I'homme de loin (фр. Человек издалека) (джен)

В немецкой Швабии в местности… есть земли, которые тамошние жители называют проклятыми. Владения эти некогда принадлежали сумасбродному богачу-иностранцу — французу Роберу де Маршану, бежавшему в германские княжества из-за угроз католической инквизиции.

Крестьяне неласково встретили заносчивого чужеземца, чопорного и жестокого. Де Маршан платил им в ответ лютой злобой. Явившись тихим как мышь, почти не говоря по-немецки, благодаря своим деньгам, которыми француз ссужал без меры окрестным обедневшим дворянам, он сумел втереться к ним в доверие. Непривыкшая к изыскам и жадная до удовольствий, мелкопоместная знать сделалась частыми гостями его замка, который он выкупил у разорившегося маркграфа, а заодно купил и его расположение. И когда крестьяне явились с жалобой к маркграфу на непосильные оброки и изнуряющую барщину, тот велел гнать их в шею, поскольку уже получил от де Маршана подарки, умалившие его совесть и заставившие его отвернуться от нужд простолюдинов. Но на этом их злоключения не кончились.

Старшно отомстил француз жалобщикам — его слуги, странные и смуглые, гибкие, словно бы совсем без костей, забрали несчастных на конюшни, где нещадно секли плетьми до крови, после чего заклеймили раскаленным железом. Троих-же зачинщиков уволокли в подвал замка и никто их более не видел в живых. Отныне, запуганные крестьяне боялись даже помыслить о новой жалобе, поскольку де Маршан объявил, что жалобщиков или беглецов будут забивать насмерть или вешать. Между собой и втихомолку крестьяне дали ему прозвище — «Зверь». И под его владычеством мирные прежде земли погружались во-мрак.

Но внешне маркграф продолжал благоволить французу. Он был первый человек в Швабии к которому съезжались все видные и значимые люди — бароны, рыцари, и даже святые отцы, оставившие свою паству. Охочие до золотых монет, вина и явств, которые странным образом не переводились у де Маршана, они высокомерено проезжали через немецкие земли, принадлежавшие теперь французу, и даже не смотрели на угрюмых крестьян, опечаленных своей горькой участью. В те времена не происходило ничего злого, и знать думала что это чернь лжет на своего господина, сурово наказывая им выказывать ему послушание. Но как только развеселые кавалькады довольных дворян покидали земли француза, на них опускалась ночь. Но для крестьян полная ужаса.

Молодые немцы, младшие сыновья тех баронов, кутилы и бездельники, с восторгом принимали все затеи де Маршана — от неистовой охоты за оленями в лесах и молодыми крестьянками в деревнях, до совершенно необузданных веселий в замке, на которых вино лилось рекой. Но иногда и кровь.

Рассказывают, что сын барона фон Шварценберга, еще безусый мальчишка, упившись допьяна, приказал маршановским слугам привести к нему пойманую им в поле юную Элизабет Клейнмихель, единственную дочь старика Ганса Клейнмихеля, разорвал одежду на плачущей девушке, избил, повалил на пол, и прилюдно надругался над ней.

Такое событие заставило кое-кого протрезветь, и даже, возможно, устыдиться этим мерзостным преступлением, и лишь француз усмехался. По его мановению уже бежали слуги с кувшинами полными вина, и оставшиеся повесы, не найдя в себе внутренних сил, утопили в них свою совесть. Видимо что-то чародейское было подмешано в вине, когда пресытивший свою животную страсть неугомонный Шварценберг приподнял всхлипывающую девушку и бросил ее на стол, разметав кубки и остатки блюд. Он завопил — «Владейте ею!» — и двадцать жадных рук потянулись к худенькому девичьему телу…

На следующее утро, обезображенный труп Элизабет обнаружили в лесу. Он выглядел так, будто его рвали волки. Отца девушки, Ганса, от такого известия хватил удар, и через два дня он скончался, не перенеся ужасной гибели дочери. Их похоронили в одной могиле, как еще одних безвинных жертв жестокости и зла, ибо все знали, что ни один волк в своей хищной свирепости не сравниться с Робером де Маршаном.

Словно бушующий ветер, который рвет в лесу листья и ветви, гнет к земле большие стволы деревьев и несет с собой грозные грозовые тучи, полные протяжного и тяжелого грома, так и простая Германия, крестьянская Германия, Германия грубого башмака из плохо выделанной свинной кожи поднялась во весь свой великанский рост. Из уст в уста народ передавал рассказы, будто проповедник Томас Мюнцер из Саксонии, возвысил свой голос в защиту простолюдинов не только от происков злобного и лживого римского папы, но также и от самого Мартина Лютера, упрекая его в трусости и продажности.

Местные дворяне, во главе с маркграфом, собрали по приказу императора Священной Римской Империи Карла Пятого нарядное войско так, словно ехели на праздник, а не на побоище. Украшенные перьями и разноцветными лентами, с флагами и вымпелами над головами, пьяные и счасливые они отправились карать бунтующее быдло. Звучала музыка, флейты и лютни оглашали окресности чудесными звуками. Но громче всего раздавались боевые песни гордого воинства. И пелись песни вплоть до Кабаньего Брода, где их во всеоружие ждало крестьянское ополчение Якоба Рорбаха. Там это воинство и погибло.

В кровавом урагане отрубленных рук и голов, рассеченных тел, шума, криков и истошного воя, уцелел лишь маркграф с небольшой свитой. Израненные и оборванные, они бежали в Вену, спасая свои жизни, оставляя Швабию и де Маршана, который не поехал на войну. Француз остался один. Он с ужасом читал прокламации о победе армии простого люда над многочисленным и сильным отрядом рыцарей, и приказал укрепить свой замок, ожидая бунта собственных подданых. Его смуглокожие слуги больше не показывались в окрестных деревнях, где они прежде задирали и бесчестили немцев. Подвоз припасов прекратился.

