Память отцов (джен)

Первой в спальню родителей вбежала Каролин. Генри знал, что так и будет — единственная девочка в семье характером пошла в него и обожала быть в первых рядах, что бы это ни значило. Сегодня, как и всегда при подобных торжественных оказиях, она подпрыгивала от нетерпения, но в ее ярком, пытливом взгляде Генри различил волнение. Пусть Каролин и была импульсивной и часто лезла на рожон, не думая о последствиях, она осознавала всю важность этого момента. И, быть может, даже понимала, сколь много тревог принесет им будущее, которому она пока еще не боялась смотреть прямо в глаза.

Вслед за сестрой в комнату вошли Джордж и Роберт, единоутробные братья, родившиеся с разницей в девять лет. Для переломных эпох такие вещи всегда имели судьбоносное значение. Роберту, названному в честь дедушки, недавно исполнилось десять. В отличие от родной сестры, он не был чрезмерно энергичен и уже научился самоконтролю и усидчивости — сказывалось влияние старшей кузины Сибил, его любимицы, которая, по мнению Генри, была способна приучить к дисциплине даже мартышку. Сегодня Роберту как никогда были нужны эти навыки. Он волновался больше Каролин, но вместе с этим держался достаточно боевито, если даже не воинственно. И Генри знал, что в нынешних обстоятельствах десятилетнего мальчика трудно было в этом винить.

Джорджу в августе должно было исполниться девятнадцать, но выглядел он старше. Они все выглядели старше, Генри следовало бы об этом помнить. Сыновья всегда уходили на войну молодыми — а Генри привык называть пасынка сыном и считал его родным, как и Каролин с Робертом. Но сегодня, когда Джордж зашел в спальню родителей в новой военной форме, одновременно радостный, смущенный и взволнованный, Генри неожиданно для самого себя лишился дара речи. Он был так похож на отца… В то мгновение будто стерлась граница между прошлым и настоящим, и перед ними предстал Мэтью Кроули — такой, каким он четверть века назад сам уходил на войну. Раньше Генри думал, что никогда не встречал первого мужа своей жены, но теперь память сама показала ему недостающий фрагмент воспоминаний, и он не сразу поверил в то, что увидел.

— Ох, Джордж, только посмотри на себя!.. — леди Мэри Талбот почти подошла к своему полувековому юбилею, но, как истинная аристократка, она давно научилась подчинять себе время. Она до сих пор сохранила идеальную царственную осанку, и, хотя уже давно отрастила волосы, расставшись с игривой модой середины двадцатых годов, в ней все еще можно было узнать ту решительную леди, что наперекор всем трудностям организовала идеальный прием королю Георгу V и его супруге. Сегодня, однако, ее хладнокровие дало трещину, когда она увидела старшего сына в новенькой форме, готового отправиться на фронт.

— Ты так похож на своего покойного отца… — печально покачав головой, она оглядела сына, проверяя, все ли было в порядке. — Не могу поверить, что все повторяется — какие идиоты все же эти политики! — ее глаза сверкнули.

— Не надо, мама, ты что, — Джордж мягко пожурил ее, взяв ее ладони в свои. Его голос по-прежнему звучал относительно высоко, и Генри подумал, что Мэтью, наверное, говорил так же — спокойно и доброжелательно, с каждым стараясь найти компромисс. — Мы не можем сидеть сложа руки, пока Гитлер подчиняет себе свободный мир.

— Дедушка тоже так считает, — поддержал брата Роберт. — Он говорит, что Чемберлен покрыл нашу страну позором, но Черчилль всех победит! — он торжественно взмахнул воображаемым мечом.

— Пореже бы ты слушал болтовню своего дедушки, — быстро смахнув со щеки тонкую слезу, леди Мэри взъерошила младшему сыну волосы, ища утешения в знакомом ласковом жесте. — Он уже позабыл, что такое война, и слишком пристрастился к радио. Что бы только сказал Карсон… — в ее голосе послышался упрек.

— Но все равно Роберт прав, — заметила Каролин. — Мы обязательно победим. Все так говорят.

— К сожалению, дорогая, не всегда то, что все говорят, является правдой, — Генри подошел к ним. — Но мы должны верить в победу. Все обязательно будет хорошо, — он положил ладонь на плечо Джорджа, и тот благодарно улыбнулся.

— Спасибо, отец, — он называл его так почти с самых первых дней повторного замужества леди Мэри. Мэтью умер в тот день, когда Джордж родился, и другого отца мальчик не знал, поэтому Генри не стал возражать против этого обращения.

