Ненавижу (джен)

Внеплановый классный час сегодня не был обычным. Анна Ивановна оставила после уроков только девочек. Она не собиралась рассказывать об успехах и неуспехах своих восьмиклассниц, с которыми познакомилась в начале этого года, когда, едва закончив институт, пришла в восьмилетку преподавать математику.

И, конечно, ей достался бесхозный многострадальный Танин класс. Сколько у них сменилось классных руководителей за время учёбы — просто ужас! Анна Ивановна всем понравилась, даже двоечникам, которые, конечно, тут же принялись испытывать на прочность стойкость и терпение молодой красивой учительницы. Остальные лишь надеялись, что новенькая не сбежит и останется с ними до выпуска, то есть на два оставшихся года.

Анна Ивановна обвела всех печалным взглядом и начала говорить про дружбу, терпимость и взаимовыручку. Таня сразу поняла, к чему она ведёт, напряглась, даже как будто окаменела и внутренне застонала: «Ну зачем? Не надо было! Они же почти успокоились! Теперь только хуже будет!»

Но Анна Ивановна, видимо, не умела читать мысли, а потому продолжала рассказывать одной половине класса, какие они злые, а второй — какие равнодушные. И те и другие и так прекрасно это знали, а потому смотрели на класснуху зло или равнодушно. И только Таня смотрела с отчаянным укором.

Дело в том, что этот классный час Анна Ивановна собрала из-за неё, из-за Тани Захаровой.

С самого сентября Таня жила в классе на положении изгоя. Компания девчонок во главе с Мариной Мечниковой и её главной подпевалой Лизой Поливановой, той самой, что в прошлом году именно Таню называла своей лучшей подругой, а Марине как только не хамила, затеяли тиранить Таню. Нет, они не распускали рук, но каждый день всячески демонстрировали ей своё глубокое презрение. Громко на весь класс обсуждали Танину одежду, фигуру, любые её вещи, будь то портфель или ручка. Естественно, ничего достойного внимания и хоть сколько-то приличного у Тани, по их мнению, не было. Если им верить, она вообще нищая побирушка в лохмотьях, а не первая ученица восьмого класса с всегда белоснежным воротничком на аккуратной школьной форме и отглаженным красным галстуком.

Домой Таню теперь почти каждый день провожала толпа одноклассниц. Они шли позади, отставая на несколько шагов, громко смеялись и снова её обсуждали или вслух придумывали, что бы такое с ней сделать, чтобы как следует унизить. Если намечалось какое-то мероприятие, его полностью сваливали на Таню, и она в одиночку тащила на себе редколлегию и много чего ещё: например, помогала подшефному классу как вожатая или ходила к бабушке с соседней улицы, на дом которой пару лет назад их класс повесил красную звезду.

Поначалу Таня ничего не могла понять, пыталась поговорить с одноклассницами, выяснить, в чём она провинилась, за что они так с ней. Потом плакала — в основном дома, но иногда не могла сдержать слёзы и в школе, чем очень радовала тиранок. Потом притерпелась, смирилась с тем, что ничего не может поделать, и просто ждала, когда им это всё надоест.

Справедливости ради надо сказать, что не сразу, а через какое-то время, но совсем одна она не осталась. Нашлись две девочки, которые в похожем положении были с самого первого класса. Не в такой степени, но к ним все всегда относились с пренебрежением просто потому, что обе были неспособные и не слишком симпатичные. Они уже давно свыклись с таким своим положением. Таня же к такому не привыкла. К тому же в её случае всё было гораздо хуже. Ну или ей так казалось, потому что это же про неё, а не про каких-то других людей.

В общем, Маша Петрова и Наташа Яковлева стали Таниным спасением от одиночества. Они обе были на редкость бестолковые, и Тане особо поговорить с ними было не о чем, но это всё равно лучше, чем совсем молчать. Да и было кому покараулить портфель, если надо забежать в раздевалку, или очередь в столовке занять.

Были и те, кто Таню не гнобил, но и не пытался вступиться. Им словно было наплевать, что происходит. Они просто молчали, не обращая внимания ни на выворачивавшуюся наизнанку Мечникову, ни на несчастную Таню. Это были Лера и Валя. Они вполне себе спокойно общались с Мечниковой, но могли и Тане сказать пару слов или что-то спросить, передать, к примеру, что её учительница искала. Казалось, будто они наблюдали за происходящим со стороны, но не собирались вмешиваться.

