Белый шиповник (джен)

Торфинн Роул, доживя до двадцати пяти лет, считал себя сдержанным взрослым человеком. Но три вещи все ещё выбивали его из колеи: когда кто-то пытался за него решать, заносчивость их ловца — козла Филдса — и буквально всё, что делал его дорогой отец в последнее время. Впрочем, тот умудрялся сочетать заносчивость Филдса с желанием решать всё и за всех.

— Я к тебе обращаюсь! Немедленно вернись! — Отец почти кричал, хотя за ним такого не водилось. И шёл он быстро, несмотря на изуродованную в далеком детстве ногу.

«Ему же нельзя так бегать, ночью опять будет обезбол глотать!» — Финн, тщетно понадеявшись, что сможет улизнуть от разборки, остановился и прикрыл глаза.

— А я и не ухожу никуда. — Он вскинул подбородок: всем казалось, что в такие моменты он показывает свой гонор, но на деле Финн просто хотел скрыть эмоции.

— Ещё раз: кем-кем ты стал? К чему тебя этот отморозок Аластор готовит на пару с почтенным директором, который явно сошёл с ума?! Я ещё с ними пообщаюсь, подожди!

Финн почувствовал, как щеки заливает краска. Ну почему, почему именно тогда, когда всё в его жизни налаживается, когда он находит своё призвание, когда его привечают такие важные люди, когда наконец-то отпускает ноющая тоска по Доре — именно тогда появляется папаша и начинает ломать хрупкое, зыбкое и, главное, личное, принадлежащее только Финну! Причём ломать он пытается в полной уверенности, что имеет право! Конечно, он ведь всегда прав, а что до чувств других — «сейчас будет больно, но зато потом полегчает».

Ну да, именно эту фразочку отец ляпнул после того, как их с Дорой роман вскрылся. Они поэтому и не афишировали отношения: знали, что их папаши устроят цирк из-за «родственного брака», как будто им заняться больше нечем. Можно подумать, в их мире кузены никогда не женились, а если и женились, то обязательно потом рожали каких-нибудь хвостатых и рогатых уродцев!

Хреново живётся, когда вдруг выясняется, что покойная бабуля имела адюльтер с Блэком, что и говорить… Хотя винить, в общем-то, некого: трагедии в стиле маггла Шекспира не вышло, просто Дора, в отличие от самого Финна, слишком серьезно восприняла доводы старых козл… дипломированных медиков.

Отец остановился и оперся о ствол молоденькой липы. Ну вот, побегал — и наверняка начались боли… Души коснулась запоздалая жалость, но совсем слегка.

Финн презирал себя за это, но порой он чувствовал, что к любви примешивается настоящая живая ненависть. Точнее, одного человека — того, что до последнего катал его на плечах, утешал в болезнях и защищал от любых несправедливостей — он по-прежнему любил, а вот другого, который сейчас стоял напротив и готовился в очередной раз ездить по его жизни гусеницами, Финн бы предпочёл наблюдать раз в год за каким-нибудь мещанским торжеством.

— Даже не думай им что-то говорить, — глухо просипел он, слегка разозлившись, что это «им» прозвучало так благоговейно.

Хотя чего стесняться: да, ему было гораздо теплее и спокойнее в компании «сумасшедшего директора» и «отморозка», чем здесь, в Роул-парке. Хорошо ещё, что живет он отдельно и сам себя обеспечивает…

— Я знаю, тебе это не важно, но я не прощу — слышишь? — никогда!

Отец вдруг внимательно на него посмотрел каким-то непонятным взглядом. И Финна этот взгляд поцарапал: ему показалось, что все его мысли были на виду. Стало жутко стыдно — ну вот всегда так, хотя в чем он не прав?! И ведь дорогой родитель действительно мог «прогуляться» в его голове, незаметненько так… Да нет, не мог, он никогда так не делал. Или всё-таки мог?..

— Можно подумать, ты меня простил, чтобы этим пугать, — неожиданно тихо сказал отец и на секунду отвернулся. — Но сейчас не это важно. Ты хоть понимаешь, что тебя используют? Просто из-за врожденной легилименции, а не потому что ты какой-то особенный для Дамблдора или Моуди? Спору нет, у них свои причины. — Тут он уже знакомо и цинично усмехнулся.

