помог бы...

За много миль от места крушения, в Европе или Америке, Долли просыпалась от кошмара, вытирала пот, смотрела на часы и в окно. Входила в детскую и поправляла одеяло дочке. Муж вернется, конечно, как может быть иначе, он ведь на таком надежном корабле...

Нет, не надежном, им всем наврали! Она шла, сжимая кулаки, в толпе, явившейся, чтобы взглянуть в глаза виновникам крушения, когда их все же назовут. О, они пожалеют, что выжили. Она кричала, простирала руки к небу, призывая кары на головы преступников. О, в ней нет смирения и милосердия — она не Одри!

Выдохнув, Долли перекрестилась. У тех, что на корабле, смирение было. Они пели о смирении, погружаясь во мрак. И Долли запела:

— Быть с Тобой, Господи -

Все, что нужно мне.

Крестным путем Твоим

Следую к Тебе.

Ближе, Господь, к Тебе,

Ближе, Господь, к Тебе,

Ближе, Господь, к Тебе,

Ближе к Тебе!

Темной пустынею

Жизни я иду,

К камню для отдыха

Приклоню главу,

Но и во сне моем

Сердце мечтой живет:

Ближе мне быть к Тебе,

Ближе к Тебе!⁽⁴⁾

Долли трепетала. Она была скрипкой в руках погибающего музыканта — и мелодией, что вольно летит над бездной и тает в морозном воздухе. Мелодия вела ее — и она тихо шла по комнате.

И вдруг она почувствовала, что за дверью кто-то стоит. Она резко распахнула дверь — и увидела Скрипача, который смотрел на нее совершенно осмысленно.

1) В романе Т. Майн Рида "Квартеронка" описаны приключения юноши, который предпочел плантаторше ее рабыню.

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду конструктор "Титаника" Т. Эндрюс, информация получена в группе Romas (Thomas Andrews/Rose DeWitt Bukater) (https://vk.com/thromass)

Вернуться к тексту

3) Имеется в виду У. М. Мердок

Вернуться к тексту

4) Позволила себе несколько обработать перевод

Вернуться к тексту

Теряться Долли не имела права — как не имела права дать зрителям понять, что забыла реплику. Надо было действовать, импровизировать. Скрипач уже понял, что допустил промах, и был готов снова начать притворяться. Долли решительно взяла его за руку — через порог.

— Мне все известно.

Она ощутила пальцами его мозоли, посмотрела на пятно на шее и перевела взгляд выше — глаза в глаза. Факты мелькали в сознании, точно карты, складываясь в пасьянс.

— Ты скрипач. Ты жил в Атланте и там познакомился с некоей Джулией Морган. При ней состояла горничной мулатка по имени Нэтти. Сначала ты увлекся Джулией, но потом твоим вниманием довольно быстро завладела горничная, почти во всем превосходившая свою госпожу...

Продолжая говорить, Долли шагнула вперед, переступая порог, и не отрывала взгляда от лица Скрипача. Тот еще колебался, еще упрямился, не доверял ей — но момент, когда он мог вернуться к роли сумасшедшего, уже был упущен, и парень явно это понимал.

— Родные Джулии как-то узнали о вашей связи и о том, на кого ты променял ее, да? Нэтти, весьма вероятно, мертва или инсценировала смерть...

По тому, как побелел парень, какой болью, но не потрясением исказилось его лицо, Долли поняла: он знал о смерти своей любимой.

— А ты попал им в лапы. Тебя оскопили, потом долго держали в плену и мучили. Но ты смог сбежать... вероятно, когда все в доме отправились на Марди-Гра, верно? Ты скрывался на болотах...

Долли на секунду осеклась: нет, не скрывался, не то слово она подобрала! Он бежал, сломя голову — она точно сама летела с ним, была душой в его теле — и в лютой радости освобождения не боялся ни зверей, ни трясин. И вдруг она поняла, что у парня, который вырвался на свободу, не было причин кончать с собой — а ведь она ясно помнила, что он нарочно пытался утопиться. Но тут же пришла догадка, страшнейшая из догадок:

— Ты... Ты нашел останки Нэтти, да? Что-то увидел, что не успели сожрать аллигаторы? И после этого ты не хотел жить, но тебя заставили. Ты обезумел на время от потрясения, а когда рассудок тебе вернулся, ты понял, что оказался во власти человека, который и покалечил тебя. И ты решил притворяться пока сумасшедшим, чтобы усыпить его бдительность.

