Во мраке пламенной души (джен)

Он всегда любил читать.

Книги открывали целые миры, поражая воображение и отворяя новые горизонты, повествовали о потаенных, неизведанных им доныне областях магии, являя любопытному взору и светлые, и тёмные её стороны. Что-то особенное было в шелесте хрустящих, обветшавших со временем затертых страниц с выцветшими чернилами, и он наслаждался их хрупкостью, листая эту поистине удивительную книгу с предельной осторожностью. Это ни с чем несравнимое ощущение, когда знания, бесценные по своей природе, расстилались во всей своей полноте только перед ним и ни перед кем больше; это краткий миг, наполненный волшебством во всём его первозданном виде, когда чувство редкого согласия с самим собой успокаивало тело, но будоражило остро отточенный разум. Внутри всё дрожало от нетерпения, и он с удовольствием прикрыл глаза, позволяя мыслям уйти далеко-далеко, в мир грез и научных мечтаний, отчасти свершившихся, но не так, как хотелось изначально.

За жаждой познания крылось гораздо большее, чем обычная любознательность; он знал это на своем примере. Эта неусыпная жажда — не совсем обычное желание обладать и властвовать или прощупать грань дозволенного. Это — страсть. Сумасшедшая, притягательная, возгорающаяся необъятным диким пламенем в полной сомнений душе — и в какой-то мере выжигающая её до тех пор, пока не останется пустота с одиноко тлеющим огарком. Страсть сжигала человеческое — он видел это не единожды, а потому теперь поддавался ей с превеликой осторожностью. Но он нисколько не боялся её.

Он боялся себя.

Когда-то он позволил себе потеряться в ней, этой страсти, и лишился самого ценного и дорогого, что даровала ему жизнь.

Этого больше не будет, подумал он. Никогда. Пусть и, возможно, поздно давать такие обещания…

Он вздрогнул, когда почувствовал чужое появление. Внутри все вспыхнуло, то ли от стыда, то ли от возмущения, что его потревожили так поздно — и именно в то мгновение, когда он особенно так сильно уязвим, поддавшись власти эмоций — но он сразу же взял себя в руки.

— Не слишком ли поздний час для прогулок по покоям преподавателей, Директор?

Он обернулся и поймал на себе смеющийся взгляд пронзительно-голубых глаз, блеснувших озорством из-под очков-половинок. И пусть это озорство никак не сочеталось с внешним обликом благонравного старца — каким Дамблдор, впрочем, никогда и не был — оно удивительно точно отражало мудрую, но не состарившуюся душу.

— Северус, — укоризненно покачал тот головой, — позволь старику такую оплошность. Время в моем возрасте принимает уже иную плоскость. Раньше оно представлялось мне ограниченным… Строго поставленным в рамки нами же, людьми, вероятно, затем, чтобы получить над ним власть. Только вот власть мнимую. Сейчас уже я понимаю, что оно безгранично настолько, что все наши попытки владеть им — бесполезны… Время, время…

Дамблдор завороженно смотрел на язычки пламени, пляшущие в камине, и бормотал что-то себе под нос. Северус не прислушивался, но продолжал внимательно наблюдать, не отпуская нежданного гостя из поля зрения ни на секунду и неосознанно крепче прижимая книгу — последнее, что осталось от матери. Привычка быть всегда наготове. Порожденная страхом, она стала его верной спутницей на многие-многие годы; оборотная сторона его личности, награда и наказание одновременно.

— Прошу прощения, что потревожил тебя, Северус.

— Не нужно извинений, Дамблдор, — спокойно ответил тот и колко заметил. — Для вас много само собой разумеется, так к чему ненужная патетика?

Дамблдор вскинул на него свои голубые глаза, и на какие-то секунды у Северуса сперло дыхание, а по телу прошла почти не ощутимая волна магии. Неожиданная опустошенность в голове навела лёгкую дрему — словно цепи перестали сжимать в тиски измученный разум, а вместе с тем исчезла любая скованность. И вмиг показалось, будто весь мир — как на ладони, и проблем больше нет, и комната стала такой же уютной, какой была пару минут назад, в приятном уединении осеннего вечера…

— Тебе нужно отдохнуть, Северус.

Дамблдор аппарировал кресло напротив него, уселся за небольшой стол и подвинул к себе чашку с остывшим чаем, к которому никто так и не притронулся.

— Это расценивать как приказание начальства? — вскинул тот бровь. — В таком случае я просто обязан подчиниться.

— Расценивайте это именно так, если вам хочется, — перешел Дамблдор на официально-деловой тон, но искорки в его глазах никуда не исчезли. Или это отблеск огня? — У вас тут очень уютно, и я предпочёл бы, чтобы наш с вами разговор не слышали лишние уши.

Северус хмыкнул. Аккуратность и минимализм — именно эти черты принадлежали ему и отражались на его образе жизни; ими же можно было объяснить внутреннее убранство его апартаментов. Мебели в его покоях всегда было немного, и зачастую создавалось впечатление, что ею никто не пользуется: настолько все казалось идеальным и нетронутым. Но уют… под этим словом подразумевалось нечто большее, чем обычные чистоплотность и педантичность в уборке, а потому и слова Дамблдора прозвучали как натянутый комплимент, от которого так и веяло неискренностью… Как же она порой надоедала и как же от неё быстро можно было устать… Он подумал, что иногда быть оторванным от общества гораздо приятнее, нежели являться его частью, потому что соблюдать его глупые негласные законы — терпеть лицемерие, отвечать на фальшивые улыбки — отнимало слишком много сил…

В который раз он почувствовал, как тяжесть навалилась на плечи, будто его придавливали к земле заклинанием утяжеления; снова захотелось остаться одному и провести остаток вечера наедине с самим собой. Он прикрыл глаза.

— Вы хотите что-то сказать, Северус? — невозмутимым тоном продолжил хитрый старик. Вот уж у кого энергии хоть отбавляй.

— Уют… — слово, такое короткое по размеру и емкое по содержанию, лениво скатилось с губ и упало тяжелым камнем между ними, — он не создается нарочито, он появляется незаметно и ощущается почти осязаемо. Как жар от камина, пышущий в лицо, как мороз, сковывающий щеки…

— Вы совершенно правы, — серьезным тоном ответил Дамблдор. — Но ещё хочу добавить, что он все-таки создается, но именно в нашей голове. От того, как мы себя ощущаем… даже не так, от того, что хотим ощущать. Хм… да, пожалуй, это самое важное.

Северус с трудом открыл глаза и внимательно посмотрел на Дамблдора.

— Что вы со мной сделали?

— Вы о чем?

— Я легилимент, что вам, конечно же, известно. Большое время я посвящал ментальным практикам, и для меня окклюменция — не просто инструмент или часть магии. Это целое искусство, которое подчиняет умы, а никак не наоборот, как думают некоторые дилетанты. И я, Директор, прекрасно чувствую… — он запнулся, не в силах выразить свои ощущения словами, — что что-то не так.

