Долина змей (джен)

Почему так вышло, что мне теперь приходится каждый день любоваться на этого мелкого выскочку, на этого бестолкового профессоришку, на Яна, его маму и всех святых, Тарнаса, чтоб ему вечно видеть во сне одних змей и меня в придачу? Наверное, потому что я теперь обитаю в его квартире, валяюсь на его кровати, сижу в его кресле и пялюсь на улицы Праги из его окна. Скажи мне, вселенная (если, конечно, ты умеешь говорить, в чём я лично сильно сомневаюсь по ряду причин), какого дьявола я здесь забыл?

И ладно бы я, Бернар Травен, ещё недавно державший за яйца весь этот грёбаный мир (о чём он, правда, не подозревал), просто и изящно избавился от профессора, как, собственно, и собирался, а потом каким-нибудь волшебным образом забрал себе его квартиру и всё, что он тут насобирал за время своего профессорства. Нет ведь, выжил, сволочь, выбрался из ловушки вместе со своей лахудрой журналисточкой и живёт себе припеваючи, в ус не дует (хотя откуда у него ус, у молокососа этого?). А ты тут вейся вокруг мелким бесом, в душе за ним подглядывай (а чем ещё заняться? Это хоть какое-то да развлечение в перерывах между мучительными раздумьями о том, где я, мать его так, просчитался?), храп его слушай по ночам (не так уж часто он храпит, если честно, только если с вечера выпьет лишнего, а ведь до встречи со мной, говорят, вообще не пил. Но сам факт!), на лекциях его зависай (я их уже наизусть выучил и при других обстоятельствах с успехом мог бы читать не хуже этого юного дарования. Как же я ненавижу теперь историю и археологию, а особенно клинопись всех цветов и оттенков!).

А ведь всё так хорошо начиналось и так много обещало! Кому интересно, могу рассказать, если, конечно, вы способны меня услышать.

Началось всё давным-давно, когда я служил в авиационных войсках Франции. На вертолёте летал над джунглями Вьетнама, Камбоджи и Лаоса. Помните войну в Индокитае? Не помните? Ну откуда вам? А я вот помню. Такое и сдохнешь, а не забудешь.

Вертолётные лопасти шумят так, что ни хрена не услышишь, даже если рядом фейерверк бабахнет или что похуже. Да ещё наушники на башке, а в них заполошные крики напарника: "Берни, макаки меня подстрелили, Берни! Я дышать не могу!"

Не дыши, раз не можешь. Чего орать-то? Сам вижу, что подстрелили. Вон как вертолёт кренится. Да ещё в кровище твоей и я, и панель управления тоже. Вот откуда в одном человеке столько крови?

Чёрт, да тут и моей кровушки натекло! А я в запале даже не почуял боли, когда прямо в руке бутылка коньяка взорвалась. Нет, а чего такого? Мы уже на базу возвращались. Приняли маленько — кто нас осудит? Подумаешь! Все так делают. Как раз моя очередь была глотнуть горячительного. Ладно хоть не у морды взорвалась бутылочка. Тот бы я ещё был красавчик. Порезало всю ладонь к хренам. Вот как увидел — больно стало, а то и не заметил, что ранен. Черт, звучит-то как: ранен!

Попали, говнюки узкоглазые, из своих пукалок. Успеть бы сесть, а то свалимся — костей не соберу. Напарнику-то похрен, уже вот-вот отходить начнёт. Харе уже так жалобно хрипеть в наушник, оглушил, чтоб тебя!

Фух, посадил! Кто молодец? Я молодец! Теперь бы ещё не попасться мелкопузым желтозадым воякам, а то, как говорится, не дождётся мамаша сыночка домой. И неважно, что ждать некому. Бросила меня мамаша в младенческом возрасте на пороге приюта, за что ей сердечное спасибо. Могла бы и в мусорку кинуть, ан нет: пожалела, шлюшка, даже имечко придумала, записочку корявенько так накорябала — мне её потом показывали, когда на улицу выпинывали с негустых приютских харчей на богатые вольные хлеба.

И куда было сироте податься? Ясное дело — в армию. Выучился на пилота. Думал, вытянул счастливый билет, а тут войнушка началась и всё никак не кончится. Мне уж двадцать пять, а я всё воюю. Теперь вот не сдохнуть бы, а то обидно будет — и не пожил ещё, по сути. А у меня план, между прочим, в люди выбиться, поглядеть, как оно там, в людях-то. Вдруг понравится?

Напарник ещё дышит. Вот же живучий какой!

— Пить, пить...

Ага, щас! Нету воды. Видишь, последние капли. Про коньяк я уже говорил. Там и капель не осталось. Кто ж ждал такой засады от местных? Вроде чисто тут должно было быть от повстанцев-комуняк. Доберусь до своих — предъявлю за дезу.

Сунул в слабеющую руку его же пистолет. Не, ну не мне же его кончать? И на себе не попру. Ясно же, что не жилец, всё равно окочурится. И вообще, я раненый! Мне бы самому как-то доскрести до куда-нибудь — похрен куда, лишь бы пожрать дали и водички плеснули.

Не понадобился пистолет. Всё, кончился напарник. Прости, братан, земли пухом не получится. Копать некогда и нечем: ручка бо-бо. Считай наш родной вертолёт своим саркофагом. Ещё неизвестно, где сам валяться буду. Бывай. Ты мне даже нравился. Иногда. Когда сильно правильного не корчил.

Кто бы знал, как я ненавижу эти чёртовы джунгли в этой чёртовой стране! Тропинок нет (про дороги вообще молчу), ручьёв хрен найдёшь (как всегда, когда пить охота так, будто не полдня, а век не пимши), по морде то и дело какие-то ветки стучат (было бы чем, порубал бы нахер всю эту красоту, гори она синим пламенем). И главное, сколько иду, хоть бы одного человечка встретил, дорогу там спросить, за жизнь потрепаться. Не, я понимаю, что оно и к лучшему: целее буду. Но одичаешь же в этих зарослях в одиночку. Скоро выть начну. Ну или хрюкать. Тут уж как повезёт. Рука ещё ноет, зараза. Замотал платком, как сумел, даже промыть нечем оказалось. И чего, дурак, аптечку не поискал?

Когда же эти дебри кончатся? Местный дьявол специально, что ли, их тут вырастил, чтоб честным французам жизнь мёдом не казалась?

Камни-то посреди леса откуда? Всю жопу ободрал, пока сполз. О, а вот и домик посреди леса! Наконец-то! Пить! Хочу пить!! У меня есть пистолет. Попробуйте только воды не дать, кто бы вы там ни были!

Фух, не заметил! Иди, узкоглазенький, иди, мети своей рыжей робой местную травку, пока я тут осмотрюсь у тебя. А, нет, вернись, сволочь. Где я без тебя воду искать буду? Куда идти? Понастроили катакомбов, хрен разберёшься. Так, ещё один. Стой, сучий сын!

— Воды, дайте воды! — ору как ненормальный. Шею бы ему не сломать. Вроде понимает. Пальцем под крышу тычет. Ладно. Пошли под крышу.

Да тут их целая кодла собралась! И все в рыжих балахонах. Монахи, что ли, местные? Всё не как у людей у этих узкоглазых. Нормальный монах носит чёрное — это всем известно.

А водичка вкусная какая! Никогда такой не пил. Или это я просто соскучился так сильно?

Так, пора осмотреться. Фу, страхолюдины какие стоят! Напридумывали себе в боги уродов и кланяются им, как заведённые. Это ж обосраться со страху можно, если такое вот приснится.

А это что так призывно поблёскивает? Ух, как я удачно зашёл! На золото похоже. И камушки вон как сверкают!

Так, поскольку пистолет у меня, а я француз и в своём праве в этой Тьмутаракани — беру эту штуку себе. А что, они мой вертолёт сбили, напарника подстрелили до смерти, меня по джунглям бродить заставили, на что я ни разу не подписывался, коньяк опять же ни за что пропал, а уж за руку мою раненую им вообще вовеки не рассчитаться. Короче, имею право на моральную и материальную компенсацию. Командир слова не скажет. Трофей — дело святое. Главное, дотащить.

Чего ты лопочешь, болезный? Ни хрена не понимаю твою тарабарщину. Пистолет все видели? Щас положу всех тут в рядок и ничего мне за это не будет.

— Уйдите с дороги! — ору, размахиваю пистолетом. А чего они мешаются? У них вон сколько всего осталось ещё. Подумаешь, одну вещичку всего взял, и не самую, между прочим, большую. Я, может, тоже жить хочу. И, желательно, хорошо.

Не буду рассказывать, как я жил тридцать лет после той войны. По-разному жил. В Алжире успел повоевать. Тоже, скажу вам, весёлого мало, зато прибыльно. Для умного человека.

Я ж в ларчике лаосском поковырялся, а там игрушка драгоценная в виде головы змеи и рулончик каких-то рукописей. И вот прямо переклинило меня — хочу знать, что там написано. Аж зубы скрипят, как хочу! Когда брал тот ларчик — думал, продам и заживу. Не смог расстаться. Вот не смог, чёрт знает почему, и всё тут! Словно приворожил он меня к себе.

Как в Алжир попал, тоже всё по разным местам шарился, рукописи искал. Вдруг похожую найду? Даже коллекционировать начал. И что обидно — научился определять по начертанию знаков, где, когда, а иной раз и кем написано. Даже в эксперты меня записали на предмет подлинности этих самых рукописей. Да, я широко известен в узких кругах, чем не могу не гордиться. Определяю на раз и даже на глаз, а вот читать не умею, хоть обосрись. И языки мне не даются ни современные, ни тем более древние. Нет у меня способности к языкам от слова ни хрена. Вечно со всеми на пальцах объясняюсь. Или через переводчика, а это, считай, лишние уши и глаза. Иногда очень лишние, к их большому сожалению. Да, вот такая, дьявол побери, эпидерсия!