Мечникова же почти весь год наперегонки с Поливановой упражнялись в красноречии и остроумии, каждый день изобретая что-нибудь новенькое. Когда Таня практически перестала реагировать на их шуточки, им, видимо, это всё стало надоедать. Таня уже начала тихонько надеяться, что самый трудный период заканчивается и её наконец-то оставят в покое. И тут Анна Ивановна решила ей помочь.

— Марина, вот объясни мне, пожалуйста, за что ты невзлюбила Таню? Что плохого она тебе сделала?

— А чего сразу я? Я одна, что ли, с ней дружить не хочу? — возмутилась Мечникова.

— Ну я же знаю, что именно ты влияешь на девочек в классе.

— Не надо всё на меня валить, Анна Ивановна. Вы и сами тоже виноваты.

— Я? — изумилась Анна Ивановна. — Объясни, в чём именно я виновата, по-твоему.

— Вы ей незаслуженно оценки завышаете. И вы, и все учителя. Почему за последнюю контрольную у неё пятёрка? Вы видели, сколько она там наисправляла? — разорялась Мечникова.

— Кто из нас учитель? Наверное, мне виднее, какая работа заслуживает какую оценку? — сложила руки на груди начавшая сердиться Анна Ивановна.

— Ну вот, я же говорила! — торжествующе заключила Мечникова.

— Марина, у тебе ведь тоже пятерка за контрольную. Так чем ты недовольна?

— Я её заслужила. А ей вы за исправления никогда не снижаете.

— Я тебе поставила пять, но у тебя там есть ошибка. Она не грубая, но она есть. Значит, тебе я тоже завысила, получается? — прищурилась Анна Ивановна, сверля Мечникову взглядом светлых глаз.

— Ладно, давайте не про контрольную. Почему она четвертый год подряд председатель совета отряда? За какие такие заслуги? Она что, лучше всех? — выдала Мечникова такое, что Таня уставилась на неё как на умалишённую.

— Ты же сама в начале года всеми силами отказывалась от этой должности! — жёстко напомнила Анна Ивановна, озвучив Танины мысли по этому поводу.

— Ну и что? — вскочила Мечникова. — Что, кроме меня некого выбрать?

— Хорошо, кто хочет стать председателем совета отряда вместо Захаровой? — с усмешкой обвела взглядом класс Анна Ивановна.

Все ожидаемо промолчали. Никто не хотел. Таня, вообще-то, тоже не хотела, но её просили, и она соглашалась. А потом бегала за одноклассниками, уговаривая участвовать в конкурсах и смотрах, куда тоже не особо кто хотел.

— Что и требовалось доказать, — вздохнула Анна Ивановна. — Так какие ещё претензии к Тане? А, Марин? Может, хватит уже? Это давно перешло все границы. Так нельзя.

— Анна Ивановна, чего вы от меня сейчас хотите? — с вызовом спросила Мечникова.

— Я хочу, чтобы это положение в классе прекратилось. Хочу, чтобы вы помирились и начали нормально общаться. Не надо дружить, если не хотите, но просто нормально общаться-то можно?

— И как мы должны помириться? — усмехнулась Мечникова. — Что, мне её обнять, расцеловать?

Подпевалы захихикали, но быстро затихли под суровым взглядом учительницы.

— Если хочешь, можешь и обнять, но не надо ёрничать. Я говорю серьёзно. Прекращай над девчонкой издеваться. Подойди и извинись.

И тут Мечникова взорвалась:

— Я? Я должна извиниться? Знаете что, Анна Ивановна? Если я её с первого класса ненавижу, вы меня сейчас её любить не заставите.

Кто-то ещё что-то говорил. Таня едва различала голос Анны Ивановны среди множества других голосов, которые слились для неё в невнятный гул. Она не мигая смотрела на Мечникову, и в голове её билось одно слово.

«Ненавижу» — сказала она. Таню ещё никто никогда не ненавидел. Это чувство казалось ей слишком чудовищным, слишком сильным, чтобы существовать в реальной жизни. Ненавидят врагов герои книг или фильмов. Как можно ненавидеть живых людей? Её, Таню Захарову, ученицу восьмого класса, не сделавшую никому ничего плохого, за что можно ненавидеть? Она разве враг? Она фашист? Она убийца? Что она сделала такого, чтобы её ненавидеть вот так, по-настоящему?

Таня встала, взяла портфель и тихо вышла из класса. Она не оглядывалась и не знала, вышел ли кто-нибудь следом. Просто шла по коридору, оглушённая этим «ненавижу», и не понимала, как теперь с этим жить.