Шкатулка с нечистью (джен)

Оно движется медленно, бесшумно. Каждый шаг утопает в мягком зелёном мхе. Оно задевает рогами веточки. Треск гаснет в застоявшемся воздухе.

От Него пахнет гнилью.

Впервые Его увидели на Заре Времён. Говаривают, на Заре Времён Его облик был менее устрашающим. Говаривают, на Заре Времён Оно было добрым духом. Тогда Оно смотрело на них из глубины леса, улыбаясь уважительно и тепло.

Было ли это в самом деле? Никто не знает. Во времени остались сказы о том, что Оно выгоняло из лесов волков, Оно растило грибы, Оно помогало найти поля клюквы и дорогу домой.

Оно припадает к земле и смотрит пустыми белыми глазами на замершую в аршине от Него жабу. Большая, вымазанная в грязи и заплывшая жиром. Она не двигается. Оно тоже.

Что изменилось? Почему Оно стало... Им?

Ответа нет ни в сказаниях, ни в легендах, ни в пересудах.

Оно прыгает вперёд, сжимая жабу в острых зубах. Кровь течёт по подбородку.

Люди не любят стыдиться.

Деревня разрослась. У кумы детки, у деток внуки, у внуков жёнки. Изба на избе. Откуда брать дерево? Мужики как пойдут — так свезёт: всякий раз то одну, то другую сосенку свалит ветром. Пока одну обработают — свалится вторая. Так и избу сляпаешь…

Другое дело, что ставить избы оказалось некуда. Здесь лес, там лес, а брат да сват на одной печи не помещаются… Решили срубить подлесок. Немного, так, на полверсты вглубь — да разве ж кто пострадает от этого? Взялись за топоры, полетели щепки.

Оно рассудило здраво: новый человечий выводок — новые избы. Не будет выводка — и надобности в щепках не будет.

Тем же летом ни одного дитя в деревне не осталось: кто в озере утонул, кто в лесу заплутал, кого болото увязало. Одного медведь задрал — хотя откуда быть медведям? В лесу никого больше белки не водилось… Правда, говаривали, что не было и в помине никакого медведя: то был олень, у него рога были.

Оно глотает жабье мясо вместе с костями. Когтистыми пальцами загребает с земли мох и клюкву — жуёт жадно, давится. Ему этого мало — невкусно. Несытно. Грязно.

В деревне тогда быстро топоры убрали, но Оно больше не улыбалось добро. Теперь всякий знал — коли найдёшь полянку с грибами, поваленное дерево — беги. Оно рядом. Оно тебя сцапает.

Оно останавливается у толстого обгоревшего дерева. Свет жжет Его глаза, привыкшие к мраку. Оно наклоняет голову, рассматривая домишки в низине. Они похорошели за то время, что Его не было. Вместо дерева — камни, холодные, как их души.

Когти скребут обугленный ствол.

Оно и так разрешало людям слишком многое: грибы, ягоды, мясо и птица… Не столько, сколько в лучшие времена, но они сами виноваты! Не кусай руку, что кормит тебя. Не плюй в колодец, из которого черпаешь воду.

А теперь сжечь лес… Неужто не знают на что Оно способно?

Оно простоит там до полуночи. Ему не сложно — Оно готово ждать сколько угодно. Оно устало от жаб, клюквы и мха. Оно ждало промаха: слишком уж усердно люди пытались жить с Ним в мире. А может, и вовсе про Него позабыли?..

Неважно.

Сожжение леса — какая прекрасная причина для пира!

Оно облизнулось.

Оно давно голодало.

алярм! эта зарисовка содержит спорный контент. читайте с осторожностью!

Скрип двери приводит Отца Джонса в чувства. Он садится на подушках и утирает со лба холодный пот.

— Всё в порядке?

В дверном проёме стоит Матушка. Свет от свечи танцует от слабого ветерка, тени пляшут по её лицу.

— Что-то случилось? — сиплым голосом спрашивает он, не отводя взгляда от свечи. Воск стекает вниз. Подтёки тонкие, как её пальцы.

— Ничего, просто вы кричали, — услужливо подсказывает Матушка. Сейчас она похожа на столетнее приведение — квадратное грубое лицо, будто высеченное из мрамора неумелым мастером, дряблая белая шея.

Белая, как у неё. Только её шею впору было сравнить с лебединой.

Всё внутри теплеет против его воли. К горлу подкатывает тошнота.

— Гм, — Отец Джонс прокашливается, но голос остаётся сиплым. — Просто кошмар, Матушка.

— Помочь чем? Молока с мёдом, может?

Кудри цвета мёда. Веснушки на носу.

