Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Ну почему я опять такая жирная! — жаловалась ламия-дочь своей матери. — Бока свисают, некрасиво!
— Дорогая дочь, — строго сказала ламия-мать своей дочери. — Во-первых, ты не жирная, у тебя пышные формы…
— Эвфемизм! — перебила дочь.
— Во-вторых, ты уже почти взрослая, тебе надо научиться любить своё тело таким, какое оно есть, и не поддаваться на пропаганду нереалистичных ожиданий, — не дала сбить себя с толку мать.
— Нереалистичных! — воскликнула ламия-дочь. — Почему у Александры точёная фигурка…
— Александра — дриада, — вставила мать.
— …у Эвридики — пропорции античной богини…
— Эвридика — нимфа, — заметила мать.
— …а я — вот это вот?!! — голос дочери перешёл в шелестящий свист.
Ламия-мать вздохнула.
— Потому что, в-третьих, — сказала она, — ты, блин, змея, и питаешься раз в месяц. Конечно, ты после этого будешь более полной, чем обычно! Это, блин, особенность нашего вида! Иди, давай, причешись нормально, и не мучай мне мозги своей видовой дисморфофобией!
Когда земля покрывается первым слоем сухого снега, по дорогам клубами бледной пыли стелется позёмка, а по краю стекла начинает завивать свои завитушки иней, домовые Брыва и Крыва заваривают крепкий чай с мёдом и чабрецом и ждут в гости своего друга Зюзю(1).
Зюзя обычно приходит ночью. Зюзя стучит костяшками пальцев в окно, подбирает бороду, проходя через порог, и никогда не снимает шапку. Брыва и Крыва достают варенье из земляники, сыр и сухари. Пьют чай в молчании. Зюзя неразговорчивый, но это не значит, что с ним не интересно. Он отличный слушатель и художник.
Сначала Брыва и Крыва рассказывают, перебивая друг друга, обо всём, что случилось за весну, лето и осень; Зюзя одобрительно притопывает ногой, слушая их рассказы. Потом, мало-помалу — ночь длинная — истории исчерпываются, и домовые стихают под успокаивающим взглядом своего друга. Тогда Зюзя отдаёт им изрисованные узорами листы и начинает петь.
Песня его похожа на свист, на завывание ветра. В ней никогда не бывает слов, одни чувства — далёкий необъятный океан, ледяные горы и шёпот китов в глубине. Когда Зюзя заканчивает петь, чаю в самоваре остаётся на донышке — как раз выпить на дорогу, а домовые крепко спят.
Зюзя укрывает их одеялом и тихо выходит из избушки. Он зайдёт к своим любимым домовым на обратном пути, когда солнце будет клониться к весне — ведь у Брывы и Крывы самое вкусное земляничное варенье в этих краях!
1) Зюзя — персонаж белорусской мифологии, олицетворение зимней стужи.
Не знаешь, что спр-рашивать, так и не говор-ри ничего, м-может, ум-мным покажешься. Ну в смысле, “умеешь ли ты колдовать?“ Где ты неволшебного говорящего кота видел?!
Песни, говорят, я пою? Сказки рассказываю? Брешут. Я здесь не ради вашего удовольствия нахожусь, вообще-то, а для своего. Чтобы всякие вроде тебя не ходили и не докапывались. Да, много ходили. Да, надоело. Аж в лес от вас сбежал. Да, ещё когда человеком был. А ты думаешь, легко быть колдуном? Половина деревни хочет тебя сжечь, половина хочет носить на руках, и при этом все бегают к тебе со своими, в основном идиотскими, проблемами. У козы заворот кишок — колдун разберётся! Юноша намёки не понимает — колдун разберётся! Дед два дня лежит на печке и орёт — колдун разберётся! А я не врач и не психолог! Я исследователь!
Мряу. Достали. Нет, не помогу тебе, и не проси. Божечки-кошечки, ты ещё драться хочешь? Слушай, посиди-отдохни лучше. Ну что тебе от меня надо? Я просто котик. Мяу. Кормить не надо, гладить не дамся. Поручения не выполняю. Где ты видел кота, который выполняет поручения? Совсем дурак. Да, я сплю по восемнадцать часов в сутки. Настоящий исследователь должен спать минимум четыре часа днём и десять часов ночью, иначе мозги не варят. Котам это почему-то прощается, в отличие от людей. Ходишь себе по цепи, вызываешь умиление. Все красивым тебя называют, даже если ты слегка полноват. Удобно!
