Piscator Hominum  (джен)

α

Впервые они заговорили о серьезных вещах через день. Батильда тогда проводила много времени в Лондоне, в министерских архивах — очередную монографию она высекала, будто статую, кропотливо. В пустующем доме сидели двое молодых людей и пили обжигающий чай. Черный чай немецкий гость любил.

— Таким образом, ты хочешь сказать, что тебя никто не ждал, кроме далекой тетки? С твоими-то оценками? С опубликованными статьями? Геллерт, все это, конечно, забавно, но давай я спрошу прямо: зачем ты здесь?

Гриндельвальд некоторое время молчал — не то чтобы обдумывал суть ответа, скорее искал наиболее прихотливую форму.

— Я здесь, чтобы поклониться могиле Игнотуса Певерелла.

Что же, это был отличный маневр. Альбус неплохо знал волшебный фольклор, даже хранил в столе небольшой блокнотик с заметками по сказкам Бидля, но подобного отношения к делу от товарища не ждал. Тот рассмеялся — это Геллерт тоже любил.

— Не надо делать странных лиц. Мама развлекала меня английскими историями еще в детстве, — он развел руками. — У магов не так много сказок, чтобы не привлекать переводные, особенно такую классику, как Бидль. Мне они, кстати, нравились.

— Мне тоже — пока мама вообще рассказывала сказки. Мне, Аберфорту; Ариане, кстати, тоже успела. Будешь смеяться, эта у меня была любимой — постоянно ее заказывал. А брату про козла больше нравилась.

— А моя любимая была та, что про источник, — они оба улыбнулись воспоминаниям. — Но вот если перечитать на свежую голову… В одной истории о Дарах Смерти больше сказано о политике, чем в десятилетней подшивке этого вашего «Пророка».

— Да ладно тебе, — Альбус нахмурился. — Мораль «Сказки о трех братьях» совершенно ясна, понятней некуда: любые попытки победить смерть обречены на провал. Лучшее, что ты сможешь сделать — достойно прожить жизнь, без бахвальства и некромантии, но финал известен. Смерть является к каждому — как бы ты ни прыгал. Таковы правила, а?

— Мимо, Альбус, мимо. Нет правил без исключений, понимаешь? Даже если исключение в данном случае не имеет человеческого лица, — Геллерт откинулся на спину, положил ногу на ногу и принялся вещать. Именно вещать. Гладко, отчетливо интонируя — будто диктовал для дальнейшего занесения в хроники. — Вот смотри: есть Смерть — ни в коем случае не как философская категория, братья и слов-то таких не знают, но просто прекращение существования. Небытие, если угодно. Есть три попытки ее избежать: первая — Старшая палочка, сила и активное противодействие — которое, как мы знаем, спасовало перед непрямыми действиями; вторая — Воскрешающий камень… подожди, как там… «Второй брат был…»

— «…был гордец. Он захотел еще больше унизить Смерть и потребовал у нее силу вызывать умерших», — с готовностью подсказал Дамблдор.

— Именно. Попытка сыграть со Смертью на ее поле и ее фигурами. Понятно, исход предсказуем. Ну и, наконец, Мантия-невидимка — способ не играть со Смертью, при этом получая от жизни все лучшее. И способ действенный.

— А что, недурно. Вот только где-то я это уже видел — знаешь, к нашим магглам часто заносит всякие моды с востока. Империя, что поделаешь. Ну, и до нас кое-что доходит — посмотреть любопытно. Так вот, с идеями недеяния как чего-то, перебивающего всякое действие, там подсуетились где-то пару тысяч лет назад. Знаешь, к нашей политике это все совершенно неприменимо.

— А вот тут, мой дорогой Альбус, и начинается самое интересное. Акцио чай, что ли — это надолго.

Заваривать чай наново пришлось, конечно, Альбусу. Это казалось совершенно естественным.

— Итак, — начал Геллерт, прихлебывая из кружки, — давай посмотрим через призму этой истории на государство. Как государство может существовать и предохранять себя от разложения? Как можно удерживать власть, коль скоро она досталось тебе ради всеобщего блага?

— Спроси любого делегата Визенгамота — он тебе с тысячу способов назовет, — Альбус помедлил. — Или скажет «Что? Не слышу вас, молодой человек». Или примет за моржа.

— Упростим, иллюстративности для. Вот смотри, мы, имея власть, можем охранять свои позиции силою — армия и полиция у магглов, аврорат и ударники у вас, трибуналы Фемы у нас. Вот только рано или поздно такое государство ломается — вот взять события в Испании двадцатилетней давности у магглов.

— У магглов? Послушай, — Дамблдор досадливо поморщился, — аналогии не пройдут — у нас с ними разная скорость общественного прогресса.