— Не можешь не унизить меня? — Финн сам не понял, почему его заколотило от ярости. — Неудачный сынок получился, безмозглый и неусидчивый, да? И из всех талантов — только врождённый, ничем не заслуженный! Не то, что у тебя, ты ведь всегда добивался высот честными трудами!

Странно, но в этот момент Финн был счастлив: он наконец выплеснул из себя всё, что давно лежало на душе и травило. Он всегда подозревал, что отец смотрит на него снисходительно, как на эльфа-дурачка. Как же: извечный троечник, непоседа, «тупоумный» и «пустоголовый», «с поленом вместо нужной части тела» — у них вообще-то не были приняты оскорбления, но пару раз Финну перепало. За дело, он не спорил… Но почему-то запомнилось.

И вот впервые в жизни появилась достойная цель — и папаша тут же постарался втоптать её в грязь! Слаще ему, что ли, живётся, если сын — ничтожество? Другой бы гордился!

— Да кто тебя унижает? — Отец вытаращился с искренним удивлением. — Ты бы хоть подумал, зачем мне это надо?

«Не понимает? Действительно? И снова намекнул, что я придурок. — Финну захотелось бешено рассмеяться. Но он уже взрослый мужчина, поэтому пришлось лишь отвернуться и проглотить истерику. — Да всё он понимает, просто играет роль добродетельного главы семейства до конца».

— Тогда зачем ты мешаешь моему триумфу и клевещешь на людей, которые приняли меня и ценят? — Вот так, спокойно и без эмоций, хоть и пафосно.

Финн был горд своей выдержкой и втайне надеялся удивить. Но когда он обернулся, то вздрогнул: отец смотрел с таким выражением, которое и описать невозможно.

— Триумфу? — едва слышно прошипел он, с трудом вздыхая, и всё-таки сорвался на крик: — Триумфу, твою мать?! Да ты вообще понимаешь, что такое работа в стане врага, триумфатор ты хренов?! Ты осознаешь, чем тебе придётся заниматься?!

Финн немного выпал в осадок: таким он отца ещё не видел. Поэтому какое-то время он молчал, переваривая, что тот, оказывается, умеет орать не хуже дяди Ника. Это что он, выходит, сдерживался всё время?

— Для начала тебя кровью повяжут — знаешь, что это такое? — Отец уже успокоился и говорил нормально, только нервно обхватил себя. — Можешь уже к этому готовиться. Они всех новых так проверяют, и тем более — неблагонадёжных. Ты же не можешь быть благонадежным с такими родителями, как мы… Они тебя втравят в исключительную мерзость, даже не сомневайся. И тогда никакой Дамблдор не поможет. Потому что твоей задачей будет не вызывать подозрений.

Финну впервые за эти дни стало холодно: мысленно он ещё отбивался от доводов, пытался над ними смеяться, но где-то внутри будто наросла корка льда. И ведь ещё с утра такого не было!

— Я всё прекрасно понимаю. — Он постарался безучастно пожать плечами. — Мне это объяснили, и я сам не такой законченный дегенерат, что бы ты обо мне ни думал.

Отец, раскрасневшийся и взбешённый, готовый чуть ли не в драку полезть, вдруг уронил руки и беспомощно посмотрел на Финна.

— Понимает он… Да что ты можешь понимать о гражданской войне, когда семьи рушатся, когда брат на брата идёт? И что ты можешь знать об этих фашистах?

Ну нет, это было совсем несправедливо, и Финн, уже жалевший о своей несдержанности, снова вспыхнул:

— Да уж знаю с восьми лет, поверь!

