Домой, в Тёмнолесье (джен)

Примечание: Хорошо читать под Канцлера Ги Романс Квентина Дорака https://music.yandex.ru/album/25464863/track/92780888?utm_source=web&utm_medium=copy_link

Опять в шатёр глядит луна

Налейте, друг, ещё вина

Дай Бог, удастся в чужих краях

Нам, друг, не пасть в лихих боях

Моё сердце накопило сотни признаков, что я люблю

Девушку эту

Всё, что между нами было, и у бездны вспомню на краю

Я не шучу.

Король и Шут — Домой, в Париж...

Костерок весело потрескивал. А вот на фэа у Леголаса было совсем не так приятно. Если сказать точно, то внутри у него скребло нечто крупное. Возможно, Смауг. Потому что временами это ещё и жглось. От всех этих досадных насаждений временами он неосознанно копировал своего adar (здесь и далее — с синдарина — отец) — топил тоску в вине. Как, например, сейчас.

Получалось, однако, скверно. Впрочем, обманчивый успех данного предприятия заметен был и по самому Трандуилу — пил эльфийский король бочками, а лицо менее постным от этого не становилось. Только щёки отрастали на лишних калориях. Прости, отец, но это было заметно.

Леголас вздохнул... Щёки... Надо же, Элберет Гилтониэль, нашёл себе проблему! Принц фыркнул. Надо сказать, сейчас он слабо походил на принца. Поскитайся с его по Средиземью — ещё не так отощаешь. Вот тебе, adar, и лосиная диета! Шевелиться больше надо... Не только пауков гонять, но и самому — ножками-ножками да по неприветливой чужой земле. Тогда и расплывшихся щёк не будет. И свисающих с трона боков.

Он поморщился. Да, мир внезапно оказался очень большим. Особенно для того, кто много сотен лет (всю жизнь! Ничего дальше Эребора, считай, и не видел) просидел в полумраке родного леса, среди пещер и выученных наизусть лиц, что и не менялись-то совсем. Да, большую часть жизни принц провёл в ограниченном пространстве. Его царственный отец не зря слыл затворником.

Некоторое разнообразие и хоть какую-то смену лиц привносили контакты с ближайшими соседями: людьми Дейла, Эсгарота и гномами Эребора. Другие эльфы были редкостью — неизвестно, какая нуменорская кошка (так высказался не принц, а Элладан или Элрохир, в общем, один из сыновей-близнецов Элронда примерно на их двадцатый год знакомства) пробежала между Владыкой Трандуилом и Владычицей Золотого Леса (кстати, бабушкой близнецов), но Леголас лишь раз видел эльфов Лориэна. Тогда Лихолесье навестил Владыка Келеборн, с которым, как он понял, у отца сохранились неплохие отношения, но любому эльфу (хорошо, не гному) было очевидно: политическим балом там правила Галадриэль, Хранительница Нэньи.

Неудивительно, что отец всегда внушал: мы одни. Одни в борьбе с Тьмой, что ползла из Дол Гулдура. Потому что союзы с гномами и людьми скоротечны, да и память смертных — пшик для эльфа. Особенно с людьми. Их жизни — капля в океане вечности, который уготован любому эльфу, но столь варварски и жестоко пресекается в бесконечных войнах.

Аdar много говорил такого, что Леголас не хотел, но всё же увидел в своих скитаниях. Что-то в полной мере, что-то частично. Например, что эльфы Запада (опять же, относительного, не про Валинор речь) слишком высокомерны, прикрываются кольцами Врага и живут припеваючи. Да, Тьма Дол Гулдура — внутренняя проблема Лихолесья, что постепенно становилось Темнолесьем. В этом, как и в том, что другие поселения эльфов живут более праздно, Леголас успел убедиться за время своих странствий.

И Галадриэль, и Элронд, и Кирдан — все они были обеспокоены Тьмой. Но они смотрели не на Дол Гулдур, а лишь в Мордор. При этом они хоть и радели за «общее благо», но не спешили вести войска на битву со Злом. Спрятались, пели и плясали — отец был прав. Более того, кажется, их план был в самоустранении. С удивлением Леголас обнаружил, что их королевство сильнее контактировало и с людьми, и с гномами, чем остальные. Удивительно, как работает имидж... Когда живешь в глуши и подступы к тебе окружены Тьмой, ты и сам становишься каким-то не таким... Запятнанным.

Это было несправедливо. Аdar тоже был не прав, не желая инициировать новый поход, а лишь слепо и гордо обороняясь, с каждым разом отступая всё сильнее, но и остальные эльфы... Кирдан Корабел не зря строил новые корабли. Много кораблей. Они готовились к Исходу. Готовились бросить Средиземье на растерзание Саурону.

От одной мысли подташнивало... Леголас отхлебнул ещё вина из бочонка. Фляги здесь точно не хватило бы. Да, совершенно не по-королевски, но ему плевать. Мысли путались и вращались по кругу.

Да, отец кое в чём (во многом — мерзко поправило сознание) был прав. Спрятавшиеся за завесу с помощью силы кольца Врага лориэнцы, праздно живущий Имладрис, что также использовал кольцо, даже Линдон, что был почти вратами в незыблемую вечность Валинора — никто из них не понимал Трандуила. Его adar почти открыто осуждали другие Владыки, которые могли рассчитывать на силу колец, тогда как у Лихолесья всегда были только собственные луки и мечи.

Парадоксально, но только в скитаниях Леголас стал понимать отца. Кажется, тот вёл себя как... мерзавец по отношению к людьми и гномам лишь потому, что, помогай он всем, Лесное королевство могло кануть в лету куда как раньше. Помощь могли позволить себе сильные. И то — принц нахмурился — не особо в этом усердствовали. Они же... Не могли сдержать ползущий натиск Тьмы. Из некогда Зелёного леса (Леголас не застал тот, как не застал и своего отца не в роли красивой, но совершенно неприступной статуи — будто он выпилен изо льда и капля тепла его растопит) обратились в Тёмный. Кто помог им? Может, соседний Лориэн?

