Песнь моря (джен)

Арвен ненавидела море. Оно было огромным, серым и безрадостным, оно забирало её родных и близких, а главное — все вокруг считали естественным и само собой разумеющимся его любить. Ни у кого не было и толики сомнения в том, что рано или поздно они все снимутся с места, построят длинные корабли, похожие на птиц, и уплывут далеко-далеко, за горизонт и ещё дальше.

И ни у кого не было и толики сомнения в том, что Арвен уплывёт вместе с ними.

Арвен коснулась цветка лилии в отцовском саду. Тот распахнул лепестки, потянулся своей белизной к её руке, то ли ласкаясь, как дитя, то ли желая посостязаться с ней в нежности. “Самое ужасное, — думала Ундомиэль, — это то, что я и сама не сомневаюсь в том, что море заберёт и меня тоже”.

Злость и бессилие окатили её. Она, не задумываясь о том, что делает, провела ногтем большого пальца по мякоти белого лепестка; тот послушно смялся, серая царапина пролегла от края до края. Неспособный более сохранять форму, он повесил свой розоватый кончик молчаливым свидетельством необоснованной жестокости; но Арвен, рассердившись на себя за свою минутную слабость, схватила цветок ладонью, порывисто смяла, сорвала и, придерживая длинные шёлковые юбки второй рукой, поспешила прочь, к галерее у водопада.

Бледные мраморные колонны приветствовали её молча; только мягкое эхо шагов в бархатных туфлях отражалось от сводчатого, покрытого нервюрами потолка. Арвен забралась с ногами на увитую плющом балюстраду, обхватила колонну рукой, наклонилась над ручьём: раз, полетел лепесток, два, лепесток, три, четыре…

Шестой лепесток, покрытый рыжей пыльцой, коснулся водной глади, был подхвачен волной, заскользил, закувыркался. Арвен безразлично проводила его взглядом. Журчание ручья успокаивало её — но вместе с тем она знала, что он несёт свои воды к морю. Всё — к морю. Всегда — к морю.

Ненависть.

Глупые, глупые эльфийские юнцы, сравнивавшие её глаза с зимним морем! То, что казалось им изысканным комплиментом, для неё было почти как плевок в лицо. Сколько времени она провела перед зеркалом, пытаясь разглядеть в серых безрадостных радужках ненавистное море! Сколько слёз пролила, когда ей это удавалось! Но теперь эти колючие слова ей не страшны. Галадриэль рассказала ей, что мужчины почти никогда не имеют в виду того, что говорят. Что комплимент — это преувеличение, метафора, образ; и если они считают море красивым — это их вина. Арвен гордо приосанилась: конечно, их, не её!

Но некоторые слова, увы, ранили её сердце тем сильнее, что она знала — это чистая правда. Элладан с Элрохиром пронеслись двумя вихрями мимо неё, коснулись каждый её руки — один тронул левую, второй мягко сжал правую, — прошептали:

— Galu, Arwen! Ci maer? Naneth… ⁽¹⁾

Последнее слово застыло на их губах, обернулось неразборчивым вздохом ветра, но Арвен не нужно было слышать, чтобы знать. Вот уже три века ⁽²⁾ они ищут в ней черты ушедшей за море Келебриан, и вот уже три века, как в их глазах соединяются образы матери и сестры. Порой Арвен кажется, что они уже и не отличают одну от другой, и если их спросят: тоскуете ли вы по вашей матери? — они удивятся и ответят: с чего бы нам тосковать, она же прямо здесь, перед нами?

И всё же они избегают называть её мамой вслух… равно как и сравнивать их черты. Такое себе позволяет только отец.

Близнецы заметили, что их сестра не в настроении разговаривать, и покинули её; серо-голубые плащи крыльями развевались за их плечами. Арвен любила их; любила пассивно, безусловно, надёжно, прохладно; восхищалась их жизнелюбием, волей, силой, взаимопониманием. Она не находила в себе возможности на них злиться или обижаться. Она понимала их боль: как ей самой хотелось, чтобы мама не покидала их! Как вздрагивала, узнавая её в смутных отражениях воды и стекла! Как плакала ночами, надеясь, что однажды, однажды Келебриан вернётся к ним, и всё снова будет как прежде…

Но из-за моря не возвращаются. Поэтому Арвен его ненавидела всей душой.