За рёбрами становится нестерпимо жарко. Пальцы на руках холодеют. От стыда тошнит ещё больше.

Он не хотел её вспоминать.

Он возносит Богу молитвы каждый день. Пусть Господь убережёт его от её волос, её губ и её глаз. Пусть Господь убережёт всех от его греха.

Пусть сокроет его проступок в темноте.

— Принеси виски, — скрипуче просит он, не узнавая сам себя. Матушка не задаёт лишних вопросов: пожимает плечами и исчезает за дверью.

Шаги растворяются в коридоре вместе со спасительным светом свечи. Ночь смотрит её глазами. Огромными, полными слёз и отчаяния.

Смогут ли небеса когда-нибудь простить его? Сможет ли она когда-нибудь простить его за то, что он совершил?

Это было больше, чем грех.

На смену жару приходит леденящий холод. Он обхватывает голову руками. Нечестно. Он не виноват. Рыжая ведьма. Она этого хотела. Она тянет его на дно сейчас. Его кошмары — это её вина.

В коридоре слышится шарканье. Он дёргается и опускает руки. Он старается выглядеть как обычно. Как всегда. Будто ничего не произошло.

Он знает — Бог видит всё.

— Ваш виски, Преподобный, — Матушка отдаёт стакан. Она равнодушно смотрит на его трясущиеся руки.

— Можешь идти, — Отец залпом осушает стакан. — Спасибо.

Матушка кивает, разворачивается и уходит. По коридору разносится шарканье. Тёплый и трепещущийся огонёк растворяется во мраке.

Господи боже, так и с ума сойти не долго.

Господи боже, прости и сохрани наши грешные души.

Пусть всё это окажется всего лишь кошмаром.

Отец ложится обратно на подушку. Только бы не было кошмаров. Только бы уснуть.

Тревожный сон подступает незаметно. Сквозь веки он видит полупрозрачный силуэт.

Рыжеволосая девушка склоняется над его головой.

Она.

— Это и был настоящий кошмар, Преподобный Отец Джонс, — тихо шепчет она, и по её лицу текут слёзы. — Просто не для вас, Преподобный Отец Джонс.

Он только улыбается сквозь сон.

В жизни госпожи Дымодрев приятных вещей было больше, чем неприятных.

Во-первых, полёты на метле. Нет ничего лучше, чем теплой августовской ночью сесть на метлу и долететь, скажем, до Самого Чёрного Леса, нарвать себе табака и собрать немного смородины.

Чудесный досуг.

Во-вторых, пироги. Пироги госпожа Дымодрев любила особенно нежно. У неё на столе всегда что-нибудь да стояло: малиновый или сливовый пирог, а может и что-нибудь сытное с яйцом и луком… Пироги госпожи Дымодрев обожали. Как правило, достаточно было только вынести пирог в свет, чтобы все непременно забыли о том, что празднуется. Любое событие превращалось в праздник Пирога Госпожи Дымодрев.

В-третьих, шляпы. Ведьминские шляпы самых разных форм и размеров. Шить их госпожа не умела — даже с помощью волшебства она никак не могла соорудить на голове конструкцию, хоть отдалённо похожую на широкополую острую шляпу. У неё никогда не получалось, но оптимизма госпожа Дымодрев не теряла, продолжая вырвать из «Ведьминского вестника» всё новые и новые выкройки.

Перечислять вещи, которые любила госпожа Дымодрев, в самом деле, утомительно.

…а ещё она любила листопады.

Госпожа Дымодрев вошла в тот возраст, когда весна вызывала раздражение своей чрезмерной яркостью, зима выводила из себя холодом, а лето — жарой. Осенью, вопреки всем законам природы, госпожа расцветала.

— Страсть как люблю листопады, — бывало говаривала госпожа Дымодрев, раскачиваясь в кресле-качалке. — На драконье пламя похоже. Только не жжёт.

Никто в деревне не знал, как выглядит драконье пламя, а потому в ответ на это только значительно кивали и почтительно улыбались.

Госпожа сидела на крыльце, в кресле-качалке и деловито курила свою длинную-длинную трубку. Тонкая струйка дыма вилась, подобно змее, и госпожа Дымодрев, пребывающая в замечательном настроении, складывала из змейки слова: дом, дым, яблоко, осень…

— Доброго вечера, госпожа Дымодрев! — в калитке застыла милейшая девушка. — Это вы вчера соизволили колдовать?

— Гм, — откликнулась госпожа, создавая из дыма новое словечко: «вечер».

— …так вот, если это были вы, — замявшись, продолжила соседка, — то отмените, пожалуйста, заклятье. Ваши лакричные бесята забрались в наш дом и…

— Дитя моё, — госпожа Дымодрев раздосадованно покачала головой, — я не колдую по средам.