После Алжира был в Конго. Там своя история. Она к делу не относится, поэтому рассказывать не буду. Потом ещё кое-куда жизнь забрасывала. Сейчас, как говорится, не об этом. Скажу только, что сильно поднялся там на торговле всяким интересным. Дом в Париже купил, дело своё открыл антикварное.

Но с тем первым моим ларчиком так и не расстался. И не показывал никому. Он мне вместо талисмана и главной загадки. А загадки я не люблю. Тридцать лет, как на святыню, молился на эти свитки и зубами скрипел — никто этого языка не знал, дьявол раздери всех языковедов.

И вот попадается мне статья в журнальчике за авторством некоего польского профессора-ориенталиста Яна Тарнаса. А в ней французским по белому написано, что знает этот молодой да ранний хрен с горы ту самую клинопись-тайнопись, за которой я уже тридцать лет гоняюсь. А на обложке сам профессор очечками сверкает и приглашает на целый курс лекций, да не где-нибудь, а прямо у нас тут, в Парижском университете. Два месяца нужный мне человек живёт в Париже, а я ни сном ни духом. Ладно, хрен с ним, главное, он ещё здесь, а значит, ему от меня не скрыться. Я понял — это знак, время пришло!

С неделю я за профессором следил, что твой грёбаный сыщик. Чисто Шерлок Холмс или этот, как его, Коломбо! Он на лекциях свет выключает, чтобы слайды показывать на экране через проектор. И это замечательно: не хочу светить лицом раньше времени. А так по тёмному пришёл, по тёмному ушёл. Всё, как говорится, интимненько. Ничего, кстати, лекции у него, даже интересно. Языкастый, чертяка.

Короче, сфотографировал я голову змеи из ларца. Плёнку в слайд закатал и подложил перед лекцией потихоньку, чтоб профессор прямо на большом экране мою прелесть увидел и сразу восхитился и проникся. Ну и интересно было — поймёт, что это по его части, или я опять не к тому человеку подкатить хочу за расшифровкой.

Да, я люблю театральные эффекты! Можно было и наедине с ним встретиться, потихоньку всё объяснить и показать. Но чего-то прямо так захотелось блеснуть! Не удержался, короче.

Это было весело. Профессор такой: "На этой табличке вы видите письмена". И дальше бла-бла-бла, а студенты хихикают. На экране-то не табличка, а совсем наоборот. Сам чуть не заржал. Глаз с профа не свожу. Он глазки округлил, рот открыл и аж дышать перестал (ну, мне так показалось). Я сразу понял: мой человек. Змейку он опознал, остальное — дело техники и моей способности убеждать, а она у меня ого-го какая, без лишней скромности говорю.

— Кто это сделал? Кто подложил слайд? — кричит. Все, конечно, молчат, никто не сознаётся. В общем, выгнал он студентов из аудитории, а сам в слайд вцепился, как будто там все тайны мира зашифрованы и вот прямо сейчас они ему открываться начнут в порядке очереди, только записывай.

Я так скромненько встал, подошёл весь представительный: в костюме, галстуке, шляпа в руке. Говорю:

— Это я подложил вам слайд, профессор.

— Что? Откуда он у вас?

А я ему:

— Я ждал вас тридцать лет.

Нет, а что? Правда же ждал. Дождался вот.

Профессор выглядел таким одновременно потерянным и воодушевлённым, что я прямо умилился. После лекции притащил его к себе домой, хотя и тащить не пришлось. Он сам летел на крыльях любви к никому не ведомой культуре Кхурумванит, которой я его поманил. Ну чисто ребёнок за новой игрушкой.

Спрошу при случае, как он умудрился выучить язык, который никто не знает? Это вообще возможно? Не, ну представьте только технически: язык услышать не от кого, и даже если нашёл письмена — как они произносятся, ты откуда можешь узнать? Не понимаю. Колдун он, что ли? Или шарлатан, который просто лопочет тарабарщину, а все думают, что что-то осмысленное. Проверить-то некому. Это было бы даже красиво, но тогда я его просто придушу за убитую надежду. Пусть лучше сам самоликвидируется — будет не так больно.

Достал из сейфа свой заветный ларчик (надеюсь, у профа достаточно плохое зрение, чтобы увидеть код сейфа, который я старательно загораживал спиной) и вытащил на свет божий ту самую голову змеи, так восхитившую профессора на слайде. На, на, пощупай! Понял, как я тебе доверяю? Никому ещё не показывал, а тебе показал. Цени, сучонок, и будь благодарен.

— Это она? Та самая голова змеи? — с придыханием так спросил. Нет, блин, папье-маше по образу и подобию! Идиот, что ли? А вот я тебе не то сейчас покажу. Кипятком ссать начнёшь.

— Здесь оригинал. Это военный трофей. Я привёз его когда-то из Индокитая. — И так спокойно протягиваю ему свёрнутый в трубочку дохера древний манускрипт.

У бедолаги аж руки затряслись. Развернул, глаз отвести не может, дышит часто-часто, аж вспотел от перевозбуждения — сейчас обкончается мне тут на радостях. Кто ведь как кайф ловит. Этот, похоже, от старых-старых букв на старом-старом манускрипте. Извращенец! Бумажку не заляпай слюнями и прочими естественными жидкостями!

Лупу из кармана вытащил и давай сверху вниз по манускрипту ползать. Не, ну точно извращенец. У меня вот в кармане складной нож всегда лежит, а у этого лупа. И скажите, что он нормальный! Но мне как раз такой и нужен, так что будем холить и лелеять до поры до времени.

— Нет никаких сомнений! Это классический образец тайнописи Кхурумванит, вымершей культуры времён Прокрованита. Ею пользовались монахи в монастырях, стерегущие бесценные реликвии ушедших эпох. — И весь аж светится, будто в лотерею выиграл миллионов несколько, а то и миллиард. Всхлипнул подозрительно, высморкался. Он там не всплакнул ли? Во даёт!

— Вы знаете, все меня считали сумасшедшим, который верит в мифы!

Поверь, я их понимаю, парень! Маньяк чистой воды. И главное, говорит, а сам манускриптик-то мой в трубочку сворачивает и в карман пристраивает. В свой!

— Этот документ — самое убедительное подтверждение моей теории. — А по губам шальная такая улыбочка ползает, мечтательная. Наверное, уже мысленно носы утёр всем, кто его идиотом считал, и пару статеек сочинить успел.

— Вы прочтёте этот документ? — Думал, из кресла выпаду — так вперед подался. Дышать перестал. Жду.

— Да, наверное. Потребуется время. Установим, когда был написан манускрипт. Необходим лабораторный анализ. Если вы зайдёте в воскресенье ко мне в лабораторию...

И пошёл, сука, на выход с моим манускриптом в своём кармане. Нет, каков гусь! Вы видели? Я прям даже восхитился!

— Хорошо, профессор, — говорю, — но манускрипт пока останется у меня.

И смотрю на слугу-вьетнамца выразительно. Тот давно научился меня без слов понимать. Руку профу в карман осторожненько так сунул и вытянул документик, мне передал под печально-недоумевающим взглядом Тарнаса.

— Дэнг проводит вас, — говорю, а сам скорее на галерею второго этажа поднялся, чтоб посмотреть, не свистнет ли чего наичестнейший профессор по пути. Я бы свистнул, например. И не зря поднимался. Этот шустрик к моему верному вьетнамцу наклонился и давай что-то шептать. Чуть не заржал, честное слово. Кричу ему с галереи:

— Профессор, не пытайтесь задавать Дэнгу вопросы. У него вырван язык.

Не соврал даже. Не люблю болтливых слуг. А тут прямо идеальный вариант. И нет, меня совесть не мучает — не я же ему язык рвал. Мне его уже такого подарил один высокопоставленный человечек (не буду называть его имени, поскольку это к делу не относится и никого не касается).

Осталось дожить до воскресенья. А это ещё целых три дня.

Три дня пролетели как один. Мне неожиданно подкинули работёнки. Сразу четыре свитка на экспертизу принесли. Пока то да сё, время и прошло. Два оказались подделками — извините, я тут ни при чём. Предъявляйте продавцу — это он вас нае... обманул, в общем. А два — вполне себе приличные русские срочные грамотки на бересте. Я и век определил — четырнадцатый-пятнадцатый — уверен, что точно. И где добились, интересно? У меня в коллекции таких нет.

Да, я тоже умею определять возраст рукописей. Говорил уже. И свой манускрипт давно исследовал в лаборатории вдоль и поперёк. Но профу об этом говорить не стал. Пусть попыжится, а я посмотрю и результаты потом сравню. Интересно же на его работу посмотреть опытным, так сказать, взглядом!

Лаборатория у профессора оказалась на уровне — что есть, то есть. Конечно, она не его личная, в отличие от моей, а университетская. Но впечатляет!

Обрадовался мне, как родному. Только что ручки не затряслись, когда к манускриптику их потянул. А, нет, очень даже затряслись! Сам видел! Ну на, подержи уже, маньячила! Небось, все три ночи во сне видел, как будешь его в свою адскую машинку засовывать и кнопочки нажимать. Чёрт, да он хоть дышит вообще?

Короче, стоял я, любовался профессором и ждал, чего нам его раскрутой компьютер выдаст новенького. И ведь выдал, сука! Да такое, что я просто охренел! Тридцать лет каждый день теребить в руках бумажку и не заметить, что внутри вклеена ещё одна — это суметь надо! Ваш покорный слуга сумел и теперь чувствует себя полным и беспросветным идиотом и бездарем. Да, Берни, ты тупой дебил! Смотри и учись, как работают профессионалы. Можешь уронить скупую мужскую слезу, может, полегчает.

А профессор тем временем:

— Достать сложно будет. Надо разрезать манускрипт. Испортим. Вы хозяин — вам решать.

Да чего тут решать? Всё давно решено! Так я ему и сказал. Режьте, мол, дорогой профессор, не ссыте.