Она чуть перевела дыхание.

— Отдаю должное твоей выдержке. Ты считал нас с Одри сообщницами доктора Моргана, хотя мы не знали ничего. Наоборот, я и доктор Крейл — помнишь, молодой врач, который осматривал тебя в больнице и потом здесь — пытались понять, чем же помочь тебе. Конечно, ты допустил немало промахов. Был слишком аккуратен, например. А еще доктор Крейл, когда осмотрел твое увечье, наверное, понял, что тебя оперировал настоящий хирург. Ты надеялся, что украдешь у нас с Одри деньги или что-нибудь ценное и сможешь уехать, спрятаться. Но все-таки ты выдал себя. Ты музыкант, и этого ничто не смогло убить.

Он усмехнулся, впервые огонек мелькнул в его глазах, и Долли поняла, что победила.

— А теперь, — сказала она, — у тебя три выхода. Можешь снова притвориться сумасшедшим, хоть всю жизнь провести здесь взаперти. Можешь сейчас убить меня, найти деньги и сбежать. А можешь завтра открыться доктору Крейлу.

— А как сами считаете, что мне делать? — вдруг спросил парень, его голос после столь долгого молчания был хриплым, еле слышным.

— Я не мужчина и не женщина. Кастрат. Калека. На моих глазах убили Нэтти и ее бабку — она укрывала нас. Я не смог помешать и отомстить не смог. Для чего мне жить?

Его сухие глаза тоскливо моргнули. Долли поняла, что совсем не думала до того, каково парню жить, осознавая свое увечье. Да, она из таких же изувеченных — но она хотя бы может скрывать это, хотя бы... Впрочем, позор так и останется в ее сердце.

— Думаю, жить можно хотя бы для того, чтобы проверить, не остался ли ты мужчиной даже после того, что с тобой сделали. Потому что мне кажется, если сможешь жить с этим дальше, и жить достойно — ты больше мужчина, чем многие. Я ведь, — она лишь на секунду осеклась было. — Я ведь сама такая, как ты. Бесплодная, выпотрошенная. Изнасилованная. По мне не видно, но сама-то я всё помню.

Тут повернулся ключ в замке: из церкви вернулась Одри. Скрипач и Долли переглянулись и скрылись в его комнате.

Утром, едва ничего не подозревающая Одри отправилась в парикмахерскую, Долли побежала в благотворительную больницу. Там ей сказали, что доктор Крейл сегодня отдыхал, и она побежала к нему домой. Пришлось расспрашивать похожих, ехать на трамвае, делать пересадку, так что к нему она ворвалась, когда было уже около двенадцати. Горничная не хотела было ее пускать, но тут сам доктор Крейл вышел в переднюю.Одетый по-домашнему небрежно, он казался как будто мягче и еще моложе; золотая прядь падала ему на лоб.

— Он заговорил, доктор Крейл! Заговорил! Он всё мне рассказал!

Доктор Крейл тут же подобрался, от расслабленности не осталось и следа.

— Подождите меня десять минут.

Он уложился. судя по большим часам в передней, в восемь. Скоро они уже вместе ехали на трамвае, и Долли переполняло счастье, потому что они сидели так близко, их локти соприкасались — и гордость, потому что сейчас, в эту минуту, они вместе творили благое дело.

Скрипач встретил их с чашкой кофе в руке. Очевидно, он быстро освоился, хотя до того выходил за порог своей комнаты, как сообщил Долли, только три раза, включая вчерашний день.

