Седьмая попытка (джен)

Вид открывался живописный: небольшой заснеженный городок, овитый блестящей траурной лентой реки, с крыши торгового центра был виден как на ладони. В лучах заходящего солнца блестела золотом маковка церкви, вечно живущий Ленин на площади ободряюще улыбался, указывая пальцем куда-то «в светлое будущее»⁽¹⁾.

Виталик глубоко вдохнул холодный ноябрьский воздух и во всю мощь лёгких пропел:

— С головы сорвал ветер мой колпак,

Я хотел любви, но вышло всё не так,

Знаю я, ничего в жизни не вернуть

И теперь у меня один лишь только путь…

Разбежавшись, Виталик сиганул вниз, в пустую пугающую неизвестность, чтобы… отделаться лёгким испугом, сломанной ногой, операцией и тремя месяцами в гипсе.

«Шесть неудачных попыток, а она так и не перезвонила», — подумал он, осознав, что в мире живых ему придётся задержаться.

Даша ушла из его квартиры полгода назад, громко хлопнув дверью и оставив после себя лишь старую зубную щётку в ванной. Тем не менее, убираться прочь из Виталиковой головы она не спешила, прочно обосновавшись там среди вороха старых воспоминаний и мыслей о том, что отдельно взятая человеческая жизнь — не очень-то и нужная во вселенском хозяйстве штука.

«Мой тридцать первый день без тебя. Перезвони, пожалуйста», — писал он ей везде, где ещё не был заблокирован, невольно размазывая кровь по экрану. Острая бритва легко обрезала тонкие голубые веточки вен, Горшок орал из колонок:

— Разбежавшись, прыгну со скалы,

Вот я был и вот меня не стало...

Постепенно сознание уплывало, погружаясь в темноту и безысходность. «Вот теперь действительно «выхода нет», — успел подумать Виталик, прежде чем окончательно отключиться.

— И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймёшь, кого ты потеряла.

Ни черта она не поняла. Ни звонка, ни сообщения. Ни адского котла, ни райских кущ. Виталика нашли, спасли, перевязали и заставили дать обещание никогда ни в коем случае больше так не делать. Которое он благополучно нарушил спустя всего лишь две недели.

На этот раз были таблетки, потом — две лопнувшие петли и снова таблетки. Но смерть, по-видимому, не желала принимать Виталика в свои радушные объятия. Судьба, вопреки всем законам мироздания и логики, отняв у него любимую девушку и всякое желание открывать глаза по утрам, решила почему-то заодно и лишить его возможности свести с жизнью счёты.

— Какой смысл быть бессмертным, если ты не можешь быть счастливым, — объяснял он Даше, улыбающейся ему с заставки телефона, когда вылазка на крышу не дала нужных результатов. На место апатии постепенно пришла злость — да как так-то! Он ведь всё уже решил — и записку несколько раз переписал, и кота в добрые руки пристроил, и коллекцию виниловых пластинок раздал друзьям. И если уж при рождении на свет его мнения по этому поводу никто не спрашивал, то уж хоть в смерти у человека должна же быть какая-то свобода выбора!

Раду он нашёл в Интернете. Когда-то она училась с Виталиком в параллельном классе, и звали её в те времена просто Вероникой. После девятого класса Рада ушла учиться в железнодорожный лицей на проводницу, но выучилась почему-то на профессионального таролога, астролога, нумеролога и родолога.

— Сглазами я не занимаюсь, — хлопнула густо накрашенными ресницами она, услышав о том, что Виталика «прокляла бывшая». — Но вот по твоей натальной карте…

— К чёрту карты, — отмахнулся Виталик. — Объясни мне, почему я никак не могу выпилиться?

По мере его рассказа лицо Рады вытягивалось всё сильнее. В голубых глазах то и дело мелькала опаска. И всё же, даже если Рада и считала его законченным психом, сообщать ему об этом она пока не спешила.

— Знаешь… — вежливо начала она, выслушав всю историю до конца. — Мне кажется, тебе стоит заканчивать с твоими… экспериментами. Сколько раз, говоришь, ты пробовал? Шесть? Седьмой ведь будет последним…

— Почему именно седьмой? — полюбопытствовал Виталик.

— Ну… Не буду грузить тебя теоретической нумерологией… Просто подумай — семь лепестков у цветика-семицветика. Семь крестражей у Воландеморта. Семь цветов радуги, семь нот, видимых планет и дней недели… Ну, или хотя бы потому, что такой фантастический, не поддающийся никакому разумному объяснению кредит божественного доверия к твоей скромной персоне рано или поздно уже должен, наконец, закончиться!

— Всего одна жизнь… Мало, — заметил Виталик.

— Вот правду говорят, что Бог дураков любит, — Рада всплеснула руками. — У других, что ли, больше?

Виталик горько усмехнулся. Он и в самом начале не очень-то просил кого-то его спасать. Был твёрдо уверен в своём решении. Всё, что его волновало, это реакция Даши. Которая за эти полгода так и не перезвонила. К собственному удивлению, Виталик заметил, что по прошествии некоторого времени его это уже и не столь огорчает. Нет, рана в его душе, оставленная её предательством, всё ещё была свежей и так и тянула поковыряться в ней пальцем. Но… А если бы позвонила, что бы он ей сказал? «И тогда себя возненавидишь ты, лишь осознав, кого ты потеряла?»

— Дурак ты, — проворчала Рада, собирая карты и всем своим видом показывая, что не намерена больше тратить на него ни минуты своего драгоценного времени. На Дашу она была ничуть не похожа — ни волосами, ни ростом, ни фигурой — но вот тон её голоса…

Виталик вдруг явственно представил Дашу, кидающую одинокую алую розу на его укрытую снегом могилу.

— Дурак ты, — проговорила бы она, а потом развернулась и ушла бы прочь с кладбища, стуча каблуками.

Точно так же, как полгода назад ушла из его жизни.

«Но я ведь уже отдал кота и пластинки. Написал записку, в конце концов», — уговаривал Виталик сам себя. Осознание того, что у него, возможно, остался всего лишь один, седьмой лепесток, поколебало его намерения.

«С чего бы ей себя возненавидеть, — закралась в голову здравая мысль. — Уж скорее, она ещё больше возненавидит тебя… Хотя куда уж больше».

Через пару дней будет март, и он снова проснётся в своей постели. Один, несчастливый и неотомщённый. И всё-таки живой.

— Да к чертям собачьим всё это! — прошипел он, выпуская наружу злость и обиду, выныривая на поверхность из тягучего болота отчаяния. Саднящая в груди боль никуда не делась. Но Виталик, пожалуй, больше не был готов жертвовать собственной единственной жизнью просто ради того, чтобы кого-то наказать и доказать кому-то что-то. Научиться жить без неё, точно так же, как она давно научилась жить без него, будет, в конце концов, лучшей местью…

Дашина зубная щётка отправилась в мусорное ведро. Прохладный душ приятно гладил тело, унося всё отжившее, отболевшее, отмершее по канализационным трубам. Виталик подставил воде лицо и громко, с наслаждением запел:

— Гордо скину плащ, в даль направлю взор —

Может она ждёт? Вряд ли, это вздор!

И издав дикий крик, камнем брошусь вниз —

Это моей жизни заключительный каприз.

1) Когда автор был ещё очень юн, он спросил у бабушки, куда пальцем показывает Ленин на площади. «В светлое будущее», — ответила она. Автор тогда так и не понял, как можно пальцем показывать в будущее, но спорить не стал.

Вернуться к тексту