Вода цвета горького шоколада (джен)

«На небесах только и говорят, что о море. Как оно бесконечно прекрасно, о закате, который они видели, о том, как солнце, погружаясь в волны, стало алым, как кровь. И они почувствовали, что море впитало энергию светила в себя, и солнце было укрощено, и огонь уже догорал в глубине…»

Достучаться до небес

Небо по цвету похоже на шоколад с капучино.

В отражении оно на оттенок или два темнее, потому что океан забирает в себя свет, чтобы потом размазать его по водной глади, как вареную сгущенку. Солнце уже как минут двадцать ушло в свою сказочную страну, но небосвод все еще хранит его следы, красные, рыжеватые, золотисто-коричневые — будто разлитая кровь, смешанная где-то с молоком, а где-то с йодом. Будто океан поглотил светило и изрыгнул его обратно вот такими смазанными лентами, разбрызганными по поверхности каплями. И облака — как вспыхнувшая пламенем вата.

На пляже пусто, потому что с океана уже дует прохладой, хотя песок все еще хранит в себе набранное за день тепло, не желая с ним расставаться. Пейзажами никто особо не интересуется.

— Шестьдесят четыре бутылки пива на стене, — бормочет Дин, нашаривая рукой очередной плоский камень. Шорты насквозь мокрые — прилив достал выше, чем сначала казалось, — но ему плевать. — Шестьдесят четыре бутылки пива. Возьми одну, пусти по кругу…

— Шестьдесят три бутылки пива на стене, — с еле заметной насмешкой в голосе заканчивает Сэм за его спиной. Дин не оборачивается, швыряя камень по касательной к водной глади.

Три прыжка — и камень с мелодичным звуком уходит на дно.

Не получив ответа, Сэм вздыхает и садится рядом, прямо в воду, которая еще не успела отбежать обратно в океан. Молча протягивает Дину открытую бутылку пива.

— Спасибо, — благодарно кивнув, Дин принимает ее и, стукнувшись горлышком с бутылкой Сэма, приникает губами к прохладному стеклу. Пиво холодное, чуть горчит и отчего-то пахнет жженым хлебом.

— Значит, снова шестьдесят четыре бутылки, — хмыкает Дин и запускает следующий камень. Этот делает пять шагов и падает вниз.

— Тогда уж шестьдесят пять, — Сэм, прищурившись, смотрит на то место, где только что-то исчезла галька. — Ты когда успел смыться? Я вроде только отвернулся…

Дин хмыкает и делает еще глоток.

— Я вроде как не под домашним арестом, — Дин невольно ежится, когда ноги накрывает очередная волна, но забраться выше ему лень. — Осточертело сидеть в четырех стенах. Эти вроде угомонились.

Дин неопределенным жестом указывает головой куда-то за плечо, в сторону остальных домиков. Полдня им «эти» не давали уйти, устроили какое-то чертово паломничество, а потом, когда удалось вырваться и забиться в четырех стенах, оказалось, что в этом, в общем-то, мало хорошего. Слет дамочек устроил пикник прямо у их стен, и хлипкая древесина, проеденная короедами, не могла заглушить их восхищенного щебетания о «двух таких горячих парнях, которые спасли ребенку жизнь».

В конце концов, Дин разозлился и заткнул уши наушниками, в которых громыхал тяжелый рок. Только принципы и воспитание не позволили ему выйти и послать сплетниц куда подальше через весь океан. А Сэм зарылся в чтение какой-то чрезмерно умной литературы, совершенно не обращая внимания на то, что происходит снаружи.

Дина хватило ненадолго, всего на шесть часов, и, ничего не сказав Сэму, он ушел на берег. Подумать.

— Дай им время, — говорит Сэм и, поколебавшись, добавляет: — И мне тоже.

Дин не может удержать раздраженный выдох.

— Сэм.

Краем глаза он замечает, что Сэм как-то съеживается, будто старается сделать себя более незаметным, выглядя при этом одновременно виноватым и решительным.