Ты как, остыл? Молодец. Ступай с богом. Нет, не помогу, даже не проси. У меня лапки. Я законченный эгоист. Кыш-кыш. Хоро всегошего.
Жил-был честный крестьянин Ганс, не тужил, честным трудом свой хлеб выращивал. Да повадился у него по полю ходить бильвиз(1), серпом на своём большом пальце колосья срезать, урожай отбирать своим колдовством.
— Плохо дело, — сказал Ганс, натыкаясь на обрезанные колосья. — Надо что-то решать, а то я так без хлеба останусь зимой.
И крепко задумался. Слышал он про пару способов избавиться от напасти — да только все они были рискованные. Поэтому пошёл он на рынок, купил перца жгучего и соли, посыпал ими колосья пшеницы, а меж хлебом посадил колючие розовые кусты.
И стал ждать, когда бильвиз на своё разбойное дело пойдёт.
На рассвете бильвиз вышел в поле. Ганс сразу узнал его по характерной шатающейся походке. Выбежал из дому — а тот уже весь в царапинах от шипов, соль с перцем въелись в кожу, чешется весь, остановиться не может.
— Эй, добрый человек! — крикнул ему Ганс. — Что стряслось-то с тобой?
— Да вот, — ответил бильвиз. — Чесотка напала, весь чешусь, перестать не могу. Не подсобишь, мил-чел? Спину бы мне почесал кто.
— Нет-нет, — сказал Ганс. — Эдак твоя чесотка и на меня перекинется. Давай ты лучше сам?
— Да как же я сам? — сказал бильвиз. — Трудно дотянуться! Руки коротки.
— Я слышал, — сказал Ганс, — у тебя на ноге есть палец с ногтём-серпом. Им-то наверняка дотянешься!
Попробовал бильвиз дотянуться ногой — и правда, хорошо вышло! Чешет себе спину, кожу в лоскуты разрезает, а с колосьев ему в раны соль с перцем попадают, отчего чешется он ещё сильнее.
— Ох, хорош твой совет, — крикнул бильвиз крестьянину, — да только что-то мне всё больнее и больнее становится, всё сильнее и сильнее чешусь!
— Не останавливайся, — посоветовал ему Ганс. — Скоро начешешься вволю, всё и пройдёт.
Так чесался-чесался бильвиз своим серпом, да и издох. Ганс его тело сжёг, а урожай его лучше прежнего стал.
1) Бильвиз (германская мифология) — то ли демон, то ли колдун, у которого на одной ноге вместо ногтя на большом пальце маленький серп, а сам он ходит и ворует урожай у честных крестьян с помощью своего колдовства.
А знаешь ли ты, почему все снежинки такие разные? А потому, что высоко-высоко в небе, там, где воздух превращается в эфир, живут сильфы. Это маленькие духи воздуха, которые почти никогда не спускаются к нам, и увидеть их почти невозможно, но если увидишь — это к большой удаче. Это они лепят снежинки, потому что это для них любимое дело, почти как вышивка для наших женщин; но сильфам не нужно ни есть, ни спать, ни заботиться о сохранении тепла, поэтому лепят они снежинки одну за одной, одну за одной, и могут совсем не отдыхать! А потом они сбрасывают их на землю, потому что очень им нравится следить за их полётом.
А каждый из сильфов и сильфид — настоящий художник, они никогда не повторяются, и у каждого — свой особенный стиль. Кто-то лепит мягкие, пушистые хлопья, кто-то — геометрические, угловатые узоры, кто-то — растительные орнаменты. Жалко, что большая часть снежинок тает, не долетая до земли!
Если долго-долго изучать снежинки, говорят, можно даже понять, кто из сильфов их сделал; но я не слышал, чтобы кто-то из людей достиг этого мастерства. Без увеличительного стекла это точно не выйдет!
Что, теперь ты хочешь на Рождество увеличительное стекло? И блокнот для зарисовок? Ну, дерзай. Может, ты и станешь первым смертным, постигшим искусство сильфов. Может быть, тогда и они о тебе узнают и унесут тебя на небо, чтобы показать тебе свои воздушные дворцы и облачные замки.
Три русалки(1) сидели под ветвями старого дуба, болтали ногами в неглубокой воде, смеялись своим тихим колокольчиковым смехом.