— Именно! — воскликнул Дамблдор и невольно вскинул руки, чуть не пролив чай на стол. — Вы чувствуете. Ваши тренировки позволили вам открыть самое нужное умение — чувствовать, и все ваши познания в какой-либо области магии, если даже не брать в расчет окклюменцию, основаны на собственных ощущениях, которые вы переносите на других, тем самым примеряя их действие и оценивая результат… Именно такой подход помогает создать самые успешные контрзаклинания и, что не менее важно, противодействующие им. Именно такой подход сопутствует отличному наставничеству. Я считаю, мне с вами очень, очень сильно повезло, Северус… Как и вашим ученикам, пусть сейчас они и не могут этого полностью оценить. Кстати, об учениках. Усталость у вас небезосновательная, как я слышал. Сегодня был тяжелый день, так ведь?

— Не спрашивайте, — Северуса уже давно не удивляло редкостное качество Дамблдора заходить в своих мыслях так далеко, что терялись любые подходы к предыдущей теме разговора. — Долгопупс опять отличился. Да и не только он. Пять взорванных котлов и уделанная лаборатория, из которой до сих пор не выветрился этот проклятый запах… Клянусь, я отвлёкся лишь на три минуты — и пять взорванных котлов одновременно! Это ни в одни ворота! Любые магические попытки изменить запах дают такую химическую реакцию, что можно упасть почти замертво. Что и сделали трое студенток из Пуфферендуя… — он скривился. — Пришлось их левитировать в больничное крыло, тратить на это время…

— Не будьте слишком строги к мальчику, Северус. И тогда, я уверен, он покажет иные результаты.

Северус скептически поморщился, но не стал отрицать.

— Вы не ответили на мой вопрос, Директор. И вы же пришли не разговаривать о призрачных ощущениях и пустоголовых учениках?

— Вы совершенно правильно сказали, что легилименция — это искусство. У науки нет определенных рамок, но есть строгие законы, которые при должном желании легко доказать. У искусства нет ни рамок, ни законов, и этим оно привлекает людей, — глаза Дамблдора заблестели азартом, и на какое-то мгновение Северусу стало жутко. — У легилименции нет границ в познании, ибо сознание каждого есть отдельный мир, неповторимый и уникальный, и каждый такой мир хочется изучить скрупулезно, восхищаясь отдельными его гранями… подчас такими противоречивыми, чудными, но отражающими личность во всём её многообразии… Но есть ли у легилименции свои законы, как вы думаете? Раз вы считаете, что это искусство, вы, я думаю…

— Есть, — не задумываясь сказал Северус. И через секунду: — и нет. Скорее, есть рекомендации, похожие на правила.

— Лишь похожие, правда? Значит, это все-таки искусство, вы согласны?

— Да, — уже неуверенно ответил Северус.

— Но ведь вы сами минуту назад на мой вопрос, есть ли у легилименции законы, дали ответ положительный. Причем особо даже не рассуждая, неосознанно… Значит ли это, что вы лжете сами себе?

Северус вздохнул. Дамблдор и вправду мог свести с ума.

— Так вот, когда некий предмет находится на пересечении науки и искусства, возникает противоречие. Оно может использоваться и как наука, и как искусство, причём эти стороны вовсе не взаимоисключающие, они тесно связаны. И все же некоторые умудряются… да, именно умудряются, — не смотрите на меня так, Северус, позвольте старику пространные рассуждения в столь прекрасный день!.. некоторые умудряются их разделить. И тогда легилименция становится однобокой. Не глубинной, а поверхностной, пусть и искусной. Вы понимаете меня, Северус?

— Может, пойму, если узнаю, кого вы имеете в виду.

— Нашего общего знакомого, Тёмного Лорда, конечно же.

Тишина. Лишь потрескивали поленья в камине, а искры взлетали ввысь, рассыпаясь на мириады маленьких ярких огоньков и падая обратно в большой огонь. Завораживающее зрелище. Иногда, особенно в длинные зимние вечера, Северус любил наблюдать за огнем; без устали следил он за тем, как сплетающиеся в безудержном танце язычки пламени образовывали замысловатые, иногда даже знакомые фигуры, пробуждая воспоминания прошлых лет. О прошлом он предпочитал не думать, он оставил там много плохого, — но то хорошее, что было, он видел в слепящих глаза всполохах огня, уносился мыслями далеко-далеко и позволял себе... мечтать. Иногда. История не терпела сослагательного наклонения, но в своем сознании он слагал её по-новому, преобразовывал по своему усмотрению — только как его душе было угодно. Имел на это право. Право на мечту.

Внезапно его пробрал холод, и он машинально коснулся руки, на левом предплечье которой была выжжена Черная Метка. Сейчас она не горела — покалывала, будто пронзенная тысячей маленьких игл. Ощущение вряд ли настоящее, скорее, надуманное… Если бы Он звал, это ощущалось бы более ярко и остро.

— Причём тут Он?

— Когда он обучался в Хогвартсе, я наблюдал за ним. Меня поражало то, как осознанно для человека его возраста он относится к магии… Как к живому существу, как к продолжению самого себя… Не каждому из нас это знакомо… — с горечью произнес Дамблдор. — Многие, увы, многие используют её лишь как инструмент, воспринимают её как оружие и не понимают, каким даром они вознаграждены от рождения. Оружие для своих личных целей, порожденных непомерными амбициями. Инструмент для мести, подлости и других не самых лучших деяний. Очень многие не хотят слышать то, что говорит их природа, что несёт в себе сама суть магии, которая явилась из энергии живого и тем самым никак не может отражать в себе разрушение, только созидание. Я видел, что он восхищался своей и чужой магией, и уже тогда осознавал, что его ждёт великое будущее… но какое именно… Уже потом, после одного происшествия, я стал кое-что осознавать и наблюдать за ним. И лишь позже понял, что его восхищение и обожание сыграли с ним злую шутку… а потому всего должно быть в меру.

— Что вы имеете в виду?

— Он вознес магическое над человеческим, отказался от чувств в угоду магическому мастерству. Не понимая, что это мастерство становится сильнее, когда мы кого-то любим и хотим защитить. Именно человеческое взращивает в нас те качества, которые толкают нас на безумные поступки, позже славящиеся в памяти и сердцах живущих и даже тех, кто будет жить после. Ваша любовь к Лили обратила вас к свету после того, как вы блуждали во тьме. Я очень ценю то, какой груз вы несете, добывая Ордену сведения, и то, как вы тем самым помогаете Гарри…

— Давайте без этого.

— И это я никому не смог бы поручить, кроме вас.