Она села на балюстраду, подобрала ноги, прижала колени к груди и сложила на них подбородок. Чёрные волосы, рифмуясь с ручьём, волнами легли на её грудь и плечи, подол цвета ночного неба повис, едва не касаясь земли.

Элронд… Как описать чувства, которые Арвен испытывала к отцу? Страх, гордость, привязанность… Любовь? Когда-то, возможно. Теперь она уже не была уверена. Её пугала жёсткость, проникшая в глаза и жесты Элронда после ухода матери. Её страшили интонации, с которыми он к ней всегда обращался. Он как будто не оставлял ей выбора, никогда не оставлял выбора. “Ты дочь своей матери, Арвен. Моя дочь. Дитя эльфов”. У эльфов никогда не было выбора, никогда! Так почему же её друзья и братья как будто бы всем довольны?

Арвен забарабанила пальцами по каменным перилам. Это было высшее проявление раздражения, которое она себе позволяла. Отец! Как мог он со всей серьёзностью вести себя так, будто всё знает, будто всё понимает? Будто видел будущее собственными глазами! “Когда-нибудь и мы уплывём за море, к маме… Знаешь, у тебя её глаза”. Арвен знала. Знала! Глаза, волосы, пухловатые, искусанные от волнения губы, узкие ступни, нежные плечи. Отец тоже видел в ней исключительно её мать, и не хотел, отчаянно не хотел её от себя отпускать. Кто знает — может, он не столько хотел держать её рядом с собой, сколько панически боялся, что стоит ему спустить с неё глаза, как она повторит судьбу Келебриан, на которую так похожа. Но, так или иначе, Арвен не могла, просто не могла простить ему, что он позволяет этим эмоциям себя контролировать — и в результате контролирует её.

— Море сравнивают со свободой… — прошептала Арвен. — Я же вижу в нём только смерть.

Вздохнув, Арвен закрыла глаза. Она не хотела умирать. Не хотела умирать, толком не пожив — ведь разве может считаться жизнью её существование в форме бледной тени былых эпох? То ли дело Галадриэль! Её сила, её властность, её характер были желанной, но, увы, недостижимой мечтой Арвен. Она завидовала; чёрная, ядовитая зависть отравляла ей воздух в чертогах её бабушки, и всё же в этом яде было больше искреннего восхищения, чем желания принизить достоинства легендарной эльфийки. Но Галадриэль была настоящей нолдо — решительной, упрямой, ни перед чем не останавливающейся. Галадриэль могла состязаться с мужчинами на их поприще. Она могла делать то, что хочет, и как хочет. Арвен же была нежной и трепетной, и одна только мысль о том, что её с кем-то будут сравнивать, повергала её в ужас. И, как назло, все окружающие только и делали, что сравнивали её: с матерью, с бабушкой, с Лютиэн…

О, Лютиэн! Ещё одна легенда, ныне канувшая в небытие. Ещё одна легенда, с которой Арвен никогда не сравнится. Ещё одна дальняя родственница. Лютиэн была смелой, а голос её — мощным и ярким. Арвен всегда говорила полушёпотом, а петь во весь голос стеснялась. Лютиэн была счастьем, Утренней Звездой — Арвен печалью и Звездой Вечерней. Когда-то ей льстило, что её сравнивают с первой красавицей среди эльфиек; потом надоело; потом стало тошно. Сравнивающие не могут не замечать, приходило ей в голову, что я недостаточно хороша: слишком бледна, слишком тиха, слишком безжизненна. Лютиэн была как птица, которую невозможно удержать в руках, если она сама не согласится в них оставаться; себя же Арвен сравнивала с хрупким кристаллом в драгоценной оправе — и никуда, никуда из этой клетки не деться.

Мимо неё с хрустальным смехом пронеслась стайка юных эльфиек. “Ундомиэль! Ундомиэль!” — прошелестели их голоса, миновав её.

— Рядом со мной всё замирает и затихает, — сказала себе Арвен. — Рядом со мной всё становится чуть мертвее, чем было.

Возможно, именно это и роднит её с ненавистным морем?

“Хуже всего то, — подумала Арвен, свесив ноги с перил и аккуратно опускаясь на пол, — что, кроме того, что я напоминаю маму и Лютиэн, кроме того, что я дочь своего отца и внучка моей бабушки, у меня нет ничего своего”.