— Ах вот как… — разочарованно протянула девушка. — Тогда, быть может, у вас есть что-то от лакричных бесят?..

— Есть, — ведьма запустила руку в карман своего горчичного платья и вынула оттуда большую чёрную пуговицу. — Держи. Пусть бесята кидают её друг другу как тарелку. Они заиграются и ты сама не заметишь, как дома никого не останется.

Слабая струйка дыма подхватила пуговицу и донесла ровно до девушки.

— И всё? — спросила она недоверчиво.

— Гм, — откликнулась госпожа, и дымок сложился в слово «пуговица».

— Сколько я вам должна, госпожа?

— Один листопад. Я заберу его завтра, после того, как все лакричные бесята изволят убраться из твоего дома. Я недолюбливаю лакричных бесят.

— Я тоже, — девушка сжала в руках пуговицу. — Доброго вам вечера, госпожа Дымодрев.

На следующий день госпожа явилась к обеду.

— Госпожа Дымодрев! — розовощекая хозяйка выбежала во двор. — Всё получилось ровно так, как и вы сказали!

— Гм, — откликнулась ведьма, с любопытством оглядывая толстый ствол яблони. Яблоня была крепкая. Крона пожелтела так, что её без труда можно было разглядеть за сотню миль, не меньше.

— Плодоносила в этом году?

— Да, столько яблок было, не представляете…

— Принеси-ка мне парочку для пирога.

— Сию секунду, госпожа Дымодрев.

Хозяйка скрылась внутри крошечного домишки. Госпожа Дымодрев мечтательно рассматривала оранжевые яблочные листочки. Взмах пальцами и…

— Батюшки! — воскликнула соседка, роняя на крыльцо яблоки. — Вот это да!

Двор медленно осыпали золотые листья. Ветер подхватывал их с земли и вновь поднимал в воздух и они снова, кружась, падали вниз…

Госпожа Дымодрев мечтательно улыбалась.

«Вечером непременно надо изготовить яблочный пирог», — подумала она, наблюдая за хороводом жёлтых листьев.

Госпожа Дымодрев наблюдала неприятную корреляцию между возрастом ведьмы и её желанием посещать шабаши.

Чем старше становилась госпожа, тем меньше ей хотелось лететь на шабаш. Нет-нет, идея шабаша всё ещё оставалась крайне привлекательной, но сил собираться, искать самую черную остроконечную шляпу, садиться на метлу и проводить вечер в компании не всегда приятных и не всегда знакомых девушек, не было.

К тому же молодые ведьмы старушек не очень-то жаловали. Госпожа Дымодрев всё чаще и чаще наблюдала косые взгляды, мол, что она вообще здесь забыла? Неужели ей действительно хочется танцевать сегодняшней ночью? Да она же еле разгибается…

В последние разы она и вправду слабо представляла, что именно забыла в Самом Чёрном Лесу в полнолуние. Танцевать ей не хотелось; презрительные взгляды смущали; матушка Лунаяр изволила слечь с ревматизмом, тётка Лисозим осталась дома мариновать чеснок, милая сестра Шипокрон сломала метлу, и потому поговорить было абсолютно не с кем.

Словом, удручуающее вышло мероприятие. В этом месяце госпожа Дымодрев от посещения шабаша решительно отказалась.

Но от встречи со старыми ведьмами она отказываться не собиралась ни в каком виде — ни в решительном, ни в нерешительном.

На следующий день после растущей луны она достала из закромов самый ароматный медовый табак, который у неё был. Она собрала его в три крошечных мешочка, привязала к каждому по письму с приглашением на «староведьминский шабаш», в программу которого входила приятная вечерняя беседа и игра в бридж. По одному для каждой подруги: для матушки Лунаяр, тётки Лисозим и сестры Шипокрон — и отправила с воронами подругам.

Утром следующего дня госпожа Дымодрев проснулась ни свет ни заря и принялась за уборку.

Ведьминские избушки крайне склонны становиться настоящим хламохранилищем против воли своей хозяйки. Домик госпожи не был исключением. На улицу была вынесена огромная куча самых разнообразных вещей. Их было настолько много, что впору было бы устроить ярмарку.

— Госпожа, а что это такое? — розовощёкая хозяйка чуть ли не перегибалась через тонкий покрашенный заборик, силясь рассмотреть торчащую из горы ярко-алую розу.

— Гм, — госпожа Дымодрев с особенным остервенением выбивала половичок. — Роза. Не видишь что ли?

— А почему она до сих пор красная?