— Мы все очень тобой гордимся, — он пожал ему руку, и лицо Джорджа окончательно просветлело. Генри знал, что в ближайшее время его покой омрачит еще не одно ненастье, и понимал, как важно было, чтобы эти последние дни дома перед отправкой на фронт прошли для него безоблачно и весело.

— А теперь марш на улицу, все трое, — выдержав приличествующую моменту паузу, скомандовал он детям. — Отдохните немного, вы это заслужили. Видит Бог, нам предстоит еще немало работы, но пока вам стоит подурачиться. Всем троим, — он многозначительно посмотрел на Джорджа.

— Так точно! — отсалютовал тот и вслед за Каролин и Робертом, вприпрыжку помчавшимися выполнять приказ отца, вышел из комнаты.

Как только они остались в одиночестве, леди Мэри спрятала лицо в ладонях и беспомощно опустилась на постель.

— Ох, Генри, я так боюсь… — она не плакала, но ее руки дрожали. — Если с ним что-нибудь случится, я не знаю, как я это вынесу…

— С ним все будет в порядке, — Генри сел рядом с женой и обнял ее за плечи. — Джордж вернется домой целым и невредимым, обещаю, — он поцеловал жену в голову.

— Как ты можешь это обещать? — опустив ладони, леди Мэри сердито на него посмотрела. — Это все пустые слова! Никто не знает, что может случиться с ними там — я сама на собственном опыте в этом убедилась!

— Конечно, — тихо согласился Генри. — Конечно, никто этого не знает. Но почему-то я чувствую, что с ним все будет хорошо. Такое со мной уже бывало — в прошлую войну я как-то…

Он вдруг замолчал. Прошлая война. Он ведь никогда не говорил о прошлой войне. Так уж повелось — другие ветераны со временем преодолевали этот «порог молчания» и начинали делиться своими воспоминаниями, и некоторых из них прорывало, так что они не могли остановиться и все говорили, говорили, говорили, а вот Генри Талбот молчал. И толком не мог объяснить, почему. К счастью, он не страдал посттравматическим расстройством и вообще был достаточно силен эмоционально, чтобы не вздрагивать при малейшем упоминании о той войне. Но почему-то он никогда о ней не говорил. Даже с самыми близкими людьми.

— Я как-то спросила об этом Мэтью, — сказала вдруг леди Мэри. Наверное, пятнадцать лет брака сделали свое дело, и она поняла, почему он замолчал. — Это было еще во время войны. Он пришел на ужин в Даунтон, и я была достаточно глупа и наивна, чтобы спросить у него, каково ему было там, во Франции. Ты знаешь, насколько тактичен и деликатен Джордж — Мэтью был таким же, и поэтому он не рассердился и даже постарался скрыть, насколько его опечалил мой неуместный вопрос. Но он так ничего и не рассказал. Никогда. И после того, как война окончилась, и после нашей свадьбы. Теперь я понимаю, почему.

Она замолчала, а Генри отпустил ее и встал, сам не зная почему. Ему вдруг показалось неправильным держать ее в объятиях в тот момент, когда она вспоминала своего первого мужа, когда в первый раз увидела в военной форме своего старшего сына, так похожего на покойного отца. Мэтью Кроули был хорошим человеком, настоящим джентльменом и человеком долга, который никогда не бежал от своих обязательств. Наверняка они с Генри подружились бы, если бы обстоятельства сложились иначе. Хотя… Кажется, сегодня Генри наконец-то вспомнил, что и без того имел право считать Мэтью своим другом.

— Мне нужно кое-что тебе показать, — он подошел к своей прикроватной тумбочке и взял оттуда шкатулку, в которой хранил несколько памятных вещиц. Открыв ее, он достал небольшую походную фляжку. Серого цвета, ничем не примечательная, она была довольно старой, и один из ее боков украшала вмятина, похожая на прогалину в леднике.

— Что это? — леди Мэри с непониманием посмотрела на мужа, когда он протянул ей фляжку.

— Реликвия, — сказал Генри. — Вещь, что спасла мне жизнь. И сегодня я вспомнил, кто ее мне подарил.