Кофе им, впрочем, понадобилось в следующие часы много — а Долли не помешала бы и лишняя пара рук. Доктор Крейл задавал вопросы, Скрипач — наконец они узнали его имя — отвечал, а она записывала все. что говорили оба. Когда разговор наконец был закончен, доктор Крейл велел Скрипачу ознакомиться с рукописью и подписать ее, затем спрятал в свой чемоданчик.

— Мисс Марвуд вот-вот вернется, не так ли? — спросил он, взглянув на часы. — Мы с мистером Уормсоном встретим ее, а вы пока напишите и снесите благотворительную больницу записку для доктора Моргана.

Скрипач поежился.

— Думаете, это нужно?

— Считаю, да. Пишите, мисс Гарленд: "Доктор Морган, родственнику Одри хуже". Дождитесь ответа от него — ну или его самого.

Как колотилось сердце у Долли, пока она летела к благотворительной больнице, пока ждала ответа — точно билась зажатая в кулаке бабочка. Она сама едва удерживалась от того. чтобы начать метаться по вестибюлю, как мечется птица, случайно влетевшая в комнату. Но вот в вестибюле показался и сам доктор Морган, обеспокоенный, с пальто и чемоданчиком в руке.

— Что такое случилось, мисс Гарленд?

Долли отметила про себя. что он понизил голос. Она, тоже шепотом, стала на ходу придумывать про жар, частый пульс, бред и крики.

— Никого к себе не подпускает, доктор Морган! Дотронуться до себя не дает!

На миг ей показалось, будто в лице доктора Моргана промелькнуло недоверие, но он тут же встряхнулся:

— Идемте.

Долли старалась идти не быстрее и не медленнее, чем шла бы, если бы вправду вела врача к больному. Доктор Морган задавал ей обычные вопросы — когда Скрипачу стало хуже, что он ел перед этим — но как ей показалось, вяло, неувреенно, точно доигрывал роль, уже понимая, что спектакль провалился.

Когда на пороге их встретил доктор Крейл, Долли обернулась, чтобы взглянуть своему спутнику в лицо. У доктора Моргана опустились плечи, он слегка поджал губы, и вообще вид у него стал такой, точно случилось нечто ужасное, но то, что он давно ожидал. Доктор Крейл отступил, пропуская его, и доктор Морган шагнул вперед с явной неохотой. Никто не здоровался, не задавал вопросов, все как будто понимали, что сейчас должно произойти.

В гостиной их ждали Скрипач и Одри. Он стоял у стены, заведя руки за спину, и встретил доктора Моргана мрачной ухмылкой — тот на сей раз не застыл, только опустил глаза и кивнул самому себе. Одри ломала пальцы и комкала платок; при виде вошедших она вскочила:

— Доктор Морган, ведь это неправда?!

Он будто бы очнулся и улыбнулся ей вымученной, несчастной улыбкой:

— К сожалению, правда, мисс Марвуд.

Она сжала кулачок с платком.

— Но ведь вы не по своей воле это сделали, вас заставили?!

Он вздохнул:

— Можно сказать и так.

— Мисс Марвуд, присядьте, пожалуйста, — распорядился доктор Крейл, — выясним все по порядку. Доктор Морган, для начала позвольте представить: мистер Дэвид Уормсон, скрипач из Атланты. Вам, полагаю, следует знать, как зовут человека, которого вы искалечили на всю жизнь.

Доктор Морган едва взглянул на него и снова опустил голову. Повисла пауза. Долли видела, как Скрипач за спиной сжимает и разжимает кулаки. Лицо Одри отражало самую мучительную борьбу. Доктор Крейл хлопнул в ладоши:

— Ну ладно. Я смотрю, первым начинать говорить никто не хочет; придется мне. Доктор Морган, мистер Уормсон сказал мне, что вы не участвовали в убийстве Нэтти, горничной вашей племянницы, и ее бабушки, акушерки Присси, а также в издевательствах над ним самим. Но вот что мне остается неясным: знали ли вы обо всем этом? Впрочем, я имею в виду, что вы можете и солгать сейчас.

— Я не знал, что они вообще замешаны в это дело, — глухо ответил доктор Крейл. — Мне ничего не говорили про Нэтти, сказали только, что этот парень соблазнил Джулию. Я уже потом, когда нашли тело Присси, а после и вещи Нэтти, стал подозревать...