— Она вечно красная, потому что тот, кому она была вручена, нашёл свою любовь, — госпожа Дымодрев отвлеклась от коврика. — Коли хочешь — забирай и проваливай.

Девушка поджала губы, но приоткрыла калитку, вбежала во двор, выхватила розу и исчезла восвояси.

— Госпожа Дымодрев, а что это за платье? Не уж-то ваше?

— Было моё лет так-этак двести назад. Коли хочешь — забирай и проваливай.

— Эй, ведьма, а что это у тебя там за книга такая?

— Зачарованный букварь. Коли хочешь — забирай и проваливай.

К концу дня от горы не осталось и следа.

На третий день госпожа Дымодрев надела выходное платье, широкополую шляпу, плащ и улетела в сторону базара. Там она повздорила с винщиком, который упорно твердил, что к пирогам вино ни то, что не нужно, а даже вредно.

— Ты мне зубы-то не заговаривай, — разочарованно покачала головой госпожа. — Я-то знаю, что к моим пирогам нужно десертное вино. И лучше всего — игристое.

— Нет таких, — буркнул винщик.

— У вас за прилавком чудесная бутылка москато, — ведьма, казалось, вот-вот испепелит винщика взглядом. — Плачу сто золотых.

Винщик, скрепя сердце, достал заветную бутылку.

На следующий день госпожа Дымодрев извлекла из сундука потрепанное зелёное поле для бриджа и привела его в порядок. Пересчитала игральные карты и наколдовала недостающие — пиковая дама с червовым валетом опять куда-то запропастились.

Пятый день стал днём готовки: госпожа Дымодрев приготовила по пирогу для каждого соседа.

— Это такое извинение заранее, — буркнула она, вручая черничный пирог в руки сына кузнеца. — У меня завтра будет шабаш.

Слух о приближающемся шабаше облетел всю деревню, но, впрочем, забылся быстро: куда интереснее было обсудить тот факт, что ни в одном пироге начинка не повторялась.

В день шабаша с абсолютно спокойной душой ведьма замешала тесто для шарлотки; любовно порезала яблоки, щедро усыпала их корицей и поставила в печь. Запах от её яблочного пирога разнёсся по всей деревне и куда-то дальше. Видимо, госпожа надеялась, что в случае, если матушка Лунаяр, тётка Лисозим и сестра Шипокрон потеряются, то с лёгкостью разыщут её домик по запаху.

Вечером госпожа Дымодрев завела Волшебный Диск и села в своё любимое кресло-качалку. Чёрный диск крутился в воздухе и играла какая-то странная, но на удивление приятная музыка.

Госпожа Дымодрев курила свою длинную трубку и ждала гостей.

Даже если шабаш выдастся так себе, неделя прошла просто замечательно.

У летучей мыши были крошечные круглые очки.

Нина знала, что у летучих мышей проблемы со зрением. В фильме, который крутили по «National Geographic», рассказывалось, что они смотрят ушами — кричат на ультразвуке и по отраженному звуку понимают, где и что находится. Звучит, конечно, очень странно, хотя чего только в мире нет…

Нина не предполагала, что летучие мыши начнут эти проблемы со зрением решать.

Она даже проморгалась. Очки не исчезли.

— Это как? — спросила Нина у летучей мыши, не особенно рассчитывая на ответ. У летучих мышей были проблемы с сознательной речью — это Нина тоже знала точно, хотя сейчас начинала сомневаться.

И не зря.

— Вас что-то смущает? — спросила летучая мышь приятным бархатным и, что удивительно, мужским голосом.

— Если честно, очки, — ответила Нина. — И голос.

Зверь висел вверх головой под козырьком Нининой дачи — скрывался от дождя, по всей видимости. Бабушка, кажется, говорила, что в подвале может обитать всякая живность, но… вряд ли она имела в виду это.

— Я просто немного простыл, — обиженно пробубнил летучий мыш.

— Выздоравливайте, — искренне пожелала Нина.

— Спасибо.

Они помолчали. Дождь задорно бил по крыше. Летучий мыш смотрел на Нину. Нина смотрела на своего внезапного гостя.

— А что вы здесь забыли? — наконец спросила хозяйка дачи. — Нет-нет, не подумайте, я не против…

— Я заблудился, — послышался тяжёлый вздох. — Вы не знаете, где Ежевичная шесть?

— Это вам надо отсюда вылететь, квартал налево пролететь, а потом свернуть направо… — Нина всеми силами пыталась вспомнить карту дачного посёлка. Вот если бы надо было дойти — это легко, а вот объяснить…

— А давайте когда дождь закончится, я вас провожу? — предложила она. — Хотите?

— Хочу, — признался мыш, переминаясь с лапки на лапку. — Я вас тогда здесь подожду.