Этот энтузиаст тут же какой-то мудрёный приборчик собственной конструкции достал (талантливый, чёрт, аж завидно), запихал в него документ и давай скальпелем орудовать, чтоб, значит, вреда поменьше. Умилился, когда он в ящике стола журнальчик со своим портретом листочком торопливо прикрыл. Скромняжка ты мой! Стесняешься, что нет-нет, да и полюбуешься на себя любимого? Смешно.

Ну вот, разрезал, вздохнул (жалко, наверное). Потом пинцетиком подцепил то, что внутри лежало, и на свет божий вытянул. И вот стоит он с этой бумажкой (или чем там? Может, шёлк какой? Пока не понятно), а я дышать не могу. Накрыло меня страхом, да что там страхом — ужасом, аж потом весь покрылся. И не понял даже, от чего, пока проф не озвучил:

— Странно пахнет.

Вот только тогда и дошло. Будто в трансе говорю:

— Да, этот запах мне знаком. Это запах джунглей. Так пахнет страх. Испарения джунглей.

Всё, пора брать себя в руки. Где я и где джунгли. Да и чего я так испугался? Выбрался же оттуда тридцать лет назад. И ещё раз выберусь, если, не приведи Господи, придётся вернуться в эти жуткие дебри. Встряхнулся, мысленно дал себе пинка, а вживую утёр пот со лба, пока профессор отвернулся, и спрашиваю:

— Так вы сможете это прочесть?

— Думаю, да, — говорит так деловито, уверенно. — Похоже, это тот же шрифт, что и на внешнем манускрипте. Вот, посмотрите.

И только мы с ним склонились, чтобы сравнить этот самый шрифт, как во всей лаборатории внезапно погас свет.

— Что это такое со светом? — слышу из темноты недоумевающий голос профессора, а сам думаю — ох, не к добру! В лабораториях в центре Парижа просто так свет не гаснет. Что-то будет!

Профессор позвонил дежурному, и нам прислали электрика, который немедленно забрался на стремянку и принялся копаться в проводах где-то в подвесном потолке, держа в зубах маленький фонарик. Я наблюдал за ним, сидя в профессорском кресле и подперев щёку левой рукой, на которой всегда ношу тонкую кожаную перчатку — шрамы после той истории с вертолётом остались безобразные. И даже не в самих шрамах дело, а в том, что каждый, кто их видит, спешит полюбопытствовать — что, как, откуда и не больно ли мне до сих пор. Больно, сука, и чё?

Короче, сижу, гляжу, жду. Профессор мечется по лаборатории, то и дело в окна выглядывает (про темноту это я погорячился, на улице белый воскресный день, так что всё видно, только компьютер не работает). Электрик на лестнице шебуршится, где-то тикают часы — чуть не уснул. Если бы не мерзкий запах, от которого зубы сводит, точно бы задремал. А так ничего, дождался. Включился свет. И только мы обрадоваться собрались, как тут-то всё и началось.

Едва профессор успел сказать спасибо начавшему спускаться электрику, тот уже валяется на полу со стремительно синеющей рожей, а вокруг его шеи обвилась самая настоящая живая змея. Я вскочил, замер, стою, не шевелюсь. Проф, надо отдать ему должное, пришёл в себя быстрее — кинулся к телефону, давай куда-то звонить. Я, глядя на него, тоже встряхнулся, глянул по верхам (электрик же змейку где-то под потолком подцепил), а там из вентиляционного отверстия ещё одна свесилась и прямо на стол метит, над которым профессор с трубкой у уха склонился. Он эту заразу не видит. Ещё секунда, и будет у меня два трупа и миллион проблем.

Как я успел оттолкнуть Тарнаса с линии атаки — сам не знаю. Должно быть, военное прошлое сработало, инстинкты не пропьёшь. Шваркнулась змея прямо на чертов манускрипт, а больше её, по ходу, и не интересовало ничего.

Джунгли к нам приходят, дьявол их побери! Какова вероятность, что в центре Парижа сразу две без сомнения ядовитых змеи случайно заползли в лабораторию местного ни разу не зоологического университета? Нулевая, я вам скажу, вероятность! И какого, спрашивается, хрена?

Потом ещё полдня веселились с полицией, службой отлова животных и университетской охраной. И все задавались тем же вопросом: откуда змеи? В гости зашли, чтоб всем веселее было, мать вашу за ногу! Манускриптики, и большой, и малый, я, само собой, забрал. Оставил профу копии в компьютере. Для расшифровки хватит. Я свои ценности где попало разбрасывать не привык. Пусть в сейфе лежат, в привычном ларчике под надёжной охраной.

С профессором простился на улице. Честно предложил подвезти. А что, мне не сложно. Отказался — ну и ладно, не больно-то хотелось. Прогуляться он решил. Да сколько угодно! Что, у меня дел, что ли, нет?

Позвонил мой гениальный друг через неделю. Обрадовал, что всё перевёл. Снова встретились у меня дома. Денёк выдался хороший — сам бог велел во дворе расположиться под открытым небом.

"Дорога к гроту могущества и силы в Долине тысячи змей. Раз ты не убит ещё моей верной стражей, ты, добрый или злой, иди. Плоский камень, голова змеи. Двигайся и двигайся кхумен, кхумен, кхумен (это слово проф перевести не сумел). Богатства несметные. Непобедимое оружие. Станешь властелином мира, получишь могущество и силу, если добрый. Умрёшь, если злой. В сосуде познания — новая жизнь". Вот что принёс мне профессор. Текст я запомнил дословно. Ещё бы — столько ждал! Каждое слово на подкорку записалось — хрен сотрёшь. Про загадочное словечко я профа, само собой, спросил.

— Я над ним до сих пор бьюсь, — сокрушённо поведал профессор. — В европейских языках оно не имеет аналогов. Не забывайте, Травен, что это тайнопись. Из контекста следует, что кхумен может быть каким-нибудь символом, указывающим дорогу. Или наоборот — символом опасности, поджидающей очередного смельчака.

Ну и чего ты мне прикажешь делать, дорогой профессор? Так дорога или опасность? Это, если что, немножко совсем другое дело. Я только зубами скрипнул. Так, не бесись, Берни, до этой минуты ты вообще ни одного слова в этой бумажке прочитать не мог. Не надо привередничать. Тебе Тарнаса сам бог послал. Вот и будь благодарен. Разберёмся со всеми кхуменами на месте. План экспедиции в джунгли у меня тогда уже появился в голове. И без профессора там делать нечего. Хрен я сам все эти кхумены найду. А вот когда найду, тогда и профессор станет не нужен. Сгинет тихонечко посреди джунглей — с кем не бывает — и поминай, как звали.

Я задумчиво вертел в руках драгоценный, но на редкость вонючий манускрипт и обдумывал то, что узнал. И на фига, спрашивается, доставал? Хватило бы той копии, что распечатал проф. Не сразу заметил, как всполошился Дэнг. А когда заметил, вскочил с места, как ужаленный, и профессор вместе со мной.

На нас смотрела очередная змея, тихо и незаметно успевшая доползти почти до самого стола, за которым мы расположились. Так, это становится совсем не смешно. Я начинаю ненавидеть змей, которых в последнее время в моей жизни стало слишком много.

Буквально на инстинктах (и не спрашивайте, откуда у меня такие инстинкты) выхватил пистолет и выстрелил в змею раз, другой, третий. Разумеется, все три раза попал (годы тренировок даром не прошли). Змея осталась валяться на дорожке изломанным кровавым жгутом, а я с удивлением понял, что не дышал всё это время. Я боюсь, что ли? Ну да, боюсь. А кто бы не боялся? Посиневшее мёртвое лицо электрика пока ещё отлично помню. Не хочу повторить его судьбу от слова ни разу.

Тарнас спешно засобирался, подхватил плащ, заметался, сам бледный, как полотно. Испугался, конечно, и я его понимаю. Но отпускать рановато. Есть вопросики не решённые. Надо по горячим следам решить. Соскочит ещё со страху.

— Профессор, — говорю, — вам не кажется, странным, что с момента прочтения манускрипта вокруг нас постоянно кружатся эти... змеи?

— В манускрипте тоже говорится о змеях, — обернулся Тарнас. — Долина тысячи змей.

— Профессор, а вы бы не хотели вместе со мной съездить туда?

Задумался. Прямо чувствую, как в нём сейчас страх и любопытство сражаются не на жизнь, а на смерть. Я, конечно, убедил. Пообещал всё на свете. И оплачу-то я всё до последнего носового платка, и проводника найду, и с Университетом все формальности утрясу, и материал ему для всех его изысканий предоставлю по результатам. Обещать я умею. Разумеется, Тарнас сдался практически без боя. У него просто не было шансов. Итак, экспедиции быть!

Уже через месяц (да, я спешил как мог) Лаос встретил нас удушливой жарой, грязными улицами столицы, снующими по ним вездесущими рикшами, которых мы и наняли, чтобы доехать до министерства иностранных дел, с которым я сумел предварительно договориться о помощи в нашей поездке.

Тарнас, как выяснилось, в Лаосе ни разу ещё не был — только собирался. Ему всё было интересно, он так вертел своей любопытной головой, что я боялся за её сохранность. Отвинтится ещё, а у меня могущество не обретено и сила не найдена. Не спеши, профессор, придёт время — сам тебе всё лишнее откручу.

В министерстве нам с ходу не повезло. Единственный внедорожник, которым они располагали, уже перехватил какой-то европейский журналист. Серию репортажей он, видите ли, делать задумал не раньше и не позже. Я только зубами скрипнул.

Мало того, что с транспортом не помогли, так местный министр (сволочь узкоглазая! Ладно хоть по-французски говорит. Не забыли суки, чьей колонией были совсем недавно) нам ещё проводника своего навялил. А это, считай, его глаза и уши в нашей узкой компании. Я рассчитывал нанять за небольшую плату местного жителя попроще, чтоб не надо было переживать, кому и что он доложит, и чтоб не хватился никто его потом. Но отвертеться от господина (господина, мать его ети!) Нуми не удалось. Он же "все дороги знает, видите, как хорошо"! Как тут откажешься? Подозрительно будет. Мы ж официально приехали монастыри осматривать по линии парижского университета. С чего бы отказываться от провожатого? Вот то-то и оно.