Чтобы понять всё это, хватило и десяти лет странствий, однако принц не мог вернуться домой. Никак. Теперь ему было просто и без обиняков стыдно. Да и мир вокруг был не изучен. Спустя полтысячи лет (плюс-минус ещё пара сотен) изоляции, он, наконец, вырвался на свободу!

И пока не был готов вернуться, хотя любое известие о доме, пусть и долетавшее сюда наверняка искажённым, воспринималось им болезненно. Ядовитый шип предательства цепко впивался в самую душу. И ничто не могло облегчить ему душу: ни в одном из этих известий не было и крохи информации о Тауриэль, а та, что была — посвящена adar. И совершенно ни о чём не говорила: король Трандуил в любой ситуации умел держать фасад невозмутимости.

О возвращении не могло быть и речи. Были препятствия и посерьёзнее стыда. Например, он никак не мог принять позицию отца. Да, у других эльфийских Владык позиция ещё лицемернее, но они чужие. А Темнолесье — его дом, более того — наследие. Потому за политику отца Леголас ощущал прямую ответственность. Возможно, будь он лучшим принцем, этого бы не случилось, adar бы прислушивался к нему, а не считал несмышлёным вздорным дитя... Это в лучшем случае. Так что есть доля вины Леголаса в том, что Темнолесье гордо и одиноко оборонялось от давно известного врага, вместо того, чтобы принять правду. О том, что корень зла был единым, и находился он теперь в Мордоре. И что покуда из тёмных башен взирает Тёмный Властелин, пауки и орки продолжат ползти на их королевство.

Тут впору было вспомнить историю, которую принц не застал, сделавшую его отца королём. Та, в которой было загублено столько эльфов, что наверняка и сам Намо за голову схватился. Потому что без нового объединения они вряд ли остановят Тьму... Но не было и речи, чтобы заикнуться о подобном отцу. Не с их отношениями. Тот уже побывал у Чёрных врат, и никогда не согласится пойти вновь.

Не было энтузиазма «повторить» и у других участников тех событий. Впрочем, пока исход в Валинор не был так очевиден, да и сомнения имелись. Владычица Лориэна не из тех, кто легко отступает. В Средиземье она много вложила, да. Осторожно поговаривали, что возвращение на Аман ей закрыто. Потому что она из рода Финвэ и пошла за Феанором.

Что касается Элронда Полуэльфа, то ему тоже непросто оставить эти края. И дело не в человеческих потомках его брата-близнеца. Точнее, не только в них. А в его опасении, что дети не последуют за ним, не оставят Средиземье.

Поэтому Леголас не просто странствовал — он аккуратно познакомился сначала с владычицей Галадриэль, затем с лордом Элрондом, сумел даже выстроить с ними личные неплохие, как ему казалось, отношения. Только отец вряд ли гордился бы им за это. Да, принц оказался не столь безнадёжен в умении вести переговоры (без лука, меча и даже кулака!), но с кем он их вёл! И по какому поводу. Честно, Леголасу казалось, что adar было бы легче стерпеть, что его сын спелся с гномами, чем пользовался гостеприимством Галадриэль. Впрочем, спелся — это громкое слово. Слишком.

И всё равно не мог не понимать, что даже этим своим «не слишком», а особенно «невозвращением домой» предаёт Темнолесье, предаёт отца. Он единственный его сын, плоть и кровь. Наследник.

Но что толку их королевству постоянно так бороться, прячась и отступая всё дальше под своды магии Трандуила, если однажды всё равно отступать будет некуда? Скоро нечего станет наследовать и спасать.

Причём близость этого дня пугала его настолько, что, кажется, ещё сильнее отвращала от возвращения. В слухи можно было и не верить. А вот увидеть собственными глазами, как изменились родные земли, перекрутило от боли деревья и помрачнели лица близких — этого принц боялся. А потом прятался за высокой целью и надеждой, что у Митрандира есть план, а Элронд и Галадриэль всё же не бросят Средиземье, сбежав в Аман.

Да, именно этого хотел Леголас: делать уже хоть что-то, быть около тех, кто не попрекал его, не смотрел, как на свой позор. Он жаждал мыслить широко и помогать владыкам эльфам, которые имели хоть какой-то смутный план в борьбе с общим Врагом. Ну или делали вид, что имеют план. Это было лучше медленного умирания по частям в родном лесу — болезненный путь, который выбрал его отец.

Он связан с лесом — adar не мог не пропускать это через себя. И всё же он не делал ничего: ни попытки обратиться к кому-либо, ни тем более попытки обратиться в бегство... Порой Леголаса разрывало от ощущений, что отцу просто нравится страдать. Или... Владыка Трандуил за что-то себя наказывает. Но оба этих предположения имели смысл, только если взять за аксиому, что у его отца вообще есть сердце. В чём Леголас, признаться, сомневался.

Как и очень во многом. Проще было сказать, в чём принц был уверен. В том, например, что отец хоть и противился его уходу, но всегда знал об этом. Более того (это уже не так железно отзывалось внутри, но предположение имелось): Леголас не мог не думать о том, что adar, скорее всего, имел представления и о планах, которые не планы, Митрандира и Владык Запада. И даже видел уготованную в них роль для него. Видел, но не остановил.

Иначе... Слишком много совпадений. О пророческом даре Трандуила оговаривались и эльфы Запада, и истари. Может, поэтому принц спустя почти пятьдесят лет скитаний всё же пошёл, как напутствовал его отец, к следопытам на север... Почти не сомневаясь, что всё-таки найдёт предначертанного Странника.