— Здесь вам нельзя, — девушка закуталась в плащ и поёжилась. — Вы же болеете. Давайте вы ко мне… залетите, а я вам чая налью?

— Не откажусь.

— Вот и славно, — Нина достала из кармана ключи и побежала открывать дверь. Что-то за спиной заскрипело. Девушка обернулась.

На крыльце стоял бледный молодой человек в чёрном свитере. Он неловко поправил очки и попросил:

— Можно мне чай с лимоном?

Нина заметила клыки.

Нина знала — у летучих мышей они есть.

автор просит простить ему долю иронии, с которой написан текст. автор ни в коем случае никого не хотел задеть. у него просто плохое чувство юмора.

На кресте София Никифоровна увидела красное пятно.

Крест стоял вместе с другими иконами на полочке в углу. Полочка висела над большим обеденным столом.

«Кровь», — подумала София Никифоровна, встала на стул, перекрестилась и стёрла с креста красное пятнышко ослепительно-белой тряпочкой. Тряпочка стала грязной, а в широкой душе Софии Никифоровны поселилась тревога.

На всякий случай она проверила отрывной календарик с церковными праздниками. Прочитала притчу дня и решила, что, пожалуй, с сегодняшнего дня лучше держать пост в среду и пятницу.

На следующий день пятно появилось снова, но уже в другом месте. Ужаснувшись, София Никифоровна снова провела ритуал: встала на стул, перекрестилась и стерла с креста пятнышко.

До страстной пятницы было ещё полгода — рановато для закономерного появления крови на кресте.

«Стало быть, Вова грешит», — решила София Никифоровна и сию же секунду ей стало нехорошо.

— Вова, — вечером обратилась София Никифоровна у своего супруга Владимира Антоновича. — Ты почему пост не держишь?

— Ты что, Сонечка, — Владимир Антонович положил на хлеб большой ломоть колбасы, — я же на заводе работаю. Мне нельзя мяса не есть.

— А надо не есть, — нравоучительным тоном отчитала его София Никифоровна. — У нас из-за тебя второй день крест в крови!

— К тебе маразм подкрадывается, старая, — он с удовольствием откусил большой кусок бутерброда и с набитым ртом пробубнил:

— Какая ещё кровь?..

София Никифоровна только сложила губы в узкую линию, посмотрела на мужа уничижительно и со всей своим христианским смирением вышла из кухни.

Неделю Софья Никифоровна не готовила по средам и пятницам мяса. Крест оставался чистым, и на душе у неё воцарилось спокойствие.

Через восемь дней кровь появилась снова.

— Что ж это такое! — в сердцах воскликнула Софья Никифоровна, вновь вставая на стул и стирая с креста красное пятно. Спустившись со стула она остановилась и, глядя на Николая Чудотворца, нерешительно перекрестилась. Потом прочитала «Отче наш», с позором осознав, что это единственная молитва, которую она знает.

В тот же вечер она сходила до церковной лавки и купила себе молитвенник, перед сном вслух прочитала молитву Иоанна Кронштадтского. Молитва была маленькая, поэтому на всякий случай София Никифоровна прочитала её трижды.

В воскресенье пришла Ирочка с Вадимом.

Вадим был внуком обожаемым, а потому тщательно откармливаемым. София Никифоровна подготовилась основательно: сварила макарон и нажарила котлет, приготовила пирогов с капустой и целую кастрюлю компота.

Вадим оглядел тарелку с макаронами и котлетами недовольно и спросил исподлобья:

— А кетчуп есть?

— Конечно, сейчас достану.

София Никифоровна извлекла из холодильника почти закончившуюся бутылку кетчупа.

— Спасибо, — буркнул Вадим.

Кетчуп, издав омерзительный звук, вывалился из бутылки. Капли разлетелись повсюду.

— Вадим! — взвилась Ирочка, пальцем убирая с лацкана бежевого пиджака красную каплю. — Ты можешь аккуратнее?! На скатерть белую своим кетчупом! И на меня! И ещё... Бог знает куда!

София Никифоровна подняла голову к полочке.

На кресте и Николае Чудотворце было по красному пятну.

Госпожа Дымодрев знала как минимум пять самых лучших рецептов с тыквой помимо пирога.

Она никогда не была кулинарным консерватором. Однажды она готовила цветы тыквы с брынзой — пожалуй, получилось даже вкусно.

Но это...

Это было перебором даже для неё.

— Ещё раз, — спросила госпожа Дымодрев, глядя на стаканчик в руках сестры Шипокрон, — это что?

Сестра была ещё совсем юной ведьмой, а потому вообще была лишена всяческих предрассудков.

— Тыквенный латте, — ответила она, поставив стаканчик на стол.

— А латте — это?..

— Кофе.

От кофе госпожа была не в восторге — слишком уж горькое и крепкое варево. Вот чай, так ещё и с клюквой — это замечательно. Или с мятой.

— И это с… тыквой? — старая ведьма продолжала рассматривать стаканчик.

— Ну да, — сестра пожала плечами. — Сваришь мне ещё одну чашечку?

— Нет, — госпожа недовольно сложила руки на груди. — Я такое готовить не буду.

Сестра Шипокрон была юна, но не глупа. Она знала — больше готовки госпожа Дымодрев любит только споры.

— Слабó значит? — прищурилась она.

— Не слабó, — буркнула старая ведьма. — Просто не хочу.

— Да-да, конечно, — сестра Шипокрон состроила мордочку. — Я определенно тебе поверила.

Внутри госпожи Дымодрев, кажется, что-то загорелось.

— Ладно, — проворчала она, беря в руки стаканчик. — Сготовлю тебе эту твою…

Она сделала глоток и скривилась.

— …Бурду.

Госпожа Дымодрев сварила чашку отборного кофе, разбавила его молоком. Налила в черпак воды, насыпала сахара и внутрь затолкала кусочки только что порезанной тыквы. Когда сахар расплавился, сняла черпак с огня, вынула кусочки тыквы и залила сироп в чашку.

— Замечательно! — воскликнула сестра Шипокрон, попробовав. — Почти как с базара на Серебряной Вершине! И сильно ближе!

— Не благодари, — госпожа Дымодрев любовно протёрла столешницу.

Входная дверь громко отворилась.

Сестра Шипокрон не была глупой и намёк поняла с полускрипа.

К сожалению для госпожи Дымодрев, только сестрой Шипокрон дело не ограничилось.

На следующий день в калитке госпожи Дымодрев появилась розовощёкая соседка.

— Доброго дня вашему дому, госпожа Дымодрев! — крикнула она через калитку. — А вы можете ещё раз сготовить тыквенную лату? Сестра Шипокрон говорила, что она у вас замечательная!

— Вот пройдоха, — покачала головой госпожа Шипокрон. — С тебя корзина яблок. Возвращайся через десять минут, поняла меня?

Розовощёкая девушка закивала. Через десять минут корзина яблок была торжественно обменена на чашку кофе. «Сделка выгодная», — прижимая к груди корзинку яблок, подумала старая ведьма.

— А можно чашечку латы?

— Меняю на набор иголок.

— Госпожа Дымодрев, а можно эту вашу… на как там…

— Мне нужен графин.

Всю неделю госпожа Дымодрев не отходила от плиты. На столе начинала собираться неприлично-большая кучка подношений за «тыквенную лату».

— Вот незадача, — сестра Шипокрон наблюдала за помешивающимся в турке кофе, — я хотела, чтобы ты теперь готовила мне латте.

— Много хотела, — с насмешкой бросила госпожа Дымодрев, снимая черпак с огня.

— И какая я теперь в очереди?

— Восемнадцатая.

Кажется, теперь у госпожи Дымодрев было как минимум шесть самых лучших рецептов с тыквой.

Евгения Васильевна вплыла в дверной проем неожиданно.

— Хороши соседи! — завопила Евгения Васильевна. — Опять нас топите! Третий раз за месяц! Бес-с-совестные!

— Как это мы топим?! — завелась Октябрина Николаевна, выходя из кухни. Внезапное явление соседки её не радовало. — Мы живём под вами! Вы дождь с нами-то не путайте! У вас просто крыши нет, вот вас и топит!

Евгения Васильевна остолбенела. Поразмыслив, она пришла к выводу, что Октябрина Николаевна, всё-таки, права. Не желая признавать своё поражение, Евгения Васильевна хотела уйти, хлопнув дверью, но передумала: хлопать дверью чужой квартиры было как-то неправильно.

* * *

— Севочка, прошу, прекрати мучить инструмент! — мама поморщилась, наблюдая за скрипкой, которую без конца терзал неумелый ребёнок. — А то сейчас как придёт злая бабайка и утащит тебя к себе в подвал.

— Не смешно, мам, — басовито откликнулся Сева, но скрипку всё-таки отложил. — И хватит называть Октябрину Николаевну бабайкой…

Мама пожала плечами. Сева посмотрел в разбитое окно и тяжело вздохнул.

За окном не было ничего, кроме бесконечных заброшенных серых джунглей.

* * *

— Дмитрий, я как старшая по подъезду…

— Да идите вы к чёрту, Евгения Васильевна, Бога ради!