— Я не утонул, — объявляет он очевидный факт, и Сэм, не выдержав, издает нервный смешок. «Еще бы я позволил», читается в его глазах. Дин чуть улыбается, на мгновение, но улыбку смывает вместе с песчинками, унесенными приливной волной.

Нестерпимо хочется сказать «Уже второй раз», но он заглатывает слова еще до того, как решается их произнести. Сэму соли пока хватит, оба наглотались ее за время сегодняшнего заплыва. В Сэма она впитывается, из Дина уже лезет — ей там уже негде.

Дин делает еще глоток пива, на вкус, как соленая вода. Дин моргает несколько раз, и маленькая тонущая фигурка в волнах исчезает.

Океан отпустил его уже дважды, а он все так же кидает в него камни.

— Там, наверху, только и говорят, что… — вдруг непонятно зачем говорит Сэм, но Дин успевает быстрее:

— О том, как бы открутить нам головы, — бросает на Сэма скептический взгляд. — Чувак, серьезно?

Сэм пожимает плечами.

— Вдруг почему-то вспомнилось. В любом случае мы с тобой уже к чертям выломали эту небесную дверь. Стучаться не за чем. И пороги смерти снесли на щепки.

Если Сэм думает, что сейчас самое время для игры слов, он ошибается, но Дин оставляет эту мысль при себе.

Недавно рыже-коричневые облака темнеют, превращаются в иссиня-черные. Вместе с ними темнеет и океан. Сидеть на мокром песке уже становится холодно, но они не сдвигаются с места, наблюдая за силуэтами чаек, гоняющими над водой.

— Философ хренов, — язвительно говорит Дин, выдержав паузу, прячет непонятную нежность за сарказмом: всегда знает, чертяка, когда нужно увести поток его мыслей в другое русло. Сэм все равно замечает. Он легко толкает Дина в плечо, растворяет улыбку в горлышке пивной бутылки — улыбку и тревожный взгляд. Он чувствует, что Дин напряжен, как скала, будто его ноги омывает не океанской водой, а кипятком, и сидит он не на влажном песке, а на горящих углях, и хочется до одури вытрясти из него правду.

Будто Сэм вытащил из океана не всего Дина, потерял, оставил в волнах на обратной дороге какую-то важную часть, которую уже не вернуть.

Но он лишь молча делает еще один глоток одновременно с Дином. Остатки пива стекают по подбородку, и Сэм вытирает их тыльной стороной ладони. Пытается не думать.

Дин видит краем зрения, как Сэм, отшвырнув пустую бутылку в сторону, опирается на руки, зарытые в песке, и откидывается назад, из-под ресниц глядя на океан. И странное умиротворение читается на его лице, будто он, наконец, нашел то, что так долго искал, он там, где должен быть, с тем, с кем должен быть. Дину нестерпимо хочется стереть это выражение с его лица, сполоснуть соленой водой и в то же время — еще сильнее того — хочется, чтобы оно было там всегда.

Хочет его себе, в глубине души зная, что оно уже у него есть, но — иначе.

Солнечные следы полностью исчезли с неба, океан практически почернел, но в контраст этому Дин почти не думает о нем как о бездне во сколько-то там тысяч льё глубиной. Сэм рядом пыхтит и пихается, стараясь устроиться поудобнее, и, в конце концов, наваливается на него боком и замирает, как напуганный зверь. У Дина почему-то нет никакого желания устраивать ему выволочку.

Что-то надо сказать, что-то, что бы вымело эту сентиментальную чепуху из его головы, но на ум, как назло, приходят только слова Руди Вурлитцера из этого чертового фильма. Может, оно и правильно.

— Я понял — бояться глупо, — глядя на океан, одними губами говорит он, чтобы слышала одна лишь вода, и верит этому, верит, наконец.

Океан, поглотивший солнце и что-то еще, его собственное, отпускает его в третий — последний — раз.

«На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, который тает в волнах, и еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…»