Только совершенно не ожидал, что им окажется именно мельком виденный в Имладрисе человеческий воспитанник Элронда. Ну как человеческий... Потомок нуменорцев. А если точнее, то даже Элроса, брата-близнеца Полуэльфа, прямой потомок. Да, Леголас легко его узнал. Запомнился ему, понимаете ли, полный любопытства взгляд и неуклюжие попытки незаметно подслушать эльфов. Наивное дитя...

На Севере на него посмотрел, выдержав изучающий взгляд, уже обтёртый жизнью мужчина. Чем-то он напоминал Барда, только тоньше (не в смысле талии, а манер!) — сказывалось воспитание эльфов. Узнал, конечно же. Леголас, может, и потерял часть лоска (adar был бы в ужасе), и похудел, но в остальном не изменился. А вот сам принц его узнал больше из-за глаз.

А потом слово за слово — и как-то хорошо разговор потёк, плавно, даже не ручьём, а стремящимся потоком да по нужному руслу. Так что с Арагорном (так он звался среди людей) было легко. Он не смотрел свысока, как это делали, пусть и едва заметно, эльфы Лориэна и Имладриса, не смотрел снизу, как это обставляли лесные эльфы, не смотрел как на неопознанное создание, как его обмеряли люди и гномы.

Эстель, он же Арагорн, он же, не будем произносить всю солидную плеяду имён, был привыкшим к эльфам, но не понимающим таких тонкостей, как «цивилизованные эльфы Запада» и «дикие лесные эльфы». Поэтому с ним было о чём поговорить. Смышлёный и честный — славный малый вырос у Элронда... И вот совпадение! Тоже ищущий себя и своё место в этом мире и борьбе с Врагом. Рождённый быть звездой...

Поэтому Леголас задержался на Севере. Стал ненадолго одним из следопытов. Прятал уши за капюшоном, а говор — за старательно изменённым акцентом... Стал ли он своим? И близко нет. Стал ли Арагорн ему другом, которому не только спину доверил, но и невольно приоткрыл часть лежащей на сердце печали? Стал.

Вот и сейчас они были одни. Огонь трещал издевательски весело, запас вина приятно грел исстрадавшуюся душу. Души. Первым понесло на откровения Эстеля. Признаться, в какой-то момент Леголас перестал понимать, что именно он слушает: сказ о Берене и Лутиэн или же... историю посовременнее. О потомках этих самых безумных влюблённых. Человек и эльфийка... Не так. Человек и полумайя. И везде женщины влюблялись не в тех! Что Мелин, полюбившая Тингола, что сама Тинувиэль, что, видимо, теперь и Ундомиэль.

Интересно, а Тауриэль точно с ними не в родстве? Принц вздохнул. Нет, у рыжей боли его сердца совсем другие предпочтения... пониже. Ну, ростом. Гном! Это ж надо было такому случиться... Променять его (пусть Леголас ей и не мил, но другом-то он ей сколько был?), королевство на какого-то, виденного за решёткой сырой, да и то мельком гнома? Ну ладно, принца без королевства, смазливого, но всё равно! Берен хоть подвиги совершал... Арагорн вот тоже направился по заветам предка добиваться сначала трона и победы над тьмой, а потом любимой... Так и куда этот Кили влез? Умер за бредни своего дядюшки и разбил Тауриэль сердце. Сволочь же, почти безбородая, а?!

Леголас не заметил, как выпалил это вслух. А может, всему виной было то, что после определённого количества возлияний алкоголь берёт даже эльфа. Вот и у него по щекам плясали вовсе не розоватые отблески костра, а поднявшийся в крови градус. А друг смотрел на него с удивлением. Ну да, привык, что принц весьма закрыт, а тут... ревность к мёртвому гному и страх, который он до сих пор ни опроверг, ни подтвердил:

— За все эти годы я ни разу не поинтересовался, как и где живёт Тауриэль. Живёт ли ещё. Возможно, сразу после моего ухода бросилась на скалы... А потом молила Владыку Намо позволить им быть вместе в посмертии. Я не знаю, мелон нин (дорогой друг), и боюсь узнать.

Признаваться оказалось неожиданно приятно — будто своими словами Леголас чуть сдвинул огромный валун, что лежал у него на груди. Да, он ревнует. Да, он боится... Бравый воин, совершенный лучник — он боится написать одно-единственное письмо домой.

— Ты и с домом не связывался? — верно понимает его Арагорн. Что ж, воспитанник Элронда проницателен, почти как его попечитель. Впрочем, это не уберегло владыку Имладриса от участи своего славного предка, элу Тингола. Потому что Леголас из лэ о Лейтиан и из личного опыта вынес одно: умом и фэа женщин не понять... И не остановить. Если накопила несколько признаков, что любит — хоть на край бездны пойдёт. Впрочем, переживать за своё разбитое сердце было безопаснее, чем учитывать хоть грамм вероятности, что сам Леголас тоже разбил кое-чьё.

Если, конечно, предположить, что у короля вообще может быть сердце. Что его не заменил блеск власти и каменьев, краше звёзд. Что оно не превратилось в скорчившуюся льдинку задолго до этого. Что камень или — это сравнение для лесного короля больше подходит — огрубелое старое древо способно чувствовать. Раньше он бы и не усомнился. Но после короткого разговора в скомканном прощанье не мог не думать ещё и об этом.

— Нет, — глухо ответил Леголас. Надавил бы Арагорн чуть сильнее, и вовсе прорычал бы. — Ни разу, — он сжал кулаки, не проговаривая вслух повисшее с грацией орка: «Кормился теми же слухами, что и остальные».

— И твой отец... — по сверкнувшим сталью глазам Эстель наверняка понял, что влез туда, куда не надо, но всё равно продолжил наступать на топкую тропу, договорив: — Тоже ни разу тебе не написал? Не отправил посланника с требованием вернуться назад?

— Нет, — уже натурально рыкнул принц. Впрочем, какой он принц... Ведь даже строчкой не обмолвился с родным королевством вот уже с полвека, наплевав на обязанности и ввязавшись в большую игру, которую дома никто не понимал, предпочитая делать малое дело. Леголас — блудный сын. Не более. — Аdar отпустил меня... без срока давности.

