Мелкие кусочки (измельченный) (джен)

Маленькие такие белые бумажки. Все разного размера. Отсюда сверху их очень хорошо видно. Я потому и выбрал это место, что отсюда все видно. В мельчайших подробностях. Нет, ведь я ей говорил: "Не бери ты этих паразитов домой. Не бери". А она? Что она, она как всегда: ну куда же они, бедные, денутся? Погибнут, пропадут без дома. Они же сиротинушки.

В каком-то смысле она права, конечно. Один из этих серых полосатых братцев вообще почти слепой. Щурится все время и голову поворачивает, странно так. Это там у него какая-то часть глаза все же видит. Так ей доктор объяснял, а она потом и нам рассказала. Говорят, тридцать процентов зрения сохранилось. Я его потом самого спрашивал, ну, того, который щурится, мол, видишь ли ты чего? Так он признался, что под определенным углом видит. А в целом силуэты, свет и тень. Но разве на это можно положиться? Свет и тень не дают полной картины, а иногда она очень важна для выживания. Короче, пропал бы он точно на улице. А брат-то его получше, конечно — в том смысле, что у него аж целый глаз полностью сохранился. Второй мутный остался, но и с этим одним глазом дает прикурить всем и каждому. Бандит, как есть бандит. Поэтому я, как только увидел их взъерошенные затылки, так сразу ей и сказал: не бери, мол, нам в дом такого не надо. Только разве ж она послушает. Притащила. Корзинку на табуретку поставила. Насовала туда всякого тряпья и усадила туда своих ненаглядных котяток.

Нда. Беда ещё в том, что эти оба троглодита очень доверчивые, к кому угодно на руки идут, без разбора. А так и до беды недалеко. Так что, в конечном итоге, правильно она их взяла.

Нда, унылыми их, конечно, не назовешь. Слов нет, эти полосатые уж такие затейники! Хвосты задерут и скачут полночи по всем стенам. Вот, теперь, кстати, я и наблюдаю следы этой их веселости — множество мелких изодранных бумажек. На полу. Весело-то весело, вот только будет сейчас нагоняй и расстройство. И даже не нагоняя страшно, сколько расстройства. Она с утра любит встать попозже, чаю своего горького с черным кофем напиться, двуногие так любят травиться чем-нибудь. А кофей этот еще позабористее, чем чай. Чай я у нее отпил однажды из кружки, надо же все контролировать — знать, что она такое в рот тянет. Гадость оказалась зверская, но хоть не сильно вонючая. А кофей этот пахнет убойно, так, что потом никакой аромат шерсти или чуть подтухшей мышки не в силах перебить этот убойный запах. Но ей нравится вонь эта, что тут поделаешь. У двуногих свои прихоти. Так вот, любит она с утра сидеть на кухне, шевелить в тапках босыми пальцами ног, в задумчивости смотреть на лучи солнца, танцующие в паре над кружкой. И пить эту бурду. В тишине и спокойствии, без мелко нарванной туалетной бумаги. Говорил же я этим отщепенцам-паразитам: нечего вам играть с туалетной бумагой! А они что: ты только посмотри, как она катается! Жесть! А как она шуршит! Это же божественный звук, ты вслушайся!

Ну и вот. Доигрались. В итоге я даже сам не заметил, как это произошло — от большого рулона бумаги, которую двуногие называют раскатисто бумажныеполотенцадлякухни — остались только вот эти мелкие крошки. А мы даже и не повеселились толком. Два полосатых, растопырив передние лапы и смешно подпрыгивая, поносились немного из угла в угол. Ну и я, рыже-белый красавец, немного им подыграл. Только и всего.

И вот теперь что мы имеем? Жуткий кошмар на полу: рваные куски, мелкие клочки и всевозможные обрывки. Ну да, ещё в наличии два страшно довольных полосатых кота. И один рыжий красавец в ожидании последствий. Которые непременно наступят в ближайшее же время.

Она выходит мягкая после сна. Эти люди всегда так — сон уносит их куда-то далеко от тягот жизни, и поэтому чаще всего они после сна довольны. Глупые. Не умеют они наслаждаться процессом житья.

Расслабленная улыбка блуждает по её лицу. И тут она видит их: мелко нарванные бумажки. Бывшие когда-то бумажныеполотенцадлякухни. И у неё становится такое лицо, как крепкая стена, внезапно выросшая у тебя на пути. Как толстый зад самой откормленной мыши, внезапно скрывшейся в потайном ходе, слишком узком для твоих лап. И она говорит низким, пугающе низким голосом, растягивая слова, отчего сказанное становится ещё более устрашающим:

— Это что такое?

Зловещая тишина повисает в ставшем внезапно вязком воздухе.

— Я вас спрашиваю, что это такое?

Голос еще суров, но я вижу, как в глазах ее скачут теплые огоньки. Я же говорил вам, что у меня здесь особенное, самое лучшее место. Видно решительно все. И мне отсюда открывается прекрасный вид на картину целиком. А поэтому я могу не фокусироваться на грозном голосе и сердитом лице. Я вижу мягкие теплые плечи и руки, готовые обнять, нежность в глазах и решительность во всей позе. Эта двуногая уже решила про себя не обращать внимания на всякие мелочи, типа рваной бумаги под ногами. Главное, чтобы все были живы. А ещё я вижу, как легко, одними губами ухмыляется Безухий. Нет, конечно, он никоим образом не одобряет устроенного свинства, просто ему нравится, что она не может долго сердиться на нас.