Это случилось на вокзале. Генри уже не помнил, в каком городе. За четыре года войны вся Франция слилась для него в единую размытую кляксу, состоящую из непрекращающегося шума, вездесущей грязи, отдаленных взрывов и запахов всех сортов, от немытого тела и ношенных две недели подряд носков, до разлагающихся тел и неубранных экскрементов. В ту ночь их перебрасывали на другой участок фронта, и вокруг него разворачивалось настоящее светопреставление: пронзительная ругань на французском и английском языках, стоны раненых и увечных солдат, брошенных на произвол судьбы, слоняющиеся туда-сюда люди, для которых снова не нашлось места и которым снова приходилось проводить время в изматывающем ожидании, потому что никто не сообразил заранее о них позаботиться. Генри, к тому времени уже уставший ругаться с тупыми французами и не менее тупыми соотечественниками, устроил своих людей на полу в одном из набитых битком залов ожидания (ему еще повезло — большинству других пришлось ютиться на свежем воздухе) и вышел на улицу, чтобы хоть на секунду прикрыть глаза и передохнуть. Отойдя подальше от здания вокзала, он остановился у соседнего дома и, опершись спиной о стену, практически сполз на землю.

Возможно, от усталости он тогда потерял сознание, а может быть, он просто заснул. Так или иначе, Генри пришел в себя спустя несколько минут: британский офицер, такой же потрепанный, как он, но, видимо, еще не совсем потерявший возможность соображать, раз он обеспокоился участью товарища, легонько тормошил его за плечо.

— Эй, приятель, ты в порядке?

— Я… — Генри хотел было сказать, что с ним все отлично, но все поплыло у него перед глазами, и слова так и не выстроились в связное предложение. — Неет… — заплетающимся языком все-таки произнес он. — Неет, я…

— Кажется, тебе надо поесть, — офицер (только потом Генри разглядел, что он был капитаном) помог ему подняться. — Пошли, здесь за углом есть столовая. Французы сказали, что на путях какой-то затор, так что в ближайшие два часа поезда точно не пойдут.

— Вот ведь… лягушатники, — слабо, но вполне четко выругался Генри, и офицер добродушно рассмеялся.

— Да уж, вкусы у них специфические, — согласился он. — Но сегодня мы лягушек есть не будем, обещаю.

Его соотечественник оказался прав — Генри надо было поесть. Когда миловидная официантка принесла им еду, он жадно набросился на незамысловатое угощение, и чем больше он ел, тем лучше ему становилось. Под конец его сознание совсем прояснилось, и, достав из кармана пачку сигарет, он с чувством поблагодарил своего спасителя.

— Кажется, я обязан вам жизнью, капитан…

— Мэтью Кроули, — тот рассмеялся. У него было открытое доброе лицо — таким людям нечего делать на войне, но именно они и становятся настоящими героями.

— Капитан Кроули, — кивнул Генри. Он зажег сигарету и, сделав затяжку, протянул ему руку: — Лейтенант Генри Талбот.

— Очень приятно, — Кроули ответил на рукопожатие. От сигареты, молча предложенной Генри, он отказался. — Давно вы здесь?

— Кажется, что уже всю жизнь, — он горько усмехнулся и откашлялся — сигареты на фронте были отвратительными. — Но если отвечать на ваш вопрос серьезно, то с последнего отпуска прошло месяца три.

— Значит, целая вечность, — понимающе кивнул Кроули и задумался. — А я вот недавно был дома. И теперь кажется, что только зря время потратил, — он виновато покачал головой, но Генри знал, что ему не за что было себя корить.

— Я вас понимаю, — негромко сказал он. — Когда находишься на фронте, больше всего хочешь очутиться дома, а когда возвращаешься в Англию, мечтаешь только о том, чтобы снова оказаться здесь и больше не видеть их скорбные сочувствующие физиономии.

Кроули усмехнулся, избегая смотреть ему в глаза.

— Не только в этом дело, — проговорил он. Генри видел, что внутри него происходила совсем незаметная душевная борьба. Мэтью Кроули был слишком порядочным офицером, чтобы вот так вот говорить о том, что могло вызвать неприятие или даже шок. Но Генри было не так-то легко шокировать, и, видимо, Мэтью это понял, потому что он все-таки посмотрел ему в глаза и с каким-то легким отчаянием, которое он попытался скрыть за напускной улыбкой, произнес:

— Дело в том, что иногда мне кажется, будто мы существуем в разных мирах. Есть фронт, а есть дом, и они имеют друг ко другу столь же мало отношения, сколь результаты последнего крикетного матча — к условиям жизни полярного медведя. И мне ясно, почему это происходит, но я все чаще спрашиваю себя: а что будет, когда война окончится? Смогут ли эти две реальности примириться между собой и дать нам тот мир, который не допустит повторения этого кошмара?

Генри не ответил. Это не был риторический вопрос, но у него и так все было написано на лице, и его ответ не нужно было облекать в слова. Он стряхнул пепел и посмотрел на собеседника.