— Кхм... — лицо Арагорна приобрело странное выражение. Природное упрямство боролось с воспитанием, которое твердило: нельзя лезть в отношения эльфов, особенно короля и принца, но первое победило. И друг выдал то, что по его представлению о дружбе должен был сказать: — Я вот своего отца не знал. У меня род в этом отношении несчастливый. Сам знаешь, — Эстель едва заметно повёл плечами. — И я не эльф. У меня не было сотен лет для мучительных сожалений, обид или чего вы так любите придумать. Но даже имея вечность в запасе, в текущей ситуации, когда Тьма ползёт из всех щелей, вот-вот отворив парадные двери королевств, нужно, наверное, сделать поправку, что той может и не быть. Я знаю тебя — ты не сбежишь в Валинор. О короле Трандуиле говорят разное, но последнее, что он сделает, это согласится на исход. А значит, вам, Леголас, придётся поговорить. Или ты будешь жалеть об этом остаток своих бесконечно долгих лет, — горячо закончил Арагорн, сверкая пьяными глазами. Что ж, своей откровенностью он побудил принца ответить тем же.

— Предлагаешь просто взять и написать, спросив у него о предательнице Тауриэль? — воскликнул Леголас, отчаянно прикусив губу до крови, лишь бы не думать, что друг, возможно, прав. Увы, помогло слабо: к боли он был привычен. — Знаешь, что король Трандуил мне ответит на такое письмо спустя полсотни лет? Если вообще ответит... — плечи у принца опустились.

— Поэтому написать уже не твой вариант, мэлон нин! — горячо ответил Арагорн, хлопая его по плечу, окончательно стирая остатки барьеров из вбитых с пелёнок приличий между ними. — Только лично поехать прояснить судьбу той, что тебе всё ещё не безразлична и снять уже, наконец, груз со своих плеч. Пока ещё можешь, — Арагорн тяжко вздохнул. — Если тебе нужен спутник в этой поездке, то я готов.

— Ты не знаешь моего отца... — хмуро прошептал Леголас. — И гостей у нас несильно жалуют. Как и предателей... — он совсем замолчал, закусив губу.

— Верно, не знаю. Так расскажи. Неужели вы совсем друг другу чужие, что ты так легко прячешься все эти годы то тут, то там, будто скиталец без роду и племени! Друг мой, я не знал своего отца, но мне сложно представить, что лорд Элронд мог отречься от меня. А Трандуилу ты родной! — Арагорн упрямо встряхнул его за плечи, вызывая сомнения и пробуждая память.

— Вообще-то, — Леголас нахмурился. — Я бы ответил да, но... Есть и но. Был один случай, в детстве. И он погрузился в воспоминания.

* * *

Сказать по правде, даже эльфы не помнят абсолютно всего. Может, это и хорошо: нелегко это, помнить каждую росинку-соринку за долгую-долгую жизнь. И ладно бы, росинку... А если это остринка? Или того хуже — полноценная заноза в сердце? А если таких заноз много? И с годами лучше не становится? Тогда долгая благословенная жизнь эльфа становится проклятием... Видимо, именно это и произошло с его отцом.

Только вот маленький Леголас этого не знал. Память о первых годах увязла в ярких аляповатых пятнах, где особенно выделялись два. Нянечка-кормилица, яркость окружавшей Лихолесье соцветий трав и цветов и... холодный отблеск идеально уложенных серебристых волос, что мелькали хоть и реже, чем русые кормилицы, но появлялись регулярно и опускались близко-близко, пока малыш Леголас не исхитрился ухватить те кулачком и дёрнуть на себя...

Последнего он не помнил. Об этом ему со смехом поведал крепко выпивший дворецкий, Галион. А ещё о том, что с тех пор король Трандуил навещал маленького сына исключительно с плотно заплетённой косой, отброшенной подальше от цепких ручек... Стоит ли говорить, что, едва не давясь вином, хохочущий Галион рассказывал, что эти меры не помогли и невероятно охочий до шикарных волос своего adar Леголас умудрился добраться, да и как следует дёрнуть косу...

Честно, Леголас, услышавший это уже в юношеском возрасте, ни о чём не жалел так остро, как о том, что не помнил всего этого. Волосы были гордостью отца, куда более взлелеянной и очевидной, чем он сам. Поэтому многое бы отдал, чтобы помнить о милых чудачествах своего детского сознания.

И что такой холодный эльф, как его отец, продолжал после этого к нему приходить — уже было удивительно. А вот то, что Леголаса так прельщали серебряные волосы, как раз удивительным не было. Для их лесного королевства они оба были исключениями, а не правилами. Да и к тому же его влекло так и непробуждённое осанвэ. Отец всегда был закрыт. Наглухо. Так что о существовании связи сознаний он узнал лишь на уроках. В детстве же сознание всё равно тянулось к родителю, но натыкалось на скалу. Леголас так и не решился спросить, почему... Почему adar так с ним поступил — изначально не пустив к себе в голову.

Не мог же Леголас разочаровать его в колыбели?

А может, и мог, просто свидетеля в виде болтливого после бочки-другой старины Галиона не было. Мало ли... Может, Леголас ему срыгнул на любимое платье? Хотя отчего-то не верилось в подобную мелочность и мстительность отца.

В любом случае — и это было истиной — матери Леголас не помнил. Совсем. И первое время даже не подозревал, что та вообще должна быть.

Просто потому, что общества сверстников он был лишён. И вовсе не потому, что отец как-то ограничивал его круг общения, а просто потому, что... Ну не было эльфят в обозримом пространстве. Совсем. Такой вот кризис рождаемости в их расе. Это люди и гномы легко сходились и размножались, а вот эльфы, особенно пред лицом наступающей Тьмы, почти прекратили это делать.

