Тишина между снами (джен)

Он сидел на троне из ночного ветра.

Его мантия была соткана из тьмы и света, из теней, от которых не остаётся следов. Вокруг не существовало ни времени, ни расстояния — только шепот миров, где люди спали и видели свои краткие, хрупкие грёзы.

Этот шепот был подобен дыханию самого космоса: ритмичному, вечному и всё же утомительно живому.

Каждый сон вспыхивал в пространстве перед ним, как крошечная искра. Одни горели долго, золотисто и мягко — детские грёзы, где ещё живы чудеса. Другие гасли мгновенно, оставляя после себя только слабый след страха или сожаления. А он — тот, кто хранит пепел этих искр. Повелитель того, что исчезает каждую ночь и возрождается вновь с первыми звёздами.

Морфей медленно провёл пальцами по воздуху. И пространство вокруг послушно дрогнуло, преломилось, расцвело множеством образов. Вот ребёнок, тянущий руку к отцу, которого уже нет. Сон дрожит, как пламя свечи на ветру. Лицо отца становится прозрачным, будто вырезано из света. Ребёнок плачет без звука, и Морфей чувствует — эта боль чиста, как первый снег.

Женщина танцует с тенью. Её шаги звучат эхом в бесконечности, и тень движется в такт, как будто хочет удержать её, не дать исчезнуть. Но танец заканчивается, и тень остаётся одна, растворяясь в тишине.

На скамье под деревом сидит старик, которого больше нет в мире живых. Он видит себя юным, слышит голос любимой, чувствует аромат лета, давно прошедшего. И Морфей знает — это не просто память. Это крик души, не желающей просыпаться. Он чувствует их всех — миллионы жизней, надежд, воспоминаний, слёз. Каждый из них звучит в нём, как нота в бесконечной симфонии сна.

И всё же — ничего.

Ни искры тепла, ни дрожи сердца. Как будто чужие эмоции стали стеклом между ним и жизнью. Он видит, но не чувствует. Слышит, но не понимает.

Когда-то сны были для него живыми существами — нежными, непокорными, полными дыхания. Теперь же они казались ему лишь отголосками чего-то давно умершего. Мир людей изменился, и вместе с ним изменилась сама ткань грёз: они стали холоднее, тусклее, будто пропитаны безысходностью.

Морфей откинулся на трон. Тьма вокруг стала гуще, словно ночное небо сомкнулось, скрывая даже звёзды. Он чувствовал тяжесть — не физическую, а ту, что давит на разум. Тяжесть тысячелетий одиночества.

«Я — сон, созданный самой вечностью. Но вижу ли я свои собственные сны?»

Эта мысль шептала внутри, как эхо в пустом храме. Возможно, даже Властелин Снов может утратить способность мечтать. И если так, то что остаётся от него самого? Он закрыл глаза. И в тишине между снами впервые за многие века Морфей ощутил страх. Не за других — за себя. Потому что, может быть, его собственный сон уже подходит к концу.

Эта мысль тревожила его столетиями. Она не приходила внезапно — нет, она медленно, почти ласково прорастала в нём, как корень в камне. Сначала — лёгкий укол сомнения: зачем? Потом — холод, что расползался по венам, заменяя живую вечность чем-то неподвижным, каменным.

Когда-то он верил, что смысл его существования — хранить равновесие между сном и явью. Он был связующим звеном между хаосом человеческого разума и космосом сознания. Он давал людям покой, вдохновение, безумие и надежду. Ему поклонялись без слов, вспоминали во снах, где даже богам не было места.

Но века шли, и вера истончалась, как шелк, обожжённый светом. Люди перестали помнить его имя. Их сны стали холодными, рациональными, безжизненными. Мир, где раньше рождались чудеса, превратился в серую бесконечность логики.

Теперь же тьма в его сердце шептала — не громко, не настойчиво, а будто с нежностью, похожей на яд:

«Ты стал пленником собственного сна, Морфей. Твоя тюрьма — бессмертие».

Он вздрогнул. Эти слова звучали как приговор, вынесенный самим временем. Сколько веков он жил в чертогах тишины, утешая других снами, но не имея собственного? Он был Властелином Грёз — и рабом их же.

Морфей медленно поднялся с трона, и пространство вокруг изменилось. Мир его подданных — зыбкий, переливчатый, вечный — задрожал, словно отражение в воде. Он сделал шаг вперёд, и ночь разошлась перед ним, открывая чёрную гладь небытия.

Она была бездонна. Ни звёзд, ни дыхания ветра, ни света. Только сама сущность пустоты — первозданная, холодная, честная. Он смотрел в неё, как в зеркало, и видел то, что пытался отрицать тысячелетиями.

В отражении не было ни лица, ни света — лишь пустота, из которой всё началось. Не Лорд Снов, не бог, не правитель. Только отблеск когда-то великой сущности, истёртой бесконечным служением.

«Вот она, истина, — подумал он. — Даже вечность утомляется собой».

Он протянул руку к зеркальной бездне, но та не отразила его движения. Тьма не сопротивлялась — она звала. И в её глубине он впервые ощутил не страх, а странное притяжение, похожее на покой. Пальцы Морфея дрогнули. На миг ему показалось, что если он сделает шаг — всё закончится: тишина поглотит его имя, миры перестанут видеть сны, и он наконец уснёт сам.

Но он не сделал этого шага. Он стоял на грани между существованием и забвением и впервые за всю вечность понял: даже повелитель снов не может убежать от кошмара, если тот живёт в нём самом.

Тишина вокруг сгустилась, будто сама Ночь затаила дыхание. Морфей закрыл глаза. И на миг ему показалось, что он слышит собственное сердце — не как символ, а как живой хрупкий звук.

Может быть, даже богам дано право устать. Может быть, он уже не бог.