Опять перед глазами встал тот августовский пасмурный день, отошедшие на сорок минут родители, их перепуганная нянечка Дея, онемевшая от страха Мина и плачущая Эффи…

Упиванцы зачем-то крутились вокруг Роул-парка, подошли прямо к дому: топтались там, переговаривались, хохотали и покуривали. Финн тихонько вывел сестёр и эльфийку через черный ход, не забыв прихватить мамину сломанную палочку. Они спрятались в сарае — побоялись пробираться в лес, ведь там тоже могли дежурить бандиты. Финн упёрся спиной в холодную стену и нацелил палочку на двери, ожидая, что вот сейчас, сейчас… Когда в сарай наконец-то зашли, его накрыла волна безнадежного, отупляющего страха — он даже не сразу понял, что это не Упиванцы, а мама с папой. Финн слабо помнил, что было дальше: кажется, он не мог встать, не мог расцепить пальцы и выпустить палочку — отец чем-то отвлёк, и только тогда получилось. А потом были кошмары, паника при скрипе дверей, нервная привычка оглядывать сад и округу из окна… Дядя Ник в итоге скорректировал воспоминание, оно стало мутным и непонятным, вызывающим лишь смутную тревогу. И так было долго, но потом картины из детства опять вылезли. Подсознание — вещь неизученная, как говорил он же.

Забавно: семнадцать лет прошло, а холодный пот все ещё прошибал, как распоследнего труса.

— Ты что… помнишь это? — Отец смотрел так, будто ему в голову бладжер прилетел. — Но мы же…

— Сначала не помнил, а потом вспомнил, какая сейчас, к дракклам, разница… Вы же не обливиэйтом мне его вырезали.

Это было бы гораздо рискованнее: в газетах о таком не пишут, но не все сеансы обливиэйта заканчиваются благополучно.

Финн зло пнул какой-то камешек и раздраженно выдохнул: белый шиповник, который мама любовно высаживала вокруг дома, сейчас благоухал одуряюще, и хотелось не наслаждаться ароматом, а вырвать и смять цветы.

Отец помнит этот случай, так почему же он не может понять его? Почему до него никак не доходит, что Финн хочет не дать этим тварям шататься по чужим домам, пугать других детей и вывешивать над крышами метки? Им же просто повезло тогда, а вот Боунсов убили: всю семью, включая самого младшего, трехлетнего… И семью следователя Подмора тоже взорвали, а ведь он до последнего отказывался применять к подозреваемым пытки, хоть Министерство и разрешало…

Почему же отцу непонятно, что Финн, как честный человек, не должен допустить, чтобы женщины с детьми спешно убегали за границу, а мужчины оставались — и за правое дело оказывались в плену, под круцио и ботинками палачей? Он же сам это прошёл! Маме он мог сколько угодно врать, что просто заболел пневмонией в подвале, но Финн всё понял ещё в восемьдесят первом.

— Я хочу сделать что-то нужное, а не оставаться племенным квиддичным конем в сложные времена. — Он почувствовал, что устал от перебранки, и даже шикарное ругательство, придуманное козлом Филдсом на заре их общей карьеры, не развеселило.

— Ах, как красиво говоришь! — Отец издевательски всплеснул руками. — Герой ты мой, настоящий гриффиндорец! Вот только на деле ты просто хочешь выдрючиться, как и обычно! Скучно жить без риска, да?! Тебе уже мало опасности сломать шею на матчах, чего покрепче хочется?!

Финн не мог больше слушать: казалось, его лупят наотмашь без вины. Сломать шею ему не хотелось — хотелось присесть и закрыться руками.

— Ты же сам не отсиживался тогда… — Может, хоть так до папаши дойдёт? — При том, что у тебя уже мы были! Я-то хоть не семейный!

— Это другое! — Отец снова покраснел и досадливо поморщился: случайно схватился за ветку и до крови порвал ладонь о шипы. — Я не лез на рожон, просто делал свою работу! И вас я обезопасил, как мог!

— Ну да. — Финн не смог удержать ядовитую ухмылку. — А что же они тебя, такого тихого, в подвал усадили?

— Просто за то, что я был не с ними! Соображаешь? Грядёт такой же кошмар, опять будут хватать всех без разбору, а ты добровольно суёшь голову в пекло!

«Давай, рассказывай. — Финн удивился, насколько наивным его считают. — Да любой эльф знает, что ты помогал Ордену… За это они тебя и оприходовали. Но мне так нельзя, нет!»

— А я тоже хочу просто делать свою работу! И она у меня — такая!