Галион, выпивший по-особенному много, как-то втолковал Леголасу, что он почти чудо. Потому что брак его родителей был бесплоден долгие сотни лет, а лесных эльфов за последнюю тысячу лет родилось едва ли больше десяти. А потом, заставив его поклясться никогда не сообщать отцу источник, рассказал, что из-за сгущающегося мрака мать Леголаса отдала все силы на вынашивание здорового наследника и умерла, едва успев дать ему имя.

Что ж, последнее несколько объясняло холодное отношение к нему отца. Или не объясняло. Сложно всё... Очень. С одной стороны, Леголас был чудушком долгожданным, более того, наследником, гарантом того, что у власти будет преемственность, и вообще... С другой же — если бы не он, мама осталась жива. Логика настолько же очевидная, насколько и убийственная.

Потому и отношения у них с отцом строились больше по оси Король-принц. Наследный, чтоб его. Конечно, отец не мог от него отмахнуться. Разумеется, у Леголаса было всё самое лучшее: одежда, украшения (терпеть он их ненавидел!), учителя и развлечения. О да, с развлечениями интереснее всего. Хочешь — пей вино, только если опозоришь отца, будешь потом переписывать строчки столько раз, что кубок вина поперёк горла встанет... Хочешь — охоться на пауков (хотя тех истреблять надо было, хочешь не хочешь), можешь пение послушать или книжки почитать, если время помимо всех обязательных занятий останется, однако выбор был.

К государственным делам его не сильно принуждали — то ли не доверял отец (а вот это подозрение било), то ли считал слишком юным (а вот это может быть: пятьсот лет для эльфа не срок), то ли более полезным при обороне Королевства (и тут тоже правда была — жители больше именно это отличали, а не просиживание за бумагами, без которого, впрочем, тоже не прожить, но об этом как-то особо никто не задумывается — следовательно, Леголас популярен был), а может, и ещё какие соображения имелись — не разберёшь. Чужая душа — потёмки.

А фэа его отца именно что чужая, хотя так не должно было быть ни в каком из миров. Это и сводило с ума... Сводит до сих пор. Это в детстве не у кого было подсмотреть и узнать, что такое поведение между отцом и сыном не норма, зато потом... Леголасу было больно и обидно.

В детстве же он привык греться в тепле нянечки и добродушном присмотре Галиона, а от отца он получал дорогие подарки и холодное одобрение. Ради последнего Леголас старательно учился и пытался быть очень хорошим. Потому что отец... Он — король, и он сиял, точно одна из звёзд на небе. Чтобы звезда тебя заметила и подмигнула (хотя бы просто задержала подольше взгляд со сдержанным одобрением), стоило постараться.

Впрочем, отец со всеми так был — отстранённо. Он будто не принадлежал в полной мере этому миру. Слишком отличался. Красивый, будто высеченный из лунного камня — сам Леголас тоже отличался, но не настолько. Как сказал всё тот же болтун Галион, мать его была из нандор, и это было заметно. Кроме того, отец был сильным колдуном. Его связь с лесом поражала: во время сезонных ритуалов Лесной король преображался, совсем неземным существом выглядел, глаза его зеленели настолько, что серая сталь полностью уходила из них...

Говорят, именно из-за связи со страдающим от Тьмы леса Король Трандуил стал холоднее, степеннее и отстранённее, а ещё золото его волос сменилось серебром. Леголас не поверил бы, да вот только сам он был златокудр, а это не было свойственно нандор, а значит, это правда и отец его поседел, из подобия Солнца обратившись в Луну. Страх и осторожность закрылись в его фэа — опять же, слова знавшего его совсем другим Галиона.

Леголас вздохнул. И всё-таки он не солгал Арагорну — порой в поступках отца угадывался не только король, но и... Может, и не отец, но хотя бы живой эльф. Правда, понял он это тоже не сразу.

А, как и многое, только в своём путешествии. О ком думает добровольный изгнанник, пока занят своим путём бесцельным? Верно, о причинах, побудивших сделать столько шагов за порог. А главная из них — это Рыжая лисица Тауриэль.

На самом деле таковой её прозвал вовсе не Леголас — отец... И не вспоминать про это не выходило. Как вообще вышло, что принц потерял голову от неё? Тауриэль была единственной знакомой и подходящей ему по возрасту эльфийкой — это несомненно но! И это очень важное «но»: у эльфов данное понятие было размытым, и к достижению приблизительно тысячи лет самым младшим участником отношений граница вообще почти стиралась.

И, что не менее важно, они выросли вместе. Да-да, принц и обычная подданная. А как вы думали возвысилась женщина в армии Трандуила? Тут-то и пришло понимание. Леголас знал историю Тауриэль всегда, но вот почему-то сложить одно с другим не сумел.

«Лисичка» объявилась во дворце, когда он едва-едва сумел натянуть без помощи тетиву на тренировочном луке. Ну или, по-другому говоря, когда Леголас росточком едва достигал пояса отца.

Маленькая (едва доставала юному принцу до плеча), вся в саже, ещё и с ярко огненными волосами, она, казалось, продолжала гореть. Но Леголаса тряхнуло от того, как именно та появилась — Тауриэль принёс Владыка. Да-да, лично, пронёсся ледяным вихрем, не заметив сына, к лекарям. Странное создание с торчащими из растрепанной причёски большими ушками, кажется, совсем не соображало, потому что вцепилось в его отца так, будто тот был... Леголасу даже сравнение тогда на ум не приходило. Ну, может, поданная утопающему палка, да!

Но не только не ведающая, кто перед ней, Тауриэль вела себя странно, отец тоже... Его красивое, будто бы застывшее во времени и пространстве лицо было оживлено, и да — Леголас мог поклясться — тот переживал.

Позже отец коротко скажет ему, что орки прорвались и напали на одно из северных селений. Что уцелевших было мало, а девочка осталась совсем одна, поэтому, как Правитель, он возьмёт сироту под опеку.