— Кабы я была человеком, — говорит одна русалка, — я бы побежала по полю в одной рубахе и прыгала через костёр. Скучаю по этим ощущениям. А теперь даже огонь не согреет мои холодные руки.
И она показала бледные зеленоватые руки с небольшими перепонками между тонких пальцев.
— Кабы я была человеком, — говорит вторая русалка, — я бы вскружила голову самому симпатичному молодцу в округе и обрела бы семейное счастье. А теперь даже самое горячее объятие не согреет моё холодное тело.
И она повела хрупкими плечами, с которых скатились жемчужины речной воды.
— Кабы я была человеком, — сказала третья русалка, — я бы пошла до ближайшей реки и утопилась. Вы чего, русалкой же быть гораздо веселее!
И взмахнула зелёными волосами.
Разулыбались её подруги, показали острые зубы, да и согласились, что русалками в принципе быть неплохо. По крайней мере, ни ты не пашешь, ни на тебе не пашут.
1) Примечание: русалки здесь не те, что с хвостом рыбы, а просто души утопших девушек.
Тельксиопа очень любила петь. Каждый вечер она взлетала на высокую скалу над мысом и пела, забыв обо всём. Сильный, прекрасный голос её далеко разносился над морем, очаровывая моряков, и гребцы быстрее взмахивали вёслами, стремясь приблизиться к источнику чудесного звука. Юная Тельксиопа пела, как никто, и в ночном воздухе её мелодии сплетались в тонкое кружево с ароматами свежей листвы и солёной воды.
— Может, пора ей сказать? — шептались старшие сирены. — Может, она уже достаточно взрослая, чтобы знать?
— Может, не стоит? Она же такая добрая… Она очень расстроится и, возможно, совсем перестанет петь.
— Если она перестанет петь, то зачахнет и умрёт, вот увидите.
— Но нельзя же вечно закрывать на это глаза? Или утаивать от неё правду…
— Хорошо, хорошо, мы обязательно скажем. Но давайте не сегодня? Сегодня она поёт особенно хорошо…
Юная сирена Тельксиопа пела и не знала о том, сколько под её любимой скалой погибло людей, очарованных её прекрасным, сильным, смертельно опасным голосом.
Blessed is the ignorance of youth.
Плачет влюблённая Хульдра(1), держа нож в руке. Что больше её страшит — боль или возможность быть отвергнутой? Потеря хвоста или потеря доверия любимого?
Видимо, второе, поэтому и заносит она свою руку, пытаясь отсечь неугодную часть тела одним движением. Но нож недостаточно острый, не способен пронзить и шкуру, и мясо, и кость, и мозг, и всё то же самое, но в обратном порядке. Кровь льётся на юбку, слёзы по щекам, но Хульдра полна решимости и снова поднимает своё орудие.
Но кто это останавливает её и покрывает её лицо поцелуями? Не мать, лицо которой Хульдра не помнит. Не отец, которого Хульдра никогда не знала. Не покровитель всех троллей, которого, вероятно, и не существует вовсе.
Это возлюбленный Хульдры сердцем почуял неладное и поспешил уберечь дорогую его сердцу девушку от беды.
И жили они насколько-то долго и насколько-то счастливо, и хоть Хульдра всё равно не перестала стесняться своего коровьего хвоста, больше она не пыталась его отрезать.
1) В скандинавской мифологии — представительница народа троллей, ничем не отличающаяся от обычной девушки, кроме коровьего хвоста, которого очень стесняется и старательно его прячет.
Тебе меду, или сгущённого молока, или цитат о жизни?
Человек-волк пчёл Медведко(1) не только был закалённым ясенем битвы, но и любил побаловаться кеннингами на досуге. Особенно любил он упражняться в речевых оборотах, обходя свою пасеку.
— Я чёрная овечка верхнего солёного озера, я вовсе не личность, наделённая свободой воли, которая не может просто так подчиниться дуновению ветра; то есть, может, конечно, но тогда зачем это все, лучше бы быть оной овечкой или хотя бы плюшевым медведем на синем воздушном шарике, — говорил он, косолапо подходя к первому улью. Пчёлы жужжали на него, но толстая шкура надёжно защищала его от укусов, поэтому он не боялся.
— В этой жизни ты либо король лесов и вожак многоногой стаи, либо не волк, — многомудро заметил Медведко у второго улья. Пчёлы определённо были не волками и жужжали на него укоризненно.