— Уйди, пока не поздно, я прошу тебя, откажись! — Отец на секунду даже протянул к нему ладони, но, увидев глухую стену в глазах Финна, спохватился и гневно сложил руки на груди. — Ты бахвалишься, что не семейный, что тебе, в отличие от меня, подставить некого… А нас ты в расчёт не берёшь? Мать с сёстрами тебе уже не важны? Ты не думал, что с ними сотворят, если провалишься?

Финн вдруг со сжимающим чувством осознал, что нет, не думал. Но не потому, что ему плевать на них, просто о провале он как-то тоже не задумывался… Да и вообще, они с отцом вместе старались убедить маму и девочек снова уехать к тете Колетт или сесть под Фиделиус — хоть в чём-то они сейчас оставались союзниками.

— Они уедут, скоро всё получится, — твёрдо заключил Финн. — И почему обязательно «провалишься?». Почему надо настолько в меня не верить?

— Да не уедут они никуда! — Отца снова «сорвало». — Они большими патриотками стали, тоже хотят родине послужить! Мало этой проблемы, так теперь ещё и ты! Говорю — убирайся отсюда, пока с предложением Метку принять не прицепились, а ты сам уже вляпался по самые… Знаешь, — он слегка отдышался, — со мной сидел один парень, вот такой, как ты. Карадок прожил всего две недели. Когда его привели, он был молодой, здоровый и сильный, а когда уводили в последний раз — превратился в развалину! И даже если бы ему помогли прямо в ту секунду, он бы все равно умер! Потому что его истязали каждый божий день!

Финн почему-то понял, что отец не врет, хоть он никогда раньше не рассказывал о днях в застенке.

— И что ты предлагаешь делать? — Надо же как-то заканчивать этот балаган. — Убежать всем скопом или молчать, пока они сами не придут по наши души? А может, поддержать их, чтобы плохого не вышло?

Отец вздрогнул и нехорошо взглянул на него:

— Имей совесть, Торфинн. Ты уже все границы не то, что перешёл — перескочил. И я не предлагаю тебе молчать. Я просто не понимаю, зачем тебе сдалась эта разведдеятельность! Ты же посыпешься!

Опять унижает, да что же такое сегодня!

— В открытом бою ты бы справился, да… Ты, может, и людей за собой бы повёл. Но шпионство — это же не твоё! Разведчик должен быть осторожный и желательно беспринципный, чтобы совесть потом не мучила! Из Кэсси и то лучше шпионка получится, она хоть сдерживаться умеет!

Финн и сам понял, что сейчас скажет недопустимые слова, но остановиться не смог:

— Да? Что ж, сейчас напишу Моуди и хорошенько закутаюсь в мамину юбку. И, с твоего разрешения, может, пойду к вам санитаром подработать — ведь куда благороднее тихонько бороться с последствиями, а не безмозгло предотвращать их!

«Твою мать, что я несу!» — успел подумать Финн. И успел посмотреть в папины глаза, злые и почему-то затравленные. А потом тот влепил ему пощечину.

Финн не понял, больно ли — только машинально прижал ладонь к щеке. Ощущение было новым — папа никогда не бил ни его, ни уж тем более сестёр. Не считать же избиением (и вообще наказанием) те невесомые шлепки по заду тонким справочником, которые Финн получил раза два за особенно дебильные выходки? К тому же он не стеснялся выдираться и убегать, зная, что папа не сможет его догнать, а тормозить магией или отыгрываться потом не станет.

Тогда больно не было. А сейчас — было.

Для отца ощущение тоже было новым — он отшатнулся и схватил себя за руку, словно обжегся. Вид у него был совсем растерянный, он непонимающе посмотрел на эту руку, как будто не верил, что ударил…

«Мерлин, как же всё неправильно… И зачем я так, под дых — он столько сделал во время Первой войны…» — Финн почувствовал, что сил продолжать скандал не осталось. Их не хватало даже на то, чтобы гордо задирать подбородок.

— Прости меня, — глухо отозвался отец. — Я не хотел…

Мерлин, он ссутулился, как первоклассник перед завхозом! Куда только весь запал делся: стоял с перевёрнутым лицом, будто какая трагедия случилась.