Ещё позже, разговорив саму Тауриэль, Леголас узнает, что родители велели той спрятаться в сундуке. Ей было очень страшно, но она послушалась и не вылезала, пока внезапно не почувствовала запах гари... А когда вылезла, то всё вокруг пылало, и орков уже не было.

На этом месте Леголаса, совсем ещё зелёного листочка, прошибло. Таким отчаянием веяло от девочки — он даже пожалел, что спросил. Потому что в тот день она растерялась, испугалась и... забилась обратно в сундук.

Спросите, как же Тауриэль тогда выжила? Вот и принц тогда спросил. Ответ изумил. Её оттуда вытащил его отец. Как тот узнал? Видимо, какое-то колдунство.

Впрочем, подлинное колдунство было в том, что Король Трандуил, не сумевший защитить своих подданных, взялся опекать осиротевшую, чудом спасённую девочку вовсе не из чувства вины. Детей у эльфов рождалось всё меньше и меньше, реже и реже. Любая знатная семья была бы счастлива. Но он оставил девочку при себе во дворце. Ради чего? У Леголаса в изгнании было лишь одно предположение. Не ради чего, а ради кого. Отец знал, что у него нет сверстников рядом, потому и пригрел Тауриэль. Дикую лесную лисицу, как однажды он обмолвился.

Да, отец не единожды предупреждал, что сколько лисицу ни корми, она всё равно будет смотреть (на гно... Ладно, про гномов adar не говорил!) в лес. Свободолюбивая, даже слишком. Это у неё в крови. Она была из тех лесных эльфов, что жили в полной гармонии с природой и отказывались покидать родные места, даже когда их предупреждали о возможной опасности и предлагали земли под переселение.

Может, именно поэтому Леголас порой ревновал... Тауриэль в лесу была как дома — это было её. Она дышала этим, и да — она была магичкой. Он-то дара не унаследовал, а вот с Тауриэль, помнится, отец совсем немного, но занимался... Сказать по правде, Леголаса разрывало. Он ревновал: крохи внимания теперь доставались им обоим. Причём этой лисице иногда в большей степени. Первое время ему даже казалось, что отец специально взял её — ради соперничества, чтобы принц рос над собой, но нет.

Очень скоро Леголас понял и принял Тауриэль. Осознал, что она подарок, а не проклятие. Это случилось, когда он, рассердившись, проник в святая святых — в личную комнату отца. Она — эта несносная и дерзкая лиса — видела, как он спустился по корневищу вниз, покидая королевские покои. Но не только не сдала, но и обеспечила алиби, когда отец рвал и метал в поисках утраченного.

Да, у Леголаса хоть и ушла фэа в пятки, но он успел кое-что умыкнуть у отца, что-то, что и по сей день поддерживает его в тягостные моменты. Оно привлекло его внимание сразу, как вошёл — маленькая утончённая штука... На первый взгляд — зеркальце, а по факту — закрытый на створки портрет, и Леголас мог поклясться, что он принадлежал его матери.

Может, принц и поступил бесчестно, но... Он никогда той не видел. А у отца, даже если не было другого портрета, была хотя бы память. В любом случае Леголас не нашёл в себе сил возвратить тот на место. Он просто не мог оставить эту маленькую, круглолицую, с добрым открытым взглядом русоволосую эльфийку там, где она лежала — на столе, среди гор официальных бумаг.

Потому-то и было странно, что после того, как они с Тауриэль выросли вместе, почти как брат и сестра при отстранённом родителе, поддерживающие друг друга во всём, Леголаса угораздило влюбиться в последнюю. Чувства нахлынули внезапно. И нет, Тауриэль даже бального платья не понадобилось. Просто однажды после очередного патруля они отправились посмотреть, не поспела ли клюква на болоте. Клюква поспела, они, не сговариваясь, совершенно недостойным образом накинулись на кисловатую ягоду, а потом принц, оглянувшись на подругу, заметил, как соблазнительно розоватый сок стекает по подбородку Тауриэль вниз, к ложбинке только оформившейся груди...

Беда в том, что в новом свете подругу увидел только Леголас. Для Тауриэль же он так и остался принцем, почти братом. И это было невыносимо... Отец всё это видел, без сомнений, потому порой и заводил странные разговоры, которые принц воспринимал в штыки. Ему казалось: Король упивается тем, что постоянно подчёркивает — она ему не пара, но теперь... Леголас не был в этом так уверен, возможно, тот видел, что Тауриэль никогда не ответит ему взаимностью, видел, что та никогда не посмотрит иначе, чем на лучшего друга, и хотел... уберечь.

Да, то, что казалось столь невероятным, складывалось теперь в стройную картину. И Леголасу теперь стало казаться, что есть небольшой шанс и он и в самом деле запомнил всё правильно, что ему не приснилось то чудное видение, случившееся ещё до появления во дворце Тауриэль. Это была история с ромашкой.

Да-да, ромашка. Обычная и простоватая. Совсем-совсем юному Листику (так называла его нянечка) та показалась чем-то невероятно прекрасным... Была ранняя весна, и природа только-только начала пробуждаться от зимней спячки. Речка вскрылась, снег едва сошёл, а на самой солнечной полянке около дворца расцвела она... Одна-единственная ромашка. Белые лепестки и жёлтая сердцевинка. Леголасу это напомнило Солнце в окружение звёзд.

Сперва он долго-долго смотрел на цветок, а потом неуверенно сорвал его. Да, этот вестник весны был прекрасен там, где он цвёл, живой и радостный, но принц неожиданно подумал, что тот неплохо бы смотрелся в весенней короне из свежих листьев его отца.

Да, Владыка Трандуил весной, летом и осенью пользовался лесной короной из веток, листьев и цветов, лишь зимой и в походах отдавая предпочтение металлическому венцу. Живые короны, благодаря магии носителя, не увядали целый сезон. Всегда было одно и то же — первые и свежие листья весной, цветы летом и багрянец осени в завершение. Но в ту пору маленький Леголас неожиданно для себя решил, что этой весне не хватает бури протеста.

Так что он осмелел настолько, что крайне осторожно прокрался по чёрному ходу в тронный зал, где шёл традиционный приём просителей, и, вскарабкавшись по кореньям, тихо-тихо под удивлённым взглядом посетителя воткнул ромашку в корону.

Да, такие простецкие цветы, навроде этого, никогда не украшали короны Владыки. Леголас и не ждал, что отец, заметив пришельца, не избавится, как от сорняка, но... Вопреки ожиданиям выделяющаяся своей белизной и желтым пятнышком на фоне свежей молодой листвы ромашка процвела в его короне весь сезон. Магическим, несомненно, образом та прожила украшением на венце Трандуила столь долго, заставляя всех изумляться. Отец ничего ему не сказал, а Леголас и не решился заговорить, как и повторить свершённое однажды... Да и ранней ромашки в новом году он не нашёл. И вскоре за вереницей отчуждённых лет, зим, вёсен и осеней решил, что это всего лишь шутка памяти, морок, сон, видение...

Но сейчас вот Арагорн спросил, и Леголас снова усомнился. Может, и не морок. Странно, но последнюю фразу он сказал вслух. А ещё, что они держат курс к Темнолесью.

* * *

Леголас покинул Лихолесье, а вступал, несомненно, в Темнолесье. Хорошо Арагорну — он не был в этих краях никогда, не знал, как тут всё было... ещё совсем недавно. По меркам эльфа, не человека. Блудный принц вздохнул.

Обласкать взгляд было нечему — они сейчас с оружием наготове проходили там, где ещё совсем недавно била жизнь ключом, а теперь... Лишь извиваются деревья, искажённые тьмой, словно мучаясь от боли. Впрочем, они живы, определить это даже его крох магии хватает, однако сменили окрас листвы на вечную осень — багрянец. Это напоминало полусон, а вот проснутся ли те от него? Одному Создателю известно. А может, и ему не известно.

Леголас вздохнул: очень мрачные мысли тревожили. Одно дело — слышать, как всё плохо, надеясь, что вновь приврали эльфы Запада, стремясь очернить «дикарей», а другое — видеть. Дома всё было глубоко не в порядке. Да и что там говорить — он видел это и уходя... И ведь всё равно ушёл.

Арагорн молчаливо сопел позади, позволяя другу самому искать тропу к Королевству, его остаткам. Он молчал — даже не пытался приободрить. Это тоже о чём-то говорило. Значит, и у Эстеля не хватало сил солгать, что всё хорошо, что принц ни в чём, ни в чём не виноват...

Так и шли они в гиблом молчании, лишь иногда отвлекаясь на снос голов паукам. Как и раньше, это оказывает истинное терапевтическое действие на Леголаса. Срубать головы паукам, закалывать их тушки и не думать... Совсем не думать ни о собственном предательстве, ни о том, как сдал дом за эти жалкие десятки лет.

Наконец, они продираются сквозь скрученные, искалеченные участки леса к живым и всё ещё зелёным. Леголас почти чувствует (а может, и в самом деле чувствует!) местонахождение патрулей и ведёт их с Арагорном чётко в обход. Он пока не готов к встречам. Не знает, что скажет, да и вообще... Самое ужасное — он почти уверен, что отец знает: он тут. Почувствовал, и уже давно — ещё на первых скрученных древах, король ведь не обрубил связь с ними. Отступать некуда, даже если бы захотел. Хотя принц хочет, очень хочет, но ещё меньше он хочет трусливо бежать у него на глазах.

Незаметно они вышли на ягодную полянку. Их с Тауриэль полянку. Тут росла самая вкусная земляника королевства. Вот уже долгие сотни лет они, точно дети, каждый сезон таскались именно туда, падали на колени и ползали, собирая ягоду прямо ртом... Отца бы точно удар хватил, узнай он об этом.

Леголас остановился, Арагорн непонимающе покрутил головой, а принц, поддавшись нахлынувшему на него чувству, коротко сказал:

— Падай! — и подал личный пример, опустившись до поедания земляники прямо с куста и без помощи рук. Треск отпавшей челюсти друга был, наверное, слышен даже во дво... Это оказался вовсе не тот треск! В доли секунды Леголас вскочил, чтобы увидеть подкравшуюся к ним... Тауриэль. Арагорн, верно оценив обстановку, отступил чуть в тень. А Леголас так и стоял молча, будучи не в силах хоть что-то вымолвить, тупо пялился на подругу... Ладно, не совсем тупо. Он также отмечал все изменения, что произошли с ней: огонь в рыжих волосах угас, поблекнув до сдержанного рыжего, черты лица заострились, а вместо облачения стражницы на ней было... Да, блудный принц испытал желание протереть глаза: Тауриэль была одета как целитель. Но самое главное — и он сжал кулаки — она была жива и находилась в королевстве... Неужели отец простил предательство и направленный на него лук? Кажется, последний вопрос он задал вслух, потому что в глазах у Тауриэль взметнулось искрами прежнее пламя.

Взметнулось и погасло, потому что вместо скандала та порывисто подскочила к нему и... обняла.

— Я скучала, — едва расслышит он тихое, а затем Тауриэль отлипнет от совершенно одеревеневшего Леголаса и скажет громче: — Где ты пропадал?

— Странствовал, искал... себя, — неловко выговорит блудный принц, а потом всё-таки спросит. — Почему Владыка тебя простил?

— А почему тебя отпустил? — вопросом на вопрос ответила Тауриэль, упрямо дёрнув плечом, а затем, чуть смягчившись, произнесла: — Мне он так и не ответил. Просто увёл после Битвы Пяти Воинств в шатёр и приказал помогать раненым. Так и оставил служить там. На все мои прощения о переводе в передовые отряды отвечал отказом. На замечания, что я его, вообще-то, предала и место мне в изгнании или темнице — делал вид, что оглох. Я честно не знаю, Леголас! — тихо и грустно закончила та.

— Понятно, — только и выдавил он из себя, хотя ничего понятно не было. Тауриэль же безжалостно продолжала:

— А мне вот нет, и многим в Королевстве тоже. Он спас меня от смерти, нагрузив работой, отпустил тебя путешествовать в такие времена и при этом запрещал всем говорить об этом. Хоть как-то роптать о нас. Это совсем не в его выверенном, продуманном духе, Леголас! — отчаянно прошептала она, меча в него молнии.

Блудному принцу внезапно подумалось, что Арагорн далеко не отошёл и всё слышит, притворяясь ветошью. А потом он разозлился на себя: отвлекается мыслями на это, в то время как всё очень и очень странно.

Будто бы у короля Трандуила и в самом деле было сердце, и ему не было плевать на них обоих. Только он об этом подумал, как брови у Тауриэль возмущённо поползли наверх, напугав его. Их лисичка что, теперь мысли читает? С другой стороны, лучше пусть так, чем истает от тоски. Внезапно Леголас почувствовал прилив благодарности к отцу. Какие бы он там цели ни преследовал, но Тауриэль жива, может, не вполне счастлива, но вполне в себе — вон как взбешена, скоро дым из ушей повалит.

— Леголас! — щелчок по ушку вышел весьма болезненным... Да что она себе позволяет? Сперва потащилась за гномом, растоптав его сердце, а теперь что? Упрекает его в жестокости по отношению к Владыке Трандуилу? Правда, что ли? Принц слушал, обиженно потирал ушко и не мог поверить... Значит, получается, он их всех здесь бросил (и Тауриэль тоже, а ничего, что это она гнома выбрала?), ни одной весточки не отправил (ну, тут согласен), а теперь заявляется как ни в чём не бывало землянику жрать!

— А не заслужил! — припечатывает его эта лисица и показывает язык. От этого жеста у Леголаса отлегает. И он демонстративно бухается на живот и тянется к ягодкам, когда на язык его внезапно падает какая-то папка.

— Больно же! — вскакивает он и намеривается прямо как в детстве дёрнуть Тауриэль за острое и длинное ухо, но та упрямо показывает на лежащую в траве тяжелую красноватую кожанную папку (кто кого заразил бюрократией: эльфы людей или все же наоборот — один Эру разберет, но она просочилась всюду) и почти требует:

— Сперва посмотри! Я, украв её, рисковала жизнью, дурак!

— Откуда ты её выкрала? — спросил он, а потом прикусил губу, словив мрачный взгляд. — У отца?

— Случайно увидела, пока помогала обрабатывать его раны десять лет назад. Узнала содержимое и, выждав четыре года, прокралась и выкрала, чтобы отдать тебе, когда ты всё же решишь показать здесь нос!

— Какие ра... — Леголас, словив убийственный взгляд, поспешил поднять папку и заглянуть внутрь. Сердце упало, стоило ему заметить первый лист.

Это был его рисунок. Безрассудно детский. Наивный и светлый. А ещё очень-очень кривой. Он изображал владыку Трандуила таким, что иной орк был бы покрасивее. Леголас перевернул — и ещё один, уже получше. И ещё. Тут было по меньшей мере шесть его творений, которые маленький он отдавал Галиону с наказом передать отцу. Сам отдать Леголас не решался, но вот попросить — смелости хватило. Правда, немного подрастя, он был уверен, что дворецкий ничего не передавал, чтобы не гневить Владыку, а оно... Вот оно как.

Но там были не только рисунки. Неожиданно обнаружились его сочинения. Некоторые — с тонной ошибок. И даже корявый стих, листок с которым юный Леголас думал, что потерял. А ведь тот был похабный и вообще, недостойный эльфа. А вот и докладная — первая в его жизни, которую он официально и по-деловому написал своему отцу, пока находился на форпосте... А это... Леголас прищурился: из-за набежавшей на глаза предательской жидкости было сложно разглядеть. Это было письмо, и, более того, ему было совсем немного лет. Он немного вчитался. Так и есть. Писал Элронд и, судя по содержимому, писал не просто так, а в ответ на прямой вопрос. Писал о нём, Леголасе — видел его недавно, и он вполне здоров.

Впрочем, добило блудного сына не это, а выпавший откуда-то из уголка папки и тут же обратившийся в пыль цветок... Ромашка! Мигнуло в сознании... Та самая. И как почти полтыщи лет просуществовала? Не иначе как магия отца помогла... Так то был не морок, не сон, а реальность! Комом к горлу подступило осознание. Кажется, только что от Тауриэль он получил нечто большее, чем просто папку со скрупулезно собранными вещественными доказательствами, что отцу было до него дело. Потому что хотел бы Владыка подстраховаться на всякий случай — листки бы не были такими затёртыми... Да и будь это подстраховка от звания самого равнодушного отца, Владыка Трандуил нашёл бы способ сделать так, чтобы о её существовании узнал мир. Но... Он скрыл всё. Как и всегда, похоже, скрывал свои чувства.

Не хотел больше ран и привязанности? Вряд ли у него это вышло. После Битвы Пяти Воинств он видел, как броня отчуждения пошла трещинами, но сделал вид, что не заметил. Может, и сейчас было бы проще сделать вид, что не получал этой папки, но... Леголас не мог. Жгло не только глаза, но и внутренности.

— Проводи Арагорна в гостевые покои! — только и смог выдавить, срываясь на бег. Сердце заполошно стучало, он прижимал к груди папку, было страшно, но Леголас был полон решимости поговорить. На этот раз отец не отвертится. Не сможет. Им больше некуда бежать.