“Что у меня совсем нет характера, — падали каплями мысли в её голове. — И если даже я сама его в себе не нахожу, как я могу требовать от остальных, чтобы они его во мне видели?”

Арвен распрямилась, поправила волосы. Если её хрупкая красота — всё, что у неё есть, почему бы не поддерживать хотя бы её? Вечно печальный взгляд из-под длинных ресниц, болезненно-алый румянец на нервно-бледных щеках. И только осанка — ровная, несгибаемая — и гордо расправленные плечи выдавали в ней королевскую кровь.

Её ухо поймало шум приближающихся шагов.

“Это не наш, — подумала она с толикой удивления, частично вынырнув из глубины своих мыслей. — Обувь мягкая, эльфийская, а шаг слишком грубый”.

Она пожелала увидеть этого незнакомца и вышла из тени ему навстречу. Солнце зайчиками заиграло в волнах её волос, рассыпалось бриллиантами по платью. Не успев привыкнуть к яркому свету, она сначала услышала восхищённый вздох тут же остановившегося мужчины, и только потом смогла его разглядеть. Молод, неприлично молод, длинные, до плеч, волосы с трудом удерживаются кожаным ремешком на лбу; одежды эльфийские, в цветах её отца, а над губой — грубоватый чёрный пушок…

“Человек! Откуда здесь человек?!” — воскликнула бы Арвен, если бы не была собой. Но она была всего лишь собой, поэтому только изумлённо затрепетала ресницами. Они стояли с минуту, молча разглядывая друг друга, линия его челюсти, плечи, ладони, покрытые мозолями от постоянных тренировок — всё интересовало Арвен в этом человеке, так внезапно разрушившем мирное течение её будней, стоило ей вернуться от Галадриэли под отцовское крыло… Но пока она стояла, словно остолбенев, он, как если бы не веря своим глазам, протянул к ней руку, и по его губам Арвен прочла ненавистное: Лютиэн…

“Что ж, по крайней мере ты был достаточно образован, чтобы знать, кто она такая!” — зло кусая губы, думала Арвен и быстрым шагом летела по галерее, лишь бы не видеть, не оборачиваться, не думать… Как он посмел! Как он мог! Почему даже люди не могут видеть в ней отдельную личность?!

Но буря постепенно улеглась в её душе, клокочущая ярость которой никогда не умела пробиться через толстые стены оберегающего её льда. Она позволила себе вернуться мыслями к незнакомцу. Она вспомнила, да, отец о нём что-то писал… Читая, она не обратила на это внимания, потому что это были не те слова, которые ей хотелось услышать больше всего, но ведь вспомнилось же. Человек… это что-то новое. Что-то интересное. Это слово отдавалось вкусом свободы на языке, свободы, от которой её отец отказался. А что, если?..

— Во мне есть кровь эдайн и — следовательно — выбор. Отец, ты сделал свой выбор, но это не значит, что я не могу сделать свой, — прошептала Арвен. Да, это был её шанс. Она не может помочь себе своими руками — но почему бы не сделать это чужими? Она ни на секунду не сомневалась в том, что незнакомец уже влюблён в неё. От неё не требуется почти ничего больше — только не отвергать его. А потом, кто знает… возможно, она даже сможет его полюбить.

А если и нет — разве истинная свобода не стоит маленькой жертвы?

— Лютиэн, — повторила Арвен движение его губ. — Раз все меня называют второй Лютиэн, то так тому и быть. Судьба её не так уж и плоха. А ты, ты! Ты будешь моим Береном. Морю я не достанусь никогда!

И Арвен Ундомиэль — впервые за много лет — рассмеялась эльфийским колокольчиковым смехом.

Где-то далеко-далеко Галадриэль отошла от зеркала и в задумчивости произнесла:

— Бедное дитя, вынужденное прятать внутреннюю хрупкость за хрупкостью внешней, неестественной! Пусть хоть один выбор в её жизни будет по праву её.

Серое море безразлично накатывалось на берег. Оно любило всех эльфов вне зависимости от того, что они о нём думали.

1) Здравствуй, Арвен! Ты хорошо? Мама… (синд.)

Вернуться к тексту

2) Эльфийский век — дюжина дюжин лет.

Вернуться к тексту