— Господь Бог, как Раб Твой хорош, какой я шерстяной ноговскормленный хищник! Как мощны мои огромные звереруки!
Третий улей зиял своими лётками, точно глазами в приступе внезапного антропоморфизма.
— Санитар леса молчит и делает своё дело, когда недостойные бесед со слонами брешут, — сказал Медведко, когда соседская шавка тяфкнула на него из-за забора. Она тут же заткнулась и забилась в угол за конурой.
Сладколипкие соты из четвёртого улья легли в дубовую миску. Медведко ухмыльнулся клыкастой ухмылкой и сказал:
— Ауф. Видерзейн.
1) Богатырь из сербских сказаний, способный обращаться в медведя. Или полумедведь. Или просто обладающий силой медведя.
Жила-была белая волчица. Случилось так, что ждала она волчат; но всё никак не щенилась, целых две недели лишних проходила с животом. А разродилась — не три волчонка, не пять, не семь, а только один, зато крупный, с длинной пастью. “Богатырь будет”, — решила белая волчица.
Волчонок рос быстро, как на дрожжах. В три месяца он перерос свою мать — а она была не из мелких ростом.
— Смотри у меня, — говорила она, смеясь. — Ты скоро таким огромным станешь, что солнце и луну проглотишь.
Хохури(1) — а звали волчонка именно так — подумал: “Надо попробовать”. Иначе зачем они там светят? В темноте гораздо лучше. В темноте у мамы глаза как звёзды сияют. И стал он прыгать и пытаться схватить своей пастью днём солнце, а луну — ночью.
Прыгает, щёлкает зубами, но ничего у него не получается. Тогда он подумал: “Надо подрасти ещё”. И начал расти. Охотился вместе с белой волчицей, потом вместе со стаей, потом отдельно. Когда спина его доросла до макушек деревьев, попробовал он ещё раз проглотить луну и проглотить солнце.
Прыгает, щёлкает зубами, но ничего у него не получается. Тогда он подумал: “Видимо, я вырос недостаточно”. Ушёл далеко на север, где, по преданиям, ходят ещё гигантские шерстяные олени, и питался ими, пока не достал головой до неба.
Прыгнул он тогда — и сорвался лапами с земли, полетел. Щёлкнул зубами — и россыпь звёзд покатилась по его шкуре. “Ну, теперь-то я точно смогу проглотить луну и проглотить солнце”, — решил он, и стал подниматься всё выше и выше.
Но пока он поднимался, он становился всё больше и больше, плоть его истончалась, становилась прозрачнее, пока не оказался он высоко в небе и не превратился в созвездие Волка. А солнце и луну проглотить так и не смог, хотя, говорят, пытается до сих пор.
1) Карачаево-балкарская мифология.
Великий Змей (о четыре лапы, два хвоста и три головы) и друг его Виткуль(1) (с двумя длинными белыми рогами, шерстяным хоботом и рыбьим хвостом) как-то решили создать мир. Землю принёс Змей из своих садов, Виткуль пожертвовал волосы, из которых они сплели деревья, Змей набросал горы, Виткуль вытоптал долины и реки. Наконец, Змей слепил из глины зверей, птиц и людей, а Виткуль вдохнул в них жизнь.
Обрадовались они своему творению и решили, что это хорошо.
Но как-то раз, множество лет спустя они обнаружили, что куда бы они ни направили свой путь — там люди, и люди эти отнюдь не рады их видеть, встречают их копьями и стрелами. Пригорюнирись Змей и Виткуль и решили проучить строптивый народ.
Договорились так: Змей пойдёт уничтожать человечество с юга, а Виткуль с севера, и там, где они встретятся, оттуда и пойдёт новый род людской.
Да только забыли они, что вложили в головы людям хитроумие, храбрость и изобретательность, а так же огромную волю к жизни.
Змей нашёл свою смерть от руки героя на белом коне, который верил, что спасает принцессу, и не знал, что всё человечество; а также, говорят, он совершил этот подвиг уже после своей смерти, ибо был святым.
Виткуль же на своём пути утоптал великолепные леса, коими раньше была переполнена тундра, и делал это так шумно и так долго, что люди в страхе бежали от него, и никого он не смог изничтожить. Но он разрушил их дома и распугал стада, поэтому они были злы на него, и позвали себе на помощь могучего колдуна-шамана.