— Их застрелили у меня на глазах, — Скрипач шагнул к нему, дрожа от ярости, — а потом на болоте я видел то, что от Нэтти осталось! Почти одни кости и обрывки платья! Вы представляете это себе, представляете это?!

Доктор Морган закрыл лицо руками. Скрипач, стукнув по спинке кресла, обернулся к окну.

— Давайте установим, когда все это произошло, — продолжил доктор Крейл ровным голосом. — По степени, хм, заживления ран я предположил, что в ноябре — как раз после того, как вы сделали операцию мисс Гарленд. Помнится, вас тогда срочно вызвали к брату. Правильно?

— Да, — ответил доктор Морган, отняв руки от лица, необычайно для него покрасневшего. — Меня вызвали к брату и показали парня, привязанного к кровати. Он был в сознании. Мне велели... провести операцию. Я отказывался, тогда мне сказали, что в таком случае сделают все сами, без наркоза, грязным кухонным ножом. Я понимал, что это будет с высокой вероятностью равносильно убийству. Выбора у меня не было.

— И конечно, в полицию вы не отправились, потому что полиция против вашего брата никогда бы не пошла, — дополнил доктор Крейл. — А потом что? Вы интересовались, что сталось с парнем?

— Да, я регулярно навещал его и лечил. В средине января он исчез. К тому моменту он уже встал на ноги, и когда мне сказали, что заплатили ему за молчание и велели уехать, я поверил.

— А в это время в отдельном флигеле при доме вашего брата он подвергался пыткам и издевательствам, — добавил доктор Крейл.- И понимал, что никто ему не поможет, кроме него самого.

— Со мной было так же, когда меня брали силой, — вырвалось вдруг у Долли; слишком ярко ей представился затылок водителя Джерри, ни разу не пошевелившийся. — Тот человек изнасиловал меня в машине, при своем водителе, но он даже ни разу не обернулся к нам. А после предложил хозяину покурить.

Доктор Морган ничего не ответил, только зажмурился, и лицо у него подергивалось. Доктор Крейл смотрел на него с омерзением, точно на разлагающуюся змею. Одри, держась за спинку кресла, была так же бледна, как после того, как получила письмо от Гектора с самыми дурными вестями.

Долли вспомнила еше кое-что, и у нее вырвался нервный смех.

— Доктор Морган, помните, как под Рождество вы меня звали на честный и достойный путь? Получается, уже тогда вы сами...

— Да! — он вскинул голову, голос его зазвучал резко. — Я уголовный преступник, мисс Гарленд, а также трус и лицемер. И клеветник, потому что пытался свалить свою вину на несчастных шарлатанок!

— Последний вопрос, — невозмутимо продолжил доктор Крейл. — Почему вы перевели мистера Уормсона из больницы под присмотр мисс Гарленд и мисс Марвуд? Что вы собирались делать дальше?

— Мне сказали, есть надежда, что он скоро придет в себя. Я не хотел, чтобы он рассказал кому-то, что с ним произошло, и подумал, при людях, которых посчитает моими сообщниками, он будет молчать. Кроме того, в больнице он привлекал слишком большое внимание, а я не хотел, чтобы моя моя семья узнала, где он, — после вспышки доктор Морган сник и говорил совершенно бесцветным голосом. — Я думал, когда он очнется, оплатить ему билет в какой-нибудь другой город.

— Что же, мне вам поверить? — ядовито спросил Скрипач, не оборачиваясь.

— Придется поверить. Мистер Уормсон, если бы я хотел вам зла, разве вы сейчас стояли здесь?

Скрипач обернулся на пятках и насмешливо поклонился:

— Благодарю. Ценю. Прощения у меня вы, конечно, не попросите?

— А разве вы мне его дадите?

Скрипач только фыркнул в ответ.

Доктор Морган провел рукой по лицу, за эти минуты страшно постаревшему.

— Доктор Крейл, теперь разрешите задать вопрос вам. Нет, я не буду спрашивать, почему вы вмешались — я понимаю, я достаточно знаю вас. Но зачем вам этот спектакль? Почему вы не могли просто позволить мистеру Уормсону...

— Уехать потихоньку? — насмешливо спросил доктор Крейл. — Потому что это ваша тактика, и я не хочу ее придерживаться. Да, я знаю, что сейчас бессилен сделать так, чтобы вы и ваш брат ответили за свои преступления. Но человек должен делать хотя бы то, что в его силах. И если в моих силах разоблачить вас при ком-то, чье мнение вы цените, я должен сделать хотя бы это. Я хотел бы, чтобы здесь была не только мисс Гарленд, но и ваша дочь и чтобы она уже была в состоянии понять, что вы сделали. И имейте в виду, Морган: если что-нибудь случится с кем-то из нас, собравшихся сегодня здесь, ваша дочь узнает все.

— Боже мой, не надо! — воскликнула Одри. Доктор Крейл обернулся к ней с самым удивленным видом:

— Вы не хотите, чтобы я вас защищал, мисс Марвуд? Что ж, будь по-вашему.

— Не такой ценой, — прошептала Одри, как будто мучась от боли. — Не через ребенка.

Доктор Крейл пожал плечами. Долли снова захотелось рассмеяться:

— А, так вот почему вы вчера спрашивали Одри, простила бы она тех, кто причинил зло многим, если они сделали добро ей? Вы догадывались, что так дело кончится, но хотели быть уверены, что у вас есть хоть один союзник?

Доктор Морган снова вперил в нее тяжелый и непонятный взгляд.

— Да, мисс Гарленд, если хотите. Звучит довольно фантастично, конечно, но можете считать меня еще и манипулятором.

Доктор Крейл удовлетворенно кивнул.

— Теперь, полагаю, мы можем позволить доктору Моргану удалиться. Понадеемся, что с тюрьмой в сердце. В настоящую он вряд ли пойдет добровольно, ведь у него же маленькая дочь, которую он не может оставить. А не будь ее, он не мог быть оставить пациентов или, например, кошку. Ведь я прав, доктор Морган?

— Правы, доктор Крейл.

Доктор Морган поднялся и поклонился всем в комнате со светской учтивостью. Взял шляпу. Чуть помедлил, будто собирался что-то сказать.

— Доктор Морган, — вдруг обратилась к нему Одри твердо. — Моя дверь для вас не закрыта. Вы совершили преступление, но ко мне вы были добры. Я это помню.

Долли показалось, у него увлажнились глаза.

— Спасибо, мисс Марвуд. Простите, что использовал вас и мисс Гарленд, что лгал вам обеим. Мисс Гарленд, и вы простите тоже.

— Я прощаю вас, — сказала Одри тихо. Доктор Морган поцеловал ей руку. Потом пристально посмотрел на Долли, точно запоминая ее, и твердым шагом вышел.

Скрипач уехал тем же вечером. Доктор Крейл и Долли сразу после ухода доктора Моргана проводили парня на вокзал; там доктор Крейл дал ему денег и велел договориться с кем-нибудь, чтобы тот перепродал билет на ближайший уходящий поезд. Скрипачу удалось выкупить билет до Бирмингема. Поезд уже гудел, Скрипач едва успел вскочить на подножку. Он помахал им было, но доктор Крейл поспешно увел Долли.

— Лучше, чтобы его не связывали с нами, — говорил он, пока они уходили с вокзала. — Отвратительно, но пока придется таиться, прятаться.

— И долго так будет? — Долли захотелось топнуть с досады. — Почему жертвы должны прятаться, а убийцы остаются уважаемыми людьми?

Доктор Крейл потер переносицу и вдруг хитро улыбнулся.

— Знаете, мисс Гарленд, продажные полицейские и судейские, думаю, не вечны. Большего сказать пока не могу, простите. Но рукопись с рассказом Уормсона будет в надежном месте, пока не придет ее час — а он, смею надеяться, придет однажды.

Он подмигнул. Долли решила не расспрашивать дальше, но у нее на душе точно солнце взошло.