— Я человек простой, капитан Кроули — философия мне не близка, — сказал он. — Так что на вашем месте я бы нашел себе дома какую-нибудь хорошую девушку и думал бы о том, как я к ней вернусь. А все остальное… — он пожал плечами. — Нравится нам это или нет, но это уже не наша забота. Нам остается лишь плыть по течению и оставаться самими собой. А все остальное приложится.

Мэтью выслушал его и почти рассмеялся.

— Ну вот, лейтенант — а говорили, что философия вам не близка. Вы напомнили мне одну мою знакомую леди: она тоже хочет казаться одним человеком, когда на самом деле является кем-то совершенно другим.

— Вот как? — Генри выгнул бровь. — А насколько хорошо вы знакомы с этой леди?

— Кажется, лейтенант Талбот, вы забываетесь, — шутливо пожурил его Мэтью и встал. — Боюсь, я вынужден вас покинуть. Пришел мой ординарец — наверное, на вокзале требуется мое присутствие, — он кивнул головой в сторону входной двери, где, действительно, топтался юный рядовой безобидного вида, который явно кого-то высматривал. — Рад был познакомиться, — он еще раз протянул руку, и Генри, поднявшись, ответил на рукопожатие. — Надеюсь, впредь вы будете помнить о необходимости питаться, хотя бы время от времени. Одними сигаретами сыт не будешь.

— Виноват, — усмехнулся Генри. — Раньше я питался еще и виски, но где-то потерял свою фляжку и до сих пор не нашел замену.

— Возьмите мою, — Мэтью достал из внутреннего кармана небольшую серую фляжку и протянул ее Генри. — К сожалению, почти пустая, но, я думаю, здесь вам ее наполнят.

— Спасибо, — Генри не ожидал такого поворота, но фляжку взял. — А вы уверены?..

— Уверен, — с улыбкой подтвердил Мэтью. — Моя матушка чрезмерно меня опекает, поэтому у меня всего в избытке, — он надел фуражку. — Удачи вам, лейтенант Талбот. Может быть, еще увидимся.

— Может быть, капитан Кроули.

Генри подошел к окну и посмотрел на лужайку за домом, где Каролин и Роберт играли в догонялки, а Джордж, все еще в своей военной форме, смеясь, наблюдал за ними. Леди Мэри, что так и держала в руках помятую фляжку, была белее бумаги.

— Ты никогда не говорил мне, что знал Мэтью… — прошептала она.

— Я забыл об этом, — Генри отвернулся от окна и с горечью посмотрел на жену. — Точнее, я забыл имя и звание того офицера. И понял, что это был Мэтью, только когда увидел Джорджа в военной форме. Ты права — он его копия.

— Но… Но ты сказал, что эта фляжка спасла тебе жизнь?

— Верно, — он помолчал, а затем подошел к ней и сел рядом. — Ты ведь знаешь, что я был ранен.

— Да. В предплечье, кажется, — леди Мэри звучала не слишком уверенно — он и об этом с ней не говорил.

— Вот именно, — Генри невесело усмехнулся. — И все благодаря этой фляжке. Видишь вмятину? Ее оставила пуля. Отскочив, она сменила траекторию и попала в руку. Если бы у меня в кармане не оказалось этой фляжки, я был бы мертв.

— О Боже… — проронила леди Мэри. Она нечасто обращалась к Богу, и подобные слова из ее уст красноречиво свидетельствовали о том, насколько сильно подействовала на нее эта история.

— Отдай ее Джорджу, — сказал Генри. — Я знаю, это суеверие, но она принадлежала его отцу, и я думаю, что она принесет ему удачу. Он вернется с этой войны, Мэри. Так же, как Мэтью и я вернулись с предыдущей.

Леди Мэри еще раз посмотрела на фляжку. Бережно провела кончиком указательного пальца по вмятине, а затем мягко вложила ее в ладони мужа.

— Нет, это ты должен отдать ее Джорджу, — тихо, но с прежней знакомой решительностью сказала она. — Ты его отец.

— Мэри… — запротестовал было Генри.

— Нет, не надо возражать, — она не дала ему сказать. — Я уверена, что Мэтью, где бы он сейчас ни был, тоже так считает. Он стал бы замечательным отцом, я в этом не сомневаюсь, но судьба распорядилась иначе, и он был бы рад узнать, что его сына вырастил такой хороший человек, как ты.

Генри взял фляжку. Обычно металл был холодным, но прикосновение леди Мэри успело его согреть. Далеко во дворе раздавались голоса его детей, и Генри знал, что Джордж Кроули вернется невредимым с этой войны — так же, как когда-то давно вернулся перед ним его отец.