Шаман вышел против Виткуля один, пешком. Голову его венчали рога оленя, в руках был бубен из оленьей кожи, а бил он в него колотушкой красного дерева с золотой рукоятью. Нахмурился шаман, увидев приближающегося Виткуля, ударил в бубен один раз.
Виткуль провалился по колено в землю, но не остановился.
Сдвинул брови сильнее шаман, поджал губы и ударил два раза.
Виткуль провалился в землю по плечи, но не остановился.
Тогда шаман крикнул орлиным криком, сжал губы в ниточку и сдвинул брови так, что они слились воедино. Три раза ударил он колотушкой в бубен, и в последний удар вложил столько силы, что бубен порвался, а шаман упал на колени.
Виткуль провалился под землю полностью, попытался пошевелиться, но только издох от натуги.
С тех пор дети Виткуля живут под землёй, а потомки шамана закрашивают углём промежуток между бровями.
1) У народов севера есть мифы, связанные со случайно находимыми ими замёрзшими останками мамонтов. Виткуль, собственно, оттуда и происходит.
Ногай-птица(1) — тварь огромная, перьями железными покрытая, о четыре когтистых лапы, в каждой из которых может она унести по барану, отчего и разоряет стада честных людей она со страшной скоростью. Когда она летит — поднимается ветер и гнутся деревья. Говорят, служили они раньше посланниками Перуна, но так они ему надоели своею неуклюжестью, что он их прогнал.
Одна такая завелась некогда в наших краях. Что ни вечер, пастухи недосчитываются двух-трёх баранов или одного вола, и деревья помятые лежат. Стали они следить за стадами посменно, глаз не спускать, и увидели крылатого вора. Попытались отпугнуть его камнями — да Ногай-птице хоть бы хны! Она их не заметила даже.
Легли тогда добры молодцы с луками в засаду. Только тварь подлетела, обрушили на неё поток стрел. Но Ногай-птица взмахнула крылом, и все стрелы с луками поломались пополам, и добры молодцы вернулись с позором.
Вечером собралась вся деревня на совет: что делать-то с энтой гадиной, нельзя ж её просто кормить из наших стад, покуда последняя животинка не будет съедена. Тогда поднялась Василиса Премудрая и сказала: дайте мне шесть молодцов и двух плотников, глядишь, к утру я что-нибудь и придумаю.
С недоверием отнесся староста к её словам, но ничего лучше у него всё равно не было, поэтому поручил он Василисе пару плотников и шесть молодцев, да и лёг спать с тревогою в душе.
Наутро плотники вынесли в поле огромный лук в три сажени и два осиновых дрына по локтю в диаметре, каждый заточен так, что кончиком можно было бы в зубах ковыряться. Прилетела Ногай-птица, закружила низко над полем, выбирая добычу — Василиса дала команду стрелять. Шесть молодцев с потугами натянули тетиву этого огромного лука, и как всадили один дрын в крыло гадине, а второй прямо под рёбра!
Закричала Ногай-птица страшным голосом, да и убралась подобру-поздорову. Может, наши осины ей и не смертельны, но храбростью эти твари никогда не отличались, и больше в этих краях её не видели, и стада наши с тех пор только плодились и преумножались.
1) Славянская мифология.
На далёком севере живёт лисичка-туликетту(1), с таким огнём в сердце, что летом ей слишком жарко и она прячется от солнца под землёй, где спит, подобно медведям, в своей берлоге. А в длинную зимнюю ночь она выходит на охоту, и горе тем зайцам, которые засмотрятся на огни, которые она выбивает из своего хвоста, когда бежит и бьёт им по кустам!
Как-то раз встретились туликетту и солнечный заяц, заяц светится тёплым золотым светом, туликетту холодным серебряным. Решили они поспорить, кто быстрее. Заяц прыг-прыг — то тут, то там появляется, и движение его невозможно увидеть глазу. Лисичка же разбежалась, как прыгнула в небо — и среди звёзд всё засияло голубым и зелёным. “Ты, говорит, зайчик, только в одном месте появиться можешь, а я — сразу во всех”. И щёлкнула зубами — попыталась его поймать и съесть.
Но зайчик был не дурак и сразу же упрыгал далеко-далеко. А догнать его туликетту всё равно не может, даже если серебристые огни во всё небо горят.
1) Финская мифология.
 |
|
|
Прелестные истории. С большим удовольствием прочитала ♥️
|
|
 |
Aru Kotsunoавтор
|
|
ONeya
Спасибо тебе за все твои отзывы) 1 |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу