Лось (гет)

Когда Финист позвал Марью на лося, она смогла только заалеть и кивнуть. Задать вопрос «А кому вообще нужен лось?» Марья не додумалась, да и было как-то не до этого: в голове шумело и билась одна-единственная мысль.

Охота с Финистом.

Охота. С. Финистом.

О-хо-та с Фи-нис-том.

— Да кому лось нужен-то? — спросила за обедом Софья, наворачивая похлёбку. — Он же жёсткий, да и Трескун только прошёл, праздников близко нет. Нам мяса столько не нать! Вы околеете, а лосятина заветрится, так и передай Финисту своему.

Мама на Софью шикнула, Марья отмахнулась, но вопрос в голове завис, как стрела в натянутой тетиве.

— Ну, Марьюш, глазки-то открой свои, — Финист оборачивается и смеётся негромко. — Али так на следы засмотрелась, что не видишь, куда идёшь?

Марья, только что врезавшаяся носом в Финистову соболиную телогрейку, в который раз стыдливо алеет.

— На думу отвлеклась просто, — бурчит она и качает головой.

Он только кивает и отворачивается. Она тяжело вздыхает, рассматривая глубокий след в снегу. Лосячьи копыта уходят далеко в лес. След свежий совсем, снег выпал только вчера.

Она поднимает глаза к небу. Над тёмно-зелёными верхушками елей ползёт огромное, бесконечно-серое облако. А ежели снова заснежит? Придётся разворачиваться и домой идти ни с чем.

Эх, вот бы ей половчее стать, попроворнее, как Софья… Та боком повернётся, плечом поведёт и всё, всем люба.

— Что за дума-то у тебя такая тяжёлая?

— Ась? — Марья выныривает из мыслей и тут же натыкается на взгляд ярко-голубых глаз.

— Лицо у тебя такое, словно клюквы навернула.

Он стоит по ту сторону следа — вроде не далеко, да и не близко; смотрит на неё внимательно так, нежно почти. В лесу ни звука, ёлки качают тяжёлыми малахитовыми ветвями. Снежная блестящая пыль падает на тропку.

Красиво.

— Ты вроде в след смотришь, а в глазах пусто, — молвит он, улыбается мягко. — Марьюшка, если что не так, домой пойдём, хорошо?

— Да я вот думаю, — она снова поднимает голову, лишь бы в глаза ему не смотреть, — а что если снег повалит? След потеряем…

— Так ведь Белогор обещал, что не будет снега-то.

— Да Белогор давно с погодой не в ладах.

— Ну ежели будет — воротимся. Чего в метель в лесу делать?

— И то верно.

Замолкают. Марья взгляд Финиста кожей чувствует, и от этого взгляда хочется растаять и расплакаться одновременно. Где-то за рёбрами тонкий девичий голос воет: «Да сделай же шаг к нему, обвей руками шею, а там будь что будет». Только вот богатырская гордость не позволяет. Чего это она всё должна! Коли она ему и вправду мила, то пусть сам!..

— Пойдём дальше, — тихо предлагает Финист. — А то смеркаться скоро начнёт.

«Вот дура!» — думает про себя Марья, но вслух говорит:

— Вправду, пойдём.

Они снова идут вдоль следа, только теперь почему-то богатырь не впереди идёт, а сбоку, по ту сторону следа. И вроде хорошо — Марья то и дело косится на него рассматривает ладный профиль исподтишка, но теперь не может в него ни лбом врезаться, ни коснуться случайно.

Финист на неё больше не обращает внимания, только пристально следит за выдавленной в земле цепочкой. Коли смотрит — страшно, а не смотрит — тошно…

Где-то за деревьями хрустит ветка, слышится рёв. Марья живо припадает к земле. Снег мажет по подбородку, холод обжигает ладони. Ясный Сокол тоже плашмя падает в сугроб, смотрит на неё глазами большими и ликующими:

— Сохатый! — сдавленно и восхищённо восклицает он, хватая её за плечо. — Марьяша!

— Слышу! — она невольно накрывает его большую и тёплую ладонь своей холодной.

Время останавливается. У неё рука тяжёлая — это каждый знает, только по сравнению с его — всё равно какая-то маленькая. Пальцы сплетаются, глаза в глаза смотрят. У Финиста нос от холода красный. Хочется что-то сказать, но язык не слушается.

Снова рёв, и время отмирает.

Богатырь дёргается, убирает руку. Марья приподнимается, выглядывает из-за сугроба.

Меж деревьев стоит лось — большой и гордый. Ветвистые рога, похожие на неведомую корягу, подпирают небо. Маленькие глаза смотрят с мировой тоской. На горбатой спине снег сверкает. Длинная серьга (Марьяша знала от Бабы Яги, что бородку у лосей называют «серьгой») качается, когда он поворачивает свою тяжёлую голову.

— Красивый какой… — шепчет Марья, бросая на Финиста быстрый взгляд. — Ты посмотри только!..

— Ложись, — шипит он, хватая её за предплечье и утягивая обратно, в сумет, — ежели увидит — даст дёру.

Марья заваливается и шлёпается рядом с Финистом. Её от счастья распирает, и она чуть слышно хихикает.

— Куда ж ты, Марья! — ругается Ясный Сокол тихо, но незлобливо. — На след лосиный прямо!.. Да тише ты, не смейся!..

Добродушная его улыбка становится всё шире. Он не сдерживается, прыскает, начинает бесшумно смеяться.

— Да я и не… — начинает она, но не заканчивает. Лоб Финиста, согнувшегося в беззвучном хохоте, упирается ей в висок. Горячее дыхание обжигает щёку, и от этого становится ещё смешнее. Они корчатся в сугробе от смеха, жмутся друг к другу не то нечаянно, не то специально. Он так близко, что в горле у Марьи пересыхает. Её пальцы цепляются за ткань вываленной в снегу телогрейки, да так и остаются лежать у него на груди.

Смех стихает. Оба раскрасневшие, дышат тяжело. Мороз колючий забирается в лёгкие. Финист наклоняется поближе, и голос внутри Марьи надрывается с новой силой: «Поцелуй же ты его!»

Финист в лице меняется, всё его молодничество девается куда-то. Он вперёд подаётся и всё внутри Марьи замирает, словно в узел завязанное.

Он наклоняется и шепчет прямо в ухо:

— Давай-ка ты его сейчас луком, чтобы далеко не убежал, а я его потом рогатиной добью?

Марья медленно убирает руки с его груди и кивает бойко. Внутри что-то саднит неприятно, но она старается не обращать внимания — высовывается из-за сугроба, но тут же ложится обратно.

— Спугнули, — мрачно молвит она. — Дальше идём, али по домам?

Он склабится стеснительно, но отвечает без раздумий:

— Пойдём.

Они продолжают брести по разным сторонам следа молча. Теперь Марьюшка смотрит на тропку безотрывно, чувствует щекой взгляд спутника своего. Легче от этого ей не становится — и пусть смотрит! Всё равно ж он только смотрит, а боле ничего и не делает! Может, права была Софья, когда говорила, что сердце Финиста одним Финистом и занято?

Начинает снежить. В сером небе сияют крупные хлопья, на деревья осаживаются, на Марьин тулупчик. Становится ясно: дальше блуждать по следу без толку. Скоро всё засыпет, от него ничего не останется. Надо возвращаться в терем, домой, а толку… Ни лося, ни…

Додумать мысль у Марьи не получается — сама своих дум стыдится.

Она решительно останавливается, упирает руки в боки, спокойно и сурово изрекает:

— Воротимся домой. Никого уже не подобьём.

Финист глядит на неё грустно, кивает коротко — у самого вид донельзя потерянный. Неужто так из-за лося расстроился?

— Не околела? — вопрошает он, подходя к ней ближе.

— Да ежели и околела, тебе-то какая разница? — Марья недовольно поджимает губы. — Ты меня на кой на лося потащил? Кому сейчас лось нужен? Трескун прошёл, мяса столько никому не нать…

Она отворачивается, идёт обратно шагом быстрым. В каждом движении раздражение проступает.

— Так я это…

— Что ты «это»? Рисоваться захотел? — Марья зыркает на него злобно. — Что мы, на тетеревов сходить не могли? Нет, тебе побольше надо, чтобы показать, какой ты сильный, ловкий, храбрый, да?!

Он бежит за нею, след топчет. Встаёт перед ней ровно, дорогу перегораживает.

— Марьюшка, да чего ты…

Марья голову поднимает, смотрит на него решительно, а глазах черти пляшут.

— А я, ты думаешь, не знаю, какой ты?! — отчаянно выплёвывает она.— Я и без лосей всяких знаю! А ты не видишь совсем!

Повисает тишина. Лицо у Марьи краснющее от мороза и гнева.

— С чего ты взяла это всё, подруга моя милая? — говорит Финист покорно, локон её рыжий заправляет за ушко. — За тетеревами бегать бы пришлось, ни минуты передышки, аза лосём вместе идти — рука об руку, да и вокруг красота какая, посмотри.

И вправду красота, тут не поспорить. Да только Марья не видит ничего, кроме глаз его ярко-голубых.

— Я думал время с тобой вместе провести. В красе да за любимым делом, понимаешь?

Она молчит. Говорить нечего, да и страшно. Финист сжимает её окоченелые пальцы в своих ладонях.

— Замёрзла, — он то ли спрашивает, то ли просто говорит. — Сейчас согреем, обожди маленько.

Финист перекладывает Марьюшкины ладони к себе на могучую шею. Видно, что ему холодно, а сам крепится, не морщится. Только прижимает её к себе сильнее, словно в грудь вдавить хочет. Под пальцами жар разливается, ажно до самого сердца доходит.

— Дурная ты у меня, Марья.

— У тебя?..

— А у кого ж ещё, — он усмехается самодовольно, наклоняется над ней и целует так, будто нет ничего в Белогорье нежнее и ценнее, чем Марья. А она пальцы ему в золотые волосы запускает, жмется сперва пугливо, а потом нежно. Финист её за талию обнимает, руки под её тулупчик суёт, чтобы отогреться.

Марьюшка только в поцелуй счастливо улыбается.

Словом, вернулись тем вечером Марья с Финистом раскрасневшиеся и смешливые ближе к полуночи. Стояли у терема, хихикали, за руки держались. Некоторые говаривали даже, что и лобзались бесстыдно. Да только лосятины никакой с ними и в помине не было.

Да и кому, собственно, нужен лось? Он же жёсткий, а Трескун только прошёл и праздников близко нет…