Я всё думал, что делать с транспортом. Даже прикидывал, не удастся ли перекупить старый раздолбанный автобус, в который местные жители набивались, что твои шпротины в консервную банку, причём совсем не так красиво. Ну нет свободного транспорта в этой жопе мира, хоть обосрись.

До отчаяния мне дойти не дали. Прямо на улице профессора окликнула худая рыжая девка на том самом джипе, который нам не достался. Вот ни секунды не сомневался, что она и есть тот самый европейский журналист. Прямо руки зачесались открутить эту лохматую голову, чтоб наглые глазки навсегда закрылись и не сверлили насмешливо меня и особенно Тарнаса.

— Вы с ней знакомы? — спрашиваю.

Профессор только вздохнул досадливо:

— Она меня знает.

Что ж, будем разговоры разговаривать. Ясно, что этой фифе что-то от нас надо. Торговаться я умею и люблю. И мне нужен этот джип.

Вот только торговаться журналисточка отказалась наотрез. Сейчас журналистам так много платят, я не понял? Как же я злился, но пришлось пообещать взять её с собой в джунгли. Дура, она ещё не знает, с кем связалась. Дорога длинная, несчастных случаев произойти может много и разных. А мне эта девка на хрен не нужна, в отличие от профессора. Напросилась — пусть пеняет на себя.

Нет, я положительно ангел во плоти! Такого терпения, с каким я улыбался, соглашаясь на все её условия, ещё поискать. Итак, теперь нас четверо: мы с Тарнасом, господин (господин! Не устаю поражаться! Развелось тут господ желтопузых!) Нори и эта вот мадемуазель, как бишь её, Жобер. Что ж, похоже, скучно не будет.

Выехали на следующий день рано утром. Про местную гостиницу не спрашивайте. Давно я в таком дерьме не ночевал. Но привередничать не приходится. Впереди как минимум две ночёвки под открытым небом туда, и ещё две — обратно. Что называется: вспомни молодость, друг Бернар.

Тарнас нарядился, что твоя невеста. Весь в белом. Даже фату, мать его раз так, нацепил (не фату, конечно, просто длинный белый шарф вокруг шляпы повязал, но охренеть как похоже получилось). И почему это меня так напрягло?

Чёрт, да меня вообще всё напрягало в то утро: и без умолку щебечущий господин (хрен с ним, пусть будет господин, привыкать уже начал) Нори, и победно лыбящаяся журналистка, то и дело щелкающая затвором своего вонючего фотоаппарата (утешало только то, что эта игрушка останется в джунглях навсегда вместе с её хозяйкой — уж я об этом позабочусь, будьте покойны), и особенно этот красавчик в белом, которого руки чесались переодеть (не выношу белый цвет!). А ещё то, что за руль посадили меня, хотя мадемуазель и обещала сменить после обеда. Остальные водить не умели, или сказали так, чтобы можно было и дальше свободно пялиться по сторонам. И ладно Тарнас — он вообще парень возвышенный и нежный, может и не уметь. Но вот в то, что господин Нори не водит, поверить трудно, учитывая его профессию. В том, что он шпион, я ни минуты не сомневался. И, разумеется, как все шпионы, он много чего может и умеет. Руки занимать не захотел. Всем же ясно, что шпионить легче, когда руки не заняты, так что всё понятно и от того ещё больше бесит — держит меня за дурака, сволочь такая.

Дороги, сами понимаете, в местах, где тридцать лет назад были малопроходимые джунгли, по которым бодро и весело шныряли толпы местных партизан, весьма условные — колдобины и грязища, местами непролазная. Но лучше такие, чем вообще никаких. Трясло немилосердно, но все терпели. Хотелось добраться засветло как можно дальше, потому до обеда решили не останавливаться.

Обед близился, о чем недвусмысленно намекал громко урчащий живот Тарнаса, от чего он премило смущался, а я злорадно, но по возможности незаметно подхихикивал (а нечего было от завтрака отказываться. Это ты дома можешь завтракать одним кофе, а тут дорога, ети её в пень). Уже было начал присматривать местечко для привала, когда заметил на дороге сломанный автомобиль. Кажется, какая-то советская машина. Есть у них весьма неплохой джип с парой-тройкой модификаций. Все они одинаково часто ломаются, но так же легко поддаются ремонту, что называется, на коленке. Нет запчасти — проволокой прикрути, соплями замажь и ехай себе дальше. Вот такое волшебство.

И такая агрегатина стояла сейчас посреди дороги, мешая нам проехать, а из-под неё уже выбирался длинный, сутуловатый и грязный, как шахтер из забоя, мужик. Внимательно нас рассмотрев, этот кент отчего-то расцвёл в улыбке и направился бодрым шагом угадайте к кому? Конечно, к нашему дорогому профессору! Ему бы ещё букет в руки и будет картина маслом: жених спешит к своей невесте в белом, на ходу утирая грязной тряпкой трудовой пот с лица.

Я подозрительно посмотрел на профа: знает он этого прохожего или нет? Взгляд растерянный, непонимающий. Вроде бы не знает, но лопочет с ним по-русски весьма бойко. Ну почему я не способен к языкам? Знать бы, о чём они говорят! Из всего понял только название монастыря Лер-Нохта, куда мы, собственно, и направляемся. Тот самый монастырь, откуда я тридцать лет назад забрал своё сокровище и куда никогда не собирался возвращаться.

Опаньки, чуть не обнялись, как старые дружки. Если бы не белая рубашка профа и не мазутные черные руки незнакомца, все сейчас дружно наблюдали бы крепкие мужские обнимашки. А так не стали — пожалели профессорскую красоту.

— Нас приглашают на обед, — соизволил сообщить дебильно улыбающийся Тарнас, когда незнакомец спрыгнул с нашего джипа, на который бесцеремонно залез минутой раньше, и помчался к своей всё ещё мертвой машине.

— Кто это? — тихо спросил я, подозревая профа во всех смертных грехах. В эту минуту я готов был придушить его своими собственными руками, и хрен с ним, с монастырём.

— Мой знакомый, русский, — радостно ответил Тарнас, не подозревавший, как близко сейчас подвёл меня к краю.

— Вы знали, что он будет здесь? — Ведь знал же, сука, заранее договорились. Сейчас отнимут манускрипт и голову змеи и поедут в монастырь без меня. Ну, признайся, что продал секрет русским!

— Ну что вы? — И столько искренности во взгляде.

— Не нравятся мне ваши контакты, — счел необходимым сообщить я, да фигли толку. Журналистка с нами тащится. Русский тоже уже с вещами в машину спешит. Сколько ещё профессорских друзей мы успеем встретить, пока доберёмся до богом забытого древнего монастыря посреди лаосских джунглей? Словно по Парижу едем, дьявол побери, а не по раздолбанной дороге в жопе мира — кругом одни знакомцы, и все не мои.

Всё-таки с этим манускриптом что-то не так. Ведь знаю уже, что не стоит его вытаскивать на свет божий, но будто просится он на воздух из тесного тайника в голове змеи, которую я приладил на прочный шнурок и всё время ношу на шее, прикрывая широкой рубашкой. Да, я параноик. Но лучше быть параноиком, чем оказаться ограбленным, доверяя всяким проходимцам.

Пока ждал своей очереди помыться в летнем душе, где сейчас беззаботно плещется наша журналисточка (а как же, дамы вперёд!), зачем-то вытащил опять эту чёртову бумажку, пялился на неё минут пять, а может, и больше. Потом, словно опомнившись, свернул, спрятал и только приладил на шею голову змеи, как заметил на пороге вполне себе живую змею, отчаянно на меня шипевшую. Вот же отродье! И зачем только эти мерзкие твари нужны на свете?

Я и так от жары весь на пот изошёл, а тут меня прямо словно окатили всего. Только пот сделался холодный и липкий от страха. Пистолета-то под рукой нет. Выложил, идиот, когда отобедали чем бог послал — я же в душ уже собираться начал, всё раздумывал, брать с собой артефакт или всё-таки здесь оставить. Решил в итоге уступить паранойе и взять с собой. Теперь вот стою, не знаю, что делать.

Ого, да змея-то не одна! В окне ещё одна свесилась, того и гляди в комнату пролезет. Обложили, гадины!

Тут раздался истошный крик журналистки с улицы. Неожиданно. Такая смелая дамочка, меня вон даже не боится (и очень зря, между прочим). Я даже подозреваю, что именно её так напугало.

Весь лагерь оперативно пришёл в движение. Послышались взволнованные голоса моих спутников. Я как смог осторожно просочился к двери, стараясь не наступить на замершую будто в нерешительности змею. Что, сучка, потеряла приманку? Хрен вам, тварям, не вытащу больше свиток ни разу, как бы мне ни хотелось. Знать бы еще, почему так руки чешутся это сделать?

На улице уже толпились Тарнас со своим русским, господин Нори и рыжая крикунья Жобер, оперативно одевшаяся, но всё ещё с полотенцем в руках. Над лагерем клубился красноватый дым из какой-то шашки, которую только что бросил прямо в целый змеиный клубок наш гостеприимный хозяин. Змеи тут же принялись то ли засыпать, то ли дохнуть — один хрен, главное, они больше не представляли опасности. Какая полезная штуковина!

— Что это? — Я отбросил в сторону использованную шашку, по форме напоминавшую советскую гранату времён второй мировой. — Невероятно.

— Это изобретение наших биохимиков, — похвалился русский, Андрей, так, кажется, его зовут. — Парализует змей и не вредит другим животным.

— Профессор, — обратился я к Тарнасу, — нам бы не помешали такие гранаты.

Тот сразу встрепенулся — сам-то не подумал:

— Мы бы их купили.