Навесив на пояс большой меч, де Маршан каждое утро прохаживался по крепостным стенам, с тревогой ожидая нападения на свою вотчину. Но дни проходили за днями, и ничего не происходило. Мало по малу, он начал успокаиваться, и взялся за старые занятия. Снова полыхал подвал его замка разными огнями и раздавался глухой гул, словно говорили несколько голосов вразнобой. И прежде поговаривали, что де Маршан был алхимиком и чародеем, но поскольку у него всегда водилась звонкая золотая монета, он всегда мог заткнуть любопытные рты. Из подвалов доносились вопли истязаямых пленников, пока не погасли они один за другим. И настала мертвящая тишина. Наконец, видимо получив какой-то знак, француз решился. Он отдал приказ темнокожему слуге снарядить отряд для вылазки в близлежащее село, но на следущее утро лазутчик де Маршана доложил, что ополченческие знамена Башмака были подняты в селах и назначен общий сбор жителей. Якоб Рорбах шел во главе народного ополчения прямо к замку де Маршана. К его войску присоединялись простые люди, обычные измученные немецкие крестьяне, вооруженные топорами и дубинами. Но в их глазах горел огонь мщения к злому и порочному иностранцу, завладевшему этими землями.

Получив это сообщение, де Маршан пришел в ужас. Он понимал, что никто не придет к нему на помощь. Единственным его расчетом были некие потусторонние силы, но как они могли поддержать его, не знал он сам. Он действительно все эти дни истязал и приносил кровавые жертвы, но добился лишь некоего невнятного намека, который не смог толком распознать. Француз приказал своим слугам одеть доспехи и отбивать атаки на стены. Сам он заперся в своих чертогах, трясясь над некими манускриптами, почерневшими от времени с непонятными знаками, начертаными на них. Де Маршан так и не увидел, что пушки ополченцев смели большую часть его смуглых воинов со стен, а ворота были взломаны таранным приступом. Немцы ворвались во внутрений двор замка, добивая остатки сопротивляющихся маршановских слуг.

Ополченцы выбили двери в его покои и француз дико закричал. Он выл, царапался и кусался словно бешеный зверь, но несколько крепких оплеух ошеломили его. Де Маршана вывели на ступени и пинком ноги под зад сбросили вниз, к ногам людей, которых он прежде попирал. Путаясь в дорогих одеждах из бархата и шелка он попытался встать, но не смог. Два дюжих молодца подхватили его подмышки, как тут вдруг француз истошно завопил.

— Lâchez-moi les pattes, sales cochons allemands! Votre margrave vous a vendu comme du bétail!

(Фр. Уберите от меня лапы, грязные немецкие свиньи! Ваш маркграф продал вас как скот!)

Никто не понял ни слова из его иностранной тарабарщины, у немцев лишь сильнее сжались зубы и кулаки.

Вперед выступил сам Яков. Опираясь на большой двуручный топор он сурово обратился к французу.

— Змея, — молвил Рорбах. — Сколько времени ты отравляла эти благостные земли своим ядом? Слишком долго! Слишком долго даже и для нескольких мгновений. Пусть решит народ, что делать с тобой! Тот народ, который ты грабил и мучил! Говорите люди! — закончил он.

Крестьяне и ополчены теснее теснее сжали круг, посреди которого стоял де Маршан, с которого сошла вся его прежняя спесь. Он в ужасе озирался, но нигде не встречал ни одного малейшего сочувственного лучика.

Тут вперед выступил старый Конрад, который был фогхтом ближайшей к замку де Маршана деревни, наиболее пострадавшая от бесчинств его слуг.

Фогхт начал.

— Слыхал я от одного блаженного путника, шедшего в Святые земли, что край наш пропах грехом и скверной. И что единственное, что может очистить заразу, так это огонь. Француз — колдун, и должен быть предан огню!

Народ горячо поддержал Конрада.

— Правильно! Сжечь его! — кричали одни.

— Колдуна и хищника к столбу! Охапку дров ему под ноги! — вторили им другие.

— Немедля в костер злодея! — вопили третьи.

Де Маршан побледнел. Шальная мысль, что это всего лишь бандитская ватага и он от нее откупится, испарилась словно туман в жаркий день. Услышав приговор, он взвыл, и машинально сделал два шага вперед, как те же крепкие руки молодцов схватили его за шкирку, и потащили к стоявшему столбу, к которому привязывали лошадей. Француза поставили спиной к столбу и опутали цепями. Из дровницы уже несли охапки хвороста и складывали ему под ноги. Де Маршан что-то бормотал и дико вращал глазами. Кто-то плеснул маслом на хворост и ткнул горящим факелом. Веселые огоньки всеочищающего пламени вспыхнули, треща и опаляя жаром. Француз заорал. Неужели к концу подходит его привольное житье?

Жар нестерпимо жег его а его одежда вспыхнула снопом яркого пламени. Он кричал.

— Йа, йа! Йог-Сотот, Азатот! Если вы существуете.. Если когда-то сушествовали — погасите это пламя или будьте вы прокляты! Йа!

Но неведомые создания или божества остались глухи к его мольбам.

Последние слова Робера де Маршана, загадочного и порочного человека, принесшего много зла в этот мир, поглотило пламя.

Люди смотрели как медлено обгорало тело колдуна, и в первые за день солнце выглянуло из-за тяжелых серых туч, озарив все своим теплым сиянием.