Финн выдавил слабую улыбку:

— Да я сам нарвался. Это ты меня прости. То, что я нагородил про вашу работу… Это всё неправда.

Почему-то густой запах шиповника перестал раздражать. Финн почувствовал странную слабость, как после долгого плача. Захотелось присесть, и он очень неаристократично шлепнулся на скамейку. Отец сел рядом — по-сиротски, на край.

— Можно? — Он потянулся осмотреть пострадавшую щеку и натурально побелел. — Боже, да я тебе её разбил…

Финн нахмурился: след от удара горел, конечно, но не так уж сильно ему двинули, чтобы рассечь кожу.

— Так это же твоя кровь, — он кивнул на кустарник, — ты за него схватился, помнишь?

— А, ну да. — Отец с облегчением выдохнул, пару раз провёл палочкой, и боль отступила. — Такие красивые цветы, а все в шипах… — Он попытался улыбнуться, но вкупе с провалившимся взглядом это выглядело жутко.

Финн некстати подумал, что всё самое красивое и лучшее подобно шиповнику: благородство, любовь, жертвенность — всё это обязательно покрывают уродливые шипы непонимания, страха и несвоевременности.

— Не знаю, что на меня нашло… Это больше никогда не повторится, обещаю, — отец говорил тихо, но очень горестно. — Знаешь, мне как-то ваш дедушка тоже закатил — ну да я сам был виноват, методично выводил его.

— Да ну? — Финн не поверил. Дед Алфи, большой и тёплый, всегда казался ему образцом уравновешенности даже в сравнении с папой.

— Не думай о нем плохо, я очень старался в тот день. — Он слабо усмехнулся, но всё равно выглядел несчастным. — С радостью обвинил его во всех смертных грехах, ещё и ядовито. И вроде он прав был, но по морде получать так унизительно… Я тогда решил, что если свои дети будут — пальцем не трону, что бы ни натворили. А с тобой, видишь, сколько раз нарушил — сегодня просто высший класс…

Слушать было тягостно — Финн вспомнил, как в детстве шутливо тыкался отцу в плечо, когда хотел внимания, и сейчас сделал так же. Тот удивленно вздрогнул, но потом полузабытым движением приобнял его.

И, несмотря на безобразный скандал, что-то щелкнуло и наладилось — как маггловская лампочка, если ее покрутить. Показалось, что не было всех этих дней и месяцев, что сейчас по-прежнему девяносто третий. И всё хорошо, всё спокойно.

«А ведь мы с ним не общаемся нормально четыре года. — Финн раньше не подсчитывал, и сейчас эта цифра его ужаснула. — Четыре года, твою же… Из которых два — практически не разговариваем. Точнее, не разговариваю. Это же я устроил, не он».

Стало стыдно и до странного грустно: как будто пропустил что-то важное, и теперь это никак не вернуть, да и времени не осталось.

— Пойми, пожалуйста, — отец прервал паузу, — я очень переживаю за тебя. За всех вас. И не могу справиться. Впервые в жизни, представляешь? Я же помню, что они творили, мы по вызовам постоянно мотались… — Он болезненно поморщился. — Я и сам спрашивал себя: а достаточно ли делаю? Или правда тихонько отсиживаюсь, пока другие пытаются предотвратить?

— Да я не это имел в виду… — Было невыносимо слышать, как рисковавший жизнью папа оправдывается из-за глупого жестокого хамства.

— Какая сейчас разница… — Он махнул рукой. — Всё начинается снова. Мерлин, почему же оно не сдохло в восемьдесят первом?! Мы так радовались, думали, что больше — никогда…

Финн подавил нервный смешок: Тёмный Лорд, которого отец обозвал «оно», представился уродливым и мелким существом, которое может только шипеть приказы и заставлять слуг носиться с собою. Что поделать, он никогда не относился к лидеру Упивающихся с должным трепетом — может, потому что дочь Великого и Ужасного уже семнадцать лет жила с ним в одном доме? Точную историю появления Мины в их семье Финн не знал, он только слышал, что раньше её звали Дельфи. И что вроде бы Малфоям она оказалась не нужна, а Тонксам её не хотел отдавать умирающий Сигнус.