— Я должен отблагодарить вас за столь пламенную речь или лучше молча поклониться, Директор?

Когда-нибудь эта язвительность выйдет все же боком, подумал Северус.

— Нет-нет, что вы, — улыбнулся Дамблдор. — Это не пустые речи, и я думаю, вы это понимаете. Это к вашему вопросу о том, что я с вами сделал… Видите ли, когда человек постигает что-то со всех сторон, вникает так глубоко, насколько возможно, он выходит за пределы и может плести свою магию как систему, не вплетая её в единое целое… ваша усталость позволила мне проникнуть в ваше сознание так, что вы это даже не заметили.

— Это невозможно! — решительно возразил Северус. — Я не мог не заметить!

— Ваша самоуверенность не дает вам понять, что пределов не существует. На одного искусного легилимента может найтись ещё более искусный легилимент. Самоуверенность вообще портит людей… В тот миг, когда Тёмный Лорд начал думать, что достиг наивысших пределов из возможных, ведь ранее никто больше не расширял границы магии так, как он, он совершил огромную ошибку. Его самоуверенность — наше великое благо, я полагаю, ведь благодаря ей он даже ни на секунду не сможет помыслить, что в его стане есть человек, не ведомый его идеалами.

Северус вздрогнул, понимая, кого подразумевал Дамблдор.

— Сейчас он набирает силы. Ему нужны союзники, которые поддержат его власть. Он сосредоточен на мелких целях — пока что — но, как мне кажется, его планы приобретают грандиозный размах. Хотя я и не знаю всего.

— Не нужно об этом думать, Северус, — покачал головой Дамблдор. — Я высвободил вашу усталость. Все прожитые в последнее время события отражают волнение, которое вы перенесли; вы искусно прятали его в себе, но сейчас не можете его не чувствовать. Не гневитесь! Такое очень вредно копить в себе.

Он не злился. Он устал злиться. На нерадивых студентов, на Дамблдора, запутанные речи которого лишь приводили в большее смятение щемящую от разбитости душу. На Тёмного Лорда, хотя на него он точно не гневался, а испытывал удушающее презрение, которое, будучи выношенным годами — почти пятнадцать лет со дня смерти Лили, — не сломалось, только окрепло, и стало тяжелее и ярче. Пережитые эмоции калейдоскопом мелькали перед глазами и захватывали сердце — вопреки всем мнениям, отнюдь не каменное. Веки словно налились свинцом, ноги стали непослушными, и сама реальность приобрела иные, иррационально-яркие, неестественные краски. Только разум четко фиксировал происходящее, отмечал все ухищрения собеседника, мысли которого колебались то к одному, то к другому, и… не мог успеть за нитью повествования. Не мог своевременно обдумать, будто уже был в медленной дреме.

— Я хотел поговорить с вами кое о чем, но, я думаю, мы отложим этот разговор на дня три, за которые вы успеете выспаться. И нет, не перечьте мне! Вы сами сказали, что приказам не можете не подчиниться — считайте мои слова именно ими. Как проснетесь, почитайте вашу любимую книгу, отдохните. Это чудесная возможность отдохнуть, и я сам ею пользуюсь…

— Простите, Дамблдор, — непослушными, словно одеревеневшими пальцами Северус погладил книгу по корешку. — Простите её. Я хотел вернуть обратно, но не… не смог. Воспоминание о ней, как живое…

— Не утруждайтесь извинениями. Воспоминания — оплот наших надежд и опора на будущее. Не переживайте и оставьте книгу себе. И за студентов не переживайте. Я думаю, за три дня они не успеют забыть зельеварение, как вы считаете?

Северус собрал все силы — сон одолевал его, но он ещё держался — и непреклонно, пусть уже и не совсем внятно, проговорил:

— Зельеварение будет. Я не…

— Конечно будет. Как отдохнете, так и будет. Извольте исполнять мою волю, я ведь ещё директор этой школы, Северус.

— И я не переживаю за учеников, — пробормотал тот уже чуть слышно.

— О, ваша лаборатория будет в целости и сохранности. Пока вас нет, мистер Долгопупс в неё не войдет, можете быть уверены, — со смешком известил Дамблдор. — Как и остальные.

Последняя фраза уже была произнесена в пустоту. Чёрные волосы, словно пролитые чернила, растеклись по креслу, скрывая чуть нахмуренное лицо. Тело расслабилось, и из ослабленных рук выпала книга, которую Северус прижимал с такой любовью. Дамблдор взмахнул палочкой, успев удержать книгу в сантиметре от пола.

Название поистерлось, но его ещё можно было прочесть: «Чистокровные магические семьи Англии. Древнейшие заклинания и проклятия: свод негласных и запрещенных». На толстой обложке из коры ивы внизу было выцарапано: «Эйлин Принц», а внизу значилась дата. Дамблдор вздохнул и положил книгу на столик. А после тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

* * *

Он ненавидел тишину… раньше. С возрастом он освоился в ней, нашел в её холодном спокойствии свою нишу. Но в детстве, в минуты острого давящего одиночества, она представлялась ему огромным меховым зверем, осторожным и грациозным, надвигающимся медленно, но уверенно, словно гроза в звонкую и шумную летнюю ночь. Постепенно облик зверя менялся, приобретал более конкретные, пугающие черты, и перед внутренним взором проявлялся оборотень. Тот не был ни грациозным, ни тихим, ни медленным: он стал живой опасностью, кошмаром наяву, пока не воплотился в жизнь. И с тех пор это видение смешило; хотя Северус помнил свой страх, когда столкнулся с преобразованным Люпиным лицом к лицу, бояться оборотней уже не мог. Да и как можно бояться того, к кому испытываешь отвращение?

Блики прошлого, проникнутые старой болью, давно не приходили к нему во снах, не находили отражение в воспоминаниях: он постарался избавиться почти от всего, что могло бередить душу. Почти.

От всего — так и не смог.

Некоторое не во власти человеческого разума, а чувства подчас не подчиняются законам логики и здравого смысла. Тем более, если каждый день приходилось встречаться с живым напоминанием своих ошибок…

— Северус! — раздался визгливый голос где-то сзади, и он круто развернулся на носках.

Если старик думал, что он будет лежать как раз в то время, когда даже лентяи и бездари — точнее, ученики, конечно же — усердно (хотя, признаться честно, не слишком) пытались сделать вид, что учатся, то… он очень сильно ошибался. Но сейчас захотелось обратно в свои покои, лишь бы не пересекаться с…

— Северус! — воскликнули рядом с ухом. Сивилла Трелони помотала головой, и тяжелые изумрудные серьги, как маятники, медленно закачались в запутанных волосах. Она куталась в свои шали, будто ей было холодно. — Наконец-то я вас нашла! Где вы пропадаете?!

Его не было всего лишь сутки, но его уже успели потерять.

— В чем дело? — невозмутимо спросил он. — Дамблдор дал мне три дня выходных.

На миг она замерла, словно обдумывая услышанное, а потом показательно заломила руки — та ещё актриса, как он отметил про себя:

— Это изумительно! Это замечательно! Я очень рада за вас! — без остановки стала лепетать она и кивать головой. — Да-да, это замечательно! Прекрасно!…

— Надеюсь, вы поскорее скажете мне, зачем я вам так понадобился, — прервал поток её словесных излияний Северус, подмечая скрытые и явные мелочи. Глаза Трелони метались из угла в угол, бегали, как сумасшедшие, будто она не могла ни на чем сосредоточиться. Оттого и вид её был немного более безумный, чем обычно; огромные очки съехали набок, нижняя губа подрагивала, а тело легонько потряхивало. Руки, скрытые в рукавах, тоже дрожали, пусть и не очень заметно. Не то чтобы ему было дело до этой женщины — даже наоборот, но… очень уж был очевиден её страх, и вопрос сорвался с губ прежде, чем Северус успел подумать над ним и над тем, а стоило ли что-то спрашивать и ввязываться в ненужную беседу. — Что произошло?

Тут же он пожалел об этом. Трелони всхлипнула, вцепилась мертвой хваткой в его мантию и спрятала в ней свое лицо. Северуса взяла вязкая оторопь — на какое-то мгновение он вообще потерял дар речи.

— Мне больше не… не с кем обсудить! Рассказать! Никому не… не нужна, все меня бросили! — стала завывать она, борясь со всхлипами. — Никому нет дела! Эта женщина, эта ужасная женщина! Вы её знаете, Северус! Эта коварная змея, впившая свои клыки и пустившая свой яд в наш коллектив, в наше дружное магическое сообщество учителей Хогвартса, она!.. Она!.. Она хочет выгнать меня! Я это чувствую, Северус! Как она смотрела на меня, с каким ехидством, какой злобой полнился её взгляд! — она на мгновение перевела дыхание и с новой силой начала рыдать. — Северус, поддержите меня! Я знаю, в прошлом вы делали нелицеприятные вещи, но сейчас от вас исходит добрая энергетика! Никто не желает меня слушать! Мы, Ясновидящие, всегда страдаем от недоброжелательства других! Северус…

Пожалуй, замечание о доброй энергетике — лучший комплимент, который сделали ему за всю жизнь. Даже жаль, что он в это ни на секунду не верил.

— Амбридж не выгонит вас, — медленно проговорил Северус с сожалением в голосе, — пока в Хогвартсе есть Дамблдор.

— Д-да, вы правы, — в который раз захлебнулась слезами Трелони и слабо улыбнулась. — С-спасибо за добрые слова, Северус.

Она неосознанно ослабила хватку, и он сразу же воспользовался этим, выпутался, надеясь исчезнуть из виду в коридорах. Напрасно; Трелони, почувствовав это, мгновенно повисла на нём. Он открыл рот, чтобы обрушить на нее гневную тираду — кто сказал, что он так уж озабочен чужими чувствами? да ни в коем разе! — но слова застряли в горле, стоило им с Трелони вновь встретиться взглядами. Зрачки ее глаз начали бешено вращаться, расширяться и в конце концов заполонили цветную радужку; ему почудилось, будто он тонет в них, как в омутах. Проваливается, словно в бездну. Трелони стиснула до боли его руку, но он этого толком не почувствовал; все его внимание было приковано к её глазам, в которых он видел отражение себя… и нечто ещё, нечто большее, неподвластное обычному пониманию.

Трелони запрокинула голову и захрипела, а он так и не смог сдвинуться с места. Подобное он уже видел, хотя и мельком. Наконец она заговорила — громким, зычным и грубым голосом, каким когда-то произнесла самое важное в своей жизни пророчество:

— Судьба того, кто совершит великое деяние и станет ключом к развязке столкновения тьмы и света, изменится навсегда, когда встретится ему тот, кто пустит свой яд под кожу. И кровь великого предателя и шпиона вскипит, и жизненный путь его, выстланный ухабами и сожалениями, кончится, и настанет другая для него э-э-эра…

Она вздрогнула и моргнула, словно приходя в себя после тяжелого сна. Медленно обвела глазами пустой коридор, пока не остановила рассеянный взгляд на Северусе. Тот смертельно побледнел, но не сказал ни слова, а потом, резко выдернув мантию из ослабевших пальцев, поспешил прочь.

— Северус! — донеслись слова вслед. — Спасибо за поддержку, Северус! У вас все хорошо, я что-то ещё сказала? Извините, мой милый, что задержала…

— Северус, неужели вы так быстро отдохнули? Я рассчитывал, что вы восполните свои силы в спокойной обстановке, но, похоже, вы очень сильно хотите вернуться к работе. Я не против, это, несомненно, похвально… — обратился к нему Дамблдор, даже не оборачиваясь и продолжая выискивать в Омуте памяти нужные воспоминания. В приятном полумраке его кабинета мягко мерцало серебро, водруженное на круглые столы на высоких ножках, и отсвечивали позолотой старинные рамы портретов, в которых были заключены личности бывших директоров Хогвартса. Некоторые спали, другие перешептывались между собой, со скучающим видом наблюдая за ним. Северус перевел дыхание, постарался отмахнуться от своего беспокойства, но все равно был не в силах его сдержать.

— Трелони сделала новое предсказание, — наконец сказал он. Голос его даже чуть дрожал, как ему показалось; Дамблдор, несмотря на это, сразу не воспринял слова всерьёз.

— Это что-то значимое? — поинтересовался тот, продолжая свое занятие. — Или опять россказни о том, что кто-то должен умереть?

— Это как тогда, — тихо произнёс Северус в ответ.

Дамблдор наконец взглянул на него, отошел от Омута и поманил к себе. Лучи солнца падали из окна на зеркальную поверхность маленьких соседних столиков, и казалось, что в кабинете все искрилось, мигало, блестело; даже на самой мантии Дамблдора была вышита серебряная отделка. Северус присел в кресло напротив большого стола на когтистых лапах, за которым уютно расположился Дамблдор. Тот отодвинул на край столешницы исписанный неровным почерком пергамент.

— Вот, посетила меня с утра мысль… — кивнул он на листок. — Как мимолетное виденье, как молния, стрелой ударившая в голову, хотя последнее сравнение не очень удачное. Постарался поскорее записать… Впрочем, к делу это не относится. Что же она сказала?

— Я думаю, это относится ко мне, — высказал Северус свое предположение. — Но не уверен до конца, — от волнения у него развязался язык. — Все-таки я думаю, не стоило ей давать должность и вообще делать такой предмет… У неё нет никаких настоящих способностей к прорицанию, Дамблдор!

— Вы только что сами сказали, что она сделала предсказание, Северус, — заметил тот и съел конфету. В вазе с тонкой, почти что ювелирной отделкой таких было ещё много — и все с разными вкусами, из популярной коллекции «Берти Бортс». — Будете?

— Нет, — сердито ответил Северус. — Вы не слышите меня! Эти её пророчества — все спонтанно и раз в пятилетку, так что толку от неё никакого! Она лишь попусту занимает место, и эти бездельники только рады тому, что на её предмете можно ничего не делать!

— Это уже решать мне, смею надеяться.

Северус замолк. Какое-то время стояла тишина, которая прервалась вкрадчивым голосом Финеаса Найджелуса:

— А ведь мальчик прав, Дамблдор. Прорицания и тому подобная ересь не должна существовать в Хогвартсе. Вот когда я был директором…

— Благодарю за мнение, Финеас. Я его обязательно учту.

Северус хмыкнул. Дамблдор всегда опирался на свое видение и был в нём непоколебим, уверенность его пошатнуть было сложно. А потому…

— По правде говоря, — после недолгого молчания произнёс Дамблдор. — Одно время я намеревался убрать прорицание из списка дисциплин, но сами обстоятельства с профессором Трелони… Я думаю, вы прекрасно понимаете, почему она должна быть у нас, Северус. Хотя вам и сложно это принять.

— Это неважно, — резко, даже грубо оборвал он и перевел тему. — Я хочу вернуться к работе. И хочу послушать, что вы хотели мне сказать, — последнюю фразу он проговорил так, чтобы было слышно только Дамблдору. — Или не сейчас?

— Я решил, что кое-что вам сейчас знать вовсе не обязательно, а посему наш разговор можно продолжить и здесь, — тот обвел комнату глазами и облокотился на спинку своего кресла. Поморщился. — От этой сладости на редкость ужасный вкус… вкус соплей, как я полагаю. Но вам ещё может повезти, Северус. Это вот мне на них никогда не везло. Впрочем, не буду вас томить. Раз не хотите, значит не надо. Как бы начать…

Он нахмурился. Казалось, все директора притихли и перестали как-либо двигаться в ожидании слов Дамблдора. Здесь и правда было много лишних ушей, но, справедливо говоря, все, что произносилось в кабинете, не распространялось наружу. Директора и после смерти продолжали служить Хогвартсу и оказывать всяческую поддержку новому директору. Это был их священный долг.

— Может быть, — тихо начал Дамблдор, — вы заметили какие-то перемены в настроении Гарри, Северус?

Тот закатил глаза.

— Неужели этот разговор будет строиться вокруг Поттера? Будто его важной персоны мне не хватает на уроках.

— Замечу, что вы сами отказались от дополнительных дней отдыха. Значит, и правда не хватает, как знать? — не без удовольствия сказал Дамблдор и проворно кинул в рот новую конфету. А потом закашлялся. — Пф-ф, ушная сера… и тогда, и сейчас… Какой-то неясный мне злой рок...

— И что там с Поттером? — поторопился вернуть Северус разговор в нужное русло. — Продолжает лопаться от собственной важности, как и его отец? Или стал строить больше козней, опять же как отец? Я в сомнениях, что правдивее… может быть, все сразу.

— Вы видите то, что хотите видеть. Дело же совсем в другом, Северус. Вынужденная связь с Темным Лордом отравляет его душу. Я беспокоюсь за мальчика. Его душа не разбитая, молодая, наивная, а потому и обращаться с ней необходимо бережно и аккуратно. Как осколки любой души не собрать воедино простейшим заклинанием, так и вылечить зараженную душу — очень и очень сложно, в некоторых случаях — невозможно…

— Значит, вы беспокоитесь за душу Поттера.

— Не только. Но в общих чертах — да.

— Вы зря беспокоитесь. У его отца души не было, так что у Поттера, стало быть, наследственное… И заражаться, и разбиваться просто нечему.

— Северус! — чуть повысил голос Дамблдор и укоризненно взглянул на него. — Не стоит переносить свои обиды на ни в чем не повинного человека. И я уверен, вы замечали в его глазах доброту, просто не признаетесь себе в этом. В этих глазах, её глазах, не может не отражаться душа, — Северус промолчал, и Дамблдор продолжил. — Она и сейчас отражается там, Северус. Если вы приглядитесь, то обязательно увидите.

— Хватит, Дамблдор!

— Я о душе, Северус. Вы подумали о Лили? Хотя её часть тоже живёт в Гарри, в его сердце. Как и в вашем. И этим вы очень схожи.

— Ни в коем случае, — отрезал Северус. — Мы с Поттером никогда не будем похожи.

— Ну что ж, если вы так думаете… а я продолжу. Та связь, которая всегда жила в Гарри с той самой ночи в Годриковой впадине, с воскрешением Тёмного Лорда окрепла. И теперь она пожирает его душу. Уничтожает изнутри. Заражает, как самый страшный и опасный вирус. Знаете, когда я изучал маггловскую медицину, то сразу решил, что магглы — очень умные люди. Ведь у них нет магии, а сколько достижений они совершили и без неё! Сколько трактатов написано, сколько экспериментов совершено во благо науки, которая облегчает им жизнь точно так же, как нам — магия. Мы создаем и совершенствуем свою науку, но вся она — продолжение нашей магии, её доказательная сторона, а у них в этом плане наука даже сильнее, вынужден признать, ведь она построена на физических свойствах жизни, не магических…

Северус сдержал вздох. Старикам простительно растекаться мыслью по древу.

— И вот! Вернемся к вирусу. Он проникает в живую клетку человека, ведь без неё он не имеет силы. Именно там он может размножаться; выпуская свой ДНК внутрь клетки, он берет генетический контроль над клеткой и заставляет её воспроизводить вирус. Самочувствие ухудшается. Появляются определенные симптомы. Человек заболевает. Это своего рода параллель к тому, что может случиться… и, возможно, отчасти уже происходит с Гарри.

— Вы хотите сказать, в душе Поттера что-то инородное? — полюбопытствовал Северус.

— Вы близки к истине, но сейчас я не могу рассказать вам всего… потому что сам в этом не совсем уверен, — он покачал головой. — Это всего лишь догадки, догадки полубезумного старика, слепца… хотя, замечу, мои догадки обычно находят подтверждение.

— Вы хотите вытащить это инородное, Директор?

— О, если бы все было так просто, Северус! Не совсем вылечить или вытащить, нет… скорее, отделить инородное от естественного, порочное от чистого и незамутненного. Раз и навсегда выставить между этим границу, дать силы на то, чтобы до определенной минуты эту границу поддерживать, пока это необходимо. Чтобы это инородное — можно сказать, вирус — не заразил чистое и здоровое. Вы понимаете, о чем я?

— Отчасти.

— Это чудесно! Я знал, что вы поймете.

— Отчасти, не полностью, — уточнил Северус.

— Это как раз таки очень даже нормально. Потому что иногда я сам себя не понимаю.

Северус попытался переварить услышанное и вывести какие-то вещественные итоги или указания из разговора. Не получилось.

— Так что вы хотите от меня, Директор?

— Вы что-нибудь слышали о гипнозе, Северус?

— Слышал. Это понятие из мира магглов.

— Да, я так и думал, что слышали. На самом деле, не совсем из мира магглов. У нас оно просто не прижилось, хотя само слово мне нравится. Неплохое. Это темная страница истории магии… Раньше наш мир был очень тесно связан с миром магглов, отчего их литературное наследие и сохранило в себе множество историй о волшебниках, ведьмах и прочих волшебных существах. Предки нынешних магглов видели многих существ даже вживую, когда не была четко проведена граница между их и нашим миром. И сама методика их нынешнего гипноза зародилась именно у нас, Северус. Угадайте, предшественником какой области магии она стала?

— Окклюменция?

— Верно! Людям, практически всем людям всегда нравится властвовать и управлять, и лишь единицы могут противиться такому соблазну. Сама идея о том, что чьи-то мысли можно прочесть и воспользоваться ими в своих целях, не давала покоя многим. И магглам, и волшебникам. Так начала зарождаться окклюменция.

— Чтение мыслей… — скривился Северус. — Как грубо и топорно.

— Склонен с вами согласиться, — поддержал Дамблдор. — Это и правда топорно. Ведь, как мы уже с вами ранее выяснили, окклюменция стоит на пересечении науки и искусства и полностью раскрывается только тогда, когда ведома не потребительским отношением, а желанием познания. Как инструмент она действенна всегда, но увидеть её затаенные грани может лишь истинный ценитель. Но возникла она именно как инструмент, это данность. Как оружие. Все, что ни возникало в мире, подчинялось нуждам общества на определенном этапе его развития. Язык возник по необходимости, как и письменность — и только потом нашлись истинные художники слова, которые огранили его почти до совершенства… хотя на деле этого совершенства и не бывает, предела ему нет. То же самое и с окклюменцией. Она стала потребностью и возникла не за день и не за два.

— К чему вы ведёте?

— Я веду очень издалека, и многое вам уже известно, хотя я уверен, до этого вы могли не обращать на это пристальное внимание. Чтобы создать окклюменцию, нужно было тренировать разум, а на ком предпочтет оттачивать свои навыки человек — на себе или на другом человеке, как вы думаете?

— Я предпочёл бы на себе. Но многое на себе не опробовать.

— Вы правы. Я считаю, что удобнее всего на другом, на себе можно не увидеть изъянов. И вот тогда стали играть на психологических особенностях, использовать техники внушения и психологического давления — да и многие другие, — именуя все это гипнозом. Поскольку наш мир с маггловским был тогда очень близок, многое перешло туда. У волшебников получалось лучше — им помогала магия… Ушлые магглы пользовались тем, что другие магглы видели, как вживую работают эти техники, как волшебники, зарученные поддержкой своей магии, творят на их глазах, можно сказать, чудо — и вели собственные приемы, увенчанные неудачами, которых никто не замечал. Люди верили, что эти магглы работают, как нужно. По сей день у магглов не относятся к гипнозу серьезно, и это объяснимо. Я не говорю о том, что без магии вести гипноз невозможно; нет, наоборот! Но эта сфера очень тонкая, и не все владеют нужным уровнем мастерства.

— Другими словами, процветало мошенничество, — подвел неутешительный итог Северус. — И до сих пор процветает.

— Да, все оно так, — согласился Дамблдор. — Но в этом есть и светлая для нас сторона. Одно и то же начало дало у магглов и волшебников разные ростки: у первых — гипноз, каким бы он ни был; у вторых, у нас — окклюменцию. В последние годы у магглов, по слухам, особенно процветает наука психология: от слов «психо» — душа, «логос» — наука, учение. Учение о душе. Магглы озабочены своей душой, Северус… а озабочены ли мы?

— Окклюменция не изучает чисто только душу, но состояние души влияет на сознание человека, на его сопротивляемость. А значит, так или иначе, да, мы ею озабочены, однозначно, — он даже не заметил, как подался вперёд; беседа начинала его занимать, гениальный интеллект набирал обороты. — Но тут, вероятно, есть подвох.

— Объектом изучения психологии является именно душа, а вот что служит объектом изучения окклюменции? — задал Дамблдор риторический вопрос. — Можно ответить, что сознание, и это будет действительно так. Только вот что такое сознание? Это слишком общее, не конкретное понятие. Можно ли поставить знак равенства между ним и душой? Мне кажется, что нет. Сознание — продукт деятельности нашего мозга, и доказательства его существования лежат в области нашей памяти — это наши воспоминания, данные, которые составляют нашу личность и формируют наш характер. Окклюменция считывает эти данные, благодаря ей искусный легилимент может их подменить, стереть, да и вообще как угодно оперировать ими. А душа… это наша энергия, наша магия, наша эмоциональная и чувственная суть. Если кратко: сознание — более рациональная и вещественная структура, чем душа, но они неразрывно связаны. Разделить их можно только в теории: на деле же как душа не может жить без сознания, так и сознание без души. Как искусный окклюмент не может не чувствовать и не учитывать в своей работе душевное состояние человека — страх ли, стыд, гнев движет им в тот миг, когда идёт работа с его воспоминаниями, так и опытный психолог не может не взять во внимание события, которые произошли в прошлом, то есть те воспоминания, которые привели к такому состоянию души.

— Вижу, вы изучали это глубоко, Дамблдор, — с уважением, которое по жизни испытывал очень редко, обратился к собеседнику Северус.

— Я наблюдаю за положением дел в мире магглов, — безмятежно отозвался Дамблдор. — У них можно почерпнуть много интересного… Вернемся к основному вопросу. Как видите, Северус, окклюменция все же в большей степени рассматривает вопросы памяти, воспоминания, нежели состояние души. А потому маги попытались создать отдельную область магии, которая рассматривала бы именно душу. Изучала бы её строение, влияние на неё различных заклинаний, её существование после физической смерти. И… не смогли. Скорее, у них получилось ответвление окклюменции, суть которого была в том, чтобы через воспоминания повлиять на душу человека… Это, быть может, и правильный подход… вот только в своих изысканиях создатели — хотя здесь больше подойдет слово «вредители» — ушли по-настоящему далеко, потеряли контроль, и настолько тёмной материей явилось в мир магии… это учение… нет, даже не так, так говорить кощунственно. Их — назовём это так — опыт, увы, не привёл ни к чему хорошему. А потому все постарались это забыть и не предавать огласке. Позже находились последователи, более талантливые и удачливые, которые все же смогли коснуться души более близко, но не о них речь.

Северус задумался. В его бытность студентом он много времени проводил в библиотеке и даже касался фонда книг из Запретной секции; подобное попадалось ему на глаза, но тогда он не стал в этом разбираться. И хотя тогда он интересовался тёмной магией, то, что он увидел, показалось ему слишком сложной и недоступной для понимания гранью магического мастерства.

— Однако было в этих изысканиях и интересное, совсем не темное зерно, признаться честно… — рассеянно проговорил Дамблдор. — Но оно так и не было раскрыто до конца. Увы, да…

— Откуда вы все это знаете, Дамблдор? — не удержался от вопроса Северус. — Такое не пишут в учебниках по истории магии.

— Не пишут, потому что юные умы очень легко впитывают запретные идеи и не видят границ, — тяжело вздохнул тот. — Но я общался со многими специалистами по истории магии, говорил и с Николасом⁽¹⁾, который поведал мне много интересного… Как хорошо, что такие люди все ещё живут среди нас.

— Значит, душа Поттера и это неясное учение о душе… что вы хотели этим сказать? Хотите, чтобы я поставил эксперименты с участием тёмной магии на душе Поттера? Нет, я, конечно, не против, — с неприкрытой иронией он хмыкнул. — Но мне в это даже не верится.

Дамблдор улыбнулся. Вот только не загадочно, не весело, а как-то печально.

— Вы даже не представляете, насколько опять близки к истине, — брови Северуса от удивления поползли вверх. — Вот только тёмную магию и слово «эксперименты» я бы исключил, хотя это, несомненно, и будет походить на эксперимент… — Дамблдор смотрел в одну точку сквозь Северуса, напряженно о чем-то думая. — Мне нужно, чтобы вы изучили все материалы по этой теме, которые только сможете найти, в нашей библиотеке, и сделали себе некоторые выписки. Это для начала. Не забывайте, что ни одно учение изначально не бывает темным: таковым его делают люди, и там, повторюсь, есть здравое зерно, которое не развили или развили не совсем так, как надо… Обратите на это свое внимание.

— Хорошо, Директор. К какому сроку необходимо все это осуществить?

— Как можно быстрее, — серьезно ответил тот. — От этого многое зависит. Но… — его лицо тотчас изменилось, расслабилось, — не забывайте отдыхать! Помните, у вас ещё два законных дня для отдыха…

— Пожалуй, их я и отведу для изучения, — сказал Северус. На самом деле, ему просто не терпелось приступить к такому своему исследованию; рассказ Дамблдора увлек и вынудил взглянуть на некоторые вещи по-новому. Кажется, тот это понял, понимающе улыбнулся.

— Ну что ж, как вам угодно. Не смею задерживать.

— Благодарю, — ровно ответил Северус и вышел за дверь. А после на секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул, собрался с силами и уверенным шагом направился в сторону библиотеки.

* * *

Библиотека… настолько много заключено в этом слове, что не всякий может это оценить. Объять размеры знаний, коих здесь бесчисленное множество, вдуматься, какое количество тайн и секретов хранят одни лишь стены. Почувствовать накопленную годами и кропотливо собранную, сбереженную умелыми руками библиотекаря мудрость, которая витала между книжными стеллажами и создавала особую обстановку. Сложно было описать её, настолько она не поддавалась общим, набившим оскомину словам. Это было интимное ощущение, сокровенное до той степени, что касалось в глубине души чего-то очень личного, не требовавшего признания, но дорогого сердцу.

Мадам Финс очень дорожила своим фондом. Любые книги, независимо от отдела и отрасли знаний, были у неё в почете, про каждую она могла что-то рассказать, будто знала всё наизусть. Но обычно говорила мало, больше следила за порядком; иногда проводила специальные лекции по просьбе кого-то из преподавателей или самого Дамблдора. Северус был впечатлен интеллектом этой женщины, её самоотверженностью книжному делу; особенно его впечатляли её книжные выставки, которые раз в месяц она посвящала какому-то подразделу магии. Обзоры этих выставок не пользовались популярностью у большинства, но приманивали к себе настоящих любителей чтения.

Весь вечер он просидел за книгами. В Запретной секции ему попались отдельные отрывки нужного материала, но очень уж смутные и непонятные, и он решил поискать ещё. На этот раз в хранении; туда складывались те издания, которые не предназначались для использования — в основном из-за чрезмерной ветхости, в особом помещении им обеспечивались надлежащие условия ухода. Но встретились здесь и те, которые не были оформлены в официальном фонде — единичные экземпляры, пронизанные чистым злом и непроглядной тьмой. Их было мало, с десяток, но отчего-то Северус сразу понял, что где-то здесь он найдёт то, что ему требуется.

Первая книга повествовала о запрещенных в мире магии трансфигурациях и давала перечень применявших их волшебников. На первый взгляд, ничего серьезного здесь не было, но позже на глаза попались инструкции, как обойти традиционную трансфигурацию и смешать несколько образов в едином без каких-либо последствий. Решив не изучать информацию дальше, он притронулся ко второй книге: от этого легкого прикосновения с ног до головы будто бы прошел электрический разряд, чем-то похожий на действие Оглушающего заклятия, и внезапно захлестнула слепая ярость, неугасаемо сильное желание уничтожить все вокруг себя. Отложив книгу от греха подальше, Северус раскрыл третью — и сам того не понимая, сразу почувствовал: это оно. Странное притяжение, которое исходило от истрепавшихся временем страниц, не давало покоя его любопытству. Многие из них были пустыми, но кое-где были сделаны нечеткие записи: это вообще больше всего походило на записной дневник, но никак не на фундаментальный труд.

«Сеорсумация, — повествовала книга, — тяжелейший и самый изысканный подвид магии. Он не идёт в сравнение ни с чем более, пусть глупцы и желают заверить в обратном, и велят похоронить помыслы в забвении. Сие⁽²⁾ тончайшее ремесло. Уже виднеется мне, как изящество его блистает в восходящих лучах его будущего торжества. Сие истинная драгоценность в своей первозданной красоте: как срывается и бурлит в горной расщелине величавый водопад, так и это мастерство сорвалось, негаданно и нежданно вторглось в нашу магию, и изумительно то, что кто-то может это так дерзко отринуть…»⁽³⁾

— Сеорсумация, — проговорил Северус тихо, смакуя новое слово. Он усмехнулся. Стиль изложения ему даже нравился — в строках виднелся чрезвычайно заинтересованный своим делом человек, но… Гораздо легче было обрабатывать объективные данные, нежели чем поданные через любую призму восприятия, особенно так ярко выраженную.

Текст прерывался. На полях было крупно написано seorsum⁽⁴⁾, и он сразу же догадался о происхождении изначального слова. Восторженные речи давали мало полезного, но анонимный автор и не думал останавливаться: памфлеты своему учению, пока ещё так и не раскрытому, он давал щедрые и объемные. Потеряв надежду найти что-то ещё стоящее, Северус перевернул пару страничек и наткнулся на запись какого-то опыта, судя по расписанным стадиям. Прикладная сторона всегда интересовала его больше теории. Почерк здесь отличался и был неровным, корявым, явно изображенным в спешке; сбоку, на полях, в самом верху было множество приписок уже совсем другим почерком, отличным от предыдущих, и он с трудом разобрался, что к чему относится. В самом начале было написано вступление; в нем автор будто бы извинялся перед собой и своими возможными читателями.

»Разделение на ступени следующие я внемлю как неприемлемое, гнусное действо, порочащее порядок сеорсумации, — писал он. — Но мои сподвижники, ученики и ближайшие соратники, не могут сие сознать, а посему вынужден я…»

Далее шли обрывки текста, из которых можно было сложить более-менее четкую картину. Это было похоже на протоколы исследований, четкие и строгие, не похожие на предыдущий авторский стиль.

«…начало. Страждущий⁽⁵⁾ спокоен, чает избавиться от душевной лихорадки. Бремя волнует его изрядно⁽⁶⁾. Усмотрены неисправление магического потока, переменчивость нрава (сие склонность к унынию и восторгам), предание забвению глубочайших впечатлений, кои в летах младенческих и отроческих запечатлены были⁽⁷⁾. Применяется окклюменция: сначала страждущий противится вторжению в свою внутренность, испытывая страдания, но затем уступает, и воспоминания являются взору. Начинается деяние по разбору воспоминаний»

На следующей странице Северус увидел второй этап, который был расписан так же лаконично и строго, как и первый.

«Извлечение из бездн памяти давно забытых образов. Большинство из них исполнены мрачных чувств и терзаний. Прекращение связи с разумом страждущего».

»Предпринята попытка упорядочить старые и вновь явленные воспоминания, кои вновь и вновь терзают страждущего, дабы подчинить их разуму. Однако, сия попытка тщетна: страждущий мечется в смятении и никого не желает слушать, впадает в бред. Искусство сие нестабильно. Выжидаем, дабы страждущий сам попытался совладать с вновь обретенными глубинными воспоминаниями и соединить их с прочими событиями жизни, — далее неразборчиво — большой знак вопроса и множество зачеркиваний, — виною сему ставлю великое множество сведений…»

Следующая запись была настолько корявой, что понять её удалось только после нескольких минут размышления, что автор имел в виду. Видимо, тот сильно волновался, когда делал её:

«Право суждение — разум не может управиться с объемом сведений, кои некогда уже познал, но ныне за новые приемлет. Замечается легкое помрачение рассудка. Я оградил себя чарами защитными от непроизвольного извержения колдовства. Вельми⁽⁸⁾ велика тягота на разум… Ежели⁽⁹⁾ вновь восхотеть затворить сии воспоминания, то велика опасность повредить разум окончательно…»

Далее этапы обрывались, но Северус прочитал приписки, в основном короткие: «помешательство», «безумство», «неудача», «сумасшествие»⁽¹⁰⁾. Эмоциональное сочинение, отнюдь не похожее на приписку и сделанное знакомым почерком, особенно привлекло внимание и взволновало:

«Пером моим дрожащим спешу запечатлеть сие происшествие, ибо ум мой смят и терзаем страхом. Видел я днесь мистера Барнкса на улице, и горестно признать, но рассудок его, кажется, навеки покинул его. Учитель же, дабы избежать пересудов, настоятельно рекомендовал молчать о проведенном нами эксперименте, однако совесть моя противится сему велению. Миссис Барнкс, прослышав о случившемся, явилась к Учителю с грозными речами и упреками, и, по всей видимости, проникла в истерзанное сознание супруга, что лишь усугубило его состояние. Ибо, о ужас, от тела его отделяется некое... существо. Страшно оно видом своим, велико и неподвижно. И хотя злобы в нем я не узрел, кошмар его вселяет неимоверный. Учитель и я узрели воочию, когда миссис Барнкс, в крайнем отчаянии, привела к нам мужа, дабы показать плачевное его состояние. Он, бедный, совершенно утратил прежний свой облик, главу свою безумно мотая и издавая лишь нечленораздельные звуки. И узрев его, мы содрогнулись. Словно всю радость, все светлое, что было в мире, выкачали из нас. Словно счастье для нас более не существует»

Где-то в мыслях Северус отстраненно отметил, что ученик перенял писательский стиль учителя, в некоторых местах это было очень заметно. Но на деле его занимало другое… даже руки чуть дрожали. А когда он прочитал следующую фразу, то тут же почувствовал, как глухо в груди стучит сердце:

«Сие все время близилось к миссис Барнкс, пыталось соединиться с ней поцелуем. Она отмахивалась — стало быть, то, что частью неотъемлемой мужа любимого было, не волновало её… Или не влияло столь весьма… Хоть зябла она, я узрел. Ей явственно не по себе стало. На нас снизошло облегчение тотчас, как покинули они нас… как сие покинуло дом наш. Учитель был на грани обморока…»

Северус не удивился, когда увидел последующий текст. Словно уже ожидал этого:

«Сие убило её. Поцеловало. А когда окончило сей злосчастный поцелуй, тело — токмо⁽¹¹⁾ тело — узреть стало страшно несказанно. Его покинула душа. Мы с Учителем объяты ужасным предчувствием, что можем стать жертвами сего тёмного порождения…»

Больше записей и приписок никаких не было.

Северус шумно вздохнул и захлопнул дневник… напоминающий книгу. Единственное, чего хотелось — выпить огневиски и завалиться спать.

1) Николас Фламель — алхимик французского происхождения, создатель философского камня и эликсира жизни, проживший более 600 лет.

Вернуться к тексту

2) Сие переводится как «это».

Вернуться к тексту

3) Эти записи я отображаю в архаичном стиле 18 века нашей русской литературы. Во-первых, чтобы показать разницу эпох, для нашего человека понятную; а во-вторых (почему русской) будет сказано в следующих главах.

Вернуться к тексту

4) Seorsum по-латински означает «отдельно», «в отдельности», «в частности».

Вернуться к тексту

5) Страждущий — испытывающий страдание.

Вернуться к тексту

6) Изрядно — сильно.

Вернуться к тексту

7) Если коротко — забыл важные воспоминания из разных периодов жизни: детства, отрочества.

Вернуться к тексту

8) Вельми — очень, весьма.

Вернуться к тексту

9) Ежели — если.

Вернуться к тексту

10) «dement» с латинского означает «сумасшедший», «сумасшествие».

Вернуться к тексту

11) Токмо — только.

Вернуться к тексту