— Я готова выступить в суде, если понадобится, доктор Крейл.

Он пожал ей руку. Они шли под небом, уже ночным, бархатно-синим; несмотря на зажигавшиеся огни, Долли различала крупные золотые звезды. И тут она осознала, что больше у них с доктором Крейлом не будет ни одного повода встретиться — не придумывать же нарочно себе болезни!

Дух захватило. Надо быть смелой, надо сказать сейчас.

— Доктор Крейл, я люблю вас.

Он замедлил шаг, взглянул на нее пристально, но без капли удивления и совершенно спокойно. Помедлил и ответил.

— Понимаю.

Долли вся задрожала, даже зубы застучали, точно в ознобе. Лишь огромным усилием воли она заставил себя успокоится — а он все молчал, но смущенным или расстроенным не выглядел, как, впрочем, и обрадованным. Наконец заговорил:

— Думаю, вам очевидно, что ваши чувства не взаимны.

Да, ей было это очевидно! И все же сердце защемило, и слезы покатились, точно капли по стеклу в ливень.

— Но тогда, на Марди Гра... Четки...

Он приподнял брови.

— Что ж, признаюсь, я не сразу разобрался в своих чувствах. Мне жаль, если мое поведение дало вам какую-то надежду. Поначалу вы привлекли мое внимание, но я понял, что это лишь плотское влечение. Мисс Гарленд, я хочу любить равную.

— Но я могу стать вам равной! — у Долли все же вырвалось рыдание. — Я могу получить образование... Или хотя бы прочесть все книги, что вы прочли. Могу даже стать суфражисткой, если вам это по душе!

— Мисс Гарленд! — его голос, звеня гневом, обрубил ее плач. — Что мне в вас нравится даже больше вашей красоты и храбрости, стойкости и ума — это ваша гордость. Так не роняйте ее! Не унижайтесь, пытаясь кому-то угодить или добиться чьей-то любви. Помните, что это путь доктора Моргана. Вы понимаете, куда он приводит.

Долли остановилась, обхватив себя руками. Да, надо было собраться, прийти в себя и вспомнить о достоинстве, о самоуважении. Доктор Крейл был бесконечно прав.

— Простите. Но все-таки позвольте поблагодарить вас за то, что вы встретились мне. Вы вернули мне веру в то, что человек может быть честен, прям и чист душой. Для меня не было бы унижением постараться стать такой, как вы, но навязываться вам я не буду.

— Так-то лучше, мисс Гарленд, — улыбнулся доктор Крейл. Они снова пожали друг другу руки.

— Дальше, пожалуйста, не провожайте меня. Я дойду сама. Я ничего не боюсь.

— Не сомневаюсь. Удачи, мисс Гарленд.

Они разошлись, и обернувшись, Долли уже не различила в вечерней толпе его стройный силуэт, точно устремленного ввысь.

Когда она вернулась домой, Одри уже была в постели. Удалось ли подруге уснуть, Долли уверена не была; к ней самой сон не шел совершенно. Слишком многое случилось в последние дни, точно буря промчалась, разрушив прежнюю, едва сложившуюся жизнь. Нужно было решить, что теперь делать.

Когда другая буря разрушила ее жизнь в Нью-Йорке, Долли скрылась сюда. Не сбежать ли теперь, не улететь ли? Сперва это показалось трусостью, Долли попробовала прогнать эту мысль, но та уходить не желала, и пришлось задуматься всерьез.

В сущности, что ее тут держит? Призвания своего она в Новом Орлеане не нашла. Человек, которого она полюбила, недосягаем. Дружба с Одри, возможно, и не кончится теперь, но изменится, потому что изменилась сама Одри — Долли видела по ее скорбным глазам и изможденному лицу, что прежняя парижаночка, пусть никогда и не бывавшая в Париже, умерла навсегда. Кто-то придет ей на смену?

Итак, побег не был трусостью — он был разумной необходимостью. В разоренном гнезде не проживешь, из сгоревшего леса нужно улетать. Приняв решение, Долли уснула самым крепким, безмятежным сном.