Но Андрей продавать гранаты отказался. У них, видите ли, мало осталось. Да похрен. Гранаты мне нужнее. Я в Долину тысячи змей направляюсь, если кто забыл. Тысячи, люди добрые! Не хотите продавать — даром заберу. И, разумеется, забрал.

Одно плохо — помыться так и не успел. Сперва не до того было, а потом тем более.

С рассветом мы уже бодро пылили прежним составом (то есть без всяких лишних русских Андреев) мимо заброшенных на вид деревень с хрупкими домишками под соломенными крышами. Я снова был за рулём, профессор снова в белом, а Жобер продолжала щёлкать фотоаппаратом, вновь и вновь запечатлевая похожие как две капли воды поселения без единого жителя (по крайней мере, я ни одного местного не заметил. То ли они от нас прячутся, то ли их тут и в самом деле нет, что, вообще-то, странновато).

К вечеру без приключений добрались до Лер-Нохта — деревеньки у подножия поросших лесом скал, по которым я ползал на заднице тридцать лет назад (прямо зачесалась сразу упомянутая часть тела — не хочет вспоминать молодость категорически).

— Здесь устроим привал, — объявил господин Нори, ни с кем не советуясь. — Останемся до утра.

— Так мы что, приехали в Лер-Нохта? Тогда где монастырь? — Я внимательно оглядывал окрестности. Не помню что-то никакой деревни в этих краях.

— До него два километра, — охотно пояснил Нори. — На машине мы туда не проедем. Надо пешком, но уже темнеет.

Пришлось согласиться на привал (никому не сознаюсь, но моя задница просто оквадратилась за целый день за рулём, и о привале я мечтал, как о манне небесной). Показалось, или откуда-то из джунглей послышался едва уловимый перезвон?

Как я сражался со жгучим желанием достать и подержать в руках манускрипт, рассказывать не буду. Справился, а потому ночь прошла спокойно, без ползучих посетителей.

Утром выяснилось, что господин Нори с нами не идёт — будет ждать в лагере возле машины. По его расчётам, к вечеру мы уже должны будем вернуться. Признаться, очень меня порадовал.

Два километра для пешехода, даже нагруженного рюкзаком, — это ерунда. Час ходьбы. Мы тащились почти три. Скалы, камни, узкие тропинки — какая уж тут скорость?

Я только посмеивался над нашей бравой журналисткой, которая вырядилась, как на дискотеку: шортики выше некуда, ноги голые, маечка тоже больше открывает, чем прячет, и на голове ни шляпы, ни косынки — прямо в самый раз, чтобы по скалам лазить и сквозь лес продираться. Дура, что ещё сказать?

На подходе к монастырю, когда я уже начал узнавать дорогу, врезавшуюся мне в память намертво, сообщил спутникам, что наш маршрут лежит несколько дальше. Думаю, проф догадался, что я хочу отыскать ту самую долину прямо сегодня. А что известно Жобер — понятия не имею (Тарнас мог и растрепать. Даже не удивлюсь). Теперь уже неважно: в джунглях останутся оба. Хотя профа жалко немножко. Как-то я к нему проникся и даже привязался, как к безобидному и забавному щенку. Но на вершине мира есть место только для одного. Второй мне там без надобности, даже если научится поскуливать, вилять хвостом и не станет претендовать на многое.

Монастырь встретил нас тишиной и особенным, ни с чем не сравнимым и незабываемым (к моему великому сожалению) запахом благовоний и преющих вокруг джунглей. Тут словно ничего не изменилось за прошедшие тридцать лет: всё так же громоздились безобразные статуи богов, всё так же курились повсюду ароматические палочки, всё так же пустовала подставка, с которой я когда-то стащил свой драгоценный ларец.

Монах в оранжевой хламиде тоже был как будто тем же, что и в прошлый раз. А может, мне показалось — они же тут все на одно лицо. Это неважно. Важно то, что он знает, как попасть в Долину тысячи змей, и он скажет мне об этом, даже если придётся его пытать.

— Он говорит, что нет здесь такой долины, — перевёл Тарнас ответ монаха.

Я вытащил из-за пазухи внешний манускрипт, когда-то бывший вместилищем для другого, гораздо более ценного, о котором, вероятно, не знали даже эти святоши. Потряс им перед носом изумлённого монаха и сказал, обращаясь к профу:

— Переведите, что мы готовы отдать всё, что было украдено (тут я, конечно, лукавил) в обмен на дорогу в долину могущества и силы.

Проф послушно залопотал по-ихнему, монах что-то ответил, не сводя обеспокоенного взгляда с рукописи в моей руке.

— Он говорит, что ещё никто не возвращался из долины.

— Чепуха, — нетерпеливо перебил я профессора. — Даст он нам проводника или нет?

Монах снова что-то протарабанил по-своему, а проф тут же перевёл (так я его и не спросил, как он так ловко выучился говорить на языке, который никогда не слышал?):

— Эти рукописи нужны нам, как воздух. Без них мы не можем заглянуть в будущее. Я должен посоветоваться с братьями.

— Только быстро. — Ребятки, моё терпение не безгранично. Ещё немного, и вам не понравится, как я начну нервничать. — Скажите, что если не согласятся, я эти рукописи уничтожу.

И я сделал недвусмысленный жест, словно собираюсь порвать их святыню прямо сейчас. Даже не знаю, кто сильнее вздрогнул: монах или профессор.

Оглянуться не успели, а этот рыжик уже вернулся и притащил с собой второго. Залопотал опять по-своему. Профессор тут же объявил, что они согласны. Кто бы сомневался? Можно было не переводить: и так ясно, что никуда они не денутся. Манускриптик-то ихний — вот он!

— Старец спросил, как они получат назад свои тексты, если мы не вернёмся? — Это опять профессор. Да насрать мне, как и что они получат! Но не скажешь же этого блаженному профессору!

— Вернёмся, — говорю, — получат.

* * *

Джунгли, джунгли, джунгли... Как же я ненавижу джунгли! Ладно хоть лысый монашек в своей рыжей хламиде на фоне сплошной густой зелени выделяется ярким пятном. А вот придумали бы эти узкоглазые себе зеленую или, скажем, коричневую униформу, и все, пиши пропало — потеряли бы уже проводника в каких-нибудь кустах.

Вон он, гад неутомимый, рукой машет. Идите, дескать, сюда и побыстрее. А у некоторых, может, ноги уже не идут. Может, этим некоторым пожрать пора бы и в кустики сбегать. И это я не о себе, между прочим. Журналисточка наша, гляжу, совсем выдохлась. Она по узкой тропинке среди невысоких, но густых кустов последней шла. И когда я оглянулся в очередной раз, увидел, как притормозила и давай к кустикам присматриваться. Что ж, детка, ждать тебя никто не собирается. Желаю тебе благополучно отстать, потеряться и избавить меня лично от своего назойливого присутствия.

И ведь почти получилось! Ещё немного, и мы бы ушли достаточно далеко, чтобы не услышать её ауканий. Но тут она заорала так, как не орала, даже когда в душевую к ней змея заползла. Тарнас, конечно, рванул обратно. Тоже мне, рыцарь в белом! Принцессу спасать помчался, смотрите на него!

В общем, привалилась эта дура к каким-то камням, а сверху на нее мумия спикировала. Стрясла она её, что ли? Это как же надо было привалиться?! Ничего особенного, мумия как мумия: черная, сухая, человеческая. Чего так орать-то, не пойму?

А этот: "Кристин, что случилось? Ничего страшного, не бойтесь!" Тьфу, чтоб вас разорвало всех к чертям собачьим! Глаза бы мои не видели этих голубков! И монах тут же рядышком нарисовался. Стоит, пялится. Этого вообще не поймешь, о чем он там себе думает, нехристь. Короче, плюнул я на них и, пока они там журналистку в себя приводили, двинулся по тропинке дальше.

Не было здесь раньше этих зарослей. Полянка была. Все изменилось, но я как-то сразу понял, что это то самое место. Здесь тридцать лет назад мы, подбитые повстанцами, посадили вертолёт. В ушах набатом стучала кровь, но я не позволил себе остановиться ни на секунду.

Вот он, вертолёт, ставший саркофагом для моего напарника, о котором я старался не вспоминать все эти годы. А он ждал меня здесь, посреди этих чёртовых джунглей, продолжая сидеть на своём месте. Прости, брат, но и в этот раз мне некогда тебя хоронить. Ждал столько и ещё подождёшь. Судьба твоя такая.

Я поскорее двинулся в обход почти заросшего со всех сторон кустами вертолёта, заглянул в кабину со своей стороны. Увидел табличку со своим именем. Тогда, сразу после посадки, раненому, всерьёз опасавшемуся за свою жизнь, мне не пришло в голову оторвать её от панели управления. Я сделал это теперь и вздрогнул: прямо через стекло на меня пялилась Жобер. Чуть дальше стояли Тарнас и наш проводник. Когда они успели меня догнать? И что эта крыса успела увидеть?

Двинулись мы дальше на территорию, на которую, по словам монаха, ещё не ступала нога белого человека. Никакой тропинки больше не угадывалось. Приходилось прорубать путь мачете. Хорошо, что наш проводник знал об этом и подготовился. Он, как катер сквозь волны, пёр вперёд, таща нас за собой, словно баржу с углём.

Дорогу преградила заросшая ряской лесная речка, текущая по дну глубокого оврага. На ту сторону был перекинут старый, ветхий, местами осыпавшийся деревянный мост. Вариантов переправы никто не предложил, так что пришлось перебираться по этой шаткой конструкции, отчаянно надеясь не свалиться с приличной высоты.

И снова Жобер шла последней, сразу за мной.