— Теперь мы с ними разберёмся, — уверенно заявил Финн. — Не может же Лорд постоянно возрождаться! Да и прихвостни его, ссыкуны, себя уже показали… Посливались, как только главарь о младенца разбился!

— Не выражайся. — Отец постарался напустить в голос строгости. — Представляю, чего ты уже от Аластора нахватался.

— Да чего ты его честишь?! — Финн обиженно заерзал. — Моуди — нормальный мужик! Уж он-то точно настоящий гриффиндорец!

— А кто спорит… — вдруг резко и ехидно бросил отец. — Такой он тебе друг, прямо папаша-командир! Аж завидно! Вот только он тебя из зубов Упиванцев не вытащит, если это будет не-це-ле-сооб-раз-но.

Финн замер: постоянные отцовы придирки к Моуди вкупе с его собственными восторгами… Он что, решил, что ему подобрали замену?

«А что, разве не так? Да нет, конечно, Моуди просто начальник!»

— Думаешь, я совсем дубовый стал? Думаешь, не понял, что ты меня возненавидел после того, что мы с Тедом сделали? — Догадка неумолимо подтверждалась. — Не хочешь меня видеть — пожалуйста, но мать зачем наказываешь? Появляешься на пять минут — меня же нет в эти дни, мог бы и подольше побыть!

— Мама говорила, у тебя дежурства… — пролепетал Финн с бессмысленным видом.

Дежурства, как же… Не было никаких дежурств. Просто папа заранее узнавал, когда Его Высочество соизволит переступить порог, и не появлялся дома сам, дабы не истязать раненую психику сыночка своим видом. Интересно, где он шатался такими вечерами? Друзья друзьями, но отец не выворачивал никому свои драмы и очень сердился, если они всё же всплывали на поверхность. Разве что к Тонксам он мог пойти… Там бы поняли.

«Торфинн, мне это надоело. Прекрати казнить отца, он виноват разве что в своей близорукости — ты сам знаешь, он бы никогда не навредил вам с умыслом, — говорила мама и смотрела очень странно, будто ей чужие глаза вставили. — К тому же никто не заставлял вас расставаться».

«Тебе показалось, maman, мы не в ссоре, просто я очень много работаю…» — отвечал он.

«И он много работает, — однажды вспылила мама и с неожиданной силой чуть не швырнула любимую чашку. — Ну, трудитесь. Я устала между вами метаться. Ей-Богу, вы хуже самых нервных слизеринок, ещё начните травиться зельями! Это называется мужчины!»

Вспомнился последний важный матч — тогда им удалось разгромить «Пушки Педдл» с позорным счетом. И в конце, купаясь в славе, Финн вдруг увидел знакомую фигуру среди болельщиков. Но она очень быстро растворилась в толпе.

«Ах ты, сука, гордый и оскорбленный! И как все охраняют твоё душевное равновесие! И как сладко плавать в обидах! Ну что ж, неровен час убьют к мордредовой бабушке, вот там и продолжишь страдать. Всё-таки ты скотина, Торфинн Роул, грубая душой и неспособная посмотреть дальше своего носа. Зазнайка Голдштейн была права».

— Конечно, у меня были дежурства, — спохватился отец, скосив взгляд: лгать он худо-бедно научился, но до уровня было далеко. — Удачно… совпадало.

— Я не возненавидел… — тихо отозвался Финн. — Твои порезы надо залечить. — Он потянулся к раненой папиной ладони, но тот его мягко остановил.

— Не ходи к ним. — Эверард Роул, который всю жизнь посмеивался над любыми бедами, просил слабым и незнакомым голосом — зная, что это бессмысленно.

Ободранной рукой он сжимал оторванный в запале цветок и не замечал того. Шиповник — смятый и исступленно ароматный перед смертью — запачкался в крови, и Финн, не склонный к философским думам, решил, что это похоже на чью-то молодую душу — сломанную и раздавленную просто так, походя, потому что такое время.

— Я не могу не пойти. Считаешь меня придурком?

— Нет. Я горжусь тобой.