Программист-Дима стоял на лестничной клетке с ноутбуком в руках и наушниках на шее. Вот вроде программист, порядочный человек, а на капремонт денег сдать нет…

— Дмитрий, я вас прошу, на лифты…

— На какие лифты?! — взревел Дмитрий. — Евгения Васильевна, у нашего дома крыши сто лет как нет! У лифтов троссы порванные столько же! На первых этажах окон нет! А у меня — стен в квартире! Какие лифты?! Вы обалдели что ли в край?!

— Дмитрий, я…

— А вы вообще мертвы! — молодой человек зашёл в свою квартиру и закрыл за собой дверь на два оборота. Евгения Васильевна яростно добилась в закрытую дверь, но Дмитрий, ожидаемо, не открыл.

Телефон пиликнул. На экране высветилось: «Коллеги, жду на созвоне. Проведём брифинг».

— Вот уж не думал, что после смерти буду этим заниматься, — прошептал Дмитрий и вдруг горько расплакался.

* * *

Бомба попала в дом номер восемь на улице Мира лет двадцать назад.

Нельзя сказать, что прямо попала. Она, грубо говоря, и на улицу Мира-то не попала — просто сила взрывной волны оказалась очень уж разрушительной. От дома номер восемь осталась одна только стена и пару квартир.

Но разве ж заметишь это в ежедневной суете?

Вот и Евгения Васильевна не заметила. Октябрину Николаевну тоже ничего не смущало. Как, впрочем, почти всех жителей дома номер восемь.

И только программист-Дима начал что-то подозревать, когда все клавиши на ноутбуке стали залипать слишком часто. Оказалось, что дело не в ноутбуке.

Просто пальцы Дмитрия проходили сквозь клавиатуру.

Никто не умел шить ведьмины шляпы лучше, чем матушка Лунаяр.

При виде шляп матушки Лунаяр сердце любой ведьмы содрогалось от укола искренней зависти. Её шляпы — самые острые, самые чёрный, самые ровные и, как правило, были защищены от любого сглаза. Защиту от сглаза, впрочем, любая ведьма могла себе обеспечить и сама, но… Это было совсем не то.

Тем более, поговаривали, что все заговоры делала госпожа Дымодрев. А о госпоже Дымодрев слухи ходили… разные. Но все они сходились на том, что сильнее ведьмы, пожалуй, никогда не было.

В тот день в крошечную хибарку матушки Лунаяр громко постучали.

— Кто там? — недовольно спросила матушка, отвлекаясь от свеженького «Ведьминского вестника». — У меня сегодня выходной.

— Это сестра Шипокрон, — даже дверь не смогла приглушить звонкий девичий голос. — Матушка, нужна твоя помощь!

— У меня выходной, — матушка взяла с тарелки огромный клюквенный кекс. — Приходи в понедельник.

— Матушка, это вопрос жизни и…

За дверью замялись.

— …вернее, вопрос одиночества и…

Снова молчание.

— …а если честно говорить, то одного свидания…

— Так что ж ты сразу не сказала!

Матушка Лунаяр вскочила с любимого кресла и сию секунду побежала открывать дверь.

Больше изготовления шляп матушка Лунаяр любила только сплетни. А любовная история юной сестры Шипокрон пахла таким количеством очаровательных сплетен и долгих чаепитий, что голова грозилась пойти кругом.

Стоило только сестре Шипокрон переступить порог дома, как ей тут же была вручена чашка чая с мелиссой и ещё тёплый клюквенный кекс.

— Кто он? — принялась засыпать ведьмочку вопросами матушка, приплясывая вокруг неё с сантиметром. — Что стряслось? Какая нужна шляпа? Хочешь что-то старомодное? Современное? Я слышала, теперь некоторые ведьмы носят котелки…

— Волшебник, — отвечала перепуганная сестра, — моя шляпа погнулась. Остроконечная, с большими полями. И с бордовой лентой обязательно. Можно шелковой. Не хочу котелок…

— А перо? — матушка измерила окружность головы и тут же записала результат. Ярко-алые цифры так и остались болтаться в воздухе.

— Не надо пера, — сестра подавилась чаем. — Слишком уж вычурно…

— А ты сама в чём будешь? Вот в этом вот? Хм… Может корсет подтянуть? Или рюши пришить? Ну корсет я затяну тебе потуже, затяну… А волшебник твой сам откуда? Местный?

Каждый час в обществе воодушевленной матушки Лунаяр можно было считать за четыре.

Всё было готово спустя два часа. Матушка носилась по мастерской так, будто на её туфли пришили по маленькой реактивной метле. И даже так она не совершала ни единой ошибки — каждое движение было отточено годами. Никакой суеты — только стремительная точность!