Ну что за непруха?! Самая середина моста почти вся осыпалась. Так, кое-какие брёвнышки остались и почти полное отсутствие досок. Шли по ним, как канатоходцы. А у журналистки же каблуки, в каких только по бульвару чечетку выстукивать. Конечно, она оступилась. Думал, всё — избавился от неё наконец-то. Цепкая оказалась, зараза: удержалась каким-то чудом, висит над пропастью на руках, орёт. И ведь только что еле ползли по мосту, не знали, куда лучше ногу поставить. А стоило этой козе голос подать, как наш бравый профессор едва ли не бегом мимо меня проскочил и вытянул её наверх. И не подумаешь, что в этой нежной ромашке столько силищи. Стоят, обнимаются — убил бы!

Ладно, ещё не вечер.

Скоро деревья расступились и перед нами открылась долина, посреди которой угадывались какие-то развалины. Неужели пришли? Наконец-то! Я сделал это! Я нашёл место, откуда вернусь властелином мира.

Монах наш завис. "Кхумен", говорит, и лапки молитвенно сложил. Профессор, конечно, тут же подхватил: "Кхумен, кхумен!" Раскудахтался! Ну и что это за чертов кхумен такой загадочный?

Словно услышав мой вопрос, этот малохольный подошёл ко мне и соизволил сообщить:

— Помните, в манускрипте три раза "кхумен"? Я тогда не перевёл значение этого слова. Монах говорит, что это то, что ведет вверх или вниз — показывает путь. И имеет разрушительную силу.

Вообще вот сейчас понятно объяснил, гений недоделаный. Так вверх или вниз? Тут либо туда, либо сюда.

Опять монах залопотал, а этот переводит:

— Отсюда начинается долина могущества и силы. Там ничто не подчиняется земным законам, и никто не знает, доживёт ли до утра. Дальше мы идём одни. Он за нас не отвечает.

Вот сволочь! Да ну и хрен с ним. Сами справимся. Тут уж рукой подать. И даже лучше, меньше лишних глаз. Я оглянулся на монаха, но никого не увидел. Куда этот мелкий бес подевался? Что за чудеса?

Развалины древнего храма встретили нас гробовой тишиной. Там, наверху, пели птицы, стрекотала в камнях какая-то невидимая живность. Здесь же, в долине, тишина просто оглушала. Словно среди этих древних камней совсем никто не жил, даже вездесущие насекомые. Честно говоря, было жутковато, но я не собирался отступать. Надо было найти что-то, что поможет понять, где тут спрятаны сила и могущество. Пока ничего такого не наблюдалось. Камни, колонны, какая-то хрень вроде беседки...

Кто бы сомневался, что именно Жобер найдёт то, что нужно! Всё-таки у журналистов особый нюх на всё, что нужно отыскивать. Наверное, их предки в своё время произошли не от обезьян, как все нормальные люди, а от собак — вечно всё вынюхивают.

— Смотрите, тут что-то странное! — вопит.

Профессор, конечно, тут как тут. Улыбается ей, как родной, что-то шепчет, а сам глазами пожирает какую-то хрень на земле: круг, разделенный на секции, и из каждой торчит голова змеи в точности такая, как та, что всю дорогу висела на моей шее под рубашкой. Вот теперь точно пришли. Момент истины.

Я молча передал профессору артефакт. Он аккуратно вставил игрушку на свободное место. Пару мгновений казалось, что ничего не происходит, а потом Жобер полетела вниз в открывшийся прямо под её ногами люк.

Снова не повезло: она не только не свернула себе шею, но даже ничего не сломала. Живучая стерва! А высота или, лучше сказать, глубина там была приличная.

Проф, конечно, принялся вопить:

— Кристин, как ты там, цела?

Цела, цела, что этой стерве сделается? Я зацепил за выступ кошку и сбросил вниз привязанный к ней трос. Разумеется, вовсе не для счастливого спасения одной отдельно взятой бесячей журналистки. Просто нам всё равно вниз надо, судя по всему.

И тут она заорала. Опять. Тарнас тут же принялся спускаться вниз. Ну чего она там на этот раз голосит? Снова мумии или змеи?

Оказалось, и то, и другое. Сквозь люк я кое-как рассмотрел целые полчища кобр, они столбиками торчали из чьих-то давно высохших рёбер и черепов и угрожающе покачивались, раздувая свои капюшоны. Словно инопланетная ядовитая трава колышется на ветру. Это было даже где-то красиво, особенно если сверху смотреть. Но Жобер продолжала орать и портила всё впечатление. Да ещё Тарнас принялся звать меня и просить о помощи. Ладно, пусть ещё поживут: будет кого вперед пустить на расчистку дороги к сокровищам.

— Держите, там гранаты с ядом. — Я бросил вниз мешок с честно украденными трофеями. Как знал, что пригодятся!

Идиот Тарнас под вопли Жобер "быстрее-быстрее!" вытянул гранату и бросил её в змеиный клубок. Вот просто достал и бросил. А вроде умный человек, целый профессор.

— Не действует! Не действует! — орут на два голоса, придурки. Ещё бы подействовало, если ты, хрен безрукий, чеку не вытащил! Всё, абсолютно всё самому делать приходится. Я достал пистолет и выстрелил. Разумеется, попал. Граната задымилась, и змеи тут же принялись падать, замирая во сне.

Спустившись, успел заметить подозрительные взгляды сладкой парочки. Да, я украл гранаты. И не надо на меня так смотреть. Я вам, таким честным и принципиальным, только что жизни спас, между прочим. Могли бы и спасибо сказать, а не коситься осуждающе. А вообще плевать, из этого подземелья я планирую выбираться в гордом одиночестве. Можете хоть дырку во мне взглядами просверлить.

На пещеру подземелье походило мало. Коридоры, колонны, каменные своды и пол — всё говорило о рукотворности того, что нас окружало. Мы медленно и осторожно пробирались по гулким серым проходам, опасаясь новых ядовитых охранников, но, похоже, как заметил проф, змеи сторожили только вход.

Когда подошли к запертой двери, я легко выбил её ногой — видимо, совсем обветшали и замок, и петли. Помещение за дверью оказалось огромным. Вдоль длинной стены возвышались каменные, грубо вытесанные идолы. Что-то меня в них насторожило. Притормозив Тарнаса и Жобер, собиравшихся уже идти дальше, я снял шляпу и бросил под ноги первого идола. В считанные секунды от шляпы остались обугленные клочки. Все, включая меня, сглотнули, представив, что бы с нами сейчас стало.

— Лазерная установка в древнем храме? — поражённо спросил Тарнас.

— А вы уверены, что это храм? — задал я встречный резонный вопрос. — Помогите мне.

И я принялся поднимать свежевыбитую дверь, чтобы использовать её в качестве щита. Старая деревяшка оказалась крепкой, будто железной. И такой же тяжёлой. Мы вдвоём с профессором еле её тащили, подняв над головой и закрывшись таким образом от смертоносных лучей, которыми идолы, один за другим, стреляли в нас из глубины каменных глаз. Кто-то сильно позабавился, придумывая эту ловушку.

Идти было бы в разы легче, если бы под дверью между нами не топталась наша обуза женского пола, норовившая поставить подножку то одному, то другому. В конце концов Тарнас запнулся, дверь упала, мы вовремя откатились к самой стене и потому остались живы. Кое-как подтащив уже порядком обугленную дверь, снова встали и тем же порядком дошли до конца галереи идолов. Наш импровизированный щит развалился на куски прямо в руках. Ну и чёрт с ним, свою задачу он выполнил.

И тут профессор внезапно объявил:

— Лазеры были вторым кхуменом.

Очень интересно! А первым что было? Наверное, змеи. И тут мы узнали, как выглядит кхумен номер три. С оглушительным грохотом начала рушиться одна из стен, и из-за неё показалась голова чудовища с горящими глазами. Размер впечатлял. Такой огромной змеи, я уверен, никто на Земле ещё не видел. Скажу честно: едва не навалил со страху. Как эти двое не свихнулись, вообще не понимаю. Чудовище приближалось, словно принюхиваясь. Брошенная мной ядовитая граната этой зверюге была, что слону дробина. И тут меня осенило:

— Она идет на запах манускрипта!

— Бросьте подальше! — крикнул Тарнас.

И я бросил теперь уже бесполезный листок в галерею, из которой мы только что пришли. Это было гениальное решение. Змеюка в поисках привлекавшего её запаха заползла под лазерные лучи и избавила нас от своего существования. Умных датчиков распознавания "свой-чужой" у неведомых строителей, похоже, не нашлось. Изжарил второй кхумен третьего, как нефиг делать. Повезло.

Всё-таки железные нервы у современных журналисток, хочу я вам сказать. Другая бы на месте Жобер давно улетающую кукушку ловила, а эта ничего, поорет маленько и дальше тащится. Вот и сейчас после таких ужасов пообнималась чуток с профессором, которого второй день зовёт исключительно Яном, и будто не было всех этих кхуменов на пути. Поразительно.

Двинули дальше. Что? Нет, ну это издевательство, ребят!

Посреди огромного зала на возвышении обнаружился прозрачный саркофаг, и в нём кто-то лежал. Серьёзно?

— Так что, инопланетяне действительно посещали Землю? — озвучил мои самые мрачные мысли проф — мсье очевидность.

Получается, мы искали это тело? А где же мощь, сила, власть и богатство? Что за надувательство? Я так не согласен. Будьте любезны отдать обещанное, иначе я за себя не отвечаю.

Рядом с саркофагом висела табличка с вырезанными на ней знаками, похожими на те, что были на погибшем манускрипте.

— Мощь и сила в амфоре, — немедленно перевёл вездесущий профессор.

Что? Вот в этой посудине, что стоит сейчас прямо передо мной, спрятано то, о чем я мечтал все эти годы?

— Не трогайте, отойдите, — отодвинул я Тарнаса подальше. Ну нет уж, не для того я столько вытерпел, чтобы сейчас этот малахольный протянул свои загребущие лапки и замкнул на себе действие артефакта. Чёрт его знает, вдруг тут как в той пословице: "Кто первый встал, того и тапки". Я сам, так надёжнее.