— В этом-то, дорогой друг, и дело. Немного терпения — и они помогут тебе заглянуть в будущее. Да еще и пересчитают головой все шишки по дороге туда, — рыжим был Альбус, но Геллерт больше напоминал лиса. — Ну так вот, это вариант, и часто долгоиграющий, но не окончательный, как и Старшая Палочка — его символ и предельное выражение.

— Допустим, но что такое Камень? Что-то я не помню некромантических государств.

— Каждое, — пожал плечами Геллерт, — Притом как у магглов, так и у нас. Каждое из них рано или поздно пытается сыграть со Смертью теми фигурами, которые она уже забрала. В ход идут истлевшие короли и дохлые герои. А то и сама национальная память в виде девицы в белом, обязательно с молитвенно воздетыми руками. Воздетыми, о да.

— И каков итог? Судя по тому, как часто этот прием используется, вполне удовлетворительный. Да посмотри вокруг… слушай, у вас в Дурмстранге тоже Основатели через полслова?

— А ты думал. Но это случай особый, своего рода элемент пейзажа. Как башни, — он постукивал ложкой об обод чашки. Из-за чая звон получался какой-то задумчивый. — Активно магглы обращаются к таким штучкам во время войны. А вот в мирное время жить со своими мертвецами под боком не самое веселое дело. Знаешь, впрочем, не удивлюсь, если магглы додумаются до целых народов и государств, построенных на доходящей до сумасшествия памяти о жертвах. Ну да они вообще не слишком умны.

— И остается мантия. Что же она отражает? Призыв проводить аккуратную внешнюю линию и не искать неприятностей?

Теперь Геллерт хохотал уже не эффекта ради, а от всей души.

— Альбус, дорогой мой Альбус, у тебя есть правильные слова, но ты складываешь из них не те песни. Не миннезингер, ну да не там ценен.

Молодой Дамблдор был рад и этому, однако кто скажет, что Геллерта это хоть сколько-нибудь заботило? У него был его голос и его мысли:

— Смотри, задача не в том, чтобы не искать неприятностей самому. Важно, чтобы они не находили тебя. Подумай над двумя словами: невидимое государство. Подумай о скрытой элите. Подумай о том, что если кто и привычен к такой форме существования, так это мы, маги. И подумай о том, что мир магглов столь хаотичен, что управлять ими может только неуязвимое государство.

— А неуязвимое, как ты мне внушаешь, значит невидимое?

— Именно! И наоборот.

— Подожди, а как насчет ответственности? Перед кем будет отвечать эта твоя элита — коли не хочет выродиться еще в первом поколении, наевшись по горло?

— Перед собой, Альбус. Как ни парадоксально. И если ты все же думаешь, что это все равно что ничего — представь, как перекладываешь ответственность на другого, — глаза немца были мало что не золотыми, но Альбус не отпускал его мысль. Или мысль не отпускала его. — Представь, как, уже седой, но в этих же дурацких очках, будешь объяснять ясноглазому идеалисту, что делать. Так объяснять, чтобы он спорил с тобой, отстаивая твои же советы — и потом получал за них шишки и лавры. Подумай, сможешь ли ты отдать раскрашенной фигурке право отвечать за свои грехи? И подумай, сможешь ли отдать его без остатка.

* * *

Ω

Через час Альбус положил потрепанную папку-скоросшиватель на стол. И выпил бренди единым махом, как делал это Аберфорт.

Там, в этом странном документе, озаглавленном «Pacte synarchiste revolutionnaire», было все. Все то, о чем они писали друг другу, о чем говорили в те бесконечно долгие летние месяцы, пока в Годриковой Лощине стояло тишайшее лето. Здесь, в этой папке — не в «Путях и лестницах», не в россыпи статей и речей, чьи конспекты ложились на министерский стол.

— Ну конечно же, — Альбус улыбнулся. Сотни политиков-магов давали интервью газетам с движущимися картинками, сотни записывали свои видения перьями на пергаменте. Но из любого правила есть исключение.

— Узнаете? — разведчик затушил сигару и резко поднялся с кресла. Респектабельный профессор трансфигурации, общественный деятель самого что ни на есть вегетарианского толка оказался именно тем, кто им нужен. Похоже, его отделяло от Гитлера всего одно рукопожатие.

— Разумеется. Это он, — Альбус Дамблдор, рыжий маг в красной мантии, полыхал. — А мы все — компания глупцов, заросших пылью в своем мирке, понимаете? Он писал это — все эти полтысячи тезисов; может, не он один — но он коснулся каждого. Это написал величайший из современных магов, господин Стюарт, написал для магглов. И… судя по тому, что я сижу здесь — не зря.

— Не зря, профессор. Разливайте — это будет история не на один бокал.

Стюарт снова уселся, положил ногу на ногу и начал лекцию. Недоставало лишь сигары, в подражание премьеру.