Она даже проспала на следующий день завтрак, Одри разбудила ее, уже уходя на работу. Тем лучше: обе чувствовали, что пока не смогут оставаться наедине. Проводив подругу, Долли отправилась на вокзал и купила билет до Луисвилля. Ей повезло: как раз вернули один билет на поезд, уходивший ранним вечером как раз когда возвращалась с работы Одри.

Подругу Долли решила не предупреждать, отчасти не желая объясняться, отчасти опасаясь, что не в меру сердобольная Одри известит доктора Моргана. Доктору Крейлу Долли послала домой письмо со своим адресом в Луисвилле, но предупредила, что надолго там не задержится. Ей нужно было всего лишь побыть дома, чтобы понять, куда идти дальше.

Вернувшись с вокзала, Долли спешно стала собирать вещи. Никогда ей не удавалось ничего собрать, да она и не стремилась, и теперь все пожитки уместились в один чемодан. Долго вертела она в руках четки, подаренные ей доктором Крейлом на Марди Гра, раздумывая, брать ли их. При одном прикосновении к бусинкам на синей ленте вспоминалось ей соприкосновение их рук, радость того момента, когда они устремились друг к другу сквозь толпу. Воспоминание причиняло боль, острую, как та, от которой она спасалась, читая "Балладу Редингской тюрьмы". Но если оставить это воспоминание здесь — не станет ли ее жизнь пуста? И Долли, благоговейно поцеловав четки, положила их к прочим вещам.

Настала пора уходить. Долли набросала записку для Одри, положила вместе с деньгами на стол в гостиной. В последний раз взглянула на эту комнату, всю в веерах и открытках, амулетах и фотографиях; комнату, где колышутся от ветра кисейные занавески, а из окна доносится перезвон цветных бус. Таким был ее дом в эти полгода. Каким будет следующий, когда она вновь покинет Луисвилль?

Ключи Долли оставила у соседей. Добираясь до вокзала, она оглядывалась, прощаясь с Новым Орлеаном, его огнями и карнавалами, болотными парами и ведьмами, рыцарями и чудовищами. В сущности, она провела здесь чудеснейшие полгода: узнала любовь и вступила в борьбу.

Она помнила, как приехала сюда больная, полумертвая от усталости. Теперь шаги ее были легки, тело полно сил, душа трепетала в предвкушении новой жизни. Какой будет эта жизнь? Кем Долли все-таки станет?

Опыт попадал в ее душу, как песчинки в раковину, и становился сверкающим жемчугом, который она хотела бы рассыпать перед целым миром. Она мечтала сейчас, чтобы все на свете увидели парижскую улыбку Одри и умный, недоверчивый взгляд Старой Бет, ощутили вольный соленый ветер в крови Гектора и отчаянное горе тех, кто потерял близких на "Титанике". Но где это сделать, как не на сцене?

Долли поняла вдруг: прав был Гай. Фейерверк не погас в ней. Она не может быть никем, кроме актрисы; только тогда она счастлива, когда дарит всем чужую жизнь, которую проживает сама. Но и за счастье нельзя платить достоинством. Как бы ей совместить призвание с самоуважением?

Между тем она уже приблизилась к вагону. Кондуктор помог ей, подняв чемодан. Долли решительно взобралась по ступенькам. Она сделает правильный выбор, она согнет жизнь под себя. Главное — не бояться.

Напротив ее места какой-то мужчина, похожий на итальянца, читал газету — как с удивлением поняла Долли, приглядевшись, одну из нью-йоркских. Очередная страница свесилась, и Долли машинально прищурилась, читая размещенные там объявления о помолвках. "Джеральд Баттлер, сын Дж.П. Баттлера, и мисс Дороти Калверт..." Долли сдержала смешок. Получается, Джерри кончил столь же трагически, как Феб де Шатопер⁽¹⁾.

Что ж, пусть идет своим путем. А Колибри должна следовать за Солнцем.

1) Долли перефразировала цитату из романа В. Гюго "Собор Парижской Богоматери": "Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился". (с)

Вернуться к тексту