Прямо в жар бросило, честное слово. Я осторожно ухватил за причудливые, в форме множества змей, ручки и поднял амфору, оторвав её от постамента. Не такая уж и лёгкая она оказалась, хочу сказать. Но я донесу, мне мощь и сила нигде не жмут, справлюсь.

Что-то определенно было не так. Какое-то тревожное ожидание витало в воздухе, потом резко закрылась дверь там, где минуту назад вообще никакой двери не было, отрезая нас от коридора, по которому мы пришли. Мы прислушивались и опасливо вертели головами, не зная, откуда прилетит очередной внеплановый кхумен.

Всё прояснилось очень быстро. Оказывается, не все украшения на стенах одинаково безобидны. Некоторые начали бодро изрыгать потоки воды, как из прорвавшегося водопровода. А мы в каменном мешке на самом дне. И этот мешок оказался, сука, очень даже герметичным. Вода прибывала и никуда не собиралась уходить. Вот уже и саркофаг с инопланетянином скрылся под весёлыми волнами. Мы еще трепыхались: я крепко держал в руках амфору (лучше вместе с ней утону, но ни за что не выпущу), Тарнас метался по стенам, выход искал. И ведь нашёл! Как хорошо, что я не избавился от этого парня раньше! Что бы вот сейчас без него делал?

— Сюда, есть выход! — прокричал проф сквозь шум льющейся воды. Он только что повернул какую-то хрень, и наверху открылся небольшой проход. Мы дружно поплыли на свет и выбрались в том самом зале, где нас встретили полчища живых кобр, которые всё еще спали. Быстро же мы обернулись, однако.

Из открытого в потолке люка свешивался мой трос, и я, не теряя времени, полез наверх, по-прежнему не выпуская амфору из рук. Я теперь с ней никогда не расстанусь, будьте уверены.

Какое счастье — свежий воздух! Снизу что-то кричал Тарнас, но я не собирался ни с кем ничем делиться, в том числе и свежим воздухом.

— Здесь наши пути расходятся! — крикнул я вниз, бодро сворачивая трос. — Что, дорогой профессор, вы рассчитывали на моё общество до самого Парижа? Наивный вы человек. Вы нужны мне были только для того, чтобы получить вот это.

Я потряс своей добычей и не стал слушать, что они пытались мне кричать. Всё, дело сделано, сокровище нашёл, от свидетелей избавился. Кто молодец? Ну, конечно, ваш покорный слуга Бернар Травен. А скоро, как только разберусь, как эта штука работает, все вокруг станут моими слугами.

Не успел отойти от люка, меня окликнули. Обернувшись, увидел господина Нори и монаха-проводника. Вот тебе и "не можем спуститься в долину", "нет никакой долины"! Все врут, абсолютно все!

— Господин Травен, вы бросили их, а сами убегаете? Это недостойно офицера, — заявил вонючий шпион Нори (какой он к хренам господин?).

— Что он мелет? — кивнул я на застрекотавшего монаха.

— Он говорит, что гибель грозит всему живому, если вы заберете это из долины, — любезно перевел Нори, кивая на мою амфору.

Да что вы говорите?! А я как-то уже привык считать эту амфору своей. Мне теперь поселиться в этой чёртовой долине прикажете?

— Чепуха, — говорю. Хрен я вам отдам свою добычу.

— Он говорит, что в этой амфоре заключены добро и зло, мудрость и власть. Говорит, что её спрятали здесь пришельцы с далёких звёзд. Если её открыть, над миром нависнет смертельная опасность. Поэтому она должна вернуться в храм, — не отставал Нори.

— Вы сами-то в эти сказки верите? — усмехнулся я. Ну что за ерунда!

— Может, это и сказки, — тут же переобулся этот гад, — но амфора — произведение искусства, и она принадлежит народу.

Я понял, что он не отстанет. Что ж, хочет амфору, пусть получит.

— Произведение искусства? — спрашиваю и смиренно сую артефакт прямо в руки Нори. — Что ж, вы правы. Возьмите.

Отхожу на пару шагов, незаметно достаю пистолет. Идеально: у шпиона руки заняты бесценной амфорой — достоянием народа, субтильный монах вообще не в счёт. Влёгкую всажу в каждого по пуле и спокойно пойду дальше.

Я обернулся, упал на колено и, почти не целясь, выстрелил. И снова в яблочко, как всегда. Нори упал, как подкошенный, выронив из слабеющих рук мою амфору и заставив меня слегка напрячься. Но сперва разделаться с монахом.

Однако на том месте, где тот стоял всего пару секунд назад, уже никого не было.

Как я пробирался обратно, рассказывать не буду. Ничего интересного. Устал как собака, но всем назло добрался до города, вернулся в свой номер в гостинице, который предусмотрительно оплатил на неделю вперёд. На ресепшене меня встретили весьма любезно, вручили дорожную сумку — подарок от местной авиакомпании. Но мне было не до их любезностей. Скорее запереться в номере наедине с амфорой — вот о чём я мечтал. Она, словно прекрасная дева, тянула к себе, заставляя едва ли не вожделеть.

О, как я был счастлив, рассматривая и поминутно оглаживая свой трофей! В полубреду разговаривал с древней амфорой, словно она была живой и могла меня слышать. "Ты моя, — говорил я ей, — только моя. Никому тебя не отдам. Я так устал, но ты дашь мне мощь и силу".

Решил принять душ, а потом собираться в Париж. Хватит, видеть больше не могу ни эту убогую страну, ни этих мерзких узкоглазых, ни этот вонючий номер. Пора.

Я стоял в ванной комнате, рассматривал осунувшееся, уставшее лицо в зеркале, когда увидел незнакомца позади себя. Кто это? Как он пробрался в номер, ведь я точно помню, что запирал дверь? Или я настолько устал, что мерещатся непонятные мужики в чёрных очках?

А потом внезапно наступила темнота. Следующее, что я услышал, истошное "Ян!" голосом ненавистной Жобер. Я точно умер и попал в ад.

* * *

Вот тогда и началась моя новая жизнь. Или, вернее, нежизнь. Только я не сразу это осознал. Память сохранила лишь некоторые фрагменты тех первых дней.

Вот я стою и тупо пялюсь на собственное тело, распростертое на полу маленькой ванной комнаты, а в дверях двое, мужчина и женщина. И я не понимаю, откуда они здесь взялись, ведь я давным-давно оставил их в подземелье посреди каких-то развалин.

Вот наблюдаю, как всё та же женщина поднимает фотоаппарат и делает снимок незнакомого мёртвого мужика с сюрикеном во лбу. И едва я вижу её с фотоаппаратом, как немедленно узнаю: парижская журналистка и заноза в моей заднице — Кристин Жобер. А рядом с ней профессор Ян Тарнас, живой и до омерзения бодрый. Я точно в аду...

Вот мы на борту самолёта. Журналистка отошла, наверное, в туалет. А Тарнас открыл сумку, ту самую, что мне подарили в гостинице, и обнаружил, что там вместо его вещей лежит амфора из древнего храма. Сумки перепутал, идиот, когда его девка моего убийцу фотографировала.

Да, я вспомнил, что меня убил тот мужик. Стукнул сзади чем-то по голове и привет. И теперь я есть, но меня никто не видит и не слышит. Вы верите в привидения? Я вот поверил. Пришлось.

Едва самолет приземлился, Тарнаса затолкали в машину какие-то дуболомы — похитили вместе с сумкой прямо на стоянке перед аэропортом. Подозрительно вовремя наша чудесная журналистка отошла в сторонку, вроде как знакомых увидела. Не нравится она мне. Впрочем, когда это она мне вообще нравилась?

А потом профа и амфору привезли в какой-то то ли замок, то ли научный центр, то ли научный центр в замке. Я тогда ещё думал, что привязан к амфоре и, пока она цела, так и буду болтаться в этом мире душой неприкаянной. Вообще само по себе наличие у меня души сильно поражало, если честно. Ну да ладно, не буду отвлекаться.

Итак, их разделили: профессора и амфору. И угадайте, где оказался я? А вот и нет. Я с какого-то непонятного перепугу сидел в одиночной камере и пялился на обморочного Тарнаса. Потом наблюдал, как его раз за разом допрашивали на предмет: что в амфоре и как это достать. Профессор честно отвечал, что знать ничего не знает, но ему упорно не верили. Что всё это время похитители творили с амфорой — понятия не имею.

Когда за Тарнасом пришли в очередной раз, он изловчился и выхватил у конвоира пистолет. Я бы в такой ситуации, разумеется, действовал гораздо более ловко. Но и мой бравый профессор оказался парень не промах (сам не верю, что говорю такое), даже про предохранитель вспомнил. Не его вина, что конвоиров оказалось больше одного. В общем, прилетело профу по кумполу. Опять.

— Я протестую против такого со мной обращения и требую встречи с консулом, — отважно заявил Тарнас, едва его впихнули в смотровую (не знаю, как ещё назвать комнату с пультами и огромным пуленепробиваемым стеклом, за которым и была, собственно, сама лаборатория. Там я наконец увидел мою прелесть, правда, теперь уже не только мою. Важный усатый мужик в кресле перед стеклом, за которым какой-то хрен колдовал над амфорой, явно считал её своей.

— Похоже, что поездка в Азию показалась вам несколько утомительной, — попытался пошутить усатый, не потрудившись представиться. — Успокойтесь. Прошу меня простить за слишком настойчивое приглашение, но иначе я вряд ли имел бы удовольствие видеть вас здесь.

Так себе у него с юмором, как мне по мне. Профессор, между тем, поразил дерзким взглядом и сарказмом в ответе (я прямо его почти зауважал):

— Простить за что? Удар рукояткой пистолета по затылку — моё любимое развлечение.

— Чувство юмора вас не покидает. Это хорошо, — оценил усатый. — Присаживайтесь, профессор. Я представляю организацию, занимающуюся исследованиями в самых разных областях, которые не принадлежат к числу широко рекламируемых. Нас заинтересовало одно открытие, которое вы совершили вместе с майором Бернаром Травеном.