— Наша история начинается в двух точках зараз. Сперва — еще в семьдесят шестом, когда некий Жозеф Сент-Ив начинает сетовать на скорость прогресса, ну и на его направление к материализму; в противовес этому он формулирует некий «закон синархии» — грубо говоря, «всяк сверчок знай свой шесток» в применении к обществу. Ну а потом, в девяносто девятом, одного молодого, но блестящего балбеса выгнали из Дурмстранга — тот перемудрил с контролем сознания. Проблема вот только в том, что тем самым они оторвали Гриндельвальда от радостной практики и дали ему время подумать.

Что он делал после исключения — нам неизвестно. Как насчет вас?

— Принято считать, что он совершил паломничество в Албанию, — профессор сделал неопределенный жест рукой, с каким он когда-то пояснял матери местонахождение Аберфорта, — это своего рода обязательный пункт у приверженцев Темных Искусств.

— Возможно, но в четвертом году его видели в Париже, на собрании мартинистов — это, к вашему сведению, как раз последователи Сент-Ива, к тому времени уже, милостью Папы, маркиза. Так или иначе, в девятом маркиз умирает…

— Прерву. В том же году Геллерт Гриндельвальд возвращается в Германию и начинает публиковаться.

— О да. И в том же году впервые собираются правые оккультисты из Общества Листа. Забавно, не правда ли? Впрочем, их золотые времена еще впереди. Дальнейшие два десятилетия он провел, как я понимаю, в Германии, а Великую Войну встретил словами…

— «Я же говорил!», — Альбус сухо усмехнулся. Что же, он действительно говорил. — Если вам интересно — он провел эти годы весьма плодотворно, подмяв под себя сферу Дурмстранга. Если говорить кратко — Геллерт решил давно назревший в школе и вокруг нее национальный вопрос. Решил, разумеется, в пользу немцев — так что нам после победы придется решать его же в пользу славян.

— Не вам одним, поверьте. Но, однако, вернемся к немцам — у них эзотерикам-самоучкам сначала было весело, а потом еще веселее. Потому как господин Гриндельвальд, имея при себе специалистов из Дурмстранга, начал жестко подминать под себя тайные общества — и в Германии, и во Франции. А с ними — и выстроенные ими уже политические структуры. Вы давали понять, что такой человек, как Генрих Гиммлер, вам известен — так вот, господа мистики чуть не добрались и до него: он тогда возглавлял баварское отделение так называемого союза Артаманов — одной из крупнейших фёлькише, — Стюарт снова использовал немецкий термин, — молодежек. Как вам? Там же, кстати, ошивался Дарре, будущий идеолог и министр. Не читали?

— Только «Кровь и почву». Притом, что тревожно, она попала ко мне переписанной от руки, в составе конфискованных у студентов вещей.

— Паршивый признак, скажу я вам.

— Да нет, нам-то до наци-аграриев дела нет. Мы, знаете ли, не пашем и не сеем.

— Ну, это уже ваши проблемы. Так или иначе, где-то в начале двадцатых он начал работать во Франции. Сперва выстроил под себя своих старых знакомых — мартинистов; те, знаете ли, неплохо поднялись до войны. Ну а потом, с их ресурса, открыл так называемый Центральный Синархистский Совет — по сути, тоже молодежку. Работал, я так вижу, с дальним прицелом…

— Вы немного недопонимаете, господин Стюарт. Сто для нас… возраст, но не старость; какой уж тут «дальний»? Мы вообще придаем огромное значение работе с молодежью — магическое образование, чтоб вы знали, предельно централизовано — говорю как профессор.

— Ничего нового. Правда, у нас так только элиту растят — недостаток больших чисел, господин Дамблдор. Так о чем бишь я? Ах да. В общем, Германия и Франция, тайные общества, небольшие политические группки…

— И ковены, такая помесь административного органа и боевой группы, на нашей части политической карты. Начало тридцатых — первые аккорды французской магической войны, мистер Стюарт. Я придерживаюсь точки зрения, что войны гражданской — Бэгшот согласна, Биннс нет, а своего историка нашим войнам придется подождать. Собственно, Гриндельвальд начал работать во Франции с десятых, и его поддержали… многие.

— Сколько?

— Две трети. Хотя доказывать будут, что гораздо меньше половины. В общем, до тридцать четвертого, когда взяли Бобатон, у него хватало забот.

— Ну, он и Германию совсем без пригляда не оставлял. Хотя, на самом деле, нацисты наилучшим образом управились и без него.

— Ну хоть в этом он не виноват. А то я уж думал…

— Одному человеку не сделать всего, Альбус. Ни Гитлеру, ни Гриндельвальду. Однако если у одного человека есть хотя бы двенадцать учеников…

— Я — учитель, господин Стюарт.

— Он — тоже.