Прыжок веры (джен)

Когда он открыл глаза, вокруг было светло, но этот свет был неправильным: слишком ярким и слишком холодным. Оглядевшись, он понял, что лежит на чём-то белом и упругом — оно слегка шуршало и пружинило под прикосновениями. Но не это здесь было самым странным, а тонкая, почти невидимая, будто сотканная из воздуха, и прочная, словно панцирь, плёнка, укутывающая со всех сторон его и ложе. Она же прижимала его к этому странному белому нечто, не давая толком приподняться — и дышать.

Наверное, поэтому здесь было душно и холодно — и он замер, пытаясь понять, что ему делать, и не позволяя сонливости себя одолеть. Видел он не слишком хорошо, и слепящий мертвенный свет ничуть ему не помогал в этом — а ещё пахло здесь очень странно. Он мог разобрать запах металла и чего-то неестественно химического — а ещё моря.

Где море — там свобода. И Она. Он помнил, как закрывал Её собой, помнил, какой Она сперва была мягкой, и как твердела в его объятьях — и как потом их схватили и потащили, и как он смог в последний момент всё же вытолкнуть Её и спасти от плена и той участи, что была им уготована, таким, как они — а сам… да, сам попался. Но он спас Её — и теперь Она была там, с их детьми. Он пожертвовал собой — и это было так же просто, как дышать… что, впрочем, становилось всё сложней под этой прозрачной панцирной плёнкой. Она была очень прочной, но когда он заворочался, то понял, что она, по крайней мере, тянется — а значит, может и порваться. И тогда он навалился и начал натягивать её собой, всем весом — там, где она заходила за то белое, на чём он сейчас возился. Ему пришлось барахтаться довольно долго — а потом она вдруг слабо чпокнула и порвалась по всей длине.

Путь к свободе — и к Ней — был открыт.

Под белым оказался очень холодный металл, уставленный обмотанными такой же плёнкой коконами — его плохое зрение уберегло его от понимания того, кто там томился внутри. Бежать, бежать, билось в его голове — и он побежал, так быстро, как только мог.

И остановился, внезапно достигнув обрыва.

Металл закончился, и что там было, за его краем, он не видел — там, где не было металла, свет мерк, и он мог разглядеть лишь пахнущий морем, камнем и опять чем-то отвратительно химическим, туман. Он развернулся было — и снова увидел коконы, уходящие куда-то вдаль. Что ж…

Он потоптался, потрогал край, принюхался — и отчаянно прыгнул.

* * *

Плоский красный краб, довольно крупный, свалился с прилавка и, шлёпнувшись на кафельный пол, полежал немного, приходя в себя от удара, а затем бодро потрусил к приоткрытой двери, за которым через улицу, дома и песчаную полосу пляжа шумел океан. Сезон размножения больших сухопутных крабов был в разгаре: зима ещё даже не добралась до своей середины.