Я обратился в слух, едва услышал своё имя. Откуда этот хрен с горы меня знает? И имеет ли он отношение в моей скоропостижной смерти?

Похоже, проф подумал о том же:

— Дорого он заплатил за ваше любопытство.

— Операции подобного рода вообще очень дороги, — снова попытался в юмор усатый. Парень, если не умеешь, лучше не позорься — за умного сойдёшь, я тебе точно говорю!

Тут подали голос из-за стекла:

— Можно начинать?

— Я вам скажу, когда начинать! — отбросив напускную любезность, рявкнул усатый. Что это они там начинать собрались, интересно? У меня появилось нехорошее предчувствие. Хотя мне-то чего терять?

А этот опять завёл всё ту же песню:

— Вам уже задавали этот вопрос, профессор, но я спрошу ещё раз. Скажите, что в амфоре?

Тарнас устало вздохнул, не переставая потирать запястья и плечи (помяли его изрядно, пока допрашивали, надо сказать):

— Я не знаю, что там. Но если это открыть, последствия могут быть самые невероятные.

Монах, помнится, тоже что-то подобное лопотал. Как можно поверить общим фразам ни о чем? Я бы не поверил. Усатый тоже не желал отступать, и тут я его понимал.

— Вот, посмотрите, — повернул он к профу экран монитора. — Амфора содержит контейнер из сплава, который можно получить только в условиях невесомости. Вы меня хотите уверить, что его сделали монахи?

— Я не знаю, кто его сделал, — терпеливо ответил Тарнас. — Но в древних манускриптах монахов говорится о пришельцах с далёких звёзд, для которых эта амфора была святыней.

— Но что это такое? — гнул своё усатый. — У вас есть свои предположения?

Мне тоже было интересно, что это. А вдруг и в моём призрачном состоянии всё ещё можно как-то воспользоваться этой штукой? Это же пришельцы! Хрен знает, на что они способны? Вот будет смешно, если я сумею наколпачить этого важного усатого урода с манией величия!

— Возможно, это какое-то концентрированное знание той цивилизации, — устало предположил профессор.

— Сейчас узнаем, — самодовольно отозвался усач. Если не собирался слушать профа, на фига спрашивал? Вот тупорез!

— Вы не понимаете, — забеспокоился Тарнас, подаваясь вперёд. — Послушайте, что сказал мне старый монах: "Злые руки приумножат зло, заключённое в амфоре". Подумайте, готовы ли мы к открытию этой тайны?

— И тем не менее контейнер будет вскрыт, — упрямо заявил усатый. — Но если там взрывчатое вещество, вы взлетите вместе с нами.

— У нас всё давно готово, — обрадовался лаборант, который, похоже, уже успел заскучать там у себя за стеклом.

— Подождите, — приказал усатый и прошёл прямо в лабораторию под изумлённым взглядом моего профа. Если бы он мог видеть меня, то прочитал бы в моих глазах не меньшее изумление. Этот усатый идиот только что рассуждал про взрывчатку и вместо того, чтобы наблюдать за вскрытием контейнера в относительной безопасности, за каким-то лядом полез в самый эпицентр. Вот уж не думал, что в таких серьёзных организациях, как эта (ну, если судить по оснащению), на руководящие должности берут подобных недалёких дуболомов с сомнительным чувством юмора. Несуществующей печёнкой чувствую, что ничем хорошим это мероприятие не закончится.

Разумеется, я оказался прав. Всё пошло не просто не по плану, даже если предположить, что он у кого-нибудь был, а охренеть как мимо всех возможных планов и предположений. Был момент, когда я искренне порадовался, что уже умер и сам в эту амфору не полез. Но всё по порядку.

Итак, усач стремительно и, как он, вероятно, думал, эффектно ворвался за стекло. С умным видом уставился на амфору, не потрудившись не только какой-никакой защитный костюм натянуть, но даже элементарные очки сварочные, и те не надел. Похоже, у него лишнего здоровья девать некуда. Да и фиг с ним.

Лаборант (тоже, кстати, без всякой защиты) вооружился каким-то аппаратом и принялся резать амфору зачем-то красивыми лепестками согласно рисунку на её боках. Было похоже на сварку (вот к чему я про сварочные очки, кстати), но эти двое стояли вплотную и даже не жмурились. Чудеса!

Дальше в работу вступил робот, которым с помощью пульта управлял всё тот же лаборант Морино, как выяснилось.

Я бы понял, если бы они оба были по эту сторону стекла рядом с нами. Типа, если что — робота не жалко. Вот только это было не так. Двое самоубийц (иначе не назовёшь) лично стояли в полуметре от объекта. Почему в таком случае нельзя было просто надеть перчатки и поднять отрезанную часть амфоры (я её вообще-то голыми руками брал и ничего), мне, например, решительно непонятно. Наверное, робот — это просто круто и денег стоит. Надо же его хоть как-нибудь использовать, а то получится, что зря потратились. Других мотивов я не уловил.

Ладно, крышку сняли, контейнер увидели. Всё тот же робот вынул его и положил на подставку. И тут в дело вступила — та-да-да-дам! — дрель обыкновенная! Вот прямо взяли и просверлили в древнем инопланетном сплаве дырку. Чего они там дальше делали, я недопонял: что-то где-то выпаривалось, конденсировалось и собиралось в виде прозрачной жидкости в колбу. Пить, что ли, будут? Я уже ничему не удивлюсь. Это какие-то камикадзе, а не ученые, честное слово.

— Кажется, получилось, — глубокомысленно изрёк Морино.

Я заржал, не удержался. Живым был, так не смеялся. Получилось у него! Ой, не могу! Ты понятия не имел, что внутри. Первый раз в жизни видишь инопланетный сплав. Как ты вообще можешь хотя бы представить, что там у тебя получилось? Боже, какие идиоты!

— И чем это может нам грозить? — отважно, а скорее, безрассудно и даже безответственно тряхнул колбой усатый, которого, оказывается, зовут Бричер (кто-то из сотрудников только что обмолвился) и он тут главный.

Жидкость в колбе, должно быть, от сотрясения резко почернела, запузырилась. Секунда, и колба взорвалась прямо в руках Бричера, всю рожу ему забрызгало, придурку. Все с ужасом и изумлением наблюдали, как господин Бричер прямо на глазах принялся превращаться во что-то другое. Мы с Тарнасом, уверен, единственные, кто угадал в этом новом существе черты того самого инопланетянина, благополучно утопшего в своем саркофаге посреди древнего храма. Это что же, в контейнере днк их было? И если бы я... Тоже бы стал вот этим? Брр.

Лаборант Морино спешно покинул лабораторию под истошные вопли сигнализации. Кто-то (как потом выяснилось, это был секретарь Бричера и второе лицо в их странной организации — господин Нуаре) вызвал подмогу и объявил какой-то там уровень биологической угрозы. К тому времени, как прибежали спецы (наконец-то хоть кто-то оказался одет в защитные костюмы!), Бричер уже выбрался из лаборатории, размахивая клешнями и свирепо вращая единственным глазом посреди лба.

— Немедленно уничтожить, — приказал Нуаре.

— Но это же Бричер, — попробовал возразить испуганный Морино.

— Это уже не Бричер, — заявил Нуаре. И опять я ни хрена не понимал, что тут происходит. Вас целая кодла, вы все тут, как один, исследователи. И вот появляется уникальный объект для исследований, ещё полчаса назад бывший человеком. Как так получилось? На что он способен? Можно ли с ним договориться? Да может, он пёр как танк не с целью всех поубивать, а, например, водички попросить? А они скорее уничтожать. Где логика? Где элементарное любопытство всех нормальных учёных? Неужели так испугались? Он же был один. Хоть попробовали бы взять живым. Хрень какая-то, короче.

В общем, убили Бричера. Сожгли заживо какими-то лучами типа лазера. Что ж, хорошо, что свою порцию могущества и силы в этот раз получил не я. Бричера мне не жалко: сам нарвался. Говорил же ему профессор не вскрывать контейнер. Сейчас бы посиживал в креслице, кофе попивал, раздавал приказы направо и налево. И чего придурку не хватало?

Куда подевался тот контейнер, я не знаю. Но инопланетных чудовищ на улицах Парижа не прибавилось. Видно, хватило ума больше не лезть туда, куда не знаешь.

Тарнаса после всего долго держали на каких-то препаратах. А я, как верная, но совершенно бесполезная сиделка, всё время торчал рядом и наблюдал, как к нему то и дело захаживала Кристин Жобер, которую отчего-то теперь звали Ивонна.

Как я понял, только благодаря её заступничеству мой профессор вообще остался жив. Похоже, он и в самом деле ей понравился. Да и долг платежом красен, как говорится. Он за время экспедиции столько раз спасал ей жизнь, что не грех было отдать должок.

В какой-то момент профа наконец оставили в покое. Ивонна-Кристин пришла в последний раз и постаралась убедить Яна, что экспедиция, джунгли, Азия и манускрипты со змеями — это всего лишь сон, кошмар на фоне длительной болезни. Проф сделал вид, что верит, но я ясно видел — всё он помнит.

А потом закончился его контракт с парижским университетом, и он вернулся в Прагу, где и живет тихо, мирно, не помышляя больше ни о каких Азиях, Африках и прочих интересных местечках на карте нашей планеты.

И я, его вечный невольный спутник, невидимый и бесполезный, тоже теперь здесь подыхаю со скуки. Вернее, подыхал бы, если бы не был уже мертв. Всё пытаюсь понять, как отвязаться от моего малахольного профессора, но пока ничего не придумал.

Вот такая история. Как вам? Не захотелось погоняться за могуществом и силой? Наверняка где-нибудь в Лаосе, или Египте, или ещё где-нибудь лежит в древнем храме ветхий манускрипт с письменами и ждёт своего Бернара Травена, чтобы увидеть мир и как следует повеселиться.