И это была восхитительная ведьминская шляпа. Такой не было ни у кого. Она была такой острой, что если бы у какого-нибудь рыцаря сломалось копьё, он вполне мог бы воспользоваться её. Она была из благородного черного бархата — такого не было даже у королев, за ней тянулась бордовая шёлковая лента — такого лёгкого и красивого шелка не нашли бы даже в Китае…

— Вот это да, — выдохнула пораженная сестра Шипокрон.

Но глупо было предполагать, что матушка Лунаяр обойдется одной только шляпой. Нет, теперь её запал было не остановить!

Матушка Лунаяр заставила сестру помыть голову, зачем-то накрутила мокрые волосы на платочки и сообразила над головой несчастной тёплый ветер. Потом невесть откуда был извлечён уголь для глаз и ресниц, самая чуточка муки и толчёное ягодное пюре — для губ.

— Вот это да, — выдохнула дважды поражённая сестра Шипокрон. — Это что, правда я?

— Правда-правда, — удволетворённо проговорила матушка Лунаяр, поправляя локон сестры. — Лети на своё свидание. Он будет в восторге!

— …вот, а потом он мне и говорит, — сестра Шипокрон тяжело вздохнула, уныло помешав чай. — «Ты очень красивая ведьма. Слишком красивая для меня. Тем более, с такой-то шляпой». Сел на своего коня и ускакал.

— Вот козёл, — матушка Лунаяр тоже тяжело вздохнула. — Ни черта не понимает!

Больше изготовления шляп матушка Лунаяр любила только сплетни. Жалко, что эти не удались. Зато шляпа получилась восхитительная.

Молодого человека с клыками звали Александр.

Нина сложила два плюс два удивительно быстро — СТС она любила так же сильно, как и National Geographic, а потому с мыслью о том, что Александр вампир, смирилась практически сразу же. Искать другие объяснения она не стала.

Александр — называть его Сашей Нина не могла даже мысленно — оказался человеком… вампиром удивительных манер.

Конечно, после того, как Ежевичная шесть была торжественно найдена, их знакомство не прекратилось. В конце недели Александр появился у Нининой дачи с букетом цветов и коробкой конфет.

— Это за спасение, — смущенно пояснил он, поправив круглые очки.

Букет кроваво-красных роз оказался в вазе, чайник — на плите, а Александр — за столом.

Такие чаепития повторялись два раза в неделю — первый в пятницу, когда Александр только шёл на Ежевичную. Второй — вечером в воскресенье, когда шел с Ежевичной.

В ту пятницу он пришёл с тортом и с чехлом за спиной.

— А в чехле что? — Нина решила не скрывать собственного любопытства.

— Скрипка, — улыбнулся Александр и немного покраснел. — Я из консерватории сегодня. Не успел домой заскочить.

— Сыграешь что-нибудь?

Он кивнул и покраснел ещё сильнее.

Скрипка казалась очень старой. Нине даже смотреть на неё было страшно — вдруг развалится?

— Это откуда такая?

— Это Паганини скрипка, — Александр аккуратно взял в руки инструмент и смычок. — Что тебе сыграть? Сен-Санса хочешь?

— Хочу, — кивнула Нина. Канал Культура ей в детстве не нравился, поэтому о Сен-Сансе она практически ничего не знала.

Александр зажал скрипку острым бледным подбородком и начал играть. Нина слушала с раскрытым ртом — мелодия был прекрасная и очень знакомая. И Александр был прекрасным и казался очень знакомым. И воодушевлённым. И вообще…

Не Эдвард Каллен, но…

Нина невольно стала пунцовой.

— Это же из «Незнайки»? — спросила она после того, как молодой (кстати, молодой ли?) вампир опустил инструмент.

— Откуда? — Александр посмотрел на неё подозрительно. — Это «Пляска смерти»…

— Ну… Из «Незнайки на Луне». Мультик такой был… — Нина замялась. — Там эта мелодия была. В песенке про остров дураков…

— Мультик с Сенс-Сансом?.. — он прищурился. — Ты смеёшься?

— Не веришь?! — Нина тоже прищурилась. — Ну хочешь, я тебе диск найду?

— А вот и хочу!

— А вот и найду! — Нина вскочила с дивана и скомандовала:

— Бросай свою скрипку, пошли на чердак!

На чердаке было душно. И тесно. Нина увлеченно рылась в шкафу с дисками, Александр рассматривал стеллаж с книгами. Они стояли почти что спиной к спине, и то и дело друг друга задевали…

— Нашла! — Нина развернулась и случайно впечаталась в Александрову грудь.

Глаза у